Текст книги "Принцип карате"

Глава вторая

1

– А какова ваша позиция? Определитесь четче, пожалуйста!

Завкафедрой философии Гавриленко был близорук и писал только в очках, но сейчас впервые за весь экзамен снял их и, поглаживая щеку облитой прозрачным пластиком золоченой проволокой, в упор смотрел на Колпакова.

– Я считаю, что человек не может познать окружающий мир, не познав самого себя…

– А на этом пути, как можно понять по интонации, вы видите непреодолимые препятствия?

Колпаков несколько секунд молчал. Перед ним два аспиранта и соискатель гладко отбарабанили по билетам, округло и правильно ответили на дополнительные вопросы и мирно выкатились в коридор, не нарушив академической покойности кандидатского экзамена.

Его же черт дернул продемонстрировать самостоятельность мышления. Гавриленко перестал чертить на промокашке замысловатые фигуры и явно подталкивает к продолжению нестандартного ответа, а это может привести к самому неожиданному результату.

Проще всего незаметно попятиться и благополучно вернуться в рамки хорошо изученной программы, на протоптанную тропинку, наверняка ведущую к положительной оценке. Дескать, познание не имеет границ, победоносное шествие человеческого разума к глубочайшим тайнам мироздания неудержимо, ну и так далее. Пара примеров торжества науки, подходящая цитата – и в коридор, ожидать объявления оценок.

Колпаков упрямо тряхнул головой.

– Нет. Преодолимые. Но препятствия серьезные даже с методологических позиций.

– Поясните свою мысль.

Гавриленко заинтересованно подался вперед, Дронов оторвался от бумаг, доценты с философской кафедры прервали тихий доверительный разговор.

– Охотно.

Пристальное внимание членов комиссии не испугало Колпакова, напротив – он ощутил прилив бодрости и уверенности в себе. Так и должно было быть у хорошего бойца.

– Орудием познания окружающего мира является человеческий мозг, он же становится объектом самопознания. Таким образом, возникает порочный круг – то самое препятствие, которое я имел в виду…

– Позвольте, мозг успешно исследуется биологами, гистологами, морфологами! – вмешался философ помоложе, но Гавриленко движением руки остановил его, впрочем, Колпаков не смутился.

– Исследуются клетки, структура, нейронные цепочки, то есть части целого. А само целое – мозг как мыслетворный орган – до сих пор остается терра инкогнита! Но я говорю не об этом, а о методологических проблемах процесса самопознания. Объект исследования не может быть идентичным орудию исследования!

– Ну-ка, ну-ка… – поощрил Гавриленко.

– Для исследований бактерий нужен микроскоп, но изучить микроскоп с помощью другого микроскопа не удастся! Чтобы определить его вес, размер, оптические свойства, состав металлов, из которых сделаны объектив, тубус, предметный столик, – понадобятся совсем другие приборы, реактивы, инструменты. И на более сложном уровне то же самое: нельзя изучать компьютер другим, такого же класса… – Колпаков на секунду замолчал, переводя дыхание, и добавил: – В процессе самопознания человеческий мозг – и инструмент и объект.

– Это же чистой воды агностицизм! – снова не выдержал молодой доцент.

Колпаков вспомнил его фамилию – Петров. На втором курсе он вел семинары в параллельной группе, несколько раз подменял у них заболевшего преподавателя и нещадно ставил «неуды» за малейшее отступление от текста учебника. К счастью, здесь решает не он.

– Значит, вы отрицаете возможность самопознания в принципе? А следовательно, и познаваемость мира?!

– Спокойней, коллега, – снова поднял руку Гавриленко, и Петров сразу же умолк, преданно глядя на своего заведующего. – Навешивать ярлыки в научном споре не принято, к тому же я не думаю, что наш юный друг проповедует агностицизм. Очевидно, сейчас он окончательно прояснит свою позицию.

Профессор снова надел очки, отчего лицо сделалось строже, но излюбленное обращение «юный друг» свидетельствовало о благодушном настроении.

– Решение проблемы в том, чтобы усовершенствовать инструмент, качественно изменить его…

– Сверхмозг? – задал первый вопрос Дронов. – Интересная мысль. Но каким способом? Повышением информативности, наращиванием интеллектуального потенциала? Но это будет количественное изменение. Вмешательство в структуру мозговой ткани, биологическая перестройка? Утопия!

– Речь о другом. Сейчас человек использует всего десять процентов нейронов. Остальное – резерв с многократным запасом надежности. Если включить его в работу…

Гавриленко улыбнулся и повернулся к Дронову:

– Нашему юному другу следовало быть биологом, как считаете, Илья Михайлович?

– Он вообще разносторонняя личность, – с неопределенной интонацией ответил проректор.

– Я не затрагивал биологических аспектов – только гносеологические…

Колпаков завелся и не мог сразу остановиться.

– Концентрация сознания, самососредоточение, созерцание собственного «я» – это чисто психологические приемы, отработанные веками в философской мысли Востока…

– Теперь вы проповедуете буддизм?! – вскинулся Петров. – Хорошенькое дело! Вы не забыли, по какому предмету сдаете экзамен?

– В настоящее время многие из них используются в советской психологии для снятия нервного напряжения, устранения стрессов. – Колпаков не обратил внимания на реплику. – Разработаны системы аутогенной тренировки, способы повышения психологической устойчивости спортсменов, летчиков, космонавтов.

Петров растерянно поджал губы и бросил быстрый взгляд на Гавриленко.

– Тренировка сознания по специальным методикам позволит повысить эффективность мозга-инструмента и успешно изучать мозг – объект исследования. Порочный круг разорван, открывается возможность самопознания, а следовательно – и познания окружающего мира.

Гавриленко пожевал вялыми губами.

– Выстроенная вами концепция подразумевает существование двух разновидностей людей: исследователей и исследуемых. Вас это не смущает?

– Высшие и низшие! – вновь ободрился Петров. – Сверхлюди и кролики!

Гавриленко поморщился.

– Ладно, достаточно.

– В социологии такое разделение никого не шокирует, – по инерции продолжал Колпаков. – К тому же способы психологической тренировки доступны каждому. Тут нет элитарности…

– Достаточно.

Гавриленко задумчиво постучал ручкой по столу.

– У членов комиссии есть вопросы?

– Вполне достаточно, – по-прежнему неопределенно сказал Дронов.

Доцент постарше отрицательно качнул головой, Петров открыл было рот, но передумал и, наклонившись к рукописному списку экзаменующихся, поставил против фамилии Колпакова нарочито крупную двойку.

– Подождите немного в коридоре. Мы сравним впечатления, посоветуемся и пригласим для объявления оценок.

Гавриленко не добавил обычного «мой юный друг», и Петров демонстративно обвел двойку кружочком. Это был предел его возможностей в данной ситуации, и если столь наивная демонстрация приносит удовлетворение… Бедняга!

Колпаков сдержал улыбку и громко попрощался.

– Почему так долго? Скоро они там?

Предшественники истомились в ожидании.

– Теперь скоро, – не останавливаясь, бросил Колпаков. – Петька, зайдешь, скажешь мою оценку.

Быстро шагая по длинному коридору, Колпаков спиной ощущал изумленные таким равнодушием взгляды.

Чего ждать? Полный ответ по билету, проявленная самостоятельность, умение нешаблонно мыслить… Побалансировал на грани, подразнил немного гусей, но остался в рамках… Держался уверенно, говорил свободно и объективно, выглядел на голову выше остальных. Чистая пятерка. Правда, если его бравада вызвала раздражение не только у Петрова, могут влепить и тройку. Практически разницы никакой, даже самолюбие не пострадает, поскольку причина известна и результат предугадан. Так чего торчать под закрытой дверью?

В кабинет завкафедрой он вошел без стука, резко распахнув дверь с обновленной табличкой. Здесь все оставалось по-прежнему. Только стол Гончаров придвинул ближе к окну.

– Сколько?

Вениамин Борисович оторвался от беглой карандашной схемы, на лбу проступили три вопросительных морщины.

– «Пять». – Колпаков плюхнулся в кресло. – Впрочем, это мои предположения. Как объявят, Петька скажет.

– Ты что, не дождался результата? Ну и ну!

– Что удивительного?

– Все. Твоя самонадеянность, неэтичность…

– Чепуха. Присутствие при объявлении оценок вовсе не есть проявление уважения к экзаменаторам. Лучше послушай, как я раздразнил Петрова.

Гончаров выслушал короткий пересказ экзамена, добавил несколько острых точных штрихов в схему, с трещоточным звуком прокатил ладонью отточенный карандаш.

– Значит, самое главное ты им не открыл? Про монахов, постигающих истину круглосуточным рассматриванием собственного пупа? Жаль.

– Не уподобляйся некоторым…

– Петров не самый умный человек в институте, согласен. Но ты своими буддийскими эскападами наверняка разозлил и Гавриленко, и Илью Михайловича. Да еще не явился на оглашение результатов. Не удивлюсь, если тебе закатят «пару» и ты потеряешь на этом полтора года.

– Хочешь пари? «Неуд» – я до конца семестра провожу за тебя индивидуальные консультации по субботам. «Отлично» – ты отпускаешь меня на сегодня с лабораторных. По рукам? Заметь – условия неравные и для тебя крайне выгодные.

– По-моему, Геннадий, ты чересчур вольно обращаешься с начальством.

Гончаров изобразил суровость.

– Будьте проще, Вениамин Борисович, и народ к вам потянется! Помнишь любимую присказку бывшего проректора, уважаемого Ивана Фомича? Принимаешь пари? Весь семестр по субботам!

– Давай.

Гончаров протянул руку.

– Однако очень долго… – забеспокоился Колпаков.

– Увидели, что тебя нет, и терпение лопнуло – вернулись переписывать ведомость, – съязвил Гончаров.

Зазвонил телефон.

– Слушаю вас, Гончаров. Здравствуйте. Как раз здесь. Пожалуйста, передаю… Не стоит, до свидания. Тебя. – Он закрыл микрофон ладонью. – Светская дама, воспитанная, и голос очень приятный.

– Привет, Геннадий! Не забыл еще меня?

– Здравствуй… – Колпаков не мог скрыть удивления. – Как узнала этот номер?

– Спросила у секретаря, где ты можешь быть, – вот и все. Скоро освободишься?

– Занят до шести, но мой друг и начальник любезно вызвался меня подменить…

– Ну и нахал, – покачал головой Гончаров.

– …Так что скоро, но с четырех у меня дела…

– Набор в секцию?

– Откуда данные? – снова удивился Колпаков.

– Весь город знает, ты стал популярной личностью. Сегодня даже читала про тебя в газете…

– Смотри-ка, не читал…

– Видишь, сколько раз я тебя удивила, – засмеялась Лена.

Колпаков остро ощутил, что ему нравится ее смех, голос, и почувствовал желание увидеть ее прямо сейчас, немедленно…

– Ты меня выручишь?

– Всем, чем могу.

– Возьми в секцию двух ребят. Сына моей заведующей и племянника директора. Для меня это очень важно. Сделаешь?

– Конечно, – не задумываясь, ответил Колпаков. – Пусть подходят.

– Умница, огромное спасибо, – обрадованно затараторила Лена, и чуть заметная напряженность в голосе исчезла. – Когда освободишься, позвони, что-нибудь придумаем на вечер. Договорились? Вот и славненько. Целую.

Колпаков ошарашенно смотрел в гладкую, с аккуратными стыками обоев стенку. Такой ласковой он не знал Лену уже давно. Но почему в радостное чувство вплетается неприятный горький оттенок?

– Положи трубку, Ромео! – Насмешливый голос Гончарова вернул его к действительности. Тревожная мысль, оставшись недодуманной, развеялась без следа.

Осторожно постучав, в кабинет заглянул вспотевший от пережитых волнений Петька.

– Пятерка! – сообщил он, почтительно поздоровавшись с Гончаровым. – Гавриленко похвалил – говорит, смелость позиции, кругозор, умение творчески использовать полученные знания и все такое… А мне тройку поставили. За что? Все рассказал, как в учебнике, Петров был доволен… Да, Дронов спросил, почему тебя нет, я сказал – живот схватило…

– Умней ничего не придумал! – Колпаков подскочил в кресле. – Кто тебя просил болтать глупости?

Петька обиженно закрыл дверь.

Гончаров хохотал.

– Супермен с расстройством желудка! – еле выдавил он между приступами смеха.

Колпаков мгновенно успокоился.

– Смейтесь, Вениамин Борисович, смех способствует правильному дыханию. Но пари я выиграл, до свидания. Осторожно с третьим стендом – там барахлит трансформатор.

Колпаков спустился в вестибюль и прямо возле «Молнии», сообщавшей о его героической схватке с вооруженным преступником, был перехвачен астматическим толстяком Писаревским, непревзойденным мастером интриг и лидером кулуарных бунтов.

– Молодежь взрослеет, мужает, а мы и не замечаем, пока нам глаза не откроют. – Писаревский махнул рукой в сторону «Молнии». – Отрадно слышать, да я вас и своими глазами видел в деле, очень-очень смело, давайте в том же духе…

– Вы разве тоже были в парке?

– В лесу, темном и страшном, где смелый мальчик в одиночку свалил старого опасного зубра!

– Что-то я…

– И прекрасно, скромность – добродетель, но следует знать себе цену, а вы пока не знаете…

Покровительственная скороговорка и целеустремленность, с которой толстяк оттеснял его в укромный уголок вестибюля, навели Колпакова на мысль, что эта встреча не случайна.

– Без поддержки человек жалок и одинок, ему не на кого опереться в трудную минуту, а таких минут в жизни гораздо больше, чем кажется в молодости, поверьте, гораздо больше!

Выпуклые, горячечно блестевшие глаза гипнотизировали, и речь была обволакивающей и проникновенной. Но куда он клонит?

– …А они обошлись с вами несправедливо! И Дронов и Гончаров даже не помнят, кому обязаны своим успехом! И уверяю, они не пришли бы на подмогу, если бы вся эта стая набросилась и стала рвать вас в клочья!

До Колпакова наконец дошел смысл мрачных аллегорий Писаревского.

– Между тем есть люди, готовые стать вашими верными друзьями. Например…

Толстяк значительно назвал несколько известных в институте фамилий.

– Вы понимаете, что это значит – ключевые посты в администрации, совете, на смежных кафедрах… С такими друзьями все у вас пойдет как по маслу. – Писаревский заговорщически понизил голос. – Чтобы не быть голословным: дайте мне любой материал, и мы протолкнем его в ближайший институтский сборник. Даже сырой или компилят! Публикация для молодых всегда проблема, а для вас их не будет!

– Предложение заманчивое… – сказал Геннадий.

Писаревский довольно улыбнулся.

– …Для бездарностей. Я сам решаю свои проблемы! – резко возразил Колпаков.

– И чудесно! Ответь ты по-другому, я бы разочаровался! Но сила за спиной еще никому не мешала… Этот пузырь Иван Фомич наконец лопнул, но его группировка пока сохранилась. Скоро собрание, я дам тебе кучу фактов, и ты наносишь им сокрушительный удар, а мы добиваем…

Колпаков презрительно усмехнулся.

– Так нанимают платных убийц. И продажных девок. Стыдно, Писаревский!

– Не валяй дурака! Принципиальность оставь для общественности и начальства! Играть словами все умеют, да про свою выгоду не забывают!

Подлецам редко говорят в лицо, что они подлецы. Как-то не принято, неудобно и вообще… Но Колпаков сделал над собой усилие и тихо сказал все, что считал нужным. Как кипятком обварил толстяка. Потом железным плечом сдвинул его в сторону, двумя костяшками кулака отдавил тяжелую коричневую дверь и вышел на улицу, прищурившись от яркого солнца.

Писаревский не испортил настроения, скорее напротив – Колпаков ощущал радость победы. Времени было достаточно, но, давая выход эмоциям, он побежал, привычно уклоняясь от столкновений с прохожими. Сейчас он чувствовал себя мощным, идущим на взлет самолетом сверхдальних линий.

Возле городского Дома физической культуры беспокойно колыхалась разношерстная толпа. Выгоревшие трико соседствовали с новенькими адидасовскими комплектами, короткие стрижки – с длинными прическами, спортивная подтянутость с разудалой развязностью. Майки, джинсы, традиционные брюки и шведки, потрепанные практичные и пижонские яркие сумки, атлетические и астеничные фигуры – все перемешалось, составляя непривычный для городского спортивного центра конгломерат. И уж совсем непривычным был запах спиртного, который несколько раз уловил Колпаков, пока пробирался ко входу.

На ступеньках он встретился с Зиминым, критически осматривающим собравшихся.

– Как тебе нравятся кандидаты?

– Живописная публика. Половина наверняка даже физзарядку не делает. А некоторые к тому же под хмельком. Знаешь, они одним своим присутствием компрометируют новый вид спорта.

– Ничего, сейчас мы устроим небольшой кросс, шелуха и отсеется.

Из здания с достоинством вышел Гришка Габаев. За ним тенью следовал бородатый травматолог.

– Ну, как? – с явным самодовольством проговорил Гришка. – Полный аншлаг? Все билеты проданы! Ну-ну. То ли еще будет!

И небрежно бросил через плечо:

– Командуй!

Кулаков мгновенно переместился на первый план, вобрал в могучую, как у орангутанга грудь побольше воздуха и, перекрывая уличный шум и гул толпы, рявкнул:

– Всем пройти на стадион! Будете бежать кросс! – Этим «будете» он отделял себя от безликой массы кандидатов и заявлял о принадлежности к организаторам предстоящего испытания.

Через несколько минут площадка перед ДФК опустела.

– Ретивого помощника ты нашел! – насмешливо сказал Колпаков.

– Старательный парень, из него толк выйдет. Будет у меня старостой. Дисциплина в группе, организационные вопросы… Вы тоже подберите ребят поздоровей – с хорошим активом хлопот меньше…

– Гена, тебя Колодин ждет по какому-то делу, – сказал Зимин, не обращая внимания на Гришку, и тот настороженно замолчал.

– Кстати, ты видел газеты?

– Еще нет.

– Ерунда, думал, лучше напишут, – в голосе Габаева чувствовалась некоторая натянутость. – Да и фотографии слабенькие. А чего там у Сергея Павловича?

– Для тебя ничего. – Зимин толкнул стеклянную дверь с блестящим противовесом, прыгающим в полупрозрачной пластиковой трубе. – А статьи потому плохие, что про тебя персонально не писали. И на снимки не попал.

Колодина нашли в борцовском зале.

– Две группы могут заниматься в разное время, – сообщил он и показал в угол. – Здесь повесим мешок, а тут вдоль стены установим три макивары. К шведской стенке можно крепить чучела. Нормально! Ну да ладно, с этим потом. Пойдем к Стукалову, разговор есть.

Он значительно посмотрел на Колпакова и, взяв его под руку, повел вверх по веерообразным мраморным ступеням плавно изгибающейся старинной лестницы.

Эта значительность и тревожный взгляд Габаева подготовили Колпакова к тому, что ему предстояло услышать.

Кабинет председателя горспорткомитета находился на втором этаже, огромные – от пола до потолка – окна с частыми деревянными переплетами выходили в маленький уютный парк, еще одно, узкое, – на крохотный полукруглый балкончик с видом на центральную улицу, как раз над входом в ДФК.

Кубки, грамоты, знамена, фотографии чемпионов, медали – обязательные аксессуары кабинета спортивного руководителя.

Стукалов тяжело приподнял в кресле плотное тело стареющего штангиста, протянул руку Колодину, потом мертвой хваткой вцепился в кисть Колпакову, и тот с трудом выдержал прессовое рукопожатие, но сумел сохранить невозмутимое выражение лица и подавил желание размять слипшиеся онемелые пальцы. Как будто ничего особенного не произошло.

Испытующий взгляд Стукалова утратил остроту, он чуть заметно улыбнулся.

– Силенки у нашего героя пока маловато, но воля есть.

Колодин удивился.

– Что вы, Игорь Петрович, он парень крепкий!

– И популярный.

Стукалов похлопал ладонью по разложенным на столе газетам.

– Особенно молодежная постаралась, прямо суперменом Геннадия выставила! И фото – смотрите!

По голосу Стукалова было непонятно, одобряет он публикацию или иронизирует. Но Колодин истолковал сказанное в желаемом направлении.

– Пресса привлекла интерес к нашему начинанию. Сегодня пришло гораздо больше людей, чем мы рассчитывали.

– Видел, да и слышал.

Стукалов кивнул в сторону двери на балкон.

– Только уж больно странная публика, какая-то неспортивная… Половина – мальчики из бара, пижоны… Впрочем, теперь все зависит от вас.

Председатель откинулся на спинку скрипнувшего кресла, поочередно оглядывая Колодина и Колпакова.

– Городская федерация должна определять лицо секций карате, контролировать их развитие и, самое главное, подбор спортсменов.

– Зрелище эффектное, а тут еще газеты, афиши, восторженные слухи. Нетрудно представить, что произойдет в ближайшее время: начнется настоящий бум, карате станет модой, заниматься им захотят люди, совсем далекие от спорта, – ради престижа, так называемого авторитета…

«Преувеличивает», – подумал Колпаков, отключившись.

– …чтобы явление не стало стихийным…

– …общественный орган, штатных работников в нем нет, поэтому вся тяжесть организаторской работы ложится на председателя и его заместителя.

Узкая щель соединяла сознание с внешним миром, позволяя воспринимать общий смысл происходящего.

– …Сергей Павлович – исключительно добросовестный человек, энтузиаст, он подобрал таких же увлеченных членов федерации, но ему нужен хороший помощник.

Колпаков вернулся. Сейчас…

– Мы решили предложить вам, Геннадий Валентинович, стать заместителем председателя городской федерации карате.

«Когда он успел узнать имя-отчество?»

Лицо Колпакова по-прежнему оставалось бесстрастным, поэтому ставший торжественным на последней фразе тон Стукалова повис в воздухе.

– Что вы на это скажете? – сухо спросил он, судя по всему, ожидая другой реакции.

– Спасибо за доверие.

Десять минут назад, заходя в кабинет и догадываясь, о чем пойдет речь, Колпаков собирался отказаться. Достаточно ему хлопот в институте, диссертации, спорта…

Изменить решение заставила неотчетливая, расплывчатая мысль, связанная каким-то непонятным образом с Леной.

– Что же, краткость и сдержанность – качества настоящего мужчины!

Стукалов внимательно смотрел Колпакову в глаза, будто пытался пробиться сквозь броню демонстративного хладнокровия.

– А тот могучий молодец уж чересчур суетился, что настораживает. Да и силенки у него маловато!

Стукалов подмигнул Колпакову и доброжелательно улыбнулся:

– Желаю успеха. Держите контакт с комсомолом, Серебренников – надежный парень, на него в любых вопросах можно опереться. Если что – заходите, будем вместе думать.

Он проводил гостей до двери и на прощание сказал:

– Главное, чтобы волна этого интереса, – Стукалов ткнул пальцем в балкон, будто внизу еще бурлила разномастная толпа молодых людей, – чтобы эта стихия не вышла из-под контроля.

На стадион Колпаков успел вовремя – только закончился первый этап отбора. Сумевшие пробежать десять кругов кандидаты пользовались коротким отдыхом, чтобы прийти в себя и отдышаться.

Потом их разделили на четыре группы, и инструкторы продолжили отбор. Приседания, подтягивание на перекладине, отжимание от земли, шпагаты, прыжки, кульбиты.

В результате Колпаков, Окладов и Зимин записали по двадцать человек. Габаев давал более тяжелые задания, отобрал только восьмерых.

– Ничего, потом доберу, желающие найдутся, – значительно пояснил он. – Зато у меня будут звери, а не бойцы!

Гришка был не в своей тарелке и обиженно отводил взгляд от Колпакова. Когда Зимин и Окладов заговорили с Геннадием о ближайших делах федерации, он ядовито бросил:

– Везет же людям! С одного пьяного идиота такой навар снять! Слава, почет, статьи в газетах, да еще зампредом федерации заделался! Нам так не жить. Пойду поищу дурака с пулеметом!

Габаев ушел в сопровождении бородатого Кулакова, который перед этим нещадно дрессировал новичков. У них были одинаковые приземистые фигуры, маленькие пулевидные головы на мощных шеях, даже походки – и те одинаковые.

– По домам? – спросил Зимин. – Почин сделан. Хороших ребят отобрали. А пижоны сами собой отсеялись, многие даже до кросса…

– А эти трое? – Колпаков кивнул в сторону.

– Кто их знает, с самого начала здесь сидят. Бежать не стали, может, ждут кого-то? Фирменные мальчики, как с рекламы.

– Особенно тот увалень. Ему кондитерские изделия рекламировать, – высказался молчаливый Окладов. – Или на лечебное голодание записываться. Да и дружки рыхлые… Кого они могут ждать, не нас же?

Оказалось – их.

– Кто из вас Колпаков? – спросил толстяк с пумой, вышитой над левым карманом бежевой трикотажной шведки. – Мы от Елены Борисовны. Она сказала, что вы запишете нас в секцию.

Неприятное ощущение появилось у Колпакова еще раньше, чем он сообразил, что Елена Борисовна – это Лена, и вспомнил данное ей обещание. Потом ощущение усилилось, он почувствовал раздражение, неловкость и острое желание послать всю троицу к чертовой матери. Зимин и Окладов недоуменно переглянулись и пошли дальше.

– Почему вас трое? Я предупрежден про двоих, – недовольно сказал Колпаков.

– За Сашку попросили позднее, – рассудительно пояснил толстяк. – Она звонила, но вы уже ушли.

Наступила пауза, и чем дольше она продолжалась, тем более глупым ощущал свое положение Колпаков.

– Приходите в четверг к семи в ДФК, зал номер четыре, – буркнул наконец он и, отстранив толстяка, догнал товарищей. В их взглядах он прочитал нескрываемое осуждение. Но и без этого Колпаков испытывал сильное недовольство собой: поступать вопреки убеждениям было не только неэтично, но и просто противно.

Впрочем, недовольство исчезло, когда он позвонил Лене и услышал в ее голосе непривычные нотки признательности и одобрения.

– Всех троих записал? Молодец, Геночка! Ты меня очень выручил, встретимся – расскажу подробно. Не сходить ли нам сегодня в ресторан? Давно не танцевала.

Выйдя из будки телефона-автомата, Колпаков обшарил карманы и непонятно зачем пересчитал имеющуюся наличность. Два рубля шестьдесят копеек. В состоянии, близком к паническому, он бросился к Гончарову, но того не оказалось дома. До встречи оставалось полтора часа. С трудом взяв себя в руки, Колпаков принялся решать непривычную задачу: где взять деньги?

Дома лишнего рубля отродясь не водилось, занимать у соседней было неприятно, к тому же он не хотел, чтобы об этом узнала мать. Окладов живет один в общежитии, с трудом дотягивает до получки. Зимин экономный, у него можно разжиться десяткой, но эта сумма не решит проблемы. А сколько вообще нужно денег на ресторан? Жизнь поворачивалась незнакомой, а оттого пугающей стороной. Дронов? Ерунда… Разве что Габаев…

У Гришки деньжата имелись, но обращаться к нему не хотелось. Чашу раздумий перевесила внезапно пришедшая мысль: одно время Габаев играл в оркестре в «Центральном», он большой дока по части ресторанных правил, и вместе с деньгами у него можно получить ряд полезных советов.

Гришка удивился визиту, вначале он держался холодно, не без иронии именуя гостя «начальством». Колпакову очень хотелось уйти, но отступать было некуда, и он без обиняков выложил свою просьбу.

После этого Гришка неожиданно изменился, стал любезным и предупредительным, охотно дал деньги, подробно проинструктировал по вопросам, которые могут возникнуть в ходе вечера, и порекомендовал идти в «Центральный», где, обратившись к метрдотелю от его, Гришки, имени, Колпаков получит обслуживание по высшему разряду.

Спешно поблагодарив и попрощавшись, Колпаков забежал домой переодеться, десять минут промучился с выбором галстука, написал матери записку, что вернется поздно, и минута в минуту успел к месту свидания.

Лена опоздала на четверть часа, увидев ее наряд, Колпаков ощутил себя старомодным, простоватым и неуклюжим.

Предложение пойти в «Центральный» она отвергла с ходу, сказав, что там собираются шпана и пьяницы, а кормят позавчерашними котлетами. Взяв инициативу в свои руки, проворно остановила такси, привезла Геннадия к новому высотному зданию, в первых этажах которого размещался самый шикарный в городе ресторан.

– В кабинку или на свет? – спросила она у старательно и успешно скрывающего растерянность Колпакова и, поскольку он неопределенно пожал плечами, решила сама: – На свет! У меня шантанное настроение. На втором этаже сегодня будет в самый раз. А зал выберем Голубой. Тебе нравится в Голубом?

Колпаков кивнул, и через несколько минут они сидели за чистым, покрытым голубой крахмальной скатертью столиком у голубой велюровой стены.

Геннадий был в ресторане второй раз в жизни – выпускной вечер их группа отмечала по Гришкиной протекции в «Центральном», и тогда он ничего хорошего в этом времяпрепровождении не нашел. Но заказ сделал умело, как завсегдатай: холодные закуски, фирменная вырезка, овощи, коньяк, шампанское, нарзан, десерт. Спасибо Габаеву – ни официант, ни Лена не распознали в нем новичка.

– Видишь человека в белом костюме? – таинственно зашептала Лена. – Это Тофик-миллионер. Говорят, у него действительно есть миллион!

Колпаков без интереса оглядел смуглого, претенциозно одетого толстяка.

– Разве это человек? Это медуза. За нашу встречу!

Настроение улучшилось. Этому способствовала праздничная обстановка Голубого зала, не идущая ни в какое сравнение с прокуренным и пропахшим кухней запущенным зальчиком «Центрального», учтивый официант, выпитая впервые за семь лет рюмка коньяка, загадочная, адресованная только ему улыбка Лены.

Она знала много тостов, правильно пользовалась столовым прибором, и, глядя на нее, Колпаков переложил вилку в левую руку, хотя так ему было неудобно.

После третьей рюмки у него закружилась голова, и он, перестав стесняться, взахлеб рассматривал свою спутницу. Широко расставленные, чуть раскосые зеленые глаза, надменно приподнятые брови, короткий прямой нос, большой, красиво очерченный рот. Волосы она подобрала вверх, так что были видны длинная шея и матовые покатые плечи.

Их взгляды встретились. Три секунды, пять, десять, пятнадцать… В такие мгновения каждый видит в глазах другого то, что хочет увидеть. Колпаков видел клочья густого тумана над гладкой темной рекой, низкий, заросший кустарником берег, желтое пятно палатки у крохотной бухточки.

– Мы будто в гляделки играем, Гладиатор! Давай лучше выпьем за добрые воспоминания…

В ее голосе слышались мечтательные нотки.

Колпаков разлил коньяк.

Значит, он не ошибся. Лена тоже все помнит! Ему стало совсем тепло и покойно.

Многозначительно звякнули рюмки.

– В Москве у меня был один поклонник – югослав из торгпредства, он подъезжал к институту на зеленом «Вольво» – девчонки с ума сходили от зависти – и вез обедать в Архангельское, там чудесный ресторан, и места кругом замечательные, особенно осенью…

Колпакова будто помоями окатили. Умиротворенную расслабленность сменила горькая обида. Такая, какую он испытал только несколько раз в жизни, много лет назад, тогда она тоже была связана с Леной, Алькой Гарандиным и его братцем.

Но за прошедшие годы он сильно изменился, стал таким, как хотел, и уже не впадал в беспомощную растерянность, напротив – тут же пришла холодная ярость, побуждающая к ответным действиям.

Видно, на лице отразился всплеск эмоций, потому что Лена поспешно добавила: