Текст книги "Спасти посольство"

Афганистан. Кабул. Российское посольство

В бинокль хорошо видны детали лежащего далеко внизу города. Сейчас это не просто дома, здания учреждений и посольств, а ориентиры и цели. Вот у подножия горы Асмаи, на набережной, стоит высокая, по меркам Кабула, мечеть Шах-Ду-Шамшира – Шах с двумя мечами. Пять градусов вправо и угол четыре – там гнездо проклятых гяуров… Хекматияр с сожалением отвёл глаза от изящного сооружения. Он обвёл взглядом город, лежащий в оазисе среди гор Асмаи и Шир-Дарваза, и покачал головой. Невысокий и коренастый, он был одет в черные штаны, зеленую пятнистую американскую куртку и такую же кепочку. На ногах были высокие советские ботинки со шнуровкой.

Механически поглаживая рукой чёрную бороду с едва заметными прожилками седины, Гульбеддин опустил руку с биноклем, но продолжал рассматривать Кабул без оптики. Ещё со студенческих времён он помнил те самые чистые набережные и прозрачную воду Кабула, а теперь именно его многие проклинали за разрушение большей части города и многочисленные жертвы. Но, как гласит мудрая восточная пословица: «Когда ураган прилетает в город, он не испытывает ненависти к жителям, но убивает их тысячами». Борьба с конкурирующими командирами моджахедов за контроль над столицей не может вестись без выстрелов и разрушений, и не его в том вина…

Он обернулся через плечо и посмотрел на бойцов, разворачивающих лафет восьмиствольной пусковой установки НУРСов[18]18
  НУРСы – неуправляемые реактивные снаряды. Такими стреляли легендарные «Катюши».


[Закрыть]. Это была купленная в Пакистане РПУ-14, модификация WP-8Z, такие использовались в польских десантных войсках и отличались от базовой модели вдвое меньшим количеством стволов. Впрочем, восьми направляющих вполне достаточно….

– Что так долго возитесь? – Хекматияр свел брови. Бойцы засуетились под суровым взглядом командира. Заряжающие закладывали в пусковые трубы 140-миллиметровые снаряды, весом 40 килограммов каждый. Через минуту длинные сигарообразные болванки заняли свои места. Наводчик прильнул к прицельному устройству, вводя нужные координаты.

– Готово! – крикнул он, отходя в сторону.

– Аллах акбар! – Хекматияр тоже отошёл на безопасное расстояние и махнул рукой. Командир установки нажал кнопку на дистанционном пульте.

– Уа-Уа-Уа-Уа…

Из нижнего ряда труб поочередно выплеснулись четыре снопа огня, выжигая каменистую землю. Реактивные снаряды, иглами прошивая прозрачный воздушный свод Кабула, понеслись к основной цели – российскому посольству.

– Уа-Уа-Уа-Уа…

Тяжелые сигары из верхнего ряда стволов полетели догонять своих собратьев.

* * *

В жилом корпусе на территории посольства готовились к обеду. Геннадий Силантьев – малоприметный, неразговорчивый мужчина сидел за столом в своей квартире и вяло просматривал документы бухгалтерской отчётности. Он очень боялся пропустить ошибку и проверял свою работу по многу раз.

– И сколько можно одно и то же читать? – Его супруга – крупная, громогласная, с гнездом вытравленных пергидролью волос, стояла у подоконника в выцветшем потрёпанном халатике и остервенело, будто заводила старый автомобиль, крутила ручку мясорубки.

– Кому нужны твои бумажки? Ты хоть послушай, что люди говорят! Хоть своего начальника, Васюкова, послушай! Нам вот-вот конец придет, уезжать надо. А твои бумажки все равно сожгут!

– Ну что ты опять вяжешься, Алевтина… Когда сожгут, тогда и сожгут, – вяло проговорил Геннадий. – А сейчас я за каждую строчку отвечаю.

– Ты бы хоть что-то сделал по дому. Ни лампочку поменять, ни мясо прокрутить… Всё сама… Глаза не сломал бы от чтения!

Алевтина прерывалась только для набора воздуха в лёгкие.

– Перестал бы уж косить под дипломата, счетовод хренов, в России перед своими бухгалтерскими чучундрами ещё навыпендриваешься…

– Ну хватит, Аля, что ты, в самом деле…

Первые снаряды разорвались за забором посольства, потом сразу громыхнуло во дворе: ярко сверкнула вспышка, взлетели клочья земли и куски асфальта, визжа, полетели во все стороны смертоносные осколки. И не успела осесть земля, как последний снаряд угодил в стену жилого корпуса, как раз в квартиру Силантьевых. Бетонный блок вместе с окном провалился в квартиру, из черного проема выплеснулся огонь и клубы дыма. Из соседних окон послышались испуганные крики. Полуодетые люди бросились на улицу.

Запоздало взвыла сирена тревоги. Из колокольных громкоговорителей внутренней трансляции, плотно натыканных по всей территории посольства, зазвучал твёрдый, даже не допускающий мысли о непослушании, мужской голос:

– Внимание! Всему персоналу спуститься в бункер! Передвижение по двору запрещено! В случае необходимости выходить из бункера только в каске и бронежилете! Повторяю…

Вера Индигова как раз стояла перед своим знаменитым трюмо. Она оделась, накрасилась и собиралась выйти в город. Возможно, удастся созвониться с Джеком и приятно провести время. Последний взгляд в зеркало подтвердил, что она готова к встрече. И вдруг раздались взрывы – один, второй, третий! От неожиданности она вздрогнула и даже присела: ясно было, что это обстрел посольства! Снаряды рвались совсем близко, потом дом содрогнулся – значит, попали…

– Черт бы вас побрал! – выругала она неизвестно кого.

Стало ясно, что выйти в город сейчас будет невозможно… Из-за какого-то грязного бандита она должна менять свои планы! Она – жена дипломата!

«Где этот чертов Наджибулла?! Где его власть?! – злилась она. – Сколько денег в него вбухали, сколько он обещал! И вот, пожалуйста, Хекматияр бьет по посольству! Дожили!»

– Всем сотрудникам посольства и членам их семей спуститься в бомбоубежище! – в очередной раз повторялось объявление по внутренней трансляции.

Это еще больше разъярило Веру.

– Так что, теперь мы в подвале жить будем, как крысы?! – возмутилась она. – Совсем с ума посходили!

И тут позвонил внутренний телефон. На свою беду Марк Валерьевич решил озаботиться судьбой любимой супруги.

– Верочка, у тебя все в порядке?

– Какой тут может быть порядок?! Ты что, ничего не видишь и не слышишь? По нам стреляют! Разве это порядок?

– Верочка, быстро спускайся в бункер. Обстрел может продолжаться. Надень каску, она на шкафу…

– Щас! – злобно крикнула Вера в трубку. – Щас! Разбежалась! Лучше организуйте достойное сопротивление этой рвани, спускающейся с гор!

Марк Валерьевич немного помолчал.

– Вера, делай так, как тебе говорят, – наконец сказал он. – Только что погибли Силантьевы. И Геннадий Семенович, и Алевтина.

– Что?! Как погибли? Как погибли…

Но супруг уже отключился.

Некоторое время Вера стояла с трубкой в руках – она находилась в ступоре. Одно дело – просто неудобства и стрельба, а другое – убитые люди… Причем хорошо знакомые… Значит, и ее вполне могли убить!

Через несколько минут она, наряженная и накрашенная для свидания, спустилась в темный посольский бункер. И даже взяла с собой каску. Правда, не надела на голову, чтобы не портить прическу, а несла в руке.

Тульская дивизия ВДВ

Подполковник Ветров шел по территории части, привычно вскидывая руку к виску в обмен на многочисленные приветствия.

«Ребята не рассчитывали на заступничество командиров, – с досадой думал он. – Это плохо. Очень плохо. Тогда какой может быть моральный дух? И почему у тех, приезжих, есть уверенность, а у наших – нет? Видно, что-то не так делается!»

Возле столовой готовилась к построению вторая рота. Завидев подполковника, солдаты приняли стойку «смирно» и дружно выкрикнули:

– Здравия желаем, товарищ подполковник!

В принципе устав этого не требовал. Просто таким образом проявили уважение и симпатию. Видно, Скоков и Петров рассказали о том, что сегодня произошло.

Вот и штаб. Ветров вошел в длинное одноэтажное строение, в котором всегда царили полумрак и прохлада. Привычно отдал честь, приветствуя знамя части, возле которого замер часовой, и сделал несколько шагов в сторону своего кабинета. Навстречу стремительно выскочил молодой офицер.

«Неплохой парень, старательный, – вспомнил Ветров. – Жирков. Иван, кажется…»

– Штаб, смирно-о-о! – заорал офицер и, чеканя шаг, направился к начальнику. – Товарищ подполковник, за время моего дежурства никаких происшествий не произошло! Дежурный по штабу лейтенант Жирков!

– Вольно! – негромко произнес Ветров.

– Шта-а-аб во-о-ольно! – вновь прокричал лейтенант.

– Командир не появлялся? Кто прибыл-то?

– Так никого пока не было. Вы первый, товарищ подполковник.

– Тогда чего так орешь?

– Так положено…

– С положенными, знаешь, что делают?

– Так точно, – улыбнулся дежурный. – Знаю.

– Тебя ведь Иваном зовут? – уточнил Ветров.

– Так точно, – уже нормальным голосом ответил тот и улыбнулся еще шире.

Василий Васильевич прошел в свой кабинет и распахнул ставни. Ветка рябины с зелеными листьями тотчас же просунулась в окно.

– Привет, красавица, – тихо проговорил подполковник, приветствуя ее прикосновением руки. – Вот выйду на пенсию, заведу дачку с садиком, насажаю деревьев… Но никому об этом не рассказывай…

Впрочем, о мечтах сурового начальника штаба личный состав хорошо знал – деревце, стоявшее под его окном, всегда было ухожено, а его ствол побелен известкой.

Потом Ветров просмотрел почту, отписав документы исполнителям, посмотрел свои пометки на календаре: «Проверить занятия по боевой подготовке во второй роте…» и покинул кабинет.

Василий Васильевич не любил бумажной работы. Зато на плацу, в тире, на аэродромах, спортивных и тренажерных площадках чувствовал себя, как рыба в воде. Ветров неспешно шел по территории части. Полк уже позавтракал, и теперь подразделения начинали занятия согласно расписанию. Ветров не подходил близко, чтобы его появление не отвлекало бойцов, но наметанный глаз и издалека подмечал все, что надо.

«Физическая подготовка хромает, – с досадой думал он, заметив, как мешком повисают на перекладине или отстают на беговой дорожке молодые бойцы. – И то сказать, почти у всех, приходящих с гражданки, дефицит веса. Тут бы их, как это и раньше бывало, подкормить, подкачать, но опять же проблемы с продуктами. Куда ни кинь – одни проблемы… Когда же все нормализуется?! А если завтра придет боевой приказ?!»

Он подошел к тренировочному полигону, где рота старшего лейтенанта Матвеева отрабатывала метание ножей. Несмотря на утреннее время, солнце палило нещадно, будто усложняя учебную задачу. Солдаты по одному выходили к исходному рубежу, находящемуся метрах в семи от деревянных ростовых мишеней. Поразить мишень на расстоянии – нелегкое дело, даже если пользуешься специальными метательными ножами – элегантными, сбалансированными, похожими на тоненьких рыбок. А штык-нож от АКМ – большой и громоздкий инструмент: им можно и пилить, и резать проволоку, и вскрывать консервы, ну, а если придется, то и снимать часовых или драться в рукопашном бою. Вращаясь, штык-ножи летели к цели, некоторые вонзались в толстую доску, некоторые ударялись рукоятками и отлетали в сторону.

Василий Васильевич морщился: каждый промах он воспринимал как личную неудачу. Постояв некоторое время, подполковник не выдержал и решительно направился к тренирующимся. Командир роты Матвеев вовремя заметил начальника.

– Взвод, смирно! – скомандовал старший лейтенант и направился было к начштаба для доклада.

– Отставить! – бросил подполковник.

Он подошел к подтянувшимся солдатам, по привычке потрепал себя за мочку правого уха и, повернувшись лицом к шеренге, сказал:

– Плохо работаете, парни! Штык-нож – серьезное оружие. А иногда и единственное. Я бы мог вам рассказать несколько любопытных историй о том, как это штука помогала людям остаться в живых. Ну, да это как-нибудь в другой раз. А сейчас скажу, что обращаться с ним надо уверенно и эффективно. Хотя бы вот так… А ну-ка, дайте мне пять ножей.

Солдаты зашушукались.

– Начштаба перепутал ножи с шариковыми ручками, – слегка толкнул первогодок Фёдоров стоящего рядом Скокова. – Штыки метать – не бумажки подписывать!

– Помолчи, салага! Много ты понимаешь. Смотри лучше! – ответил Юрка Скоков. Расцветшие, набравшие сочности и цвета синяки и кровоподтеки делали его похожим на индейца в боевой раскраске. Второй такой «индеец» – Петров, стоял тут же и молча толкнул Фёдорова в бок. Тот замолчал.

Ветров принял от старлея ножи, ловко пропустил клинки четырех между поджатыми пальцами левой руки, пятый взял в правую, несколько раз слегка подбросил на ладони, будто определяя вес, потом обхватил клинок.

– Держим спокойно и свободно, не душим. Надо почувствовать центр тяжести и знать, как его закрутить. Можно на три оборота, можно на пять, в зависимости от расстояния. Уверенно замахиваетесь. Уверенно! Вы точно знаете, что эта штука попадет именно туда, куда вы ее посылаете. Тогда она полетит правильно. А если засомневались – не попали! Вот так…

Без видимого усилия начальник штаба бросил штык. Тот, сверкая клинком, несколько раз кувыркнулся в воздухе, пересек расстояние до мишени и с глухим ударом вонзился в дерево. Следом, с интервалом в секунду-две, такой же путь проделали и остальные ножи. Все пять клинков довольно кучно, с силой врубились в середину груди ростовой фигуры.

– Примерно так, – произнес подполковник. – Вопросы есть?

– Гляди, салага, – назидательно сказал Петров. – Такого и в цирке не увидишь!

– Да-а-а, – удивленно покрутил головой Фёдоров. – Даже удивительно… Все-таки штабист, сидит с бумагами…

– До штаба он пятнадцать лет в строю проходил, и «за речкой» лет восемь отпахал! – произносит Скоков. – У него больше боевых выходов, чем у тебя почищенной картошки! Так что смотри и учись, салага…

– И вообще, это настоящий мужик! – Петров снова толкнул первогодка в бок.

– Разговорчики! – повернулся к нему командир роты. – А ну-ка, Петров, на рубеж! Приготовить мишень!

Петров выходит из строя и бежит к ростовой фигуре. С усилием, раскачивая каждый, он выдернул ножи и занял исходную позицию.

– Начал! – командует Ветров.

Петров поднял руку, вытянул вперед, будто целясь, и, размахнувшись, быстро метнул штыки один за другим: первый, второй, третий… Все, кроме последнего, вонзаются в мишень.

– Молодец твой отец! – говорит начштаба. – Хорошо, что у тебя вчера штыка не было!

Подполковник поворачивается к строю.

– Теперь ты! – показывает на первогодка.

– Рядовой Фёдоров, – говорит тот и неуверенно выходит из строя.

Бросок – удар рукояткой, бросок – мимо силуэта, бросок… Ни один штык не поразил мишень!

– Час дополнительной тренировки в свободное время! – приказывает Ветров. – Матвеев, проследить!

– Есть, товарищ подполковник!

– Продолжаем занятие! – говорит Ветров, обводя взглядом стоящих в строю. – Какое у вас следующее упражнение?

– Метание малой саперной лопаты, – подсказывает старлей.

– Отлично! И эта штука может сгодиться в бою. А ну-ка, сынок, – обращается подполковник к здоровяку, собравшему в охапку полдюжины лопаток, – дай-ка мне шанцевый инструмент! – Ветров осматривает остро отточенное лезвие, а затем поднимает лопатку над головой: – Что это такое, бойцы?

– Сопетка лаперная, – раздается чей-то голос под хохот строя.

– Эту старую шутку я знаю, – улыбается начштаба. – Но это универсальный инструмент, щит и оружие. Им можно окапываться, что очень важно в бою, защищать голову от пуль, а на крайний случай – грозное оружие в рукопашной. Смотрим – раз! – Он бросает лопатку – одну, вторую, третью… Все они послушно вонзаются в мишень. – Вопросы есть?

– А зачем штыки и лопаты метать? – спрашивает рядовой Макаров. – Это вчерашний день. Сейчас есть стреляющие ножи разведчика…

– Эн эр эсы? В принципе есть… Ну, давай, стрельни из своего!

– Так у меня его нет, – растерянно говорит Макаров.

– Вот видишь! А что у тебя есть?

Солдат проводит рукой по поясу:

– Штык-нож есть. Лопатка…

– Вот сам и ответил. Еще вопросы есть?

– Есть, – это уже рядовой Фёдоров. – А в чем секрет? Ну, чтобы так научиться?

Ветров усмехается:

– Никакого секрета нет. Бросишь тысячу раз – половина ножей воткнется. Две тысячи – два из трех. Три тысячи – почти все! Вот тебе и вся хитрость. Называется она просто – тренировки… Так что работайте!

Повернувшись, Ветров, не торопясь, идет к штабу.

Афганистан. Кабул. Российское посольство

Шаров встал в семь утра, хорошо выспавшись, и теперь не спеша брился, слушая, как шкворчит яичница на плите. Сегодня он не запланировал никаких мероприятий на первую половину дня – в девять посол собирал экстренное совещание, и неизвестно, на сколько оно растянется… После завтрака он обошел территорию, перекинулся несколькими словами с персоналом, зашел на КПП и переговорил с охраной, выглянул на улицу, поздоровался с командиром внешнего поста царандоя. И… опоздал на пять минут!

Посол, его заместители, советники, словом, весь руководящий состав – все сгрудились вокруг большого стола над картой.

– Выбор у нас не такой большой, – посол водил по карте карандашом.

– Разрешите?

– Входи! – Погосов поманил рукой и ткнул пальцем в место рядом с собой. Опять склонившись над столом, он продолжил показывать возможные маршруты эвакуации. – Или через Баграм на Узбекистан, или в другую сторону, в Пакистан, – проговорил он задумчиво, пристально вглядываясь в карту, будто топографические значки на бумаге могли подсказать безопасный маршрут.

По тону посла трудно было понять, говорит ли он это самому себе или советуется с присутствующими. На всякий случай все молчали.

– Ну, что в рот воды набрали? – требовательно спросил Погосов, нахмурив лоб в капельках пота.

В кабинете было жарко, кондиционеры не работали – снарядом перебило электрокабель. Но открывать металлические ставни и окна с усиленными проволочной сеткой стёклами посол посчитал неразумным. Лучше перетерпеть духоту, чем словить дурную пулю или гранату.

– Не пройдём… – нерешительно сказал первый секретарь, подслеповато вперившись в карту.

– А что это за гребёнка? – вдруг заинтересованно спросил он, ткнув пальцем в топографический значок.

– Обрыв, – машинально ответил Погосов, но тут же, словно опомнившись, возмутился: – Да какая тебе, на хрен, разница?! Ты что, Пржевальский?[19]19
  Пржевальский – знаменитый путешественник и первооткрыватель.


[Закрыть]

Посол тут же взял себя в руки. Нервы. Груз напряжения и страха давил, пригибал к земле. Надо будет принять «шаровки» на палец, как лекарство. Он мотнул головой и вдруг, будто опомнившись, повернулся лицом к Шарову и требовательно спросил:

– А что разведка скажет?

Взгляды дипломатов обратились к резиденту. На их лицах читалось явное облегчение: все знали, если посол «зацепил» Шарова, можно расслабиться – на остальных уже отвлекаться не будет.

Разведчик, не обращая внимания на тон посла и взгляды собравшихся, спокойно ответил, склонившись и опершись обеими руками на стол:

– Вокруг Кабула действуют около шести крупных отрядов моджахедов, – он ткнул пальцем в несколько точек на карте, – и сотни мелких банд. Колонна, в какую бы сторону она ни направилась, станет лёгкой добычей. А они такого случая однозначно не упустят!

Погосов раздражённо бросил карандаш на карту.

«Ну вот, никто ничего не знает, а Шаров все знает, – подумал он. – Все в дерьме, а он опять весь в белом!»

Тяжёлую тишину снова нарушил Шаров. Как ни в чём не бывало, он буднично спросил:

– Какие новости из Москвы?

Погосов, глядя в потолок и покачиваясь с носка на пятку, отрешённо ответил:

– Пришёл приказ: соблюдать спокойствие, проработать вопрос самостоятельного выхода из страны, сжечь секретные документы и уничтожить всё оружие…

– Так я и думал! – зло усмехнулся резидент. – Обстановка ухудшается, а мы разоружаемся?

– А чем оно нам поможет? – пожал плечами посол. – МИД пришёл к выводу, что оружие только способствует провокациям и развязывает руки моджахедам…

– В высотке на Смоленской площади хорошо делать выводы, – сдерживая раздражение, сказал Шаров.

– Только руки врагам всегда развязывает не оружие, а его отсутствие! Разрешите идти, у меня важная встреча, – не столько спросил, сколько сообщил он, резко развернулся и вышел из кабинета.

Шаров вышел во двор. Сразу после душного помещения хотелось вдохнуть свежего воздуха полной грудью, но он закашлялся от гари и попавшего в рот пепла.

Несколько сотрудников жгли в большом шашлычном мангале документацию – значит, специальная печь для секретных бумаг не справлялась с объемом. Седые лохмотья пепла, как легкие рождественские снежинки, носились по всей территории.

На бетонной площадке плотный, брызгающий снопами искр и похожий на боевого робота человек, сняв громоздкую сварочную маску, оказался мирным завхозом Семенякой – мастером на все руки. Семеняка вытирал мокрым полотенцем красные слезящиеся глаза. Перед завхозом, остывая под струёй воды из шланга, направляемого помогавшим ему поваром, клубились паром разрезанные автогеном автоматы и пистолеты. Двое ребят из взвода охраны, раздевшись до пояса, плющили молотами пистолетные затворы. За ними внимательно наблюдал начальник взвода охраны майор Осинин, на его лице застыло какое-то странное выражение. В металлической строительной тачке ждала казни очередная партия оружия.

За столом беседки похожий на студента молодой дипломат – помощник первого секретаря посольства, постоянно поправляя очки, то и дело съезжающие с мокрой от пота переносицы, дотошно записывал в журнал номера уничтоженного оружия.

Шаров подошёл к тачке, выбрал пару пистолетов и автоматов, зашёл в беседку, положил оружие на стол:

– Запиши, Алексей, я их сам уничтожу.

«Студент», опять поправив очки, записал номера в соответствующие графы. Шаров, подмигнув ему, взял оружие и… унёс с собой.

– А как же… – растерянно спросил вслед Алексей, но резидент не обернулся.

– Я тоже так сделал, – сказал Осинин. – Иначе, боюсь, нам не выжить.

Он был похож на афганца: черные, как смоль, волосы, короткие жесткие усы, прямой твердый взгляд широко поставленных черных глаз. Его можно было без грима выдавать за местного жителя. Несколько раз Шаров так и делал – они с майором всегда понимали друг друга.

– Надо оборудовать еще одну пулеметную точку напротив ворот, – сказал резидент.

– Я на крыше установил дополнительный пулемет, – сообщил Осинин. – И у задней стены два секрета поставил.

– Надо, чтоб не спали, – сказал Шаров.

– Не будут. Понимают, сейчас не до шуток. Заснешь – а тебе голову отрежут. Да и я лично проверяю.

– Ну, давай. Надеюсь, продержимся.

– Надо продержаться.

Они пожали друг другу руки.

* * *

Шаров вернулся в резидентуру, зашел в свой кабинет, разложил оружие на столе и, опустившись в крутящееся кресло на колёсиках, подкатился к сейфу. Достал бутылку «шаровки», сделав глоток прямо из горлышка, закрыл глаза и откинулся на высокую спинку кресла, сосредоточившись на продвижении обжигающей жидкости по организму. Перцовка перебила вкус гари во рту и осадила накопившуюся в душе горечь. Приободрившись, он открыл глаза, отряхнул пепел с одежды:

– Четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту, Рэй Брэдбери, вашу мать! Только там они книги жгли. Да пользовались огнеметами. – Он поднял трубку селектора, приказал заму: – Приготовить документы к сожжению. Через час доложить!

– Есть, товарищ подполковник! – отозвался капитан Зеблицкий.

Шаров выпрямился в кресле и окинул взглядом полки сейфа.

«Да, – подумал он. – Столько ходишь, наблюдаешь, вынюхиваешь, вербуешь, копаешься в говне, собираешь инфу, собираешь – вот они, агентурные богатства! И что? Теперь надо их быстро и надежно сжечь. Причем это не менее важно, чем было собрать их в свое время…»

Он вытащил из-под кровати большой вещевой мешок и сложил в него аккуратно подшитые папки, схваченные скрепками листки и отдельные бумаги. Объединяло их то, что почти все были исполнены от руки и имели в правом верхнем углу гриф «Секретно». Двумя руками вскинул мешок на плечо. От тяжести поклажи Шарова занесло в сторону, он больно ударился бедром о край стола.

«Грехи тянут к земле! – подумал он. – Нет ничего тяжелее грехов…»

В далеком углу заднего двора, в тени кизилового дерева, имелась специальная чугунная печь для подобных нужд. Шаров жёг свои бумаги, внимательно просматривая каждую перед тем, как бросить в огонь. Да, действительно, здесь не было ничего хорошего. Разными почерками, в том числе и совсем корявыми, сообщалось о враждебной или нелояльной деятельности, о проступках и слабостях персонала, о возможных угрозах – вымышленных или реальных. Он просматривал свои резолюции, просматривал собственные отчеты и меморандумы. Вот это была красивая вербовка… А вот пустышка… А вот хороший компромат, который так и не довелось использовать…

Секретные бумаги горели, как и всякие другие, и тому, чьи грехи превращались в пепел, должно было становиться легче. Но большинство фигурантов оперативных разработок о них не знали и никогда не узнают. Железным прутом он разбивал обугливающиеся папки, чтобы ни один клочок не сохранил запечатленной на нем информации. Только серый пепел вырывался из поддувала, лез в нос и рот, норовил попасть в глаза… Шаров вытирал лицо, сплевывал и время от времени повторял попавшую на язык фразу:

– Четыреста пятьдесят один градус… Нет, мёртвые души… А я – Гоголь хренов!

Вечер, как всегда неожиданно и быстро, накрыл город, посольский двор, возящегося у печи Шарова. Быстро, сразу же после захода солнца, стемнело. Над Кабулом зажглись огромные лиловые звезды, которые висели так низко над головой, что, казалось, если залезть на крышу любого здания, их можно будет просто потрогать рукой, как какие-то большие праздничные фонарики. Стало прохладно.

Когда от всех бумаг осталась наполовину развеянная куча пепла и сменивший, как в светофоре, яркое жёлтое пламя огня красный свет тлеющего пепла медленно угас в глубине умершего костра, Шаров, покряхтывая, будто старик, размял затекшие ноги и, подхватив пустой мешок, прихрамывая, пошёл к флагштоку в центре посольского двора. Освещение во всём посольстве было выключено, даже слабый свет свечей или фонарей в окнах не просматривался, но луна, словно войдя в положение, ярко освещала территорию.

Во дворе никого, кроме нескольких прохаживающихся вдоль стены охранников, не было. Шаров остановился перед спущенным флагом и, опустившись на колено, тщательно очистил полотнище от земли. Оно всё было испещрено дырками от осколков снарядов. Потом Шаров потянул шнур, и стяг стал медленно подниматься к звёздному небу. Подполковник закрепил замок крепления шнура и задрал голову кверху. Легкий ветерок шевелил символ могущества и военной мощи новой страны. Разобрать цвет флага было нельзя, но Шарову больше нравился прежний. Алый стяг Союза ССР всегда вызывал в мире если и не любовь, то уважение, пусть даже основанное на страхе… Так же, как когда-то имперское знамя России – черное с золотом и серебром… А новый, трёхцветный, был торговым флагом Российской империи. Только кто и когда любил, уважал и боялся торговцев?

– Тебе что, делать нечего? – раздался сзади пронзительный женский голос. Шаров даже вздрогнул от неожиданности.

За спиной стояла Харсеева из административно-хозяйственного отдела, рядом с ней Титова из отдела обеспечения. А во двор выходили еще десятки сотрудников – видно, только что закончился киносеанс, и все хотели подышать свежим воздухом.

– Зачем дразнить моджахедов, товарищ Шаров? – спросила полная Нина Ивановна из столовой.

Вокруг собирался народ. Шумели, как всегда, женщины. Вроде все старались говорить тихо, но каждая норовила обозначить себя громче, чем товарки. Следствием чего и явился поднятый галдёж.

– Ты что, специально Хекматияру ориентир даёшь?! – Визгливый голос влетел в мозг подполковника через другое ухо. – Чтоб целиться легче было?

– Сейчас флаг не виден, – обескураженно попытался объяснить Шаров. – А утром я его сниму.

– Ага! Дожить бы до утра…

– Силантьевы уже дожили…

– На словах хотят как лучше, а делают – как хуже…

Шаров не выдержал и командирским голосом рявкнул:

– Да что ж вы за люди! Это же я для вас делаю и для себя тоже! Боевой дух надо поддерживать! А ну-ка, разошлись молча!

Мало кто слышал, чтобы Шаров повышал голос, поэтому гомон смолк. Люди молча начали расходиться. И только отойдя на некоторое расстояние, снова начали шушукаться. Ну что ж… Такова человеческая природа…

Шаров подошёл к оборудованной пулемётной точке напротив ворот. Это были мешки с песком, положенные полукругом один на другой. В специально устроенной выемке расположился РПК[20]20
  РПК – ручной пулемет Калашникова.


[Закрыть], уставившийся зловещим черным кружком на вход в посольство. За пулемётом, затягиваясь сигаретой, дежурил сотрудник взвода охраны. Вид у пограничника был бодрый.

– Спать не хочешь? – спросил Шаров.

– Да нет, выспался, – ответил пограничник. Как и все сотрудники взвода, он был в штатской одежде.

– Это хорошо. А то знаешь, как бывает: заснул на земле, а проснулся на небесах, – сказал Шаров, который хорошо знал эту тему. – Режут обычно в три-четыре утра, тогда особо спать хочется.

– Да знаю. Я ведь здесь воевал.

– Тогда ладно, – улыбнулся Шаров. – Тогда спокойного дежурства.

Перед рассветом, после проверки постов, дежурный сотрудник резидентуры спустил флаг, снял и, аккуратно сложив, забрал с собой. А к следующей ночи, заштопанный, выстиранный и выглаженный по поручению Шарова, он занял своё привычное место на флагштоке.