Текст книги "Скорми его сердце лесу"

Син… Боги. Син.

«Син-Син-Син», – звенели колокольчики в пустой голове.

А ведь мне начал нравиться Хэджайм. Показался вполне достойным. Как он мог?..

Теперь молчал отец, крутил в руках пиалу, и фарфор трещал под его пальцами. Он косо глянул на генерала, и тогда я впервые увидела, как кланяется Хэджайм: низко, касаясь лбом пола, приподнимая гребни лопаток.

– Скажите слово, и я покину вас, чтобы не бросать тень на семью ши Рочи.

В ушах громче зашумело море, а вместо чая в пиале оказалось горячее саке, которое я выпила залпом, хотя до этого не любила и не хотела алкоголь. Щеки потеплели, а в горло будто засыпали мелкого речного песка – он чесал, колол и резал при каждом вздохе. Я не услышала, что ответил отец. Хэджайм поднялся и ушел, снова поклонившись в дверях. Теперь Тоширо кинулся перед отцом в поклон, и у меня не было сил смотреть на все это. Я хотела проснуться. Поманив к себе Амэю, я попросила проводить меня в комнату, потому что ноги отчего-то отказывались слушаться меня.

Никто больше не постучит мне в окно, не позовет так, как звал меня Син. Я не буду любоваться бликами солнца на его золотых ресницах. Он мертв. А это насовсем. Я даже не рассказала ему о том, что Хэджайм попросил моей руки. Темное, густое и горючее, как смола, чувство затопило мне грудь.

Я даже не смогу сказать ему, что, кажется, я никогда не любила его, и мы могли бы остаться друзьями в моей новой замужней жизни. Но он умер и оставил меня, как это сделала мама.

Я бы расплакалась, если бы помнила, как это делать.

Хэджайм собрался и уехал на следующий же день. Мы встретились лишь раз в коридоре тем утром – я прижалась к стене, а он замер, не дойдя до меня полдесятка шагов. Солнечный свет проникал сквозь бумажные окна и разбивался на неровные квадраты под нашими ногами.

– Соль, я… – протянул ко мне руку Хэджайм, но это была рука убийцы, окровавленная лапа тигра-людоеда, это были не пальцы, а перья птицы-падальщика, что раскинула крылья на его одежде.

– Уйди, – сказала я, отводя взгляд. – Уйди и не возвращайся. Нам больше нечего сказать друг другу.

Его пальцы замерли, едва коснувшись солнечной пыли, кружащейся в воздухе. Почему такая ясная погода? Как может солнце светить? Должно шуметь ливню, но соловьи продолжали петь, цветы – благоухать, а цикады под окнами – стрекотать. Неправильно было все это.

– Я скажу тебе то, что не говорил при твоем отце. – Голос у Хэджайма снова сделался холодным, сухим и шершавым – как когда я впервые его услышала. – Я не убивал его. Я его побил, но он был жив, когда я оставил его в саду. Его жизни ничего не угрожало.

– Я не верю тебе.

– Конечно, – Хэджайм походя грустно улыбнулся мне и, повернувшись, побрел прочь. – Ведь в сказках ханъё – герои, а люди – подлецы. Я и не ожидал другого.

Он ушел, а я позабыла о том, зачем вообще решила покинуть комнату.

Вернувшись назад, я решила больше не выходить из нее.

Зрелой Луны блеск – счастья последний взгляд

Все вокруг продолжали жить, старались делать вид, что все идет своим чередом, готовились к празднику, но внутри меня кто-то темный, злой, полный ненависти свил свое гнездо.

Я даже не горевала по Сину. Слезинки не пролила. Я даже не злилась на Хэджайма. Что-то изменилось, когда я узнала эту страшную новость. Что-то созрело внутри, расширилось и поглощало теперь чувство за чувством, страх за страхом, желание за желанием. Иногда – особенно ночью у зеркал – мне чудилось, что это какое-то неведомое дикое существо смеется внутри, злорадствуя над тем, что со мной стало. Я не хотела ни есть, ни пить, ни, тем более, готовиться к поездке в южную провинцию.

Зеркало отражало фарфоровую маску. В глазах Амэи я читала сочувствие, но в своих собственных – лишь пустоту. Тогда я стала мастерски скрывать эмоции, научилась смеяться, когда сердце кричит, ведь я не хотела, чтобы кто-то заметил эту тьму внутри.

Амэя будила меня по ночам, потому что я начала кричать во сне. Но в ту ночь меня разбудил отец.

– Соль? Обезьянка моя… Тише, тише, папа рядом.

Я застонала, открывая глаза. Моя голова лежала на его коленях. Я не видела его лица, только кончики волос – он склонился надо мной, целуя в макушку.

– Где ты был? – холодно прозвучал мой голос.

– Беседовал с советниками. Теперь Хэджайму запрещено появляться в Талве.

– Запрещено появляться? И все? Он убил императорского гвардейца, разве не так?

Я почувствовала, как остановились пальцы отца, перебирающие мои пряди.

– Он убил Сина, да. Но он – генерал Императора. Брат наместника… Тем более нет доказательств, что это действительно сделал Хэджайм. Только слова какого-то неизвестного. Но это ничего не меняет.

Интересно, изменилось бы его мнение, услышав он то, что сказал мне генерал наедине? Про то, что он всего лишь «побил» Сина?

– Какая теперь разница? – дернула я плечом, садясь.

– Разница в том, что теперь Хэджайм отправлен прочь. Больше он не будет частью нашей жизни и тебе ничего не угрожает, – ответил отец, касаясь моего лица ладонью. Он заставил меня повернуться, наши взгляды встретились – в его глазах была безграничная тоска. – Ты ведь хотела, чтобы он ушел, правда? Мне так жаль, моя нежная гортензия. Если бы я только знал… Я делал то, что считал необходимым для твоего благополучия. И буду продолжать делать! Я разорвал помолвку с ним. Больше ты никогда не увидишь его.

И Сина тоже. Амэя уже поделилась тем, что капитан сложил с себя обязанности, забрал тело своего сына и уехал куда-то. Наверно, в провинцию Змеи…

Я кивнула и отвернулась, не в силах смотреть на отца. Это он был виноват. Он договорился об этой свадьбе. Если бы не он…

В комнате было темно и тихо, дальнему углу воображение дорисовывало его обитателей: я видела вороньи перья, нет, крылья, а еще клювы, полные острейших зубов – загнутых, как на маске хання.

– Почему ты не плачешь, Соль? – спросил отец тихо.

«Потому что слезы не могут вымыть из души той тьмы, что в нее забралась», – ответил кто-то темный внутри, но я лишь снова пожала плечами.

– Что толку от них? Слезы ничего не изменят.

В детстве я часто и много плакала и злилась и никак не могла успокоиться. Это было неподобающее поведение для девочки. Эмоции для жителей Нары, тем более для девушек, тем более для аристократок, – все равно, что грязная обувь и кимоно с прошлого сезона, вызывает отторжение, неодобрение, отвращение. Мужчины могли громко смеяться, рычать от ярости, но мы, стоящие за их спинами, – никогда.

Мама была образцом воспитанности. Всегда ровная спина, всегда почтительно опущенные ресницы, густые, как иголочки на пихте. Она менялась только с отцом: ее взгляд становился теплым, на лице появлялась улыбка. Любовь, как и кашель, невозможно скрыть.

А я была несносным ребенком. Тогда – было мне лет пять или шесть, не помню – мама и папа подарили мне невероятной красоты шкатулку. Из черного дерева, с залитыми лаком журавлями, зонтиками гинкго, она была украшена перламутром и с крепким бронзовым замком.

– Это особая шкатулка, – сказал тогда отец, лукаво поглядывая на маму. – Открой.

Я открыла, гадая, что там. Новая игрушка? Украшение? Я с малолетства обожала украшения, особенно с бабочками и цветами. Но внутри лежал маленький тканевый сверток, завязанный хитрым узлом. Омамори? Я не узнавала имени бога на этом защитном амулете. Мягкий алый шелк приятно шуршал в пальцах, внутри я нащупала свернутую записку.

Подарок мне не понравился. Я нахмурилась и приготовилась зареветь.

– В этом маленьком амулете обитает могущественный дух, – прошептал отец, понизив голос так, как обычно делал, рассказывая страшные сказки. – И это будет твой личный дух.

– Мой… дух?

Я с интересом посмотрела на омамори в руках.

– Да. Можешь прочитать, что на нем написано?

Тогда я очень плохо читала. Знала всего с десяток иероглифов ханньского языка и не больше сотни нарского. Наморщив лоб, я покрутила амулет так и эдак и неуверенно предположила:

– Джиджи?

– Да. Это означает «покой», – отец погладил меня по голове.

– Если тебе будет плохо, открой шкатулку и возьми этот амулетик в руки, – мама тоже положила ладонь на мои волосы, пытаясь поправить торчащую в сторону прядку челки. – Если хочешь покричать на кого-то, открой шкатулку и покричи на него. Если хочешь плакать, полей его слезами. Так дух станет сильнее, а тебе будет легче.

– Дух скушает мои слезки?

– Да, милая. Поэтому не плачь на людях! Иначе Джиджи будет голодать. Лучше сразу беги в свою комнату и открывай шкатулку, хорошо?

Я кивнула, прижав журавлей, гинкго, перламутр и своего духа, заключенного в алый шелк, к груди. Мне раньше дарили игрушки и мячики, но никогда не дарили что-то живое! Я улыбнулась.

Потом это вошло в привычку. Мне было достаточно открыть шкатулку, как эмоции угасали, а меня окутывало спокойствие.

Я уже поняла, что никакого духа на самом деле в ней нет, но хитрость родителей восхитила меня. Это помогло. На людях я правда стала представлять из себя образец юной госпожи. А маленькую шкатулку с омамори до сих пор всегда носила с собой. Это был мой талисман. Моя память о прикосновении матери к моим волосам.

Наверно, мои слезы там, под надежной защитой гинкго и журавлей.

Отец медленно опустил руку, и в тишине зазвучал его глубокий вздох. Я чувствовала, как его волнение наполняет комнату, как он терпеливо ждет, когда я снова смогу заговорить.

Но мне нечего было добавить.

– Дочка, я очень волнуюсь, – сказал он. – Это не ты. Я вел себя как дурак, прости меня, если сможешь. Я не могу потерять и тебя, обезьянка. Останься со мной. Пострадай, поплачь или сделай что-то глупое, перебей весь фарфор и дедушкины вазы, но возвращайся, хорошо?

«Боги, – насмешливо хмыкнул кто-то темный, – да он просто в ужасе!»

Он обнял меня, нет – он обхватил меня руками и втащил в объятия, вжался в меня и прерывисто вздохнул. Я положила ладонь на его грудь, чувствуя, как она дрожит от ударов изнутри.

После того как мать ушла из жизни, он, наверно, правда боялся за мою жизнь. Или за то, что мне передался ее недуг?.. Среди знати много слухов ходило про то, что она выпила яд в ту ночь. Я помнила ее грустное лицо, но не помнила ни одной причины для печали.

– Мы пройдем через это вместе, моя маленькая, – прошептал он. – Ты не одна. Ты всегда будешь моим солнышком, даже если сейчас тебе кажется, что оно погасло.

– Хорошо, – сказала я и попыталась улыбнуться, но вышло не очень. – Я хочу спать. Давай поговорим завтра?

Отец кивнул, поцеловал меня в лоб и поднялся. Он замер в дверях.

– То, что сделал Хэджайм, – непростительно. Я не приемлю насилия, особенно в эти неспокойные времена.

– Почему? – спросила я. – Почему время неспокойное?

– В провинциях много стычек между ханъё и людьми. Император-Дракон так и не смог подарить наследника, и многие думают, что это означает конец правления династии. Многие люди считают, что они должны занять престол… Духам тревожно. Они темнеют от ненависти. Льется много крови… Но не бойся, Соль… Я смогу защитить тебя. Ничего не бойся, пока папа рядом, хорошо?

Но его голос дрожал. Хэджайм тоже предупреждал меня об этом. Хотел увезти меня прочь.

«Защитить тебя? Смешно».

Я укуталась в одеяло и отвернулась к стенке. Кто-то темный затянул в моей голове колыбельную. Мотив был тот же, что пела мама, но слова совсем другие.

 
– Ложись, мой милый, под черные ветви,
Где тенью играет луна.
Спи сладко в глуши,
Но помни: в ночи
Не спит воронья душа.
Сквозь ветви смотрит луна бледна,
Сквозь тени ползут ростки.
И если услышишь шепот в лесу,
Отвернись и туда не иди.
Ложись, мой милый, под черные ветви,
Но не смей закрывать глаза!
Ведь там, в ночи,
Спит сладко в глуши
И ждет воронья душа.
 

Отец посчитал, что поездка пойдет мне на пользу, и спустя несколько дней мы все-таки выдвинулись в сторону южной провинции, но путь в ее столицу был мрачным. Наконец вернулся ливень, такой сильный, каких я давно не помнила. То и дело колеса вязли в грязи и нам приходилось останавливаться, а слугам – набрасывать поверх луж солому, чтобы лошади могли нас вытащить. Мы покинули пределы столичных земель и углубились на юг, где поднимались горы и шумели леса.

– В этих горах живет множество духов, – в голосе отца читалось напряжение, – да будут они к нами милостивы.

Дорога то и дело петляла сквозь плотные кроны и частые стволы. Через пелену дождя сложно было разглядеть хоть что-то, но иногда карета выезжала на холмы, и лес становился маленьким, если смотреть на него сверху. Красивый край… и очень суровый. Я впервые видела, чтобы деревья росли прямо на камнях, вонзаясь в землю корнями, как катана в плоть врага. В ночи я приняла приближающиеся горы за грозовые тучи. Лишь когда небо чуть прояснилось, мы смогли рассмотреть их во всей красе. Все вокруг было черным и темно-зеленым, словно остальные цвета пропали с палитры бога-прародителя. Забавно: я мало что помнила с последнего визита. Как я могла забыть все это? Дух захватывало.

Итра, столица южной империи, встретила нас тишиной. По сравнению со столицей этот город казался почти деревней, большинство домов были покрыты не привычной мне алой черепицей, а соломой и циновками. О предстоящем празднике напоминали только развешенные всюду фонари, от ударов ливня потерявшие форму, и гирлянды с разноцветными флажками, растянутые от дома к дому.

Мы прибыли в дождь, и людей на улице было мало, все в основном бедняки, что ютились в грязи у вымокших крыш. Мы ехали по узкой-узкой улочке, и я боялась, что мы заденем чьи-то стены или собьем кого-нибудь, но обошлось.

Квартал, в котором стоял дом дяди, располагался выше других. Грязь сменилась мостовой. Тут и там встречались статуи Царя-Обезьяны, вооруженного посохом и с оскаленными клыками. Меня всегда пугали его изваяния. То ли дело улыбающаяся Сестра-Кошка…

Мы приехали. Дом дяди был небольшим, зажатым между двумя похожими так тесно, что наверняка соседи могли передавать друг другу чай из окна в окно. Невысокий каменный забор, по фонарю с каждой стороны от входа и высаженные под окнами цветы, робко пытающиеся снова зацвести в ожидании осени.

Тоширо выпрыгнул из кареты, презрев ступеньки, но изящно подал руку Амэе, мне же помог спуститься отец. Братишка подошел, обнял меня за плечо и вдохнул полной грудью.

– Чувствуешь? Запах дома!

Я принюхалась. Как по мне, пахло мокрым камнем и листвой. Вкусно, но как-то по-чужому. По-осеннему.

Тоширо уже вел меня к двери. Интересно, он расстроился из-за несостоявшейся помолвки? Как вообще он был замешан? Я пыталась разговорить отца по дороге сюда, но он сразу начинал злиться. «Мы не будем обсуждать этого человека! Забудь!», – звенящим от ярости голосом говорил он. Я тоже не горела желанием.

«Зато хотела бы вскрыть Хэджайма его катаной?»

Я тряхнула волосами, после дороги растрепанными, и натянула на лицо приветливую улыбку. Тоширо постучал, нам открыл слуга – господин Сасаки, который был стар сколько я себя помню.

– Юный господин ши Рочи! Юная госпожа! О! Господин!

Слуга низко-низко поклонился и замер так надолго, словно у него заклинило спину.

– Сасаки, вставайте! Вы как будто в театре, и забыли, что дальше по сюжету, – пошутил Тоширо, сразу взбодрив слугу.

– О, молодой господин ши Рочи, как приятно видеть вас снова! И господина вашего дядю, и его супругу! – Сасаки улыбнулся, разогнувшись. Улыбка соскользнула с моего лица. Он принял меня за мать? Видимо, совсем постарел.

Я не стала его поправлять.

Мы зашли в дом, что встретил нас прохладой и тишиной. Старик убежал по заботам, пожилая супруга господина Сасаки радостно раскланялась при виде нас и сокрушенно вздохнула, вспоминая старые времена.

– Юная госпожа, как изменились времена! Выросли дети, а я все та же старуха, что помнит вас с самого младенчества. Все так быстро проходит…

Нам помогли занести вещи. С лестницы буквально скатился мой дядя, он очень-очень походил на отца, только был шире и круглее. Их с отцом объятие походило на схватку двух медведей.

– Как добрались? – спросил он. – Ну и погодка, верно? Моя милая Шинджу уже успела меня отругать за то, что я пригласил вас…

– Как она? Спустится к нам? – Отец наконец выпустил дядю из объятий. Улыбка не сошла с его губ, но за тьмой его зрачков будто бы задули свечи. Что-то потухло, исчезло.

Знакомое ощущение.

Только сев за небогато накрытый стол, я поняла, как сильно голодна и как же наша жизнь в столице отличается от жизни в провинции Ворона. От жизни дяди. Нам подали рыбу, рис и овощи, ни десерта, ни закусок. Его дом был меньше, прислуживали ему всего несколько человек, они были стары, так что Амэе пришлось извиниться передо мной и присоединиться к работницам, и, кроме того… В воздухе витал запах смерти.

Тоширо взял меня под руку и повел к лестнице.

– Пойдем, я покажу тебе твою комнату. Ты устала после долгой дороги.