Текст книги "Хроники ржавчины и песка"

Дарио Тонани
Хроники ржавчины и песка

Джузи, ты – цель, путешествие и желанные остановки в пути

Dario Tonani

CRONACHE DI MONDO 9

This edition published in agreement with Piergiorgio Nicolazzini Literary Agency (PNLA)

Печатается с разрешения Dario Tonani и агентства Piergiorgio Nicolazzini Literary Agency

Перевод с итальянского: Марина Яшина

В оформлении использована иллюстрация Михаила Емельянова

Cronache di Mondo9, Copyright © 2014 Dario Tonani

© Марина Яшина, перевод, 2022

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Часть первая
Мир9

Пролог

Завтра мир будет другим.

«Небесному кораблю»,

древняя молитва кочевников

Горизонт чист.

Преследовавший нас корабль исчез. Испарился.

Песок – наш.

Но меня это не радует, хотя и должно. На корабле то и дело внезапно падает давление, котлы едва работают, двигатели – на последнем издыхании. Наше продвижение вперед по дюнам – это постоянный риск, чистая авантюра. Мы не погибнем от рук врага, но, чувствую, свои права на нас предъявит пустыня.

По пути в каюту я сделал небольшой крюк – прошел по носу корабля, мимо люка с пневмошарнирами. Меня бросило в дрожь: думаю, больше сюда приходить не буду.

Гарраско поднял голову от бортового журнала, посмотрел на стеклянную банку на письменном столе и убрал накрывавший ее платок. Внутри, в чистом песке высотой в пять пальцев, дремал маленький чертополох-ржавоед – молчаливый сосед Гарраско по каюте.

Ни стебля, ни венчика видно не было: крошечная пустыня полностью укрывала растение.

Рядом стояла плошка, где горкой лежали старые винтики и болты. Гарраско взял первые попавшиеся и бросил в банку.

Поначалу ничего не произошло. Он снова зажал пальцами перо и вернулся к журналу, но банку платком накрывать не стал…

Возможно, следует поговорить с экипажем, но мне не хочется испытывать терпение людей. Они измучены, многие уже тридцать шесть часов не спали. Лучше бы мы все…

В песке образовался небольшой гейзер, что-то вылетело в воздух, подскочило на метр и упало на бумаги, испачкав последнюю строчку журнала чернилами. По листам рассыпались мельчайшие песчинки. Гарраско одной рукой стряхнул их, а другой взял винтик, выплюнутый песком. На нем не было и следа ржавчины, резьба стержня блестела как новенькая.

Гарраско повернулся и уставился на прозрачную банку. Чертополох-ржавоед выпрямил стебель и сжал венчик вокруг второго винта: казалось, он не боится встретиться взглядом с командиром корабля Робредо.

– Ах ты, чертов засранец!

Росток прижался к песку, раздумывая. И через секунду выстрелил вторым винтиком в стекло банки, разнеся ее в пух и прах.

– КАКОГО ХРЕНА! – Гарраско отпрыгнул.

Опрокинутые чернила пропитали песок, рассыпавшийся по страницам бортового журнала.

Гарраско примирительно поднял руки, выругался еще раз и, хлопнув дверью, вышел из каюты. И у него нервы были натянуты как струна. Сколько уже времени он сам не смыкал глаз? Наверное, лучше пойти на мостик, посмотреть, все ли в порядке у помощника. Пустыня – настоящая пустыня – всегда притягивала взгляд…

Карданика

Приподняв козырек фуражки, страж песков смахнул капельки пота с блестящего черепа. Длинные черные дворники медленно чистили стеклогель, защищающий мостик, и смазывали его раствором из щелочей и минеральных солей. Первый день четвертого месяца пути выпал на пасмурную среду; к вечеру, видимо, соберется дождь. Этой ночью, как и прошлой, на Робредо были кое-какие неполадки: из-за того, что двигатели внезапно глохли, возникали трудности с маневрированием – разрешимые, однако достаточно неприятные, поэтому иногда слышались сигналы тревоги, заставляющие экипаж нервничать.

Неприятельский корабль, от которого они бежали, был огромным, но, к счастью, довольно медленным. И все же стычки с преследователями и отчаянное бегство не прошли даром: в котлах то и дело падало давление.

Уже больше шести недель экипаж не видел ничего, кроме постепенно уменьшающегося вдали корабля-гиганта, дюн да выжженной солнцем земли: только пару раз однообразие этих бесконечных песков прерывалось видом огромных шарообразных кустов, которые вяло перекатывались по пустыне, – внутри них, в камере, защищенной со всех сторон шипами, путешествовали Гхмор – кочевники ветров, жившие в субтропических районах Мира9.

Дворники беззвучно вернулись на место, чтобы не мешать стеклогелю допить остатки раствора. Робредо, предназначенный для выживания в экстремальных условиях, требовал неусыпного труда всего экипажа. Гарраско Д. Брэй раньше служил стражем песков на четырех других грузовых судах, но ни одно из них не могло сравниться с этим потрясающим чудом техники: 36 колес – каждое 5 метров 40 сантиметров в диаметре, пескоизмещение более 25 200 тонн, 8 котлов, способных развивать мощность до 45 000 лошадиных сил, 73 члена экипажа, 6 изолированных отсеков и столько же запасных комплектов шин. В это произведение искусства из металла и стеклогеля встроены шесть шедевров машиностроения – шесть модулей, благодаря которым Робредо без сильной тряски мог преодолевать любые неровности поверхности: шесть пневмошарниров. Каждый из них сам по себе стоил больше, чем весь остальной корабль. Если Робредо погибнет, потерпев крушение в субарктических песках или пострадав от удара молнии в районе больших озер, пневмошарниры смогут самостоятельно отсоединиться и благодаря встроенной программе добраться до ближайшего порта, где их установят на первое подходящее грузовое судно. Любой судовладелец выложит за них головокружительную сумму и без промедления наймет бригаду инженеров, способных вмонтировать пневмошарниры в корпус его корабля.

Никогда раньше Гарраско не видел, чтобы на судне их было больше двух. И никогда раньше – пневмошарниров последнего поколения, установленных на Робредо.

Помощник капитана Виктор Галиндез немного повернул штурвал влево. Послышался визг отполированных листов железа – корабль наклонялся для поворота. Грохот становился все оглушительнее, превратившись, наконец, в жалобный вой трущихся металлических частей. Виктор налег на штурвал, уперевшись ногами в палубу. Чтобы Робредо не увяз еще до начала поворота, скорость не должна падать быстрее, чем на пару миль в час. Стоя на мостике, Гарраско не сводил глаз с приборов.

– Достаточно, Виктор. – Он повернулся к иллюминатору на левом борту, набрал побольше воздуха и прижался лбом к стеклогелю – мембрана облепила лицо и вытянулась наружу. По-прежнему не дыша, Гарраско повернулся и посмотрел на корму. Потом отодвинулся, выдохнул и немного подождал, прежде чем снова набрать воздуха в легкие. – Отлично, начинай поворот.

Метрах в двадцати позади него корпус корабля начал нехотя изгибаться. Очевидно, с помощью пневмошарниров нос Робредо заставлял всю махину подчиниться и повернуть. На капитанском мостике скрежет металла стал оглушительным. Гарраско еще раз засунул голову в стеклогель и выглянул наружу. Податливая после недавней еды, тонкая эластичная мембрана натянулась, прилегая к носу и губам. Гарраско надолго задержал дыхание, потом снова отстранился, помассировал щеки и взял наушники. Стоявший перед ним Виктор немного сдвинулся вправо, налегая всем телом на штурвал, чтобы увеличить наклон влево еще на несколько градусов. Гарраско снял вторые наушники с переборки и надел их на голову помощнику. Виктор Галиндез, стоя спиной к командиру, кивком его поблагодарил. От сильных толчков палуба заходила ходуном, и Гарраско, не удержавшись на ногах, влетел в обшивку правого борта. Даже через наушники приглушенный стон трущихся друг о друга металлических частей корпуса, которые выстраивались вдоль новой оси, вонзался в уши словно тысячи раскаленных игл. Мостик тряхнуло: раз, другой… и вдруг он начал лихорадочно содрогаться, будто поток энергии бил под са́мой палубой.

– Что происходит? – закричал Виктор, падая в кучу рычагов, маховиков и рукояток, разделявших капитана и штурмана. Его все сильнее охватывала паника.

Вдруг на мостике воцарилась тишина. Судя по показаниям приборов на панели, двигатели внезапно перестали работать.

– Мы заглохли, – объяснил Гарраско, помогая Виктору подняться. – Видимо, что-то снаружи нам помешало, и двигатели отказали.

Услышав сигнал тревоги, оба вздрогнули.

– Давления нет. Твою мать. Если котлы не заработают, то, учитывая крен, через полчаса мы начнем тонуть.

Виктор включил рацию и выплеснул в крике всю свою бессильную злобу. Страж песков взглянул на большой циферблат на панели. Без давления приборы не работали. Существует только один способ узнать настоящую причину поломки: покинуть мостик, зайти в первый пневмошарнир и оттуда перебраться в другую часть корабля. Спускаться на землю опасно – если не подхватишь какую-нибудь инфекцию, тебя укусит комарокрыс. Еще опаснее – сделать по песку больше трех шагов.

Кроме того, через пару минут пневмошарниры инициируют программу автономного выживания (АВ), их гидромеханические составляющие примут форму, наиболее подходящую для отсоединения от Робредо, материнского модуля, – и в путь. А это значит, что: первое – Робредо погиб; второе – нужно торопиться. Малейшее промедление – и программа АВ не признает их и не впустит, посчитав незваными гостями. Или наоборот, впустит, чтобы использовать в качестве топлива или пластичной смазки.

– Возьмем оружие, – рявкнул Гарраско своему помощнику.

– Страж песков, у нас нет на это времени, – Виктор пытался открыть задраенный люк, за которым начинался первый лимб-коридор.

Гарраско схватил динамо-фонарик, оборвав резиновый шнур, которым тот был привязан к переборке, и посветил в полумрак ниши. Шагах в десяти, куда не проникал свет из иллюминаторов на капитанском мостике, начиналась густая тьма. До первого пневмошарнира им предстояло пробираться в полной темноте. Потом послышались звуки какого-то механизма, что немного обнадеживало: в пневмошарнире происходила трансформация – значит, он работал.

Вдруг Виктор, быстро шедший впереди, замедлил шаг. Его сапоги больше не стучали – слышалось только приглушенное шарканье.

– Что такое, черт возьми?! – крикнул Гарраско, в дюжине шагов за его спиной.

– Масло, – ответил Виктор, глядя вниз. – Этот чертов ублюдок пашет изо всех сил. Чтобы провести функциональную трансформацию, ему нужно девять баррелей масла. В пневмошарнире больше рельсов, шестеренок, поршней и карданных соединений, чем в городе с полусотней тысяч жителей.

– Знаю. Он просто пытается выжить. И его устраивает любое нетвердое вещество.

– И кровь, и человеческая плоть тоже. Главное, чтобы эти проклятые металлические детали были смазаны, – скривился Виктор и пошел дальше, стараясь не поскользнуться.

Мужчины преодолели почти две трети лимб-коридора. В каждом пневмошарнире их было два: здесь находилась зона утилизации, куда сливались отходы и переработанные продукты медленной механической трансформации; по сути, это масло, пластичная смазка, спрессованные непереработанные остатки и частицы металла. А главное – шум, самый бесполезный и самый объемный элемент отходов. И самый несносный, конечно. Гарраско с помощником приходилось двигаться, крепко держась друг за друга, чтобы не оказаться на заднице в теплом масле, которое на два пальца покрывало пол. Свет от фонарика едва прорезал темноту, но был бессилен перед сжиженным шумом, доносившимся из-за стальной стены в конце коридора. Несмотря на наушники, мужчины чувствовали, как раздававшийся в темноте грохот пробирает до печенок. Когда свет от фонарика мигнул и погас, они испугались, что голос пневмошарнира поглотит их навсегда.

Наконец Гарраско с помощником добрались до разделяющей стены из закаленной стали, толщиной сантиметров в двадцать. В ней был сделан герметичный люк высотой метра полтора и шириной сантиметров восемьдесят.

Гарраско провел пальцами по гладкому металлу, и его опасения подтвердились:

– Температура слишком высокая. Дотронься тут.

Виктор коснулся стены и присвистнул. С момента остановки Робредо прошло не больше десяти-двенадцати минут.

– Если мы подольше тут постоим, не так жарко будет, когда зайдем внутрь.

– Да, но нельзя ждать, пока шарнир полностью остынет. На это может уйти несколько часов. Что, если к тому времени он уже будет в двадцати милях отсюда?

Бортовым журналом мне служит записная книжка, найденная в пневмошарнире. В общем, теперь я буду делать заметки, делясь с белыми листами бумаги своими мыслями и впечатлениями от того, где мы оказались. Нам предстоит провести здесь много недель; видимо, это настоящее чудо техники. Виктор потрясен, да и я тоже. Имена на первых страницах этой книжки нас встревожили. Кто составил этот список? Зачем? И когда – до или после крушения Робредо? Карданик, как, видимо, называется пневмошарнир, неплохо о нас заботится. Но меня начинает мучить тысяча разных вопросов.

Помощник попросил Гарраско отойти и, сделав шаг вперед, взялся за круговую рукоятку. Но она даже не пошевелилась, когда Виктор попытался повернуть ее по часовой стрелке.

– Заблокирована, – процедил он сквозь зубы и отдернул руку. – Все еще горячо! – Страж песков снял куртку, оторвал рукав и дал Виктору, чтобы тот обернул рукоятку тканью.

– Черт, теперь рука съезжает.

– Дай я.

Гарраско отстранил помощника, но и его усилия ни к чему не привели:

– Ладно, придется еще подождать.

Он посветил на циферблат часов и прислонился к стене коридора, так, что свет фонарика конусом падал на штанину брюк, сапоги и залитый маслом пол:

– Если я рассчитал правильно, то он разрешит посадку через четыре минуты. Сомневаюсь, что мы успеем дойти до противоположного выхода и добраться до следующего отсека.

Виктор молча кивнул, и Гарраско выключил фонарик. Все погрузилось в темноту.

– Ты когда-нибудь бывал в пневмошарнирах?

Грохот перестал быть таким оглушительным – значит, внутри происходит трансформация. Инфраструктура, наружная обшивка, машинное отделение, каюты уже были виртуально на своих местах, готовые переместиться туда и в реальности. Оставались не менее важные мелочи: установка фланцев и муфт, лужение. Потом начнется третья фаза, большая часть которой будет происходить уже с потерпевшими кораблекрушение на борту, в течение трех часов после отделения от корабля. Именно это имел в виду Гарраско, говоря о том, что температура снизится. Воду, например, можно пить только через пять часов после посадки. Если, конечно, его знания в этом вопросе еще не устарели.

В Академии о теории пневмошарниров говорили туманно: объясняли, что это настоящее чудо механики и конструирования, требующее точнейших расчетов и выполнения («ювелирная работа», по словам преподавателей), однако не касались их преимуществ как модулей для выживания, способных стать автономными, если из-за кораблекрушения отпадет необходимость служить судну на колесах – помогать ему при поворотах и движении по пересеченной местности. Эти недомолвки привели к тому, что в рядах курсантов процветали легенды об опасности пневмошарниров. Якобы однажды в порт на одном таком добрались лишь полдюжины человек. Трое из которых были чудовищно изувечены. Однако все знали: хоть война и продолжается, кораблекрушения происходят редко, на большинстве грузовых и пассажирских судов нет пневмошарниров, а эти шестеро выживших, прежде чем добраться до цивилизации, провели в пути целых шестьдесят пять дней, преодолев почти восемьсот миль.

– Хочешь знать, бывал ли я когда-нибудь в пневмошарнире? – Губы Гарраско тронула горькая усмешка. – Да, в Академии один отсоединили от материнского модуля. Мы четыре недели слушали на нем лекции и написали два экзамена. Но тот пневмошарнир был почти мертв… Отравители из Гильдии постарались, чтобы он стал безобидным.

– То есть ничего не работало?

– Нет, – хмыкнул Гарраско. – Там были масло, пластичная смазка и все остальное, но если ты хотел посмотреть, как работают шкивы, ролики и шестеренки, то самому приходилось их крутить. – Он включил фонарик, чтобы проверить время. Бросил взгляд на циферблат, и свет сразу же окончательно погас. До того как дверь с таймером откроется, оставалось чуть больше полутора минут. Если, конечно, пневмошарниры не сломались из-за падения давления на Робредо. Гарраско швырнул фонарик на пол и продолжил: – Помню, я как-то спросил инструктора, какой яд дали пневмошарниру, чтобы его обезвредить. Но ответа не получил. Потом еще десяток раз пытался выяснить это у преподавателей и офицеров, пока, наконец, кто-то не сказал, что его просто погрузили в сон; они рассчитывают, что ему вернут функциональность, вмонтировав в военное судно, которое строят на верфи в Мехаратте.

– Погрузили в сон?

– Именно. Думаю, речь шла об анестезии. Мне всегда казалось, что пневмошарниры – нечто большее, чем просто служебные механизмы или аварийные модули. – Гарраско протянул руку, чтобы нащупать в темноте стальную переборку. – Пора.

– Ты готов?

– Да. Ты тоже? – Он ухватился за рукоятку и почувствовал, что она начала поворачиваться без малейшего сопротивления. – Мы сейчас войдем внутрь, а выберемся отсюда только в первом порту, ты это понимаешь? Может, через год.

Во мраке коридора Гарраско услышал, как Виктор сглотнул, и распахнул люк, толкнув его плечом. Этот люк отделял их от пневмошарнира № 1. Вспомогательного элемента Робредо.

Правда в том, что мы чувствуем себя пленниками. В смысле, не потерпевшими кораблекрушение, а именно пленниками. Вроде бы нам ничего не угрожает. Но здесь куча нестыковок. Например, Кардаником невозможно управлять вручную. И потом, везде столько масла и ржавчины… вряд ли все механизмы до сих пор работают. Не говоря уж о том, как тут воняет. Воздух спертый, затхлый, а из-за того, что тут тепло и много пара, вонь становится просто невыносимой. Надеюсь, Виктор не совсем профан в механике. Мне нужно, чтобы он отключил эту проклятую пианолу с музыкальными цилиндрами.

Горячий розоватый пар окутал их потные лица, смешиваясь с запахом спертого воздуха и смазочного масла. Когда глаза привыкли к белесой пелене, на сером фоне переборки стали видны огромные алые буквы. Вспомогательный элемент Робредо. И буквы поменьше, появившиеся на панели, которую выдвинули два небольших рычага:

Модуль для выживания

номер 1, класс T9Y, 2 места.

Верфь Xtax’X, дата не указана.

АКТИВЕН. Приятного пребывания на борту.

Температура воздуха – 27 градусов по Цельсию (снижается).

Вода станет питьевой не раньше чем через 5 часов после посадки.

Туалетом можно пользоваться через 45 минут.

Слова написаны обычным лаком, который блестел от пара. В пневмошарнире наверняка градусов на десять жарче, чем здесь утверждалось. Страж песков и его помощник справедливо сомневались в достоверности и всей остальной информации.

Переглянувшись, они бок о бок двинулись вперед. Все поверхности, казалось, сделаны из сплава, по цвету очень напоминающего латунь; тусклые хромированные детали покрыты тончайшим слоем конденсата. На потолке – лабиринт из труб и муфт. Этот пневмошарнир был новым и использовался раньше только для обслуживания обычного отсека – помогал кораблю наклоняться, чтобы тот без проблем преодолевал подъемы и повороты, – но ржавчина уже оставила на нем следы. Из первоначальной геометрии не сохранилось ничего или почти ничего. Переборки поменяли свое место – откатились в стороны по рельсам или поднялись с помощью зубчатых шестеренок, видневшихся повсюду, даже на самых маленьких деталях. Внутренняя обстановка пневмошарнира была заметно усовершенствована с помощью приводных ремней и вращающихся осей. Казалось, здесь нет ничего, что нельзя передвинуть, поднять, опустить, наклонить или повернуть на сто восемьдесят градусов. Однако, если в пневмошарнире есть разумная жизнь – а вряд ли было иначе, – она могла существовать в форме любого предмета и механизма, предназначенного для перемещения поверхностей и мобильных перегородок. Цель этого первого, поверхностного осмотра, заключалась как раз в том, чтобы выяснить, кто или что управляет маховиками, валами и вращающимися осями, шестеренками, муфтами и зубчатыми ремнями.

Вдруг заиграла музыка. Металлический звук, как из музыкальной шкатулки, раздавался, видимо, из цилиндра с дырочками, который вращался с постоянной скоростью. Когда мелодия закончилась, послышался щелчок, и зазвучала другая, будто цилиндры были поставлены в ряд, и как только замолкал один, на его место тут же перемещался следующий, а потом включалось воспроизведение. Такое не под силу ни одной пианоле.

Гарраско опустился в небольшое кожаное кресло, стоявшее перед несколькими панелями, которые пересекала длинная, но невероятно тонкая щель. Из нее пробивалась полоска света. Страж песков дотронулся до переключателя на правом подлокотнике, панели сместились вверх, и перед ним открылась ослепительная панорама. Пол и потолок пневмошарнира, казалось, были наклонены градусов на двадцать относительно линии горизонта, но составляли совершенно прямой угол с фигурой Виктора, который стоял рядом, тоже желая увидеть место крушения Робредо.

– Да, нас, похоже, ждет путешествие со всеми удобствами, – пошутил Гарраско, подойдя к лобовому стеклу – ему хотелось разглядеть, как выглядит пневмошарнир снаружи. Почти на всех грузовых кораблях обычное стекло заменили стеклогелем: он эластичнее и прочнее, правда, со временем становится непригодным, потому что поглощает насекомых и частички пыли. Еще один недостаток стеклогеля в том, что его сложно чистить. Очевидно, что в лобовое стекло пневмошарнира попадали комарокрысы, не могли выбраться и умирали от отсутствия кислорода. Падаль стекло переварило почти полностью, но перестало быть прозрачным – и поделать с этим ничего нельзя.

Видно было не очень хорошо, но страж песков с помощником рассудили, что на пески из Робредо никто не вышел и корабль, по всей видимости, погружается в кратер; наверно, проблема случилась в средней части корабля, и неисправная колесная пара утащила с собой два соседних отсека, что нарушило равновесие корпуса и сцепление с песком. Из-за того, что поломка произошла во время поворота, спасти корабль уже не могло ничего. Выходит, и пневмошарниры не всесильны, как бы они ни пытались обеспечить комфортное пребывание офицеров на борту.

Минут десять Гарраско с Виктором молча наблюдали, как Робредо уходит в песок: огромные колеса двух центральных секций погружаются все глубже, а вывороченные пластины стеклогеля медленно стекают по гигантским протекторам, словно прозрачный мед. На раскаленных листах железа кипящие капельки воды, испаряясь, гонялись друг за другом; начал клубами выходить пар – значит, скоро пневмошарниры отделятся от материнского модуля. Возможно, другие выжившие члены экипажа наблюдали ту же сцену, укрывшись в пневмошарнирах – незнакомцах, которым они были вынуждены доверить свою жизнь.

Когда панели поднялись, мелодия музыкальной шкатулки стихла – ее прервал монотонный звук постоянно падающих капель и приглушенный гул работающих зубчатых колес. От остальных семидесяти одного члена экипажа – ни крика, ни стона, ни звука. Забравшиеся в пневмошарниры спаслись, другие, видимо, погибли или под обломками судна, или в ядовитых песках, среди которых Робредо потерпел кораблекрушение. Переброситься с товарищами хотя бы словом было невозможно: в самом тонком месте толщина абсолютно непроницаемых переборок – больше двадцати сантиметров. Открыть пневмошарнир тоже невозможно – ни изнутри, ни снаружи. Модуль полностью автономен, и во время длинного пути до порта контакты пассажиров с окружающим миром исключены: необходимые минералы для метаболизма и данные для микроманевров пневмошарнир добывает из песка, а энергию, воду и координаты для движения по курсу – из воздуха.

Вдруг на нужное место встал следующий цилиндр, и полилась нежная мелодия. По крайней мере, музыкальный вкус у пневмошарнира № 1 безупречен. Потом музыка смолкла, и зазвучал металлический, какой-то андрогинный голос:

– Приветствую вас на борту. Меня зовут Карданик.

Не пытайтесь со мной взаимодействовать.

Я просто музыкальный цилиндр. Который вам служит.

Au revoir.

Услышав эти слова, офицеры улыбнулись и тут же почувствовали прилив энергии. В коридоре, который привел их в пневмошарнир, шум становился все громче. Люк закрылся. По всей видимости, Карданик готовился отделиться от материнского модуля. Стать автономным кораблем. Вдруг пневмошарнир тряхнуло несколько раз, и это напомнило товарищам о страшных мгновениях, пережитых на палубе Робредо незадолго до кораблекрушения. Под ногами снова послышался приглушенный грохот. Потом где-то позади взорвался пар, заставив их вздрогнуть. Несколько минут из трубы извергался раскаленный белесый дым. Прогремел второй взрыв, а следом за ним – и третий. Помещение затянуло туманом, завоняло ржавчиной. Сладковатый аромат, чувствовавшийся здесь раньше, уступил место запаху машинного масла. Принесший его туман не рассеялся и через пятнадцать минут, когда свист выходящего пара резко прекратился. Гарраско и Виктор вытерли запотевшие стекла на своем новом капитанском мостике и обнаружили, что Карданик движется.

Виктор, наверное, не заметил, что справа от нас есть дверь – закрытая, но запоров не видно. Она наполовину завалена тюками с комбинезонами и сменной одеждой для членов экипажа. Не буду пока ничего ему говорить – посмотрю сначала сам. Подожду, когда он уснет. Мы оба едва стоим на ногах. Может, отложу до завтра. Мне страшно. Сижу, листаю список членов экипажа Робредо. Здесь так тесно. Вокруг без конца двигаются какие-то механизмы, все постоянно меняется. От того, что смотришь из окна, не легче. Виктор нашел какие-то шашки и играл чуть ли не час.

Удивительно, но на приборной панели перед командирскими креслами нет ничего – никаких кнопок. Ее поверхность слегка наклонена, а край немного выступает – так, чтобы предметы не скатывались на пол. На подлокотниках своих кресел Гарраско с помощником нащупали несколько переключателей. Снова заиграла музыка, и панель из дымчатого стеклохарда опустилась на лобовое стекло. Небольшой регулятор защелкнул замок, и одновременно открылся ящичек, который по рельсам прикатился к офицерам. Внутри обнаружилось несколько заточенных карандашей, бинокль, деревянный инкрустированный портсигар и записная книжка, на кожаной обложке которой изящными золотыми буквами было написано: БОРТОВОЙ ЖУРНАЛ (МОДУЛЯ) ПОЖИРАТЕЛЯ МЯСА.

– Ого, смотри-ка! Спасибо, Карданик, – возглас Гарраско прогремел в тишине каюты.

– Ни одной кнопки, ручки или рычага. Мы ведь, кажется, не сможем ничем тут управлять. Зато название бортового журнала – лучше не придумаешь.

Оглядевшись по сторонам, Виктор надавил на кнопку, которую они не заметили при первом осмотре. Музыка оборвалась, и послышался странный звук – будто что-то царапалось о зубчатую поверхность, а потом упало на землю и укатилось прочь.

Гарраско взял записную книжку и быстро ее пролистал. Страницы испещрены символами, напечатанными на пишущей машинке. Вперемешку с ними шли чертежи всяких механических конструкций: вставленные друг в друга зубчатые колеса разных размеров, маленькая шестеренка, сцепленная с большой «ласточкиным хвостом», набор карданов и других мелких деталей – то ли шестигранных, то ли гаечных ключей. Кроме этого Гарраско разобрал отдельные фразы из разговоров, банальные повседневные мысли и грубо сделанные наброски, совсем не похожие на точные технические чертежи. Словно тот, кто заполнял этот журнал, то работал, то устраивал себе отдых и развлекался, решив записывать обрывки услышанных разговоров и рисовать все, что видел вокруг себя. Или внутри себя. В любом случае, и для слов, и для чертежей, нужно было отделять лист за листом от кольцевого переплета и вставлять бумагу в машинку – либо печатную, либо с чертежным пером. Размером буквы были примерно в половину тех, которые печатает обычная машинка. В рисунках же угадывалась старательная, но очень неумелая рука, будто пером водили с закрытыми глазами, в каком-то трансе.

Начав читать первую страницу, страж песков нахмурился. Перед ним был список фамилий, и около каждой стояла буква и странный значок.

– Виктор! – позвал он. – Посмотри-ка сюда. Здесь имена всего экипажа Робредо. И рядом с каждым символ – никак не могу понять, что он означает.

Помощник вытянул шею, рассматривая страницу:

– Наверно, такой есть в каждом пневмошарнире. Может, что-то вроде учетной записи, которую нужно заполнить, если попадаешь на борт: указать фамилии выживших, звания и обязанности на материнском модуле и здесь, на Карданике.

– Да нет, Виктор, смотри – тут некуда что-то еще вписывать. По-моему, уже все заполнено. Символы означают что-то другое. – Он обвел глазами помещение.

– И что же?

– Не представляю. Не вижу логики. Вот, здесь есть и наши имена. Но значки рядом с ними отличаются от остальных. А ведь на Робредо кроме нас есть и другие офицеры.

– И что это значит? Может, список составлен по какому-то другому принципу, а не так, как принято.

Гарраско кивнул:

– Вполне возможно. – Закрыл книжку и положил обратно в ящик. – Попробуем разобраться, когда получше узнаем нашего хозяина.

Слева от кресел раздалось дребезжание – заработала конвейерная лента. Она совершила пару поворотов, исчезла за переборкой и закончила ход за спинками командирских кресел. Виктор и Гарраско развернулись как раз в тот момент, когда конвейер с грохотом ставил на поднос два тяжелых металлических котелка, к которым быстро присоединились такие же кружки и пара ржавых ложек. Несмотря на то, что поверхность была намагничена, одна из кружек упала на пол.

– Наш обед.

– Похоже на то.

Послышался металлический щелчок, конвейер остановился, и снова стало тихо. Гарраско подошел к подносу, взял ложку и принялся ее разглядывать:

– Масло, – сказал он, наблюдая за струйкой, стекавшей по пальцам. – С гигиеной тут неважно.

С потолка, в другой части комнаты, сорвалась капля. Гарраско поднял голову и посмотрел вокруг. Перевел взгляд на поднос с обедом. Открыл котелок и с удивлением обнаружил, что в нем пусто:

– Кажется, обедать еще рано. Да и воду пока пить нельзя, помнишь? – он снова сел в кресло и вытащил из ящика записную книжку. На кожаной обложке – несколько темных пятен. В конце наверняка остались чистые страницы.

– Смотри, что я нашел, – Виктор показал доску для шашек. Латунные фигурки были смазаны каким-то розоватым маслом.

– Да и правда, нужно отвлечься. Я сделаю несколько записей.

В полумраке за их спинами с труб на потолке упала еще одна капля.

Я не смог открыть дверь за грудой тюков. Хочу есть, мне не по себе. Мы вообще ничем здесь управлять не можем.

Временами, когда Карданик перепрыгивал через яму или забирался на дюну, внутри чувствовались толчки, но потом движение снова становилось плавным. Программа сразу корректировала параметры сцепления с песком и, выпрямляя пол или угол наклона кресел, смягчала любую неровность дороги. Каждое действие сопровождалось лязганьем металлических деталей, которое прекращалось, как только оптимальные настройки были выполнены. Они будто бы плыли в стакане с водой: даже если его наклонить, твое положение относительно поверхности жидкости не изменится. Только здесь этот процесс не был столь же бесшумным – как не был и таким естественным. Создатели пневмошарнира смогли лишь отчасти повторить поведение жидкости в изменяющем положение сосуде, но и это удалось благодаря технологиям в механике и производстве смазки, равных которым во всей известной вселенной не сыскать.