Текст книги "Размышления и созерцание"

Размышления и созерцание
Горкой пепла оставлю я след о себе…
Дарий

© Дарий, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Бунтарский дух

 
Всяк человек проходит ряд этапов,
Когда он постигает суть вещей.
На первом – учится, теряясь от масштабов
Внушаемых канонов и идей.
 
 
Затем, как следствие, приходит осознание
Несовершенства мира и себя.
Быть бунтарем. Не в этом ли призвание?
А, может, грань обнять и пить, скорбя?
 
 
И вот, звонарь устал на колокольне
Гасить стаканом внутренний пожар.
Понурив голову, бредет на богомолье,
В толпе страдающих похмельем Че Гевар.
 

Внутренний голос

 
И как давно в тебе проснулась страсть
К маранию бумаги словесами?
Сдается мне, поиздеваться всласть
Решил ты над пиита небесами.
 
 
Считаешь, что загадочной порой
Пегасовым копытом был отмечен?
Мечтаешь оседлать его, «герой»?
Помилуй жеребца! Будь человечен!
 
 
Твой арсенал, ковбой, настолько крут?
Стреляешь ямбом, анапест метаешь?
В узоре амфибрахиевых пут
Главу склонить Пегаса заставляешь?
 
 
Самонадеянный… Умерь техасский нрав
Вернись на ранчо и паси овечек.
А вечерами, виски перебрав,
Оттачивай хорей, чтоб не давал осечек.
 

Возвращение

 
За частоколом графоманской прозы,
Надеясь на волшебное перо,
Мечтал отдать бумаге детства грезы
Вдруг ухватив Пегаса за крыло.
 
 
Боролся с беспощадным чувством времени
Храня, как рыцарь, верность древним мхам.
Искал ответ, какого роду-племени,
И где припасть к священным родникам.
 
 
Засиживался за полночь за книгами.
Завесив плотно окна полотном,
Ушел от мира, скрытого за «никами»,
Испив росы, землице бил челом.
 
 
Воды из старого, дедОвского колодца
Чей край порос кудрявой вьюн-травой,
Испил с благоговением богомольца,
Припал к стенам и понял, что живой.
 
 
Окинув взглядом ветхость старых бревен
Резных наличников померкшую красу
Прислушался. Но домовой безмолвен.
С крыльца сошел. Не смог сдержать слезу.
 
 
Дом обошел. Присел у дровяницы.
Достал блокнот, доверив грусть стихам.
В строках пылали памяти зарницы.
Ведь здесь читать учился по слогам…
 

Им ведомы пути…

 
Им ведомы пути кричащих стай
И тайны троп крадущихся зверей.
Рассветный луч влечет за зыбкий край
Туда, где серебром звенит ручей.
 
 
Успокоение в мерцании вечных звезд
И трепетных прикосновениях к книгам
Они нашли. И ароматом грез
Была пропитана потертая хламида.
 
 
Искусность рук и жаровни сердец
Вложили в мастерство работы с древом.
Склонив главу пред кружевом колец
Восславили омелу в платье белом.
 

Когда уходят боги на покой…

 
Когда уходят боги на покой
Их имена волной смывает Лета.
Сокрыты ныне в памяти людской
Подобно символам священного завета.
 
 
Когда-то населяли пики гор.
Теперь объял их мрак запретных мифов.
Молитв не слышен стройный, светлый хор.
Забыты, как курганы древних скифов.
 
 
Они ушли, теснимые людьми
Гонимые жестоким духом времени.
Родители, травимые детьми,
Со льдом в глазах, взирающих из стремени.
 
 
Их обиталища погребены в глуши.
Окованы корнями древних елей.
Седые мхи в полуночной тиши
Мерцают, словно камни мавзолеев…
 
 
В безлунном мире правит травный взвар.
Туманной дымкой тянет руки к кронам.
Раздался вздох. Обдал костровый жар.
Взметнулся к небу раскаленный ворон.
 
 
Лес ожил, причитая, зашептал.
Поскрипывал тягучей песней ветра.
Я с трепетом внимал ей и молчал.
Боясь пошевелиться до рассвета.
 

Лабиринт

 
О, первозданная краса болот
Что притаились в пустошах дремучих…
Языческих легенд таинственный оплот
В котором дремлют отголоски сил могучих.
 
 
Здесь нет останков величавых гор,
Но в сердце топи – странный Лабиринт.
К себе манит диковинный узор.
Покрытый мхом, крошащийся гранит.
 
 
В испарине трясины странный дом.
Соломенная крыша прохудилась.
Чадящий торф, как память о былом.
Обитель душ, чья вера заблудилась.
 
 
У каменной ограды неспроста
Встречает гостя древняя старуха.
Гадает, ворожит и, сторонясь креста,
Возьмется исцелить болезни духа.
 
 
Доверься ей, ступи в спираль времен
Когда закатный луч наполнен кровью.
Пройди тропой исчезнувших племен,
Пропитанной молчанием и скорбью.
 

Лорду Дансени

 
Скитаясь в темных лабиринтах снов,
Я раз за разом попадаю в странный город.
Он полон тайн и алтарей неведомых богов,
Что источают жуткий мрак и холод.
 
 
Иду средь опустевших площадей,
Заброшенных домов, гигантских шпилей.
В тумане вижу блики фонарей.
Чья их рука зажгла, понять бессилен.
 
 
По мостовым блуждаю допоздна,
Пока молчит язык на колокольне.
Лишь в полночь проступают письмена
На стенах позабытой богомольни.
 
 
Сопровождаемый крылами воронья,
Вздымающими пыль с резных ступеней,
Иду. И желтый глаз поводыря
Ведет к скамье, где ожидает Лорд Дансени.
 
 
Мы курим трубки и молчание храним,
Пытаясь обручить химер на башнях темных.
Затем неспешно, тихо говорим
О душах, что кричат в пучинах черных…
 
 
Очнувшись и испытывая грусть,
Я понимаю, что лишен сомнений.
Мне снится сон и скоро я проснусь,
На той скамье, где ожидает лорд Дансени.
 

Мнемозина

 
Опустошен и эмоционально глух.
Сажусь писать – ломаю карандаш.
Ночь сотрясает пара оплеух
От вдохновения, бредущего в тираж.
 
 
Глоток вина немного охладил
Залитые тщеславным гневом щеки.
Решил, чтоб разбудить поэта пыл,
Припомнить стоит давние уроки.
 
 
Но, в этот миг, бунтарка Мнемозина
Напуганная емкостью бокала.
Порхая, словно прима-балерина
Взлетела на Пегаса и пропала.
 
 
Сей инцидент меня вмиг отрезвил,
Напомнив, сколько боли в алкоголе,
Растворено. И как самообманом жил,
Гоняясь за ветрами в чистом поле.
 
 
Остервенело был заточен карандаш.
В измятый лист впивались колья-строки.
Привыкший брать судьбу на абордаж,
Я понял – с Мнемозиной шутки плохи.
 

Мои воспоминания не надежны…

 
Мои воспоминания ненадежны.
Страшусь, ломая грифель, но пишу.
Формулировки крайне осторожны.
С трудом доверю их карандашу.
 
 
Я помню, как нашел Ее в лавчонке.
Изгой, в оковах книг гниющих.
В изодранной годами распашонке.
Младенец, с пола к небу вопиющий.
 
 
Ее лицо несло печать запрета.
На коже – отпечатки тайных текстов.
Взял в руки – и пахнуло льдом Тибета,
Песком Аравии, апокрифов протестом.
 
 
Творение безумного монаха
За гранью всех известных измерений.
Слепца итогом жизни стала плаха.
А труд исчез в тумане сновидений.
 
 
Старик гадливо вслед мне захихикал
Когда не взял оплаты за младенца.
А страх кричал: Беду себе накликал!
Избавься от подарка чужеземца!
 
 
В полуночной тиши, едва касаясь,
Беззвучно воскрешал латынь страницы.
Слова рождались, тут же забываясь,
Мелькая, словно спицы колесницы.
 
 
В ту ночь, закружен вихрем сновидений,
Вдруг оказался в странном, мрачном месте.
В подвале замка, полного видений,
Мечтал об истине, как отрок о невесте.
 
 
В мерцающем огне ночной зарницы,
Я, распростертый на пяти кругах,
Избегнул плена проклятой темницы
Отринув мир, где балом правит страх.
 

Привидение

 
Удар судьбы без ропота сносить,
Взирать бесстрастно на чужое горе,
Незамутненным разум сохранить
И слиться с Абсолютом вскоре…
 
 
Отшельников безумная мечта
За гранью одержимости покоем.
Многообразием едина пустота,
Для тех, кто добровольно стал изгоем.
 
 
Они дрейфуют в лодке на рассвет.
Сломав весло и выломав уключины.
Не оставляя даже пенный след.
Лишь пристань прожигает взгляд измученный.
 
 
Иссохших тел подпитывает дух
Безропотная вера в провидение.
Перерождений, размыкая круг,
Для мира превратились в привидение.
 

Сны о Звере

 
Холодный пот и скомкана кровать.
Бескровное лицо с гримасой боли.
Кошмарный сон, в котором умирать,
Вошло в привычку. Компонент юдоли.
 
 
Из года в год в тумане странных снов
Дождем из пепла гибельных желаний
Приходит мрак, лишая жизнь основ,
Вновь воскрешая тлен воспоминаний.
 
 
Он надвигается, открыто, не таясь
Вскрывая памяти забытые могилы.
Я отступаю в страхе и, клубясь,
Мрак торжествует..Боже, дай мне силы.
 
 
Призыв отчаянный пронзает пустоту
Я замираю, в ожидании чуда.
Глаза глядят с надеждой в темноту
Но слышу смех: «Его здесь нет, Иуда!».
 
 
Желаешь серебра? Или одежд?
А может, жен друзей на поругание?
Ты жаждешь Господа? Это удел невежд!
Лишь я могу дарить вам сострадание.
 
 
Я не судья, не пастырь, не отец
Заветов не даю и не караю.
Могу быть другом, братом, наконец.
Я, так же, как и вы, в аду страдаю.
 
 
В душе у каждого из вас есть часть меня.
Бунтарский дух не сжег огонь небесный.
Я жажду вырваться из тьмы под своды дня.
Я – Люцифер, я Свет Несу чудесный…
 
 
Я истово молился небесам
Боясь поддаться уговорам Зверя
Я знал, я чувствовал, что ОН – это Я сам
Грешивший в жизни, ни во что не веря..
 
 
Так стоит ли Иудой выступать
Забыв о Боге на потеху Зверю?
За тридцать сребреников душу продавать
Оплачивая совести потерю?
 
 
Мрак бесновался, почести сулил
Ревел, что это будет катастрофа.
Но мне уже на спину крест давил
Вдали меня ждала моя Голгофа.
 

Триединство

 
Событий дня минувшего осадок
Я

...

конец ознакомительного фрагмента