Текст книги "День из чужой жизни"

Я оборонялась как могла, объясняя свое жгучее и непреодолимое желание рассмотреть соперницу.

– Да что на нее смотреть! – вспылила Ирка. – На козу похожа, с такой же худой и длинной мордой! Будь я мужиком, я бы ни в жизнь на такую не позарилась!

Да, Ирке-то повезло, она смогла составить о девице свое личное мнение. А я вот гонялась за ней, гонялась, но, по закону подлости, так ни разу и не смогла рассмотреть. Разве что вскользь, во время последней пешей прогулки. Так я Ирке и сказала, на что получила залп отборной брани, должной меня твердо убедить в том, что смотреть не на что. Ну, как известно, милые бранятся – только тешатся, а бабы грызутся – только время впустую тратят, потому что все равно каждая останется при своем, если только до этого они не поубивают друг дружку. Мы с Иркой друг друга убивать не собирались и поэтому в конце концов утихомирились, перейдя на нормальную громкость голоса. Я, вспомнив про бумажку, вытащила ее у себя из кармана, намереваясь выбросить в ведро – в отличие от своего неблаговерного мусор в карманах копить не люблю. Но тут Ирка снова встала в боевую стойку и потребовала, чтобы я эту бумаженцию не выбрасывала, а ей отдала. А то, мол, с меня станется, следуя многолетнему рефлексу, подумать-подумать, да потом вытащить этот клочок из ведра и попытаться вернуть его владельцу. Ибо для него эта бумажка может оказаться важна, а я все его проблемы разгребать приучалась годами. Я возражала Ирке, что тут она явно перегибает палку и что я еще не дошла до такой степени мазохизма, но она отказывалась мне верить, впечатленная моими недавними «шпионскими играми». Так что бумажку в конечном итоге все-таки пришлось отдать – чтобы Ирка ее выбросила лично и отсюда подальше. А вы смогли бы на моем месте отказать человеку, который недавно готов был отдать мне последние трусы? Наверное, нет. Вот и я не смогла, тем более что само дело-то и выеденного яйца не стоило, а возражала я больше из-за Иркиного мнения обо мне как о совсем уж не имеющей гордости. Так что я без особого сожаления проследила за тем, как отвоевавшая добычу Ирка убирает злополучный клочок к себе в сумочку, предварительно упаковав его с брезгливым видом в пакетик. Потом мы с ней еще посидели, потолковали о том о сем. Ирка все меня в бар зазывала, горя желанием познакомить там хоть с каким-нибудь мужиком, дабы я смогла убедиться, что мой благоверный далеко не единственный на этом свете. Я, понятное дело, отнекивалась – ну не научилась я за свою жизнь так непринужденно с мужским полом общаться, чтобы в баре с кем-то знакомиться! Так что в итоге Ирка уехала ни с чем, но по ее взгляду я смело могла заподозрить, что в отношении меня она вынашивает какие-то планы. Мне оставалось только взмолиться о том, чтобы так и не узнать, какие же именно!

А где-то дня через три, встретив меня, добросовестно пыхтящую и скрипящую костями на тренажере, в спортзале, Ирка, пристраиваясь на соседний тренажер, спросила:

– Ты уже слышала новость? Отгреб твой козел от господа по своим заслугам.

– Чего? – не поняла я, останавливаясь. Рукоятка выскользнула от неожиданности у меня из рук, тросик скользнул по своим пазам, и груз шлепнул по подставке, так что даже в ушах зазвенело.

– Не порть спортивный инвентарь, – бросила Ирка. – Гутярина твоего посадили. Случайно узнала, от подруги, которая в ОВД работает. А я думала, что, как только с ним беда приключится, он сразу же кинется к тебе за помощью. Ну, одним словом, думала, что ты уже в курсе происходящего. А он, значит, еще не успел обратиться к своей Людочке за сухарями…

– Да подожди ты, – остановила я торжествующую Ирку. – Объясни, что случилось? За что его могли посадить? Он ведь ни на что не способен, даже на преступление.

– Как видишь, кое-чему научился, – хохотнула Ирка. – Какая-то крупная афера на заводе. Так-то! Плохо ты, родная, знала своего героя. А может, не так ему аплодировала, вот и не вдохновила на подвиг.

– Да брось ты! – совершенно опешила я. – Не может такого быть!

– Девочки, вы тренируетесь или только занимаете тренажеры? – подошла к нам какая-то девица.

Ирка окинула ее одним из своих красноречивых взглядов, как правило, напрочь отбивающих у любого охоту к продолжению беседы. Я же, успев отработать на своем тренажере почти всю причитающуюся здесь каторжную повинность, поднялась, уступая место, и подошла вплотную к Ирке:

– Рассказывай все, что знаешь.

– Да знаю немного, только то, что сказала, – доложила Ирка. – Тебе бы стоило больше знать, на одном ведь заводе работаете. А ты как будто даже расстроилась? С ума сошла! Никогда я не понимала тот сорт женщин, к которому ты относишься! Вам сколько гадостей не сделай, а вы все равно, сердобольные, при случае будете жалеть того, кто в этом преуспел. Так вот, нечего его жалеть! Вляпался – теперь пусть выпутывается как знает! Пусть примерит на себя твою шкуру, прочувствует, что значит оказаться брошенным. И не вздумай ему хоть чем-то помогать! Даже сухарями!

– Ладно тебе, – огрызнулась я. – И потом, я уверена, что здесь какое-то недоразумение. Не знаешь, кто занимается этим делом?

– Людка, да имей же ты хоть каплю гордости-то! – взвилась Ирка.

– Да при чем тут гордость, – отмахнулась я. – Просто хочу узнать, в чем дело, побеседовать со следователем. Могу я, как бывшая жена, поинтересоваться судьбой бывшего же мужа?

– Ай, ну тебя! – раздраженно мотнула головой Ирка. – Надо было догадаться, что ты так на это среагируешь, и ничего тебе не говорить.

Наутро я, как и собиралась, отправилась к следователю. Для этого мне в первую очередь пришлось взять на работе до обеда отгул, но с этим проблем не возникло, начальство мне их уже целый веник должно, так что на полдня расщедрилось. Одним словом, добралась я до Следственного комитета, где мне сообщили, что делом моего мужа занимается следователь Силантьев, а найти его можно прямо сейчас, в восьмом кабинете.

Кабинет оказался неказистым: хоть и нестарые, да невзрачные стол, стулья да шкафы, но чтобы на все это полюбоваться, ждать своей очереди мне не пришлось, приняли сразу. Я вошла и для верности уточнила:

– Мне к Силантьеву…

Очень уж сидящий за столом человек не был похож на того следователя, которого я рисовала в своем воображении. Мне он почему-то представлялся таким высоким, солидным, с суровым лицом, в строгом деловом костюме. А оказался просто мужчиной лет сорока с небольшим хвостиком (это я про годы, а не про прическу), в серо-белом свитере, не очень-то и высоким, в меру упитанным, а в его небольших темно-серых глазах не было даже намека на ту рентгеновскую проницательность, которой должен был бы обладать колющий преступников, как орехи, следователь. И тем не менее этот вовсе не претендующий на солидность мужчина отозвался:

– Это я. Проходите.

Я прошла, села, запоздало вспомнила, что неплохо было бы и поздороваться (хотя нет, кажется, уже здоровалась, когда заглядывала в кабинет), и молча уставилась на него в ожидании, что вот сейчас он мне все и расскажет, с одного взгляда догадавшись, зачем я пришла. Но он вместо этого осведомился:

– Вы по какому вопросу?

– Я… это… – запнулась я, потом выпалила: – Вы занимаетесь делом Гутярина?

– Есть такое, – согласился он.

– Я его бывшая жена. А если по документам, то пока еще даже настоящая.

– А документы у вас с собой?

– Да, конечно. – Я порылась в сумочке, протянула ему паспорт: – Вот.

– И что же вы, Людмила Ивановна, от меня хотите? – спросил он, просмотрев мой документ и возвращая мне его.

– Узнать, что случилось, разумеется, – сказала я. – Понимаете, это так на него не похоже…

– Многие, совершившие преступление, бывают не похожи на преступников, – заметил он.

– Да нет же, – возразила я, – дело даже не во внешности. Поймите, натура у него не такая, чтобы что-то грандиозное отколоть. Я ведь его хорошо знаю, больше двадцати лет с ним прожила.

– А что же случилось потом? – поинтересовался он.

– А потом он бросил меня ради молоденькой девицы, – похоже, я начала привыкать к статусу брошенной жены и стала относиться к этому гораздо спокойнее, чем раньше. – Так что, как видите, мне нет никакого резона его выгораживать.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что выгораживать гражданина Гутярина и не стоит, все равно нет в этом никакого смысла. Действительно, если человека обвиняют в хищении огромной суммы денег с завода, которую просто больше некому приписать, то бывшая жена, заявляющая: «Он на такое не способен», мало что может изменить. Но я добросовестно старалась и даже призналась следователю в том, что пыталась шпионить за своим неверным супругом. Он выслушал меня очень внимательно, потом попросил на всякий случай мой телефон и свой мне дал, да на том мы с ним и распрощались. В общем, того, за чем я к нему приходила, я так и не добилась: не подтвердились мои надежды на то, что новость окажется всего лишь Иркиной выдумкой. И уяснить себе того, каким это образом мой неблаговерный мог так глубоко вляпаться в историю, я тоже не смогла. Можно было бы еще о свидании попросить, но этого я делать тоже не стала. А зачем? Злорадствовать было не в моем характере, а сочувствовать ему после всего, что он мне преподнес, я была уже не в силах. Оставалось только, попрощавшись со следователем, вернуться на работу, чтобы продолжить трудовые подвиги. Да детям по пути позвонить, рассказать, что случилось. Те восприняли новость с удивлением, не торопясь особо проявлять другие чувства, даже если они и были. Сынуля у меня вообще, как я уже говорила, молчалив и на выражение эмоций скуп, а доча, хоть и была в семье папиной любимицей, но тоже частенько не восторгалась его поступками, особенно последним. То есть теперь уже предпоследним. И оба ребенка дружно, не сговариваясь, сошлись на том, что следствие все рассудит. Спросили у меня, не надо ли приехать. Но я сказала, что папе от их приезда толку все равно не будет, а что касается меня, то если уж я его измену пережила, то с остальным теперь точно как-нибудь справлюсь. На том мы расстались, и день пошел своим чередом.

А на следующий день меня ждал, мягко говоря, сюрприз, которого я-то совсем не ждала. Точнее, сам день прошел как обычно. Отсидела свое на работе, честно предаваясь труду, а после работы зашла в магазин, где купила себе на ужин пакет кефира и хлеб с отрубями. Сбросив первые десять кило лишнего веса, я была рада несказанно, но потом мой организм вроде как попытался бунтовать, реагируя на дальнейшее исхудание чувством голода, обостряющимся порой до хищных масштабов. А мне так хотелось скинуть с себя весь лишний жир! Я уже в раж вошла, наблюдая за тем, как изменяются мои формы. Вот и приходилось по возможности обманывать себя, а в моем случае для этого как нельзя лучше подходили хлеб с отрубями и кефир. И вот, когда я, отоварившись, отправилась домой (взяла себе за правило ходить пешком), все и случилось. Я уже почти дошла до дома, свернула на нашу улицу и двигалась по дорожке, с обеих сторон обсаженной кустами акации, не стриженными с позапрошлого года, как вдруг за моей спиной словно ниоткуда выросли трое парней. Точнее, это я так предположила, потому что видеть-то их не могла, только слышать: во-первых, они были позади меня, а во-вторых, был уже вечер, золотое время, когда солнце светить почти уже не может, а фонари все еще не хотят. Я вообще-то женщина не особо нервная, но тут, сами понимаете, стало жутковато, тем более что сразу становилось ясно: эти субъекты не собираются проходить мимо меня просто так. Поняв это, я сделала попытку развернуться и спросить:

– Что, ребятки, закурить никак не найдете?

– А ну, тихо! – вполголоса рявкнул на меня кто-то, крепко ухватывая за плечо и не давая завершить начатый поворот. – Пойдешь с нами, и не вздумай подать голос.

Что-то острое уперлось мне в бок, прямо как в детективном фильме. Я хотела было сострить что-то насчет похищения, но тут до моего сознания начала доходить печальная истина о том, что все это, кажется, не шуточки, и слова застряли у меня в горле. Ноги внезапно ослабели, и я, помимо своей воли, сделала попытку замедлить шаг, но мой провожатый отнюдь не деликатно пихнул меня в спину, и пришлось прибавить скорость. Мы пошли к просвету между двумя кустами. Голос ко мне вроде как вернулся, и я решилась снова его подать:

– Мальчики, а вы уверены, что тетенькой не ошиблись? У меня ведь нет ничего ценного, равно как и мужа-миллионера. И в кошельке…

– Заткнись, – ответили мне. По-моему, весьма исчерпывающе, хоть и не по существу. Ничего не поделаешь, пришлось именно так и поступить. Но мои сбившиеся было от испуга мысли уже перестали метаться в голове паникующими серыми мышами, а двигались теперь в одном направлении: кем бы эти ребята ни были и кто бы им ни был нужен на самом деле, а мне от них ничего хорошего ждать не приходится. А это значит, что нужно как-то срочно выбираться из той ситуации, в которую меня угораздило влипнуть, пока они не запихнули меня в какую-нибудь наглухо закрытую машину, да хорошо еще, если не сразу в багажник или еще что-нибудь не придумали. Оставался теперь самый главный вопрос: как это сделать? Времени на раздумье не было, а идеи, как назло, не приходили. И не знаю, что бы со мной приключилось дальше, если бы на помощь мне не пришла сама природа в сочетании со счастливыми обстоятельствами. Мы уже подошли к тому самому просвету в сплошной стене акаций, к которому и держали путь, когда я заметила растущую возле ближнего куста крапиву. Да, не бог весть что, конечно, но поскольку ничего лучшего мне на глаза так и не попалось, то оставалось надеяться хотя бы на это. По-прежнему удерживаемая за плечо своим конвоиром, я вынуждена была нагнуться, чтобы пройти под нависающими сверху ветками акации, и очень удачно использовала этот момент, чтобы вцепиться крапиве в стебли. Руку тут же зажгло, но я сумела это пережить и, продолжая свое движение, незаметно для своих провожатых дернула за крапиву. Обрываться она отказалась, зато охотно отделилась от земли вместе с корнями. В таком виде я ее и подхватила, выпрямляясь по ту сторону стены из кустов акации. Еще не зная, что буду делать дальше, но молясь, чтобы никто из моих конвоиров ничего не заметил. Они и не успели заметить, потому что тут мне на выручку подоспели те самые счастливые обстоятельства, о которых я упомянула, в лице летящих на велосипедах подростков. Вы когда-нибудь пробовали оказаться на пути у подростков-велосипедистов (а равно мчащихся наперегонки на роликах или даже просто на собственных ногах)? Если пробовали, то мне уже нечего вам рассказывать, сами все испытали. Если же не пробовали, то мой вам совет: даже не пытайтесь! Лучше встать на пути у несущегося паровоза – тот, по крайней мере, попытается затормозить. Эти же в лучшем случае, не сбавляя скорости, попробуют вас объехать, если есть местечко. А если нет, то все, пиши пропало. В этот момент они, по-моему, просто ничего не видят, и если вы не успеете отскочить – вас скорее затопчут, чем пропустят. Уж я-то знаю, сколько раз лечила разбитые коленки и лбы своим собственным детям, не пожелавшим или не успевшим затормозить даже перед такой внушительной преградой, как, например, дерево. Вот и эти велосипедисты, перекрикиваясь на ходу, крутили что есть мочи свои педали и совершенно не собирались замечать каких-то вздумавших копошиться у них на пути дядек с теткой. Этим я и воспользовалась. Прежде чем они поравнялись с нами, я неожиданно для навязавшихся мне в попутчики субъектов хлестнула того, который меня держал, по руке крапивой. От неожиданности он взвыл и отдернул руку – видимо, привык иметь дело с чем-нибудь посерьезнее крапивы и опасался соответственно. Два его дружка тоже повели себя как-то странно, заслонили ладонями лица. Я не сразу поняла, что случилось, но нескольких секунд мне хватило на то, чтобы разобраться. Оказывается, отважно размахавшись крапивой, я стряхнула с ее корешков землю, и она полетела в глаза всем моим недругам. Я не стала дожидаться, пока они проморгаются, а кинулась вперед, почти под колеса во весь опор несущихся велосипедистов, и успела-таки проскочить, оставив их между собой и преследователями. Это дало мне необходимую фору.

Итак, кинулась я через тротуар, мимо клумбы и лавочек. Мои преследователи уже успели опомниться и, пропустив велосипедный смерч, бросились за мной следом, я это слышала. Оглядываться, естественно, не стала – тут бы ноги унести. Звать на помощь тоже не решилась: неизвестно, соблаговолит ли кто проявить благородство и отозваться на мой призыв, и в итоге я могу только потерять драгоценные секунды. В общем, решила я, постараюсь помочь себе сама, и забежала в небольшой магазинчик в доме, стоящем через один от моего собственного. В магазинчике в этом была небольшая хитрость: в нем имелась вторая дверь, позволяющая выйти с противоположной главному входу стороны. Но знали о ней лишь постоянные посетители, поскольку находилась она не на виду, а как бы в маленькой нише. Я надеялась, что мои преследователи нечасто посещают этот магазин. Правда, еще мгновение я колебалась: может, остаться здесь, среди людей? Но в магазине, кроме хрупкой девочки-продавщицы, было всего две старухи. Такие если на что и сгодятся, так это только для дачи свидетельских показаний, а я пока еще жива, и мне нужна куда более реальная помощь, которую они не смогут мне оказать, даже если захотят. Все это в одно мгновение пронеслось у меня в голове, и я устремилась к заветной нише, молясь, чтобы дверь была не заперта.

Молитвы мои были услышаны. Я вылетела во двор. Но тут же сообразила, что до моего дома мне нужно еще пробежать весьма солидное открытое пространство и что вряд ли я успею это сделать – скорее всего, активные молодые люди, идущие по моим следам, успеют меня догнать и скрутить. Что мне оставалось делать? Спрятаться. И я нырнула в один из ближайших подъездов. Опять же, зная о том, что на первом этаже живут алкоголики, из-за чего домофон практически всегда бывает отключен. Повезло мне и на этот раз. Я беспрепятственно влетела в весьма характерно пропахший (ой, не то слово!) подъезд. Сердце своими ударами грозило пробить мне грудную клетку, но сейчас речь шла о том, как бы мне его вообще не остановили. Во дворе уже хлопнула магазинная дверь. Выглянув в щелку из подъезда, я увидела, как трое моих знакомцев резво выскочили из магазина вслед за мной. Быстро сообразили, куда я могла подеваться. Неглупые ребятки! К сожалению…

Остановились, огляделись.

– Она не могла уйти далеко, – уверенно сказал тот из них, который был повыше, оглядывая двор, по которому я должна была бы сейчас нестись во весь опор и в котором не было ни души. И фонари-то, как назло, вопреки свой привычке, сейчас дружно включились. И горели все до единого, ясно показывая, что меня во дворе нет.

– Значит, где-то в подъездах, – решил второй, коренастый.

– Мы идем проверять подъезды, а ты карауль во дворе, чтобы она случайно не проскочила, – сказали они третьему. И приступили к делу.

Я почти запаниковала. А что оставалось делать? Сейчас они ткнутся в несколько закрытых дверей и приступят к моему подъезду. А мне не выскочить, потому что часовой во дворе поставлен. Бежать вверх по лестнице и колотить в двери в надежде, что кто-нибудь да впустит? К сожалению, в наше время особо надеяться на это не приходится, люди стали не слишком-то гостеприимны. Честно говоря, я и сама бы сто раз подумала, прежде чем открывать неизвестному человеку, отчаянно колотящему в мою дверь: поди узнай, помощь ему нужна в самом деле или просто это один из расплодившихся маньяков, которому не терпится меня прикончить? И вот, отказавшись от мысли ломиться в квартиры, я спустилась на несколько ступенек, ведущих вниз с площадки первого этажа. Мне показалось, что я спускаюсь в подвал, но вместо этого оказалась просто в каком-то тупичке под площадкой, откуда выходили какие-то трубы и висел электрический щиток.

«Вот и все! – подумалось мне, как только я обнаружила, что дальше пути нет. – Конец тебе, Людочка!»

Но умирать ох как не хотелось! И выход нашелся как раз тогда, когда мои преследователи затопали возле самого подъезда. Я лихорадочно нащупала в сумочке бутылочку со спиртовой настойкой элеутерококка, очень кстати купленной (отличное тонизирующее средство, рекомендую!), открыла ее и принялась полоскать содержимым рот, проливая при этом еще и на кофту. Как я и рассчитывала, воздух вокруг меня стал насыщаться спиртовыми парами. Но и этого мне показалось мало. Экстренно изведя весь флакончик, я добралась до кефира и булочки из отрубей. Достав все это и сунув сумку за переплетения труб, я вылила на себя весь кефир и раскрошила булку трясущимися от волнения руками. Теперь к спиртовому запаху присоединился еще и запах кислятины, а промокшие крошки булки, налипшие мне на кофту, вполне могли сойти за рвоту. Еще я взъерошила себе волосы, сколько успела, мокрыми от кефира руками получилось очень даже неплохо, и слегка припорошила юбку местным песочком.

Дверь в подъезд открылась. Не собираясь таиться (все равно обнаружат!), я громко икнула, и тут же по ступенькам затопали. Пьяную мне изображать не пришлось, поскольку, как только я увидела одни лишь их тени, ноги у меня подкосились сами собой, помимо моей воли, и я завалилась в уголок. Застывшие на нижней ступеньке парни брезгливо повели носом.

– Это еще что такое? – спросил один из них.

– Да пьянь какая-то, – ответил второй, наводя на меня тонкий луч фонарика.

Я что-то нечленораздельно забормотала пьяным голосом и, будто бы от света, прикрыла лицо руками, вместо него выставляя напоказ свою залитую кефиром и усыпанную крошками грудь. Парни ее заметили, потому что один из них добавил, украшая сказанное витиеватыми выражениями из русской народной речи:

– Облеванная вся…

– Пойдем отсюда… – также приукрасив строчку словесным орнаментом, подвел итог его спутник. – Воняет…

Да, запах стоял крепкий. Мало того что я сама постаралась испортить воздушную атмосферу кефиром и спиртом, так еще до меня здесь, в этом тупичке, явно не один раз в том же направлении работали коты. А может, и не только они одни. В общем, парфюмеры столь разнообразное сочетание запахов зовут обычно букетом, только иметь дело им приходится с куда более приятными компонентами.

Когда парни вышли из подъезда, я еще долгое время не решалась сдвинуться с места, только прислушивалась к тому, что происходит на улице. Они обыскали еще три подъезда, потом сошлись все трое во дворе.

– Наверное, у нее кто-то знакомый живет в этом доме, вот она и заползла туда, – предположил один из парней.

– Главное, упустили, – мрачно сказал второй. – Ладно, пошли. Ждать ее здесь смысла нет, потому что если она ночевать здесь и не останется, то одна точно выйти уже не решится, а связываться с ее провожатыми нам ни к чему.

Парни действительно ушли, в чем я смогла убедиться, осторожно выглянув на улицу, приоткрыв подъездную дверь. Это, конечно, было отрадно, но вот то, что я от них услышала перед уходом, отнюдь не добавило мне оптимизма. Они точно знали, что живу я не в этом доме, а это наводило на мысль о том, что им известен мой адрес. Факт, не сулящий мне в ближайшем будущем ничего хорошего. Но я решила, что горевать по этому поводу начну чуть позже, а пока все же попробую добраться до своей квартиры, хотя бы для того, чтобы смыть с себя кефир. И булочку. Я выбралась из укрытия и поплелась в сторону своего дома, на всякий случай продолжая изображать из себя пьяную. Впрочем, особо стараться мне и не пришлось, потому что коленки до сих пор подгибались, и шаталась я почти натурально. А выглядела! Оказавшись под одним из фонарей, я могла только порадоваться тому, что меня сейчас не видит никто из знакомых, потому что, кроме залитой кефиром кофты, на мне еще была юбка, специально вывалянная в грязи и перепачканная ржавчиной, и самостоятельно успевшие разорваться колготки.

Кое-как добравшись до дома, я поднялась к своей квартире, шарахаясь от каждой тени, и привычным движением сунула ключ в замочную скважину. Дверь открылась, и я с облегчением скользнула внутрь. Наверное, те же самые чувства испытывает улитка, когда забирается в свою раковину: наконец-то я в безопасности, потому что всюду вокруг меня мои родные надежные стены! Но не знаю, как там у улиток, а у меня это чувство быстро прошло – сразу же после того, как я включила в прихожей свет. Потому что, едва только мои родные стены осветились, сразу стало ясно, что в их пределах кто-то успел вдоволь похозяйничать: и в прихожей, и в доступной взгляду комнате все было разбросано, словно здесь пронесся ураган. Я такого с утра точно не устраивала, Юлька с Димкой если и приедут, то не раньше чем через месяц, а Гутярин мой, как известно, такого сделать сейчас не мог, потому что в данный момент занимал совершенно другую жилплощадь, отведенную ему государством.

– Здравствуйте, Людмила Ивановна! – вдруг раздался за моей спиной незнакомый мужской голос. Я при виде учиненного в моей квартире разгрома так и застыла на пороге, с незакрытой входной дверью, поэтому для полноты ощущений мне как раз только и не хватало, чтобы кто-то внезапно возник бы у меня, так сказать, с тыла, да еще и рявкнул над ухом. От этого я мигом ожила и сделала сразу три вещи: вздрогнула, подскочила на месте и взяла ноту где-то в регистре меццо-сопрано – визгом это назвать уже было нельзя. Потом я попыталась развернуться, но тут подломился мой каблук, и вместо разворота я продемонстрировала чудеса вертикальной посадки – ну чисто современный самолет палубной авиации! И не успела я еще приземлиться на точку, так заботливо обтачиваемую мною на тренажерах, как до меня уже дошло, что убивать меня, кажется, не собираются: сзади кто-то смущенно охнул, а затем последовали извинения. Вместе с извинениями неизвестный протянул мне свою рыцарскую руку, вернув меня в более свойственное приматам положение, и тут я наконец смогла рассмотреть, из-за кого выписала свои сложные пируэты под столь смело взятую ноту. Нормальный мужик, симпатичный даже. Густые волосы цвета спелой пшеницы, серые глаза. На вид от сорока пяти до пятидесяти. Среднего роста, сухощавый, одет прилично. А главное, со словами: «Я от следователя Силантьева», – тычет мне свое раскрытое удостоверение.

– Да заклюют вас райские птички! – простонала я в ответ. – И часто вы так подкрадываетесь к людям?

– Да я вообще-то не крался, – сказал он, убирая во внутренний карман пиджака свои корочки. – Просто зашел к вам по пути с работы, хотел кое-что уточнить. Позвонил в дверь – вас нет. Телефон ваш я, как назло, не записал. Поэтому обратился к соседям, чтобы спросить, не знают ли они, во сколько вы обычно возвращаетесь с работы, и есть ли мне смысл вас ждать. Меня пригласили войти, а тут вы мимо меня и проскользнули. Не думал, что так вас напугаю! – Тут он заметил мой весьма далекий от повседневного внешний вид и удивленно взглянул мне в лицо.

– Вообще-то обычно я выгляжу иначе, – поспешила я заверить его.

– У вас что-то сегодня случилось? – спросил он.

– Если бы только что-то, – вздохнула я. – А то все и сразу. Начиная с того, что по дороге домой меня чуть было не похитили, и кончая тем, что кто-то весьма основательно переворошил всю мою квартиру. Вы ведь, надеюсь, не думаете, что такой бардак, как сегодня, – моя нормальная окружающая обстановка?

– На вас это не похоже, – кивнул он, потом повернулся ко все еще открытой входной двери, захлопнул ее за собой и спросил: – Вы позволите?

– Проходите, – кивнула я, сообразив, что он хотел бы осмотреть мое жилье повнимательнее. – Только уж, извините, я вас ненадолго оставлю. Хочу привести себя в нормальный человеческий вид.

– А как насчет того, если вы вдруг потом чего-то не досчитаетесь? – поинтересовался он. – Я ведь тут неофициально.

– Валяйте, – махнула я рукой. – Вряд ли взломщики оставили здесь на вашу долю что-то ценное. Да у меня и не было-то ничего, если честно: лишних денег не водится, бриллиантов не нажила, наркотиками не торгую…

На этом мы расстались, и я пошла в ванную. Там я застряла весьма надолго: мало того что в ванной время летит для меня незаметно, так еще и ничто не действует на меня так успокаивающе, как теплая вода, а успокаиваться мне, сами понимаете, было после чего. Ну и, опять же, добросссо… вестными котами вся провоняла.

Господин помощник Силантьева (так и не успела прочитать в корочках его фамилию!) за это время успел сверху донизу осмотреть мою квартиру, лишний раз заверившись моим согласием через закрытую дверь ванной комнаты. Надеялся, что предыдущие незваные гости что-то оставили здесь по его душу? Вот на что я бы уж точно надеяться не стала. Когда я вышла из ванной, следователя в двух моих комнатах уже не оказалось, зато из кухни доносился аромат жарящихся котлет. На этот запах я и пошла, застав на своей заброшенной после развода кухне совершенно невероятное (для меня, во всяком случае) зрелище: мужчина, следя за тихо шипящей на плите сковородой, резал хлеб на разделочной доске.

– С легким паром, Людмила Ивановна, – сказал он, увидев меня. – Извините, что я тут решился без вас похозяйничать, но, знаете, есть очень хочется, а разговор у нас с вами предстоит еще долгий.

– Это вы меня извините, – воскликнула я с запоздалым раскаянием: надо было бы сообразить, что человек зашел ко мне с работы, и хотя бы чашку чая предложить. Впрочем, а что бы я могла еще предложить ему, кроме банальной заварки? Я ведь в отличие от него не ношу в своей сумке домой полуфабрикатов, чтобы не подвергать свой желудок искушению. Были только кефир с отрубным хлебушком – и те погибли, даже не доехав в сумке до дома, а героически спасая мою жизнь на подступах к нему. И я честно призналась: – Но, знаете, сегодня я не ожидала гостей, а сама для себя практически ничего не готовлю в последнее время.

Он улыбнулся:

– А я это уже понял. У вас вся посуда абсолютно сухая. А между тем, судя по кухонному полотенцу, у вас нет привычки ее вытирать.

– Надо же, какая проницательность, – удивилась я. – Ну а что еще вы можете обо мне сказать?

– Что ваш муж был маменькиным сынком, плавно перекочевавшим из родительских рук в супружеские, – заявил он.

– Ну, в последнее-то время он, надо заметить, несколько подрос, – уточнила я. – Настолько, что даже решился отказаться от опеки. Но как вы узнали, что он собой представлял?

– По множеству мелочей. Но главное, уж очень удивленный у вас был вид, когда вы увидели, как я готовлю ужин. Наверное, вам нечасто доводилось видеть мужчину у плиты?