Текст книги "(Не)Падай"

Глава третья

По прошествии времени у меня осталась одна губительная привычка – курить. Курить помногу до чувства тошноты. После всего случившегося в этом было для меня некое наказание.

Мы стояли с Майком и Генри около здания суда и молча дымили. Мимо нас прошёл адвокат Клода, держащий на подставке два стакана кофе. В одном из них определённо точно был американо без сахара, – уж предпочтения Клода я знала наизусть.

При взгляде на адвоката во мне просыпались смешанные чувства: стыд, вина и прочие неприятные ощущения. Была и другая эмоциональная «смесь», под влиянием которой я выступала в суде, и именно она не позволила мне продолжать потворствовать тому, что происходило на протяжении долгих месяцев до этого. Это было чувство, какое обычно возникает у человека, стоящего у истока правосудия и своим словом способного творить это самое правосудие. Правосудие – то, за что я цеплялась в последнее время так отчаянно. Это слово подразумевало справедливость и необходимость поступать по соображениям совести.

– Кто из нас последний с ним разговаривал? – бесцветно спросил Майк.

Я таким же загробным тоном ответила:

– А есть какая-то разница? Из него всё равно слова не вытащишь.

– Но хоть что-то он говорил, – вспомнил Генри свою последнюю с Клодом встречу в специальной переговорной. – Спросил, как у нас идут дела.

– Это логично, ведь про себя говорить он не особо желает, – с деланным равнодушием высказалась я.

Меня не смущало, что мы с ребятами находились по разные стороны. Мотив у всех троих один – во благо.

Только буква закона и наказание способны даровать человеку искупление. Так считала лично я. Майк и Генри думали несколько иначе, но это не мешало нам стоять и разговаривать обо всём этом.

– Как её родители? – спросила я.

– Судя по их речи за трибуной, они настроены крайне агрессивно, – сказал Генри.

– Ещё бы. А что ещё они могут сделать?

– Чудесно, что ты понимаешь их, Нора, – Майк потушил сигарету об урну и выкинул её, – но Клоду бы не помешало, если бы кто-то понял и его.

Я слишком долго пыталась его понять и оправдывать его перед самой собой.

Многие со стороны могли подумать, что я холодна к Клоду и даже ненавижу его. Горько. Очень горько, что никто не знал, как сильно я его любила даже сейчас. И это не та глупая любовь, когда бабочки в животе и радостные взвизги от одной только встречи, и уж тем более не любовь сумасшедшая и абсурдная, которой страдали двинутые на голову поклонницы Теда Банди[4]4
  Серийный убийца, живший в 20 веке. Он был настолько харизматичным, что многие девушки наряжались специально для него, приходя в судебный зал


[Закрыть], а любовь самая незавидная и давно потерявшая свою романтическую суть. Пожалуй, это была любовь-привязанность (не путать с привычкой), а она в тысячу крат сильнее обычной любви, потому что быть намертво привязанным к человеку означает отказаться от притязания на него и продолжать любить не как вторую половинку, а просто как человека очень родного, и вот в этом «просто» таилась вся мощь чувства.

Скоро пора было возвращаться в зал. Оказалось непривычно видеть Клода в строгом чёрном костюме. Он давно перестал носить что-то эпатажное и яркое и максимум ограничивался драными джинсами и кофтами с горлом. Увидев его в зале в очередной раз, я начала вспоминать.

* * *

Мода явление, как правило, непостоянное. Раньше она гордо шагала по земле с одной целью – одеть человека со вкусом и с удобством. В нынешнее время мода превратилась в какой-то цирк, целью которого было продемонстрировать всю фантазию того или иного модельера. Проще говоря, мода перестала иметь практический характер и стала искусством из-за очень сложных и нередко абсурдных форм одежды. Я не осуждала никакие модельные дома и даже сама являлась большой поклонницей творчества (а это иначе никак не назовёшь) Айрис Ван Херпен[5]5
  Современный дизайнер, славящийся созданием креативной одежды (в частности – платьев)


[Закрыть]. Просто я не понимала, зачем звёзды рядятся в этот эпатаж как безмозглые куклы. Казалось бы, кто в здравом уме будет носить, например, три узких полоски ткани, едва прикрывающие всё самое интимное? Но такие личности были. Возможно, они больше не знали, как привлечь к себе внимание, а возможно – что большая редкость – имели намерение что-то сказать своим образом этому миру. Безусловно, существовал и коммерческий фактор – это сотрудничество между звездой и модельным домом. Словом, феномен экстравагантных одежд объясним в целом, но не в частности, если брать каждую публичную личность по отдельности, потому что публичные личности не отчитываются перед фанатами, почему они выбрали тот или иной образ. Они просто одеваются, как им вздумается, а те смотрят на них, как пастор на Священное Писание.

Вопросом моды я начала задаваться где-то в двадцать один год. Тогда Клод уже вовсю расхаживал в женской или унисекс одежде, и я была с ним солидарна только потому, что одевался и красился он грамотно, со знанием дела. Его стилем не занимался никакой стилист, Клод сам был подкован в данном вопросе и всегда правильно и гармонично сочетал элементы гардероба. До определённого момента.

В процессе продакшна Клод вёл себя странно. Мы с Майком и Генри пару раз посещали съёмочную площадку и видели, как Клод играет и как он ведёт себя по уже ту сторону камер. Он был напряжён физически и морально, постоянно оглядывался, опасливо искал кого-то взглядом, а когда не находил, на пару мгновений расслаблялся, и вот тогда он более-менее напоминал нашего старого доброго Клода.

– Когда у вас конец съёмок? Мы давно не давали концерты, – сказал Генри.

Клод покрепче затянулся.

– Конец через месяц. Потом постпродакшн. После этого я весь ваш. Кстати, – вспомнил он, – мне звонил один журналист, и он хочет взять у нас интервью. Вместе. Нора, ты тоже можешь присутствовать.

Я удивилась.

– Причём тут я?

Клод улыбнулся.

– А то ты не знаешь.

– Нет, не знаю.

– Ты важная частичка нашей импровизированной семьи, – заметил мне он. – И я уверен, тебе будет что сказать.

К нам подбежал парень-ассистент.

– Клод, Нил хочет тебя видеть.

Клод как-то нехорошо напрягся.

– Зачем?

– Не знаю, – пожал паренёк плечами. – Моё дело донести до тебя информацию.

Благодушное настроение Клода моментально улетучилось. Напоследок он затянулся сигаретой так глубоко, словно желал прожечь себе лёгкие едким дымом, и остервенело потушил её об урну.

– Всё нормально? – спросил Майк.

Клод налепил улыбку.

– Пре-кра-сно. Просто замечательно. Ладно, мне пора.

Следующим днём на премьере ранее снятого фильма Клод объявился просто в ужасном наряде. Создавалось такое впечатление, что при выборе образа он просто вслепую достал из шкафа первую попавшуюся вещь и надел её на себя. Это был полностью закрытый балахон, похожий на греческий хитон в пол, больше напоминавший цвет грязи, а на ногах – о ужас – красовались красные лакированные полусапожки. Меня накрыло удушливой волной «испанского стыда». Раньше Клод никогда не позволял себе одеваться безвкусно, однако я вспомнила его фразу о том, что он одевался так, как чувствовал себя, и я поняла, что что-то нехорошее с ним в жизни всё же происходило.

У меня имелось несколько версий:

1. Клод уставал.

2. У Клода творилось что-то непонятное на съёмочной площадке.

3. У Клода выработалась маниакальная зависимость от травки, без которой он уже не мог существовать.

При всём при этом я не исключала, что все три пункта могли образовать убийственное «комбо».

О первоистоках проблем Клод не говорил даже ребятам из музыкальной группы. Генри и Майк знали что-то очень поверхностно, отдалённо, и потому не торопились делиться скудной информацией, чтобы ненароком не соврать по незнанию. Как-то давно они намекали мне на какую-то аббревиатуру, которую я никак не могла понять, и на этом, собственно, их осведомлённость заканчивалась.

Спустя какое-то время меня очень удивил звонок мобильного, завибрировавшего по столу около трёх ночи. Не разбирая наименования звонившего я просто взяла трубку.

– Алло.

Пару секунд я слышала непонятное шелестение и возню.

– Нора… Нора.

– Клод? – Я тут же встрепенулась, резко сев и свесив ноги с кровати. – Что такое?

– Я не знаю… Не знаю, где я.

Внутри меня всё заледенело.

– Как это ты не знаешь, где ты?..

– Просто не знаю. Всё как в тумане.

– Так, – твёрдо произнесла я, собираясь с мыслями. – Опиши мне, что ты видишь перед собой.

– Нора, это невозможно. Я больше так не могу, понимаешь? Не могу.

Я вообще едва осознавала, о чём речь. Сначала он говорил о том, что где-то затерялся, а потом твердил «не могу», и это меня сильно путало.

– Сначала мы найдём тебя, а потом всерьёз поговорим о твоём состоянии. Итак, ещё раз, – я тяжело вздохнула, – что ты видишь перед собой?

– Лес. Скамейку. Я проснулся лёжа на ней, и голова… голова идёт кругом.

– Ты видишь какие-нибудь указатели, может быть, дорогу или машины?

– Указатель. Он. Далеко, – отрывисто пробормотал Клод сдавленным голосом.

– Иди до него, я повишу на линии.

Мне пришлось ждать около четырёх минут, пока Клод снова не подал голос.

– Пригород Н.

Я моментально сообразила.

– Жди там. Я приеду на такси.

Мне в голову не приходило размышлять, почему он позвонил именно мне, а не кому-нибудь из ребят. Я подорвалась с кровати, оделась и пулей вылетела из своей квартиры прежде, чем спросила бы разрешения у самой себя. Проще говоря, я действовала на автомате, как действует мать, когда узнаёт, что её сын попал в беду – она мчится со всех ног и ей плевать на время суток, погоду и прочие препятствия.

Я догадывалась, где ориентировочно находился Клод, и сказала таксисту везти меня за город до указателя пригорода Н. Время в машине тянулось долго, и я успела обкусать себе все губы в приступе острого волнения. Как Клод попал за город? Почему он не помнил, где он? И, наконец, что он такого принял?

– Здесь! Остановите! – нетерпеливо попросила я водителя, увидев ту самую лавку, на которой, низко-низко склонив голову, сидел Клод.

Машина с большей резкостью, чем полагается, остановилась у обочины.

– Не уезжайте. Скоро поедем обратно.

Таксист кивнул.

Быстрым шагом я подошла к скамейке. Клод поднял на меня красные потерянные глаза. Весь его вид был потрёпанным – словом, оставлял желать лучшего, впрочем, как и его состояние.

– Вставай, я отвезу тебя в город. – Не зная, как подступиться, я легко потрепала его по каменному плечу. – Там ты отдохнёшь, и после этого расскажешь мне, что произошло. Клод, ты слышишь?

Я старалась не наседать на него сходу, а дать время ему раскачаться, восстановить оставшиеся резервы моральных и физических сил. Но он молчал и лишь слабо кивнул, пытаясь подняться на ноги. Я тут же придержала его за локоть, и мы вместе кое-как дошли до машины.

Заплетающимся языком Клод назвал таксисту адрес своего дома, и после завершения поездки я накинула мужчине за рулём несколько лишних баксов, чтобы тот особо не распространялся на случай, если он узнал Клода. Машину я никогда не водила и не собиралась, потому что с моей задумчивостью можно запросто попасть в аварию и покалечить не только себя, но и – ещё хуже – кого-то другого.

Лишь однажды я бывала в доме у Клода, когда праздновалась очередная годовщина существования его музыкальной группы. Тогда эти хоромы произвели на меня вау-эффект, но, пытаясь довести Клода до входной двери, я едва ли замечала вновь представшее перед глазами шикарное жильё.

Клод достал из кармана штанов связку ключей и дрожащей рукой приставил нужный к скважине. С первого раза вставить не получилось, со второго – тоже, и тогда я взяла его руку в свою и, направив ключ в зазор, вогнала его до упора и провернула два раза.

Молча Клод вошёл, на удивление не проигнорировав галантной привычки придерживать дверь, снял ботинки, наступив им на пятки, и отправился точно на кухню, откуда спустя несколько секунд я услышала громкое жадное сглатывание.

Я вошла.

Напившись воды, Клод присел на барный стул, зарывшись пальцами в спутавшихся волосах.

– Нора, мне нужно, чтобы ты осталась, – хрипло выговорил он. – Мне нужно, чтобы ты осталась со мной, иначе, чёрт возьми, я не знаю, что я способен сделать.

– Я здесь, Клод, ты видишь это, – ответила я, не понимая, что можно сказать в такой ситуации.

– Нет. Останься со мной. Надолго. Я не хочу, чтобы ты оставалась, но так надо. Так надо, потому что так будет правильно.

– Просто объясни мне, что с тобой происходит в последнее время.

Тут Клод внезапно, истерически засмеялся, да так громко, что я вздрогнула. Самым пугающим был тот факт, что этот смех прервался очень резко, словно кто-то в его голове щёлкнул тумблером, как это бывает у психопатов.

Я думала, это пройдёт, думала, это пройдёт сейчас, только пару секунд, всего лишь пару секунд. Но тут губы Клода скривились и из его груди вылетел надсадный хрип вперемешку со спонтанным и оттого жутким стоном.

Я стояла как вкопанная и понятия не имела, что делать. Всё естество тянулось к тому, чтобы подойти и хотя бы обнять его, более же рассудительная черта во мне диктовала сохранять трезвость и хладность ума, чтобы суметь-таки добраться до сути, а заодно и грамотно помочь.

Борьба шла во мне долгие минуты. Стоять и смотреть, как родной тебе человек ломается на твоих глазах – пытка, поэтому, выдохнув вместе с углекислым газом все мои сомнения, я подошла к Клоду и осторожно обхватила руками его напряжённое тело. Оно не прижималось ко мне в поисках утешения или спокойствия, а оставалось твёрдым и недвижимым, точно монумент.

Спрашивать с него сейчас какие-либо объяснения было бы не только бесполезно, но и не тактично. Я сказала только:

– Ты знаешь, что можешь всё мне рассказать.

Он повернул голову, смотря на меня большими покрасневшими глазами, в которых я уловила смутный проблеск надежды.

– Так ты останешься?..

Очень жаль, что раньше я не читала никаких книг по теме оказания психологической помощи, и теперь просто-непросто не знала, как отвечать, что отвечать и когда отвечать.

– Останусь, – бездумно пообещала я, не зная, зачем – то ли потому, что он хотел это услышать, то ли потому, что я никогда не могла пройти мимо чужой беды. Я положила подбородок на его макушку, удержавшись от неуместного сейчас чисто сестринского поцелуя. – Конечно, я останусь.

В итоге это было самым верным и самым неверным решением за всю мою жизнь.

На следующий день, когда мы каждый в раздельной комнате «переспали» со вчерашним инцидентом, Клод нашёл в себе силы говорить.

– Я посещал вечеринку хиппи, – начал рассказывать он. – Один знакомый пригласил, сказал, мол, там отборнейшее общество, тебе понравится. Отборнейшим оказалось и колесо, которым меня угостили. После этого я ничего не мог вспомнить.

– То есть ты хочешь сказать, что осознанно принял какую-то неизвестную тебе синтетику?

– Да.

– И давно ты балуешься чем-то ещё, кроме травки? Это не допрос, – тут же исправила я свой тон, – но было бы хорошо, если бы ты был более откровенен.

– Давно.

– Почему?

Клод нашёл в себе силы растянуть губы в улыбке и повторил мои слова.

– Это не допрос.

Я могла лишь, подняв руки, капитулировать. Но было кое-что, что не требовало никаких предысторий – сам факт наличия зависимости.

– Тебе не кажется, что ты слишком налегаешь на наркотики?

– Не особо, – лениво отмахнулся он. – Просто балуюсь.

И тут я поняла, что вдруг передо мной возник какой-то совершенно другой Клод, неразумно беспечный и равнодушный ко всему сущему.

– Меня пугает твой ответ, потому что именно так говорят все наркоманы.

– Нора, моя милая Нора. – Он подался вперёд на кресле, накрывая мои ладони своими, немного шершавыми и тёплыми. – Со мной всё в порядке, верь мне.

– Вчера мне так не казалось, – протестующе покривилась я.

– У всех бывают моменты слабости. Я просто устал. И всё. Эй, – он, как всегда любил делать, шутливо щёлкнул меня по носу, – нет причин для беспокойства. Правда. Но мне будет приятно, если ты всё же погостишь у меня. Идёт?

Я молчала и старалась не показывать своего неверия, просто сидела и пялилась в одну точку.

– Ладно, мне пора собираться на фотосессию. Хочешь пойти со мной?

Сегодня подобное времяпровождение меня не прельщало.

– Нет, я останусь здесь. Приготовлю что-нибудь на ужин к твоему возвращению.

– Отлично. – Клод бодро поднялся с кресла и сделал необдуманную, крайне жестокую вещь – мимолётом чмокнул меня в губы.

Я замерла, вскинув на него полный нечаянной горечи и пустоты взгляд.

– Пока, Нора.

Он оставил меня в разбитом состоянии. Я не верила ни его словам, ни его улыбке, а насильно тащить из него правду – увы, не моя прерогатива.

Одно накладывалось на другое, и этого «коктейля» моя нервная система уже просто не выдерживала. Я надолго запомнила четырнадцатое августа, потому что это был день, когда я впервые плакала из-за Клода Гарднера.

* * *

Для перевоза всех моих вещей понадобился всего лишь один небольшой грузовик, который оперативно доставил все коробки к дому Клода. Их оказалось немного, но мне было лень заниматься этим самой и по несколько раз заказывать такси, потом волочив коробки на хребте до самого дома, а расстояние до него от дороги, надо сказать, было не маленьким.

Грузчики помогли мне с ценным багажом и, приняв наличные, отчалили.

Мы с Клодом остались вдвоём. У нас был общий выходной, который мы даже толком не распланировали, но который прошёл довольно-таки насыщенно.

Начался он с раскладывания моих вещей из коробок. Клод занялся приведением в порядок гардероба, а я неторопливо доставала необходимую мне технику и расставляла её по новым местам. Ну и, конечно же, не забыла про мой любимый складной мольберт, который я разместила прямо возле окна в спальне.

– Актёр и художник. У нас с тобой образовалось маленькое гедонистическое общество, – поведал мне Клод свою мысль.

– Почему гедонистическое?

– Потому что творцы априори предрасположены к получению высшего удовольствия, такие уж у нас натуры.

Я засмеялась.

От вчерашнего дня словно не осталось и следа, и мы вместе с Клодом чувствовали себя просто отлично. Ну, если не считать его утреннего косячка. Но это скорее уже дело привычки, чем попытка одурманиться ради того, чтобы не чувствовать и не думать, как делают многие, полагая, что наркотик может дать им спасительное равнодушие. Однако, если мы не говорили об очевидных проблемах Клода, это не означало, что я о них забыла, поэтому моё состояние было несколько плавающим, несмотря на хорошее настроение.

– Чем займёмся? – спросила я, заканчивая расставлять свои вещи.

– Готовкой, – уверенно сказал Клод, будто продумал эту мысль заранее. – Вчера мне понравились твои бифштексы. Теперь моя очередь быть шеф-поваром, а ты сиди рядом и смотри за процессом творения.

– Не знала, что ты готовишь.

– Готовлю. Не всегда же заказывать доставку пиццы на дом.

– Чем же ты намерен меня удивить?

– Пастой с соусом «Болоньезе».

– Ты что, итальянец? – улыбнулась я.

– Нет, – в ответ усмехнулся он. – Всего лишь находчивый еврей.

На процесс готовки ушло около полутора часов. Я сидела на барном стуле и наблюдала все эти его неповторимые и словно магические пасы руками, когда он клал один предмет и брал другой и когда, например, легко и непринуждённо размешивал получившийся густой соус.

Всё кипело и шипело вокруг Клода и он в клубах этого маревного пара выглядел точно колдун. Я не заметила, как засмотрелась, и при этом сильно задумалась.

Меня всё ещё беспокоил Клод. Беспокоил сильно. Все его внезапные перепады были похожи на смены маниакальных и депрессивных стадий у циклотимика[6]6
  Циклотимия – расстройство, при котором состояние человека меняется несколько раз за день – от гипомании до депрессии. Не путать с биполярным расстройством, периоды гипомании и депрессии которого могут длиться от двух и больше недель


[Закрыть]. Я не исключала того, что он и правда уставал, плюс ко всему роль играли его малоприятные отношения с новым сорежиссёром на съёмочной площадке. Гадать, какая кошка между ними пробежала, так же бесполезно, как и спрашивать об этом Клода напрямую. А ещё эти наркотики.

При мне Клод только курил травку, что он делал за дверьми своей спальни – неизвестно, и, честно говоря, часть меня не хотела знать. Но другая часть, которая, конечно же, всегда присутствует – точно «инь», дополняющая «ян», – желала знать всё: и хорошее, и плохое. Когда любишь человека, ты стремишься познать все его грани, даже если о них можно порезаться. На то она и любовь – жертвенное и порой совершенно дурацкое и нелогичное чувство.

Если рассуждать прагматически, то я должна была знать о Клоде всё потому, что только так в случае чего я смогла бы ему помочь. Такая позиция больше напоминала кредо психолога. Так пускай я лучше буду хреновым психологом, чем равнодушным, идущим мимо прохожим, зато так и совесть чиста, и искренняя потребность помогать удовлетворена. Я всегда была тем ещё альтруистом, хотя, если честно, я бы променяла эту приятную потребность оказывать помощь Клоду на одно-единственное знание – лишь бы у него всегда всё было хорошо, даже если это означало, что не я буду являться этому причиной.

– Нора, ты слышишь?

Я вздрогнула, забыв, где находилась.

– А. Что?

– Я сказал, что всё готово.

– О, отлично! – Я с готовностью потёрла ладоши. – Тогда пойдём в гостиную к телевизору и…

– Давай останемся здесь, в тишине.

Такой поворот событий меня немного удивил, но вовсе не огорчил.

– Эм, ну, давай. Устал, да? – вспомнила я его недавние слова.

– Да. Иногда просто хочется покоя.

В голову пришла одна очень пакостная, нехорошая мысль. Соблазн оказался слишком велик, чтобы я отказалась от неё. Возможно, потом я себя возненавижу, но это потом. Всё потом.

Я придвинула к себе тарелку с пастой и невозмутимо начала накручивать её на вилку.

– Понимаю. В последнее время ты много снимаешься, и твоя усталость объяснима. Должно быть, на нервы ещё давит неприятная «погода» в коллективе?

С каждой секундой всё больше млеющий Клод медленно прикрывал глаза и так же медленно открывал их, выглядя очень измученным. Да простит меня Господь, но это было на руку.

– Да, давит, – согласился он вяло.

– Этот ваш новый сорежиссёр, Нил Уайтри, – сделала я вид, будто вспомнила про него внезапно. – Как по мне, так он отвратный тип. Ну, по крайней мере, он таким показался.

Клод как-то неосознанно вцепился пальцами в край стола. Он уклончиво и мрачно ответил:

– Не то слово.

Мне казалось, это было не то, что он на самом деле хотел сказать.

– Давно вы знакомы?..

– Нора, – голос Клода вдруг стал резким и холодным, – я знаю, что ты делаешь. И это низко.

Момент, когда стоило себя возненавидеть, пришёл.

Я на мгновение стыдливо опустила глаза, однако вопреки рвущемуся «прости» вырвалось совсем другое.

– Я просто хочу помочь тебе.

– Оставить меня в покое – лучшая помощь. Я сам со всем прекрасно справляюсь.

– Извини, но это не так, – резонно заметила я.

Проигнорировав меня, Клод встал со стула, пошёл по направлению к лестнице, ведущей на второй этаж, и обернулся через плечо.

– Я спать. И тебе советую.

Самым страшным для меня было то, что после этого он действительно поднялся в свою комнату и там, за закрытыми дверьми, что-то употребил. Я знала это. Просто знала. На моих глазах развивалась чужая зависимость, сильная, страшная, и всё, что я могла – только пытаться убедить словами, доводами, мыслями, но всё это как мёртвому припарка.

Я, как и любой другой человек, много слышала о вреде наркотиков, но скорее поверхностно, чем экспертно, знала об их прямом влиянии на человека. В общих чертах выходит следующее: сначала человек пробует наркотик – неважно какой – в первый раз. Внутри растекается ощущение полёта, эйфории. Затем все эти приятные ощущения хочется повторить ещё, и человек повторяет. Потом, по истечении какого-то времени, жизнь без наркотика кажется ему серой и скучной, монохромной, и снова хочется повторить. И вот круг замыкается. Разорвать его не так-то просто. И это не самые ужасные последствия. Ужасные в моём понимании – это когда у наркомана развивается слабоумие и нередко – психические заболевания. Стоят ли несколько часов удовольствия твоей полноценной, здоровой жизни? Конечно, нет. И я не знала, как донести это до Клода. Он умный и наверняка всё сам осознавал, и если это правда так, то мне придётся столкнуться с реальностью, а именно с тем фактом, что неизвестная мне боль Клода настолько сильна, что по сравнению с ней последствия от наркотиков – сущий пустяк.

Несколько дней, пока у Клода был перерыв в съёмках, мы провели дома безвылазно. Клод чувствовал и вёл себя нормально, но иногда ходил мрачнее тучи, и меня так и подбивало спросить, мол, что, дурь закончилась? И в моём голосе не звучало бы злобы, – только строгость и беспокойство. Я не знала, когда Клод начал принимать что посерьёзнее. В любом случае всё начинается с малого: сначала травка, потом колёса, а там уж и до иголки недалеко. Сначала Клод баловался только марихуаной. Он никогда не скрывал того, что иногда немножечко покуривал её, но теперь дело приняло другой оборот и самокрутка оказывалась в его руке чаще, чем чашка любимого кофе. Другие «наркотические предпочтения» Клода я не знала.

Через пару дней Клод умотал на съёмки и пропал там на несколько суток. Весь шикарный дом, который по сравнению с моей двухкомнатной квартирой казался просто гигантским, остался в полном моём распоряжении. Я поблуждала по первому этажу, где находились гостиная, кухня, душевая комната и даже хамам и небольшой спортзал с тренажёрами. Каждое помещение было настолько просторным, что мне на мгновение сделалось даже как-то не по себе. Я, конечно, прилично зарабатывала благодаря должности официантки и благодаря рисункам на заказ, но мои доходы всё равно не шли ни в какое сравнение с доходами Клода, и теперь, оставшись одна, я с наслаждением могла предаться и чувству дискомфорта и одновременно чувству некой привилегированности. У меня не имелось привычки рыться в чужих вещах, поэтому я получала удовольствие, просто мерно и даже степенно расхаживая по дому туда-сюда, внимательным взглядом разглядывая всякие арт-объекты, каких у Клода в доме было навалом: от авангардистских полотен до греческих скульптур, скромно стоящих в хорошо освещённых нишах. Это было забавно, я чувствовала себя как в музее.

Второй этаж был менее интересным – то бишь полностью жилым, – но невероятно уютным. Пастельные тона успокаивали взор и словно так и заманивали в невероятно большую комнату, где меня всегда ждала удобная и мягкая кровать королевских размеров.

Я решила заглянуть в комнату Клода. Многое изменилось с того момента, когда я была здесь в последний раз на вечеринке пару лет назад. Тогда я заглянула лишь мельком, но теперь в полной мере могла всё изучить. Первое, что меня поразило – висевшая на стене между чёрно-белых фотографий моя чёрно-белая картина. Я узнала её сразу же. Только я могла нарисовать Клода в такой исключительно «размытой» манере с вкраплениями импасто[7]7
  Стиль рисования крупными мазками


[Закрыть]. Я не бралась анализировать, почему именно эта картина и почему у Клода в принципе висит нарисованный мною портрет, я просто застыла напротив него, оказавшегося в «плену» красивой стеклянной рамки.

Я знала, что несмотря на любовь красиво приодеться, Клод не очень нравился себе в фильмах и на каких бы то ни было изображениях в силу самокритичности. Редко какая фотография могла его порадовать, но если и радовала, то похороненный под слоем строгости к себе нарциссизм очень скромно хлопал в ладоши. Словом, Клод не вешал рисунок с целью самолюбования. Значит, это было что-то другое. С девяносто девяти процентной вероятностью, повесив мой рисунок на стену своей спальни, он тем самым уважил нашу дружбу, по-другому и быть не могло. Мне было это приятно.

Решив, что продолжать находиться здесь без самого хозяина некрасиво, я спустилась в гостиную, собираясь послушать пару треков на стереосистеме.

Но мне не суждено было до неё дойти, так как я остановилась в холле, вслушиваясь в звуки открывающейся входной двери.

Это был Клод. Конечно, кто же ещё?

Он скинул с плеча чёрный дизайнерский рюкзак, медленно, словно это стоило ему огромных усилий, снял пиджак и отправил его в полёт на пуфик. Лицо Клода не выражало ровным счётом ничего, но, посмотрев на меня, он, в противовес своему несчастному взгляду, улыбнулся мне. Измученно.

– Привет. – Я не видела его несколько дней, но уже успела жутко соскучиться, поэтому подойти к нему и обнять мне не составило труда. Одна его рука обхватила мою спину, а пальцы сжали мою футболку.

Мы отстранились.

– Как съёмки? Всё хорошо? – спросила я.

– Идут, – только и ответил Клод, не снимая с себя этой жуткой неестественной улыбки. – Я пойду спать, если ты не против, а потом всё расскажу, идёт?

Я развела руками.

– Само собой.

Клод кивнул, словно благодаря за понимание.

В итоге он ушёл в свою комнату, а я осталась наедине с собой и своим беспокойством. Ничего удивительного.

Решив пока что не трогать Клода, я пообещала себе, что найду причину всех его несчастий. Обязательно найду, потому что… потому что разве я могла иначе?..