Текст книги "Листва. Журнал-студия «Вологда»"

Листва
Журнал-студия «Вологда»

Фото Дарья Сергеевна Михеева

Составитель Галина Александровна Щекина

Орг.помощь, подготовка текста Сергей Михайлович Фаустов

ISBN 978-5-4490-1726-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Листва» №15

Печатный орган литературно-краеведческой студии «Лист», Вологда, 2018. Выходит с 2003 года; стартовая площадка для начинающих авторов и участников студии. В 2018 студии «Лист» исполняется 15 лет.

ОТЗЫВЫ О «ЛИСТВЕ» -14

Наталья Усанова. О существовании «Листвы» я слышала и раньше, даже неожиданно для себя публиковалась на её страницах. Однако прочитать журнал от корки до корки у меня получилось лишь в январе 2017-го года.

Галина Александровна прислала мне «Листву №14» как бывшей студийке.

Я просматривала номер, вспоминая прежний «ЛИСТ» и заодно «Ступени». Сразу же отыскала знакомые имена. Интервью, взятое Ольгой Кузнецовой у Сергея Фаустова. Подборка стихотворений Регины Соболевой. Очерк Антона Чёрного о творчестве Михаила Сопина.

Вспоминать знакомых было приятно, но вдруг я задумалась: стоп, а ведь Ольга Кузнецова никак не «листочек», она вполне самостоятельное «дерево» с крепкими корнями. Регина Соболева опять же «дерево» (или, если учитывать особенности её творческого метода, колючий «куст»). И так далее.

Разве журнал не для начинающих авторов, которые занимаются в студии?

Дальнейшее чтение номера ещё больше сбило меня с толку: раньше «ЛИСТ» был молодёжным объединением, а теперь он, получается, совершенно перемешался со «Ступенями»? Творчество опытных или просто более старших авторов как таковое в «Листве» уместно: да здравствует разнообразие! Причина моего недоумения не столько в подборе материала, сколько в подаче.

Мне не хватило чёткого разделения рубрик, которое позволило бы понять: вот здесь – студийцы, молодые ребята, а здесь – гости номера.

Путаницы добавили и биографические справки, приведённые после текста. Сначала я читала рассказ, а потом узнавала, какого возраста автор. Будь «Листва» требовательным изданием на уровне столичного журнала-толстяка, биографии после текстов оказались бы уместными, но она калейдоскоп из очень разных по качеству произведений. Можно возразить: «Зачем сразу ставить биографию? Читатель будет предвзято настроен и, пожалуй, вообще пролистает произведения новичков!» Не пролистает.

Любительские тексты очень интересны, просто иначе, нежели профессиональные.

«Листва №14» отлично иллюстрирует данное утверждение. Скажем, в прозе студийцев масса общих черт, которые наводят на любопытные мысли о ситуации в литературе, да и просто в жизни за окном.

Типичный герой рассказов – неприятный для окружающих одиночка («придурошная» Люда, «зассанец» Саша, «девочка-катастрофа» по кличке Минога, клептоман Алексей). Конфликт часто возникает на мистических основаниях, непонятных для героя (и, думается, эта мистика объясняется не только желанием авторов попроще обустроить сюжет). Продолжение темы оставлю для личного дневника – вернусь к разбору «Листвы».

По-моему, редактору журнала надо стать менее добродушным и требовать от авторов серьёзной работы над текстом. Авторы обидятся? Ничего, пусть вместо 160 страниц от издания останется 100. Увы, в «Листве №14» по соседству с достойными работами удобно обжились вещи, пригодные для публикации разве что на личной страничке соцсети. Неглубокие откровения в духе «Меня обсудили хорошо (…), заслужил, (…) крутые вещи предстоят мне, слава Богу», «гуд джоб», «это не есть борщ» как раз и «не есть борщ». Журнал нельзя превращать в распечатку из Интернета, иначе зачем журнал? Гиперссылки в нём, кстати, не работают – можно хоть того дольше стучать по ним пальцем… Напоследок ещё одна капля дёгтя в бочку дёгтя. «Авторская редакция» текстов, о которой упомянуто под выходными данными, вряд ли оправдывает промахи корректора. Пара-тройка опечаток для номера – неизбежное зло, но в журнале много полновесных ошибок. Я написала много замечаний, но родились они именно потому, что «Листва» показалась мне хорошим, нужным делом.

В студии «ЛИСТ» собрались талантливые ребята; им необходимо экспериментировать и публиковаться. У Павла Громова, Григория Фищука, Виктории Кушиной и некоторых других «листочков» есть реальные шансы пустить корни в почву большой литературы

Инна Ермилова. Чтобы «Листва» не завяла

Я впервые знакомлюсь с журналом «Листва». Как знаменитое «театр начинается с вешалки», так любой журнал – с обложки. На ней замечательное фото студийки Жени Лапцовой – очень трогательное и прозрачное, что сразу создаёт настроение. Журнал содержит три раздела, после прочтения оставил хорошее впечатление. Здесь представлено много работ начинающих авторов. Ключевое слово – «начинающих». Например, Дмитрий Трипутин пробует себя в жанре прозы, да и себя я отношу к этой категории. По приблизительной оценке, две трети сборника отданы новичкам-студийцам, это довольно много. Никакой путаницы с биографиями, а вернее с их расположением я не увидела. На мой взгляд, наоборот, в этом есть какая-то интрига, а может быть, задумка автора. Подробнее остановлюсь на разборе раздела «проза». Больше всего меня тронул рассказ Марии Багировой, мне очень близка его тема, потому что я по профессии педагог. Понравились работы и других студийцев: «Украденное счастье» Ани Политовой, работы Василия Макарова – светлые и с верой в лучшее, захватил рассказ «Колодец» Александра Фальтеро. Желаю всем начинающим авторам успехов! Что касается критики в адрес сборника, хочу добавить, что его формирует один человек – Галина Александровна Щекина, это очень тяжело, поэтому «Письма издалёка» здесь не помогут, здесь нужна реальная помощь, иначе «Листва» завянет, что очень жаль!

***

С. Чернышева

Вышел журнал «Листва», уже 14. В этот раз он получился пёстрый и неординарный, так как наряду с известными именами – Соболева, Щекина, Трипутин, Васильев – печатаются уже полюбившиеся новые авторы – Марков, Багирова, Кушина и, конечно, яркие открытия студии нового сезона – Громов, Фищук. Журнал изменился, он стал более объемным и интересным. Появились познавательные рубрики: «Новые книги», «Эхо фестиваля»

Впечатлений много, но обо всём по порядку. Журнал начинается с прозы М. Багировой, как я понимаю, не случайно. Произведение классное, абсолютно собственное творчество, где даже «дух анчаровской прозы» уже неважен. Мария его очень удачно презентовала на «Плюсовой поэзии» – поздравляем!

Очень интересно пишет Г. Фищук, но пока не хватает жизненного опыта, поэтому по содержанию иногда хочется поспорить. Ну да дело автора. Проза легкая, гармоничная, нравственная

Из раздела «Поэзия» впечатляет самобытная М. Багирова. Я уже слышала, как она читает свою поэзию из армянского цикла. Правильно пишет Д. Трипутин в комментарии, что «на себя обращает внимание мощная энергетика стихотворений». Меня эта энергетика просто несёт, и я уже не обращаю внимания на рифмы, неточности. Хотя Василий Макаров призывает к этому – прислушаться нужно

Стихи Виктории Кушиной просто великолепные. И даже не потому, что она сливается с природой, так как кто только не врастал в матушку землю. Кушиной удаётся быть творцом этой красоты, своей особой, в ином мировоззрении, с другой памятью

Как всегда, удивляет Регина Соболева очень искренними сильными порывами и современными мотивами, мастерской метафоричной речью. Хорошие поэтические задатки наметились у Г. Фищука. Хочется читать снова и снова. А стихотворение П. Громова настолько вмещается в человеческое сознание, что строчки просто навязчиво обуревают. Образно, ярко, мелодично

Отдельно бы хотелось остановиться на рубрике «Новые книги». Очередной раз порадовалась за книгу критики В. Макарова «Вслед за автором». Действительно, нужная вещь. Попробуй расскажи ярко и эмоционально, без занудства о любимых писателях и произведениях… У Василия получилось. Наметился новый критик – читатель, писатель, поэт

Замечательно, что вышла электронная книга о Сопине. И Антон Чёрный выделил в своей статье самое главное: монологи автора, записанные Щекиной, помогут понять творчество поэта в будущем, так как появится всё больше ключей

Особенно рада, что вышла книга «Гуманитарные эксперименты». Безумно люблю читать всё, что пишет Сергей Фаустов. Поэтому для себя решила: книгу нужно найти! Татьяна Андреева, кандидат филологических наук, попыталась прочитать и разобраться. Больше скажу, С. Фаустов тоже кандидат, но вот не утратил особое зрение на литературу. А вот строки, где Андреева спорила, что как раз «высоколобому бомонду» дано понять, оценить и выпустить в люди новых авторов, затронули до глубины души. Хватит абортировать современную литературу! Не нравится – не публикуйте, но и всех причёсывать одним гребнем погодите. А дальше Т. Андреева уже противоречит себе, утверждая, что новые слова и понятия растиражируют и поймут. Кто? Опять Щекина. Впрочем, не бомонд же. В 21 веке намечается новый читатель, вдумчивый, ищущий новые формы и понятия. Он уже в детском возрасте отмечает, что Толстой пишет хорошо, но структура произведения неудачная. Решились бы вы на это в десять лет? Мыслей бы не было. Поэтому вологодская литература, богатая своими творческими именами, где даже за последние 20—30 лет появились Сопин, Жаравин, Щекина, Кузнецова, Сучкова, Маркова, Мелёхина, требует творить образно, ярко, по-новому. И в этом смысле у «Листвы» очень важная и нужная миссия– поддержать будущее вологодской литературы.

ПРОЗА

Юрий Головченко. Речные трамвайчики

В славном городе Ярославле, а впрочем, и в городе Костроме, да и в других более-менее крупных городах, расположенных на более-менее крупных реках, присутствует такой совершенно замечательный вид транспорта как речной трамвайчик. Замечателен он тем, что на нем местные жители совершенно спокойно добираются до противоположного берега, не стоя в пробках на мосту через великую русскую реку по три часа душным летним полднем, в собственном автотранспорте или же в общественном. В основном местные жители едут на дачи, их баулы полны провизией, в их руках лопаты и саженцы, на головах их широкие шляпы, а на ногах резиновые сапоги. Они пользуются этим транспортом постоянно и не видят в нем никакой экзотики. Но есть и другая категория пассажиров трамвайчика – это праздно шатающиеся туристы и местная молодежь. Для них это чудо научной мысли замечательно в первую очередь ценой, потому что поездка стоит чуть дороже городского билета на автобус, и за эти смешные деньги они получают двухчасовую водную прогулку на свежем воздухе, вдоль живописных берегов. Они не обременены годами и вещами, они распивают на палубе пиво и лимонад, кормят чаек, фотографируются, веселятся и наслаждаются жизнью под неодобрительно-завистливыми взглядами дачников. Речной трамвайчик ходит зигзагом. Сначала на ту сторону, потом на эту, потом снова на ту, потом снова на эту, все больше удаляясь от речного вокзала, а потом, достигнув конечной точки, идет тем же зигзагом обратно. На станциях кое-где есть небольшой пирс, а где нет, там трамвайчик просто наползает брюхом на песок – брюхо у него плоское, он же речной – и выкидывает на берег трап. Люди сходят, заходят, а трамвайчик, включив «полный назад», стаскивает себя с песка и, развернувшись, устремляется дальше по течению. По пути встречаются рыбаки в лодках, простых и с мотором, в жару – водные мотоциклы и катера, и, конечно, очень много барж. Пустых, которые, зацепив впереди себя по две-три штуки, легко тащит маленький пузатый буксир, и полных, еле ползущих, почти не выступающих из воды, если смотреть с берега. Иногда попадается круизный теплоход. Совсем редко – какой-нибудь морской сухогруз, непонятно как здесь оказавшийся и явно отличающийся от речных своих собратьев формой и размерами, прежде всего высотой. Щепка в своей стихии, здесь, на реке, он словно попал в Лилипутию. Ближе к берегу на пустой барже стоит землечерпальная машина, она рычит и дымит, поднимая со дна свой тяжелый ковш с грунтом и высыпая все поднятое на соседнюю баржу, которую периодически меняет на пустую еще один буксир.

Но вот мы и прибыли на конечную станцию, дачники сошли, и трамвайчик побежал обратно, по тому же маршруту. Скоро путешествие закончится, оживление на палубе спадет, даже туристы очнутся от своей романтики и начнут планировать вечер; и вот все сойдут на берег, унося приятные воспоминания и сумбур в голове по поводу пропавших двух часов жизни. Это так странно, что хочется вернуться, но второй раз будет уже не то; может быть, завтра или через год. Хочется вернуться.

Источник вдохновения

Мы пришли с Лешей в библиотеку, по какой-то нашей учебной надобности, а там, смотрю, она сидит за столом одна и что-то такое то ли чертит, то ли считает. И сердце мое забилось сначала в горле, а потом и вовсе где-то в районе ушей. Но все-таки подошел и даже присел рядом.

– Привет, – говорю. – Давай хоть познакомимся что ли? Ты кто? – спокойно так говорю, хотя мне и хочется закричать, что я люблю ее так, что прямо сейчас же умру тут на месте. Но это пройдет.

– Юля.

– Привет, Юля. А я – Юра.

– Я знаю.

– Я тоже.

Молчим.

– Так ты Юля, – говорю, – и все?

– А что ты хотел? Где учусь, домашний адрес?

Глупышка, знаю я все уже давно, и домашний адрес в том числе, не зря специальность моя компьютерная. И уж тем более, где учишься, знаю, со мной же ты и учишься на факультете. Я все про тебя знаю, но не знаю ничего. Ты – загадка, Юля. Ты – мое любимое имя. Ты – мой наркотик, и я давно на игле твоей красоты. Не знаю, откуда ты взялась такая, не помню, как встретил тебя на самом первом курсе, в самую первую нашу сессию, когда мы вместе сдавали начерталку. Не видел, как ты смотрела на меня с интересом тогда, почти так же, как я смотрю на тебя сейчас, не отрываясь, а я тебе улыбался, просто так, почти так же, как ты мне улыбаешься сейчас. Не волновался, когда ты проходила мимо по коридору, не смотрел твое расписание, чтобы случайно оказаться рядом. А сейчас все знаю и все помню. Но сейчас – не тогда, тогда в голове еще была совсем другая, за эти три года я изменился и увидел тебя, а ты остыла, оценила свою красоту. – Нет, – говорю коротко, на большее не хватает дыхания. Я просто посижу рядом с тобой. Занимайся своими делами. А я буду просто смотреть и тихо умирать от такой красоты, на этой игле. Буду запоминать надолго, очень надолго твою хрупкость, твои слегка восточные черты: волосы с красным оттенком, тонкие гнутые брови и, как всегда, черные-черные глаза. Просто смотреть и запоминать, потому что я уже вижу: в них, в твоих глазах, меня нет. И я даже не стану ничего тебе говорить, просто буду смотреть. Как смотрю каждый раз, когда ты проходишь мимо и когда я, зная твое расписание, где-то рядом. Как смотрю иногда через тонкую щелку приоткрытой двери, когда ты меня не видишь и сама с усердием вглядываешься в каракули на доске, надеваешь очки, поправляешь волосы и (о, чудо) становишься еще краше, впрыскивая мне прямо в мозг новую дозу. – Ну, я пошла, – она собирает свои тетрадки, встает и уходит, – пока. – Пока, – я все еще на игле. Минут через двадцать пройдет эйфория и начнется ломка – до следующей предопределенной случайной встречи. И мозг начнет разрушаться, выдавая сумбуром, вперемешку сотни строчек стихов – глупых и не очень, детских и не очень, грустных и очень грустных.

Поймать солнце

Во-первых, я люблю лето, тепло, жару.

Мой знак – Лев, планета – Солнце, стихия – Огонь. Я наслаждаюсь жарой: сухой ли жарой степи, пылью проселочной дороги, желтыми лицами подсолнухов; влажным ли дыханием теплого моря, блестящими солеными брызгами, оставляющими через минуту белые круги на коже; редким ли северным теплым днем, когда можно снять рубашку. Люблю горячий асфальт, прилипающий к подошвам, сухие сосновые иголки на теплом желтом песке, открытые окна домов.

Многие любят лето, но не любят жару, а я люблю. Приятно плавиться на самом солнцепеке, подставлять теплу свою тонкую кожу, высохшую и смерзшуюся за нашу долгую зиму, с октября по май. Лета так мало, всего три месяца, а если по-настоящему – не всегда и один месяц набирается в сумме. Настоящие теплые дни раскиданы, размазана одна порция лета тонким слоем на три куска, как в этом году. Плохой год.

Говорят, любишь то, чего мало, но нет: я прекрасно чувствую себя, например, в том же Египте. Особенно приятно, что ночью тоже тепло, не надо закутываться в носки и одеяла, прижиматься к печке или батарее, не надо все время пить чай, грея руки об чашку, нос над нею, и себя изнутри. А днем в этих жарких странах сущее блаженство, хотя и приходится сильно щурить глаза, так, что приезжаешь в морщинистых полосках загара. Зато все тело впитывает лишние градусы с благодарностью и любовью и с наивной надеждой: вдруг помогут зимой. Сейчас сижу на дачном крыльце. Хотя на градуснике всего +15, босые ноги мерзнут, нос холодный, но предпоследнее августовское солнце светит мне прямо в живот, светит и греет, а я хочу поймать его побольше и не ухожу в дом.

Роман Красильников – гость номера. Музейный смотритель

Г. А. Щекиной

«Музейный смотритель относится к категории технических исполнителей…» Из должностной инструкции

***

– Доброе утро, дорогие телезрители! В адрес нашей телепередачи поступил вопрос от Пересветовой Екатерины из города Пермь: «Уважаемый владыка! Почему так часто в церкви звучит слово „раб“, причем в положительном смысле? Мне кажется, что быть рабом, даже Бога, нехорошо».

Борис Егорыч внимательно смотрел на экран. Он получал необъяснимое удовольствие от голоса и от облика ведущего, от его неспешной манеры рассказывать о самых важных и трудных вопросах. С каждым словом пастыря в сердце входила благодать, уверенность в своих силах, расклеенная жизнь склеивалась, а душевные раны заживали.

– Церковь христианская сыграла огромную роль в разрушении рабства. Хотя христианство никогда не выступало с политическими программами и никогда не обращалось с призывом бороться с рабовладельческим строем, само по себе христианское послание было настолько противоположно идее рабства, что в конце концов с победой христианства разрушилась и рабовладельческая Римская империя.

Не все слова пастыря Борис Егорыч принимал на веру. Он видел и понимал сильные и слабые стороны религии, блеск и нищету ее истории, много размышлял об отдельных событиях и явлениях: мученичестве первых христиан, крестовых походах, испытаниях советского времени. Наверное, его раздумья касались только поверхности на водной глади сокровенных знаний, но он мыслил так, как умел: где-то соглашаясь с услышанным или прочитанным, где-то делая самостоятельные выводы, а где-то отказываясь заглядывать за стену противоречий.

– Господь не называет своих последователей рабами. Напротив, он говорит, что вы не рабы мне, а друзья, потому что раб не знает воли господина своего, а вы знаете мою. Значит, слово «раб Божий» – это то, что сами люди придумали, сформулировали. Почему же в церкви так устойчиво используются эти слова? Христиане называют себя рабами Божьими в том смысле, что считают идеалом для самих себя исполнение воли Божьей. А воля Божья благая и совершенная, как нас учит Священное Писание. Значит, исполняя благую и совершенную волю Божью, мы достигаем благости и совершенства нашей жизни, раскрываем свой потенциал, возвышаем свою личность.

«Я не раб, – подумал Борис Егорыч, – и хочу достичь благости и совершенства».

Его отношения с церковью не были идеальными. Каждый раз, когда Борис Егорыч сталкивался в храме с чем-то, что противоречило его представлению о Боге, он уходил оттуда и не возвращался. Как правило, его волновало неуважение к человеку, проявлявшееся в поведении людей, прислуживавших в церкви, или даже священников. То старушка нагрубит в церковной лавке, требуя от посетителя точной платы за свечу. То поп на исповеди слишком строго спросит о прелюбодеянии, о котором прихожанин думать думал, но считал борьбу с этими мыслями личным делом, пока что успешно выигранным у беса-искусителя. То однажды встретил одноклассника, который слыл шпана шпаной, а теперь пошел во власть и приезжал на дорогой машине поговорить с духовником; священник встречал его не без пиетета и по-отечески журил, заигрывая с «большим человеком».

Все это нарушало настрой, с которым Борис Егорыч подходил к храму, готовился войти в обитель Бога и попросить прощения за свои грехи, сомнения и поступки, казавшиеся неправильными. Вскоре все местные церкви лишились своего прихожанина.

Борис Егорыч, как ему казалось, честно искал духовное пристанище и долгое время не находил. Внезапно таким храмом для него стала телепередача, в которой пастырь произносил удивительно точное и верное слово. «Я верую», – хотелось сказать после каждой программы, и Борис Егорыч так говорил.

***

Борис Егорыч работал смотрителем в местном музее, расположенном в бывшем соборе. Здание поражало своим внешним видом: оно было построено в восемнадцатом веке в стиле барокко, украшено полуколоннами и лепниной. Внутреннее помещение отличалось прекрасной акустикой, здесь, в окружении экспонатов, часто проходили концерты.

Экспонатами были иконы, хорошо сочетавшиеся с духовной и другой классической музыкой. Среди всех образов, рожденных в разные века, Бориса Егорыча привлекал один, рядом с которым он старался проводить как можно больше времени. Это была самая старая икона из собрания музея, датируемая четырнадцатым веком, – «Богоматерь Умиление». Сохранился только красочный слой на центральной доске – лики Марии с Младенцем и частично их руки и одежда. Огромные глаза Богоматери, зеленоватый колорит иконы производили на смотрителя глубокое впечатление. «Каждый раз – как первый», – любил повторять Борис Егорыч, когда утром заходил в алтарное пространство, где выставлялась икона, включал свет и вглядывался в образ. Как ему казалось, «Богоматерь» и место вокруг нее – апсида, конха – источали истинную благодать, какую он не встречал нигде прежде. Разве только при встрече с пастырем во время воскресной телепередачи.

Как известно, среди музейных смотрителей не бывает мужчин. Не нужно доказывать, что Борис Егорыч был исключением. До пенсии он работал реставратором в мастерской при музее, но был скорее исполнителем, чем руководителем или исследователем. Он больше помогал, выполнял черновую работу, самостоятельно восстанавливал произведения искусства, которые считались не столь ценными. Поэтому приработков у него было немного: частные заказы получали другие реставраторы, более авторитетные и активные.

В училище на эту специальность его когда-то определил отец, потомственный реставратор. Борис Егорыч, любивший с детства рисовать, выжигать, мастерить деревянные модели, воспринял этот поворот судьбы с благодарностью, но знал, что никогда не достигнет высот родителя (Егор Васильевич когда-то участвовал в восстановлении фресок самого Рублева). Он был более замкнут, как говорится, себе на уме. Поэтому и окончил училище в середнячках, устроился на работу в провинциальный город за пределами Золотого кольца и предпочитал в музейной мастерской тихую, размеренную работу на вторых ролях.

Но за внешним спокойствием Бориса Егорыча скрывалась настойчивая и беспокойная внутренняя жизнь. В советское время он удивлял своих коллег интересом к богословской стороне иконописания, вчитывался в атеистические истории церкви в поисках цитат из Иоанна Дамаскина, Феодора Студита и других святых – и вписывал их в контекст личного отношения с образом и Богом.

Этот интерес не остался незамеченным со стороны его соседки по мастерской – Нины. Она была тоже одинока, погружена в исследование изображений Прокопия Устюжского и однажды получила обстоятельный ответ от Бориса Егорыча на вопрос о богословском обосновании иконного образа. Они стали поглядывать друг на друга, сходили вместе на несколько концертов в здании бывшего собора и внезапно нашли рядом человека, который умеет молчать и слушать.

Когда началась перестройка и в открытую заработали церкви, Борис Егорыч начал свои «поиски храма». В один из них он пригласил и Нину: «посмотреть» на службу, «встретиться с верой» за пределами мастерской и научных исследований. Но на молодую женщину эта «экскурсия» не произвела впечатления: она осталась, как и была, убежденной атеисткой, не признававшей мистических откровений и поисков.

Однако разногласия относительно церкви не помешали их общению. Они умели не заходить на территорию близкого человека, уважая его мнение и увлечения. В этой ситуации им не оставалось ничего более, как пожениться и жить долго и счастливо.

Так и случилось, но далее их жизнь развивалась с поразительной быстротой, совершая невероятные повороты. Лет пять пронеслись, как кинопленка: начало девяностых, нищета и тоска освободившихся людей, верность профессии и борьба с бытовыми трудностями. Нина никак не могла забеременеть, возраст у нее уже был для рождения ребенка критический, а Борис Егорыч, как мог, утешал ее и себя. У него же не было желания иметь детей: его занимали другие поиски – материальные и духовные. Эта проблема стала постепенно подтачивать их отношения, и в конце концов между ними образовалась трещина, которую оба не смогли ничем заполнить.

Из квартирки Бориса Егорыча Нина переехала к маме, на работе старалась с ним не разговаривать. Он подумал, что ей нужно время, чтобы пережить произошедшее, и, надламываясь внутренне, дал ей возможность почувствовать себя свободной. Через пару месяцев он увидел жену с незнакомым мужчиной в кафе, потом узнал, что она переехала к нему. Все было кончено.

Нина забеременела. Она светилась от счастья на работе и даже смягчилась к нему, время от времени ненароком вскрывая его кровоточащие раны. Они снова общались, но на другом уровне – договаривались о разводе и развелись.

Нина не успела выйти второй раз замуж. У нее родился ребенок с синдромом Дауна. Ее любовник не согласился признавать такого сына своим и порвал все отношения с матерью.

Нина лежала в больнице. Она оказалась не готовой принять ребенка, разрушившего ее новую семью, и отказалась от него. Клубок противоречий разрывал ей мозг, и она не знала, что дальше делать.

Борис Егорыч забрал ее из больницы в свою квартирку и уговорил отказаться от первоначального решения. Они забрали сына Нины к себе, назвали его Семеном и начали новую жизнь. Это оказалась очень трудная жизнь: в стране не было возможностей для воспитания таких детей, никто не знал, что с ними делать. Семен в глазах окружающих выглядел недочеловеком, которому не было места в обычном обществе.

Борис Егорыч, как мог, в одиночку зарабатывал деньги на пропитание семьи. Нина была вынуждена заниматься только ребенком. Случайно она познакомилась с голландской парой, путешествовавшей по России со своим сыном с таким же синдромом. Иностранцы убедили ее, что Семен уникален и способен на многое. Нина получила приглашение в Голландию в центр, занимающийся воспитанием и социализацией детей с синдромом Дауна…

Глядя на «Богоматерь», Борис Егорыч зачастую замечал в иконе знакомые черты. Его бывшая жена организовала благотворительный фонд, помогающий детям с синдромом Дауна в России. Приемный сын получил возможность стать полноценным членом общества, но не здесь, а в Голландии. Однако их связи становились все менее и менее крепкими, чему способствовали расстояния и время. Он был одинок, и его поддерживали только духовные поиски – своего пути и своего храма.

***

– Опыт неверия проходит каждый человек. У каждого человека в какой-то определенный момент жизни, а часто и неоднократно, появляются сомнения. И присутствие сомнений в душе человека, в его мысли совсем еще не свидетельствует о том, что человек впадает в грех. Сомнение – это не неверие. Сомнения даруются нам как некое испытание, в хорошем смысле слова искушение, на которое мы должны ответить не отказом от Бога, а принятием Бога.

Борис Егорыч удивлялся и радовался мудрости пастыря. Смотрителя часто обуревали сомнения. После жизненных невзгод и разочарования в местных храмах он стоял на грани отчаяния. И только «Слово пастыря» спасало его, не раз приходя на помощь в трудную минуту – и в девяностые, и в двухтысячные.

– Вот если кто-то из нас проходит через сомнения и в результате этого опыта вновь обретает веру, чаще всего у такого человека и жизнь потом меняется. Потому что выстрадана его вера, это вера не на уровне просто отвлеченного знания, эта вера живет в человеке на уровне его реального опыта.

«Я верую», – радостно думал Борис Егорыч с высоты своего опыта сомнений и страданий.

***

После выхода на пенсию Борис Егорыч решил стать музейным смотрителем. Скромная, плохо оплачиваемая должность, но других вариантов у него не было: он не мыслил себя без музея, а сидеть дома без дела не хотелось. Вначале его определили в западную часть собора, ближе к дверям, где вечно гуляли сквозняки. Здесь располагались иконы восемнадцатого века, рядом с которыми ему сидеть было не очень весело. Особой святости в них он не чувствовал, время от времени разглядывал фигурки в клеймах да помогал экскурсоводам не допускать до экспонатов фанатичных паломников и шкодливых мальчишек.

В первые же дни Борис Егорыч понял, что хотел бы сидеть в алтарной части собора. Не тепло привлекало его сюда – он открыл для себя икону «Богоматерь Умиление», от которой исходил ровный и мягкий внутренний свет, обволакивавший смотрителя и проникавший в него. Он никогда не имел дел с этим образом в реставрационной мастерской. Впрочем, икона не открывалась, по-видимому, каждому – пробегающему мимо или вторгающемуся в нее исследовательской рукой. Она ждала особого часа, когда свет и звук в храме уравновешиваются, застывают и являют притаившемуся наблюдателю чувство гармонии и совершенства.

Смотрители не слишком-то стремились работать в алтарной части. Здесь было гораздо больше ценных экспонатов, а значит, больше ответственности. Поэтому, когда коллегу, работавшую в этом зале, настиг очередной приступ артрита и она взяла больничный, Борис Егорыч договорился о смене своего поста.

***

Весть о смерти патриарха быстро облетела музей. Борис Егорыч поймал себя на мысли: «А что если?» Вскоре эта мысль стала реальностью: пастыря избрали патриархом.

Борис Егорыч поначалу смотрел интронизацию с радостным чувством, пока не ощутил тревогу. Как изменится этот человек, достигнув высот церковной карьеры? Как он будет себя вести? Наконец, что будет с любимым «Словом пастыря»?

Борис Егорыч уже во время церемонии замечал страшные для него перемены: помпезность, с которой было обставлено вступление на престол, непроницаемость лица того, кого он считал чуть ли не другом. Насторожили смотрителя и слова, сказанные патриархом на встрече с президентом: