Текст книги "Прежде чем мы привяжемся. Почему мы повторяем одни и те же ошибки в отношениях с разными людьми"

Надежный тип привязанности

Если мама внимательна, эмоционально стабильна, быстро распознает сигналы ребенка и реагирует на них, готова поддержать, утешить, принять своего ребенка в любом его состоянии: в радости, грусти, в злости, то у ребенка формируется надежная привязанность: «Мама рядом. Она меня понимает. Она доступна и открыта тогда, когда мне нужно, я могу обратиться к ней за помощью. Я понимаю свои эмоциональные состояния и знаю, что выражать их – безопасно. Меня любят и ценят. Я могу доверять людям. У меня есть опыт надежных отношений».

• родители внимательно и чутко относятся к ребенку, способны распознавать невербальные сигналы и понимать его потребности;

• ребенка принимают со всеми его особенностями, ребенок воспринимается как отдельная личность, а не как инструмент для оправдания ожиданий и/или исполнения желаний родителя;

• родители способны давать ребенку пространство для самовыражения, инициативности и самостоятельности, адекватное его возрасту;

• родители непротиворечивы и последовательны в своем поведении, выставляют адекватные и относительно постоянные границы;

• они могут поддержать ребенка, успокоить его, защитить, подтвердить его эмоциональный опыт.

Избегающий тип привязанности

А что, если мама не была внимательна? Или не проявляла эмпатию и сочувствие по отношению к малышу? Что, если она часто была недоступна для ребенка: он плакал, а мама не обращала внимания, ему нужна была помощь, а мама была занята своими делами? Что, если ребенок получал внимание лишь тогда, когда соответствовал маминым ожиданиям? Что, если взгляды на воспитание были похожи на взгляды матери Джона Боулби: «Как можно меньше близости – иначе вырастет избалованным». Что, если мама запрещала ребенку проявлять какие-либо негативные эмоции: страх, гнев, грусть, расстройство? А если ребенок все-таки их проявлял, то сталкивался с отвержением или непониманием: мама могла уйти, не сказав ни слова, отругать.

Тогда ребенок думает: «Если я продолжу требовать от мамы близости и любви, она просто бросит меня. Если я буду показывать маме свои негативные эмоции или буду обращаться к ней в плохом настроении, она начнет злиться и уходить. Тогда я останусь совсем один и не смогу выжить. Лучше я буду подавлять свои чувства и желания: начну держаться от нее подальше и постараюсь как можно меньше раздражать своими слезами и просьбами. Я буду отвлекать себя от переживаний самостоятельно, например, с помощью игр и книг».

Так формируется избегающий тип привязанности, а вместе с ним и убеждения: «Я не могу рассчитывать на то, что значимая фигура окажется рядом и поможет. Я недостоин поддержки. Значит, я могу полагаться только на себя. Все свои проблемы нужно решать самостоятельно. Мои негативные чувства плохие, они не нравятся окружающим. Мне нужно их прятать и подавлять».

Стараясь избежать невыносимо болезненного общения с холодным и отстраненным родителем, ребенок учится деактивировать, «отключать» свой механизм привязанности и сосредотачиваться на других занятиях.

Постоянно подавляя эмоции, ребенок постепенно теряет к ним доступ. Со временем ему становится все сложнее понимать как собственные чувства, так и чувства других людей. Оказываясь в кабинете у психолога, дети и взрослые с избегающим типом привязанности на вопросы: «Что ты сейчас чувствуешь? Что ты испытывал, когда это произошло?» часто отвечают: «Не знаю. Ничего».

Со стороны такие дети часто кажутся «подарками судьбы»: крайне спокойные, умеют развлекать себя сами, легко адаптируются к разным обстоятельствам, не «напрягают» своими негативными проявлениями, могут позаботиться не только о себе, но даже о родителях. Про них часто с восхищением говорят: «Взрослый не по годам! Уже в шесть лет сам себе завтрак готовит, едет в деревню к бабушке на ранней электричке, брата в детский сад отводит!» Однако, как мы уже знаем из «Незнакомой ситуации», за таким внешне спокойным поведением скрывается высокий уровень стресса.

Вытеснение неудобных для родителей эмоций часто приводит ребенка с избегающей привязанностью к «срывам», приступам агрессии. Проявляться эти срывы могут по-разному: драки в школе или детском саду, порча вещей, аутоагрессия (агрессия на себя: удары головой об стену, вырывание волос).

Формируется стратегия: я долго держу эмоции в себе, коплю их, глубоко прячу, подавляю – чаша переполняется, сдерживаться больше невозможно – я взрываюсь. Порой такие «взрывы» происходят из-за совершенно безобидных, казалось бы, событий: в песочнице не поделились игрушкой, безобидно пошутили в школе. «Он как с цепи сорвался, как будто подменили! Такой спокойный и милый, а тут прямо бес вселился!» – обычно говорят взрослые о таких срывах. Ведь внутренняя работа по подавлению эмоций совершенно незаметна, оттого и кажется, что поведение ребенка непредсказуемо и непоследовательно, а не является переполнением контейнера, в котором содержатся эмоции.

Метафорически эти срывы можно сравнить с небрежной уборкой комнаты: когда мы просто подбираем все вещи с пола и заталкиваем их в шкаф. Снаружи комната выглядит опрятно и чисто, только вот грязь никуда не уходит. Рано или поздно шкаф переполнится, все накопленное за недели такой «уборки» просто вывалится назад на пол. Так же происходит с эмоциями. Они никуда не исчезают, когда мы прячем их подальше. Рано или поздно они дадут знать о себе в том или ином виде: срывы, аутоагрессия, соматические проявления (болезни)…

• уровень чувствительности и внимательности родителя снижен, невербальные сигналы и/или потребности ребенка систематически игнорируются;

• проявления ребенка (чувства/эмоции/переживания) принимаются выборочно, в зависимости от взглядов родителя, есть запрет на выражение определенных чувств (нельзя злиться, плакать, грустить);

• за проявление этих «неприемлемых» чувств ребенка могут ругать, отвергать, игнорировать;

• телесный контакт родителя и ребенка сильно ограничен;

• родители могут удовлетворять физические потребности ребенка («Накормлен, напоен, одет, обут – вот и замечательно!»), но не придавать значения эмоциональным;

• родители сфокусированы на своих личных проблемах и переживаниях (много работы, болезни, депрессивные состояния), они часто отсутствуют как физически, так и эмоционально, ребенок систематически находится в изоляции.

Тревожный тип привязанности

А что, если мама непоследовательна, хаотична, и в ее действиях много противоречий? Иногда она бывает очень чуткой, включенной, желающей помочь, а иногда не реагирует вообще. Порой она рядом, а иногда ее нет. На одну и ту же ситуацию мама реагирует совершенно по-разному: может отругать ребенка за то, что он жалуется на голод («Недавно же ел!»), а может похвалить за то, что он сообщает о своих желаниях.

Что, если рядом с мамой нет ощущения стабильности? Что, если у мамы семь пятниц на неделе, и она сама не понимает, чего хочет от ребенка? Например, каждый день мама использует разные стратегии воспитания: вчера прочитала статью психолога, сегодня поговорила с подругой, которая дала другой совет, послезавтра посмотрела интервью?

В этом случае ребенок думает: «Я не уверен, что мама позаботится обо мне, когда это будет необходимо. Уже много раз она этого не делала, и тогда я чувствовал себя брошенным, одиноким. Я не могу понять, любит она меня или нет. Я не могу понять, как мне нужно себя вести. Я сделаю так, чтобы мама всегда была рядом. Я „зацеплюсь“ за нее и никогда не отпущу. Ведь если она будет рядом, то точно сможет мне помочь. Нужно узнать, на какие мои проявления мама реагирует в большей степени, чтобы использовать их и создать стабильность».

Ребенок учится использовать свои эмоции как «оружие», с помощью которого можно добиться от своего взрослого желаемого. Это происходит совершенно неосознанно, интуитивно. Например, ребенок понимает, что если он громко плачет, кричит, падает на пол или бьет кулачками родителя, то получает необходимую ему реакцию и удовлетворяет свою потребность. Тогда он начинает все чаще и чаще вести себя именно так.

Либо, напротив, маленькая девочка замечает, что когда она чрезвычайно мила и очаровательна, улыбается, весело кружится в платье, рассказывает смешные истории, то мама дает ей необходимое внимание. Тогда она стремится вести себя именно так, стараясь угодить и подстроиться. Все что угодно, лишь бы показать, как сильна потребность в заботе, лишь бы удержать значимого взрослого, пусть даже гиперболизируя свои эмоции. Так формируется тревожный тип привязанности.

Такие дети со стороны могут показаться чрезмерно эмоциональными. Но, как и в случае с избегающим типом привязанности, контакт с чувствами нарушен. Ведь тревожно-привязанные дети привыкают использовать эмоции и их проявления как своеобразный инструмент. Они знают: если громко плакать – мама заметит, подойдет. Слезы, крики помогут проконтролировать мамину реакцию и добиться ее внимания. А вот насколько ситуация их действительно расстраивает (и расстраивает ли вообще), что стоит за этими слезами на более глубоком уровне, с каждым разом становится все сложнее понять.

Как мы знаем из эксперимента «Незнакомая ситуация», дети с этим типом привязанности очень болезненно реагируют на разлуку. Страх отвержения и одиночества, страх, что родитель бросит, заставляет ребенка полностью фокусировать все силы на том, чтобы удерживать внимание родителя любой ценой. От этого на изучение и познание мира, собственное развитие практически не остается времени. Ребенок может сильно бояться потери родителя, если сам родитель внушает ему подобный страх. Например, говорит: «Я умру, если тебя не будет рядом! Если ты отойдешь от мамы, то с ней обязательно что-то случится». Такие дети могут быть менее самостоятельны, чем их сверстники.

Причиной низкой самостоятельности становится также и тревожность самих родителей. Представим маму, которая не дает ребенку свободы, личного пространства. Она максимально ограничивает его инициативность и исследовательское поведение, запрещая практически все и держа под своим строгим контролем. Своим поведением мама транслирует: «В семье – хорошо и безопасно. За ее пределами жестокий, злой, несправедливый мир». Со временем у ребенка сформируются именно такие представления, и от страха он сам не захочет отрываться от значимого взрослого.

C4 Моя травма привязанности

То, о чем я буду писать, практически стерлось из моей памяти. Помню лишь отрывки. Знаю по рассказам родителей. Видимо, эти воспоминания были настолько болезненными, что психика предпочла их забыть.

В детстве я часто болела, буквально каждый месяц. Из-за этого меня не могли отдать в детский сад: практически всегда я заболевала в первый же день. Сейчас я понимаю – болезни были своеобразным способом получить внимание. Родители много работали, а я оставалась на попечении у бабушки.

Бабушка предлагала не отправлять меня в детский сад. Мама не сдавалась: тогда были очень популярны идеи, что чем раньше туда пойдет ребенок, тем лучше. Надо было быстрее меня социализировать. Поэтому я в очередной раз пошла в садик. В тот день моя группа отправилась в стоматологию на осмотр. Так как я проходила его пару дней назад, меня решили оставить с нянечкой.

По всей видимости, я помешала ее планам: она рассчитывала, что дети уйдут, и можно будет заняться своими делами. А тут внезапно ей на попечение оставляют новенькую девочку, которая очень громко плачет, практически впервые оставшись в одиночестве без мамы и бабушки.

Нянечка приняла решение закрыть меня в туалете, а сама ушла к любовнику. Позже выяснилось, что у нее были проблемы с алкоголем, а детей она не любила, но работать где-то было нужно. Я жила в очень маленьком городе, и там выбирать профессию не приходилось: где есть свободные вакансии – туда и идешь.

Около трех или четырех часов я сидела в темном туалете одна. В четыре года. В свой первый день в незнакомой обстановке. Когда мама пришла меня забирать, у меня была истерика. Слезы текли не останавливаясь. Я заикалась от страха и рассказать о случившемся не могла.

Мама подумала, что все это связано с новым опытом, с первым днем в незнакомом пространстве среди кучи других детей. На следующий день меня повели в садик снова. Однако я так упиралась ногами и рыдала, что в итоге все же решили оставить дома.

Заикание не проходило. Мы начали ходить к детскому психологу, к логопеду. Помню, как я рисовала черным карандашом страшных монстров. Мама узнала, что произошло в тот день на самом деле, и няню уволили, чтобы она не навредила другим детям. А мой страх остался.

Я нигде не могла находиться одна. На всех кружках я требовала, чтобы в поле моего зрения была мама или бабушка. Художественная школа, танцы, музыкальная школа – везде мне нужно было их видеть. Если в середине занятия они старались выйти, думая, что я не замечу, – я моментально это чувствовала и начинала плакать.

Так сформировался мой тревожный тип привязанности и убеждения, что, если меня оставят одну, я не справлюсь, и обязательно произойдет что-то плохое и страшное. Возникло ощущение, что мама меня, наверное, не любит, раз отвела в этот детский сад.

• родители непоследовательны и ненадежны в своей заботе и в своих реакциях на потребности ребенка;

• желания ребенка систематически неправильно интерпретируются родителями (ребенок хочет спать, а его кормят, хочет поиграть, а мама берет на руки);

• границы противоречивы и непостоянны, часто зависят от настроения родителя («Сегодня сладкое можно, а завтра нельзя!»);

• непредсказуемая смена гиперопеки и постоянного контроля на требования самостоятельности;

•  проявления ребенка (чувства/эмоции/переживания) регулируются с перебоями: родитель может транслировать одновременно несколько противоположных посланий (ругать за слезы и пытаться нормализовать их), резко вставать и уходить, прерывая эмоциональную связь.

Дезорганизованный тип привязанности

А что происходит в том случае, если значимый взрослый – источник постоянной боли и страха, тревоги и опасности? Если он систематически применяет к собственному ребенку разного рода насилие: физическое, вербальное, эмоциональное, сексуальное? Если родитель – зависимый человек (алкоголь, запрещенные вещества) и его поведение крайне непредсказуемо, когда он находится в состоянии измененного сознания?

В этом случае у ребенка возникает сильнейший когнитивный диссонанс: «Я должен быть рядом с этим взрослым, у меня нет другого выбора. Иначе кто обо мне позаботится? Странно получается: человек, у которого я должен искать заботы, поддержки, участия – это одновременно и тот, кому мне нельзя доверять. Ведь он крайне жесток и враждебен. Ладно, я буду применять любые стратегии, чтобы выжить: буду сам проявлять агрессию, в моменты сильного страха буду „отключаться“ от этого мира. Получается, что любовь – это боль и опасность? Тогда нужно быть постоянно начеку, нельзя доверять людям. Вдруг они обманут меня и предадут».

В такой атмосфере формируется дезорганизованный тип привязанности. Его обнаруживают у восьмидесяти процентов детей, подвергавшихся жестокому обращению[15]15
  Benoit D. Infant-parent attachment: Definition, types, antecedents, measurement and outcome. Paediatrics & Child Health. Published online October 2004:541–545.


[Закрыть].

Поведение детей с дезорганизованным типом привязанности часто принимают за СДВГ (синдром дефицита внимания с гиперактивностью): погружение в себя и диссоциация (что приводит к недостатку внимания и трудностям со сосредоточением), импульсивные реакции на происходящее, склонность к социально неприемлемому и агрессивному поведению. Исследования показали, что у детей с дезорганизованным типом привязанности проявления СДВГ значительно более сильные, чем у детей с надежным типом привязанности[16]16
  Scholtens S., Rydell A-M., Bohlin G., Thorell L. B. ADHD symptoms and attachment representations: considering the role of conduct problems, cognitive deficits and narrative responses in non-attachment-related story stems. J Abnorm Child Psychol. 2014;42:1033–42.


[Закрыть].

Малыши с этим типом привязанности могут расти у матерей, переживших в прошлом невероятно травмирующий опыт (ранняя утрата родителя, насилие), страдающих депрессией или другими ментальными расстройствами (например, шизофрения, ПТСР)[17]17
  Hesse E., Main M. Second-generation effects of unresolved trauma in nonmaltreating parents: Dissociated, frightened, and threatening parental behavior. Psychoanalytic Inquiry. Published online January 1999:481–540.


[Закрыть]. Такие мамы могут непреднамеренно вести себя крайне непредсказуемо, что пугает ребенка. У них могут быть галлюцинации, видения, лунатизм, они могут впадать в длительное молчание, не замечая ничего вокруг.

У такого ребенка вовсе нет опыта привязанности. У него очень размыто или совсем отсутствует понимание того, какими должны быть здоровые и надежные отношения. Нет определенной, четкой и предсказуемой стратегии, с помощью которой дети с дезорганизованной привязанностью могли бы справляться со стрессом, как у «надежных», «тревожных» и «избегающих» детей.

Ведь ни один из способов не помогает обрести чувство безопасности: дети впадают то в одну крайность, то в другую. Иногда они реагируют как тревожные, иногда как избегающие или цепенеют и замирают, словно «отключаясь» от внешнего мира (диссоциация). Во время проведения «Незнакомой ситуации» Мери Эйнсворт заметила, что «дезорганизованный» ребенок может сначала приближаться к родителю, а после резко и внезапно убегать от него, прятаться, сворачиваться калачиком.

Неслучайно второе название дезорганизованного типа привязанности – тревожно-избегающий. Он, по сути, представляет собой смесь сильной тревоги с сильным избеганием. В таком поведении сочетаются два противоположных желания: стремление получить утешение у родителя, стремление к близости и одновременно страх этой близости, желание избежать ее.

Такие дети могут проявлять агрессию к сверстникам, к старшим наставникам или к себе и не следовать общественным нормам. Так может происходить по ряду причин.

✓ Постоянно находясь в обстоятельствах, угрожающих жизни, ребенок вынужден быть сверхбдительным, дабы предупреждать опасность. Малейшие изменения в мимике/движениях людей ребенок может интерпретировать как угрожающие. Ему сложно контролировать свои эмоции. Он немедленно реагирует (бьет, кричит, ломает предметы и т. д.), дабы вернуть себе состояние безопасности.

✓ Ребенок не получил от родителей информацию о том, как следует и не следует проявлять себя в обществе. Он просто не знает, что приемлемо, а что нет.

✓ Сведения о мире и отношениях, полученные в семье, не соответствуют здоровым представлениям о человеческих отношениях. Любое поведение родителя в свою сторону ребенок воспринимает как любовь. Даже насилие. Он еще слишком мал и не понимает, что это не норма. Следовательно, насильственные действия могут быть демонстрацией привязанности и симпатии, ведь другого проявления чувств ребенок не знает. История про «Бьет – значит любит» корнями уходит в подобный детский опыт.

• как физические, так и эмоциональные потребности ребенка практически полностью игнорируются;

• родители эмоционально нестабильны, их настроение непредсказуемо и резко меняется так, что это представляет большую опасность для ребенка;

• родители систематически совершают над ребенком разного рода насилие (физическое, эмоциональное, сексуальное), жестоко с ним обращаются;

• ребенок становится свидетелем насилия, которое совершается в отношении близкого ему человека;

• ребенок в раннем возрасте теряет близкого (или близких);

• у ребенка часто сменяются опекуны (перевод из одного детского сада в другой, из одного детского дома в другой, новые няни каждые несколько месяцев), ни с кем не удается установить стабильных, надежных и долгосрочных отношений;

• родители имеют непроработанный травматический опыт (насилие, жестокое обращение, утрата близкого).

Такие тревожные, избегающие и даже дезорганизованные модели поведения не являются патологией или болезнью. Это защитная реакция, которая призвана помочь ребенку существовать именно в этих отношениях с этими родителями. Она помогает выжить и адаптироваться к конкретным обстоятельствам, чтобы хоть как-то обрести в них чувство безопасности.

Представьте, если бы с холодными и отсутствующими родителями ребенок вел бы себя как надежный: хотел бы внимания, поддержки, теплого отклика, участия в играх? Это могло бы привести к большему раздражению и злости на ребенка со стороны родителей.

Если бы ребенок с хаотичными и непоследовательными родителями не предпринимал бы настойчивых попыток сообщить им о своих потребностях с помощью эмоций? Это могло бы привести к почти постоянному состоянию физической и эмоциональной депривации.

Если бы ребенок, воспитываемый жестокими родителями, не прибегал бы к спасительной диссоциации, которая позволяет «замереть», выпасть из ужасающей реальности, мысленно отделиться от тела, которое родители больно бьют ремнем? Скорее всего, это нанесло бы еще больший (и, возможно, непоправимый) ущерб его ментальному здоровью.

Очень важно понимать, что один и тот же тип привязанности может проявляться по-разному.