Текст книги "Война и потусторонний мир"

Дарья Раскина
Война и потусторонний мир

Пролог
Смерть в серебряных эполетах

Вестовая пушка тревожно бухнула, приказывая готовиться к атаке. Князь Александр Волконский, сидя верхом в первом ряду своего эскадрона, сжал окоченевшими пальцами кисточку-темляк на эфесе сабли. Вторую руку князь то и дело снимал с уздечки и прятал в рукав сине-белого доломана, но теплее от этого не становилось.

– Третий раз бьют, а мы все без дела, – цыкнул гусар справа, черноглазый красавец Долохов. – Доколе нас будут морозить? Так и помрем бесславными сосульками.

Александр молчал. Мысли его были о другом. Не о скорой битве, не о холоде и даже не о том, что за последние трое суток он не ел ничего, кроме сухарей, и не спал более получаса кряду. А думал он вот о чем: если бы маменька увидела его сейчас, то немедленно прокляла бы, окрестила презреннейшим существом и отказалась называть себя родительницей – уже во второй раз. А все из-за чего? В чем состоял страшный грех Александра?

В том лишь, что его угораздило родиться девицей. Княжной Александрой Михайловной Волконской. Чувство вины вот уже в который раз зацарапало коготками по сердцу: за год службы Александра привыкла прятаться от сослуживцев, а от совести – так и не научилась.

Внизу холма защелкали выстрелы. Там кто-то двигался, но очертания терялись в тумане – плотном, словно шинельное сукно. В зловещем напряжении казалось, там копошатся вовсе и не живые, а существа иной природы, необъяснимой. И даже сам туман будто бурлил, тянул к людям голодные руки. Кто-то посчитал бы подобное сказкой, но Александра о потустороннем знала достоверно. Благодаря Петру.

Александра обернулась, выискивая глазами брата. Вот он, на самом верху, среди командиров. При виде его когти вцепились в сердце сильнее. Отважится ли она показаться? Неделю ведь уже едут бок о бок, Александра – со своим полком, а Петр – адъютантом Кутузова, но открыться она так и не решилась. Что она скажет? Прости, что сбежала из дому? Что украла гусарскую форму и увела Делира? Что любит их с папенькой, но ни за что не вернется – ни уговорами, ни угрозами, ни приказом, а только лишь смертью в битве? Эх, что ему эти слова! Прихоть сестры – беспутной девицы. Нет, судьба развела их, и теперь нет больше у Александры братьев, кроме эскадрона.

Из тумана с глухим животным ревом вырвалось ядро и, прогудев над головами, трескуче упало в гущу солдат. Запахло порохом и гарью. Кровь вспыхнула, потекла кипятком по венам, и Александра вцепилась в саблю. За первым ядром упало еще одно. И еще одно. А следом на полк обрушился чугунный ливень.

– Держать строй! – кричал поверх рокота ротмистр Пышницкий. – Держать строй!

Он зря растрачивал силы, никто из гусар и не думал двинуться с места. Все стояли, вглядываясь в туман, разве что склоняя головы, когда ядра пролетали так низко, что беспокоили высокие султаны на киверах.

Александра сжимала кисточку-темляк, но замороженные пальцы не чувствовали вышитых инициалов, как и ноги – стремян. Горячо было только в груди, где сердце колотилось дятлом.

– Скорее бы, скорее, – прошипел сквозь зубы Долохов.

Его услышали. Сначала в тумане загрохотали копыта, а там замелькали и тени. Виднелись пики, верхушки касок, взмыленные лошадиные морды – вражеская кавалерия вступала в бой.

– Первому эскадрону правое плечо вперед! – закричал Пышницкий, приподнимаясь в стременах. – С места марш, марш!

Эфес сам скользнул в ладонь, Александра обнажила саблю. Делир бешено всхрапнул, слушаясь удара шпорами, и полетел вниз по холму. Ветер бил в лицо, кусая замерзшие щеки.

Огонь не сбавлялся, будто французам не было дела, что стрелять теперь будут и по своим. Артиллерия гремела: ревели ядра, взрывались гранаты, щелкала картечь. Александра неслась, словно на крыльях. Казалось, пусть убьют, пусть сейчас оторвут руки и ноги, пусть пуля пробьет сердце – ничто ее не остановит, ведь вот у нее сколько рук и ног, вот сколько сердец – целый эскадрон, она в каждом из них. Вместе они несутся навстречу славе – бесстрашные, неуязвимые! Глупый француз, как ему одолеть подобную громадину?

Но судьба любит смеяться над излишней гордыней. Вот и сейчас она не пожалела – ударила картечью. Александре опалило бровь, но не успела она обрадоваться везению, как увидела, что лошадь справа теперь скачет свободной, а красавец Долохов лежит в траве с пробитою грудью.

Александра крутанула Делира. К черту славу, к черту победу, к тройному черту французов – важно ли это, когда друг истекает кровью?

Не сходя с седла, она свесилась, подала руку, и Долохов крепко ухватился – последней, а потому отчаянной силой. Затащив его поперек седла, Александра бросилась назад, к лазарету, но ей и тут не было удачи: граната подорвалась под самым брюхом Делира. Верный конь – друг, помощник, единственная связь с домом – в последний раз позаботился о хозяйке: подскочил так, что выбросил ее из седла, принял на себя большую часть осколков, прежде чем упасть замертво под ноги эскадрона.

Мир перевернулся. Александра – оглушенная, обсыпанная землей, обездвиженная ударом головы о камни – в немом ужасе смотрела на дальнейшую бойню. Вот лежит поручик Быстров – ах как он играл на гитаре! Вот под копытами умирает Волковенко – отчаянный игрок и добряк, вечно подсовывающий ей свою порцию сухарей. А вот и сам Пышницкий, грозный ротмистр, от чьего взгляда дрожали даже пушки, падает с лошади и смотрит в небо стеклянными глазами.

Дышать стало совсем трудно – один из осколков пробил ребра. В голове вспыхивали пушечные огни.

В предсмертном кошмаре ей показалось, что из тумана наконец-то вышел неприятель. И стало видно, что не француз это вовсе, ибо нет в наполеоновских полках такой черной формы с серебряными эполетами, нет рогатых коней с кожаными крыльями и нет солдат, что смотрели глазами-углями из голых черепов. Молчаливые воины подходили к павшим и ударяли светящейся саблей, выбивая дух из тела.

Что же это творится?!

С губ сорвался позорный детский всхлип. Разве так должно умереть русскому человеку? Обида и ужас заскользили слезами по вискам. Когда один из черных воинов остановился рядом, Александра зажмурилась.

В воздухе свистнула сабля.

* * *

Петр оступился и упал. Лошадь под ним давно подстрелили, так что он полагался теперь на собственные ноги – поручение Кутузова слишком важно, чтобы беречь хоть четыре, хоть две конечности.

Какой бес вселился в Пышницкого? Почему он отдал приказ эскадрону бросаться под вражескую артиллерию, если врага не было и видно? Зачем превратил своих солдат в пушечное мясо? Бесовщина, как есть бесовщина.

Приказ Кутузова – немедленно отступать, и Петр доставит его пусть даже ползком, ведь там, в этом эскадроне, – Сашка.

Сашка…

Неделю уже они скакали бок о бок, а Петр все не решался заговорить. Что он ей скажет? Ты бесстрашна, Александра, но женщине на войне не место, а посему возвращайся к нянькам и вязанию? Да, пожалуй, так он и сделает – сразу после боя. А потом отправит домой, хоть для этого ему придется обмотать ее веревкой и бросить в карету.

Петр подскочил с земли – и замер, не веря тому, что увидел: склон был мертв. Недвижим. Усеян сине-белыми мундирами, будто васильками. Никого не пожалел французский огонь.

Сашка!..

Стало оглушающе тихо. Канонада смолкла. Туман рассеялся. А с другой стороны теперь спускалась французская конница. Проглотив удушающий комок в горле, Петр подхватил с земли прорванное знамя и побежал на врага.

– Впере-е-ед!..

Сзади громыхали копыта второго гусарского эскадрона.

* * *

Проводить Сашку ему не дали. Петр пришел с просьбой к Кутузову, но тот только вздохнул.

– Отпустить тебя, друг мой, я никак не могу. Сам видишь, француз под Москвой, какие тут отпуска? Задание у меня тебе особое. – Он помялся. – Письмо с просьбой о помощи.

– Письмо? – удивился Петр. – Кому?

Кутузов покряхтел, а потом спросил:

– Скажи-ка, друг мой, что там у тебя за история, что ты умудрился орден Велесова круга получить от лесной царицы?..

Глава 1. Мальки в карманах

Мертвые, что виднелись среди деревьев вдоль дороги, не нападали. Пока.

Если быть совершенно откровенным, мертвыми их называть было такой же неточностью, как и считать чавк

...

конец ознакомительного фрагмента