Текст книги "EMOJI"

EMOJI
Книга душевной поддержки
Дарья Шарова

© Дарья Шарова, 2016

© Михаил Михеев, дизайн обложки, 2016

© Emoji provided by http://emojione.com, иллюстрации, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Радость

Счастье

 
Не мне жалеть о вечном счастье,
Не мне терпеть поклонов мечт,
Но даже в холод дней ненастных
Мне будет не о чем жалеть.
Не мне срывать одежду с нищих,
Не мне нести позор семьи,
Но то, что мне подарено нести,
Я обрету у сытых.
Не я скажу заткнуться негодяю,
Я не похлопаю его плечо,
Но я узнаю в отражении того,
Кто не подобен раю.
В конечном дне я не раскаюсь,
Не опровергну стиль себя,
Я не исполню долг раба,
Но в скверности, признаюсь.
 

Рассвет

 
Негласная дневная суета
Помятых листьев, обветшалых на дороге,
Крутимых ветром и бросаемых под ноги,
Сменилась на прозрачный час с утра.
Прохладою безмолвные деревья,
Встречая на пути своих гостей,
Не узнаются в наготе кривых ветвей
Прохожими, тела которых дремлют.
И только расчертилась полосами,
Свидетельством не спящих мест Земли,
Над головами совершающих шаги
Бездонность неба, пред глазами.
Застыло в предвкушении речей
И время, и местность,
Закрутит скоро всю окрестность
Под ритм сменяемых вещей.
 

Есть бесконечные причины

 
Есть бесконечные причины оставаться,
Есть бесконечные причины уходить,
И каждый день ни в чём не сомневаться,
И собственными мыслями прожить.
Но жизнь порой пытается подставить
Свои законы в правила игры,
О чём жалеть, когда нельзя исправить?
О недостигнутости собственной мечты…
Я знаю, жизнь, она несправедлива.
Она трактует новый поворот,
И так жестоко, когда необходимо
Прямой дороги хоть один глоток.
Но всё же есть прекрасные черты,
В такой забавной форме проявлений,
И как же всё-таки порой они просты,
И совершенно не просят объяснений.
Они наивны, вечны и манящи,
Но простота их глушит яркий свет,
И каждый раз чарует проходящих,
И каждый раз в душе оставив след.
Бегут года и мыслей, и понятий
Становиться всё больше на душе,
Но не забыть тех пламенных объятий
Всех воплощений мира на земле…
Есть бесконечные причины оставаться,
Есть бесконечные причины уходить,
Не для того чтоб просто расставаться,
А для того чтоб заново любить.
 

Рассвет мечты

 
Лучи прохладного рассвета
Встречает лик играющей воды,
И треплет листья ветра дуновенье,
И шепчет городу наивностью сей сны.
В рядах изящность пробудившегося утра.
Немым чертам глаголет безмятежность.
И утопает в памяти безбрежность
Красот небесных вечная пора.
Стоит во свете мирный город одиноко,
Мелькая счастьем по окнам близлежащим,
Гордясь домами вверх глядящий
Своим началом в высоту.
Вокруг пестрит деревьев зелень,
Склонившись рядом у моста,
И кое-где газонный плевел
Пленяет яркостью глаза.
Умывшись небом мечта-образ,
Наполнит смыслом жизнь тягую,
И воцарит покой, даруя,
Той красоты блаженный миг.
 

Будни

 
Теперь внизу радеет небо,
Светает снег в конечном октября.
Хвосты волос по цвету янтаря
На общей кухне озаряет светом.
Их цвет таков лишь в солнечном огне,
Мелькает, что сегодня в переплёте,
То бронзы серости раскатов вдалеке,
То голубых полос просветов.
Уже отпадал снег, в ином заботы,
И грезит кружкой чая облик лиц,
В суетности погрязший оптимист,
Шагает с изнуряющей учёбы.
 

Благодарность храбрым

 
В сером, в дождливом, в солнечном:
В каждом из наших дней,
Собралась безграничных возможностей
Жизнь, для всякого из людей.
В наши дни не допущен враг!
Мы… без страха стоим под небом,
И порой даже белым хлебом
Голубей кормим просто так.
Восхищаясь поступком отважных,
Мы спешим для своих побед.
Ваше вынужденное время бед
В боях полегло протяжных.
Мы гордимся, берём в пример
Стойкость к варварству и коварству,
И ваши пройденные мытарства
К победам нас побуждают теперь.
Мы готовы для пользы общества,
Мы открыты своим стезям,
И за это от всего человечества
Большое спасибо вам!
 

Лишь в милосердии людское

 
Мы милосердием отличные от прочих
Земных и неземных созданий,
Находим лишними страданий
Бескрайний ряд в пути непрочных
Заблудших или праведных особ.
В нас естество не расставляет скоб,
На жизнь дарённую, но упустимую,
Взрастая боль непримиримую
В ответ на время страшных строк,
Иных, не собственных мучений,
Где в сердце милосердие – пророк,
Людское в нас не терпит огорчений.
 

Кот чёрного цвета

С буквально светящимися глазами, она – проходящая мимо бабушка лет семидесяти, нашла неоднозначный повод остановиться и выручить скучающее дитя, ищущее себя в рассвете своей неопределённости и убегающее в работу, разговором. Её глаза действительно излучали большее, чем блеск, и похожее на свечение полуслёзное и счастливое доносилось от её глаз чувство жизни, вероятно, не самой умиротворённой, но внушающей веру в нечто светлое.

Её имени не прозвучало, как, впрочем, и главных по меркам общества фактов биографических или не биографических, приближеннее к человеку, сказать, жизненных, но главную историю своей жизни она поведала в мелочах, в частностях, и рассказала она о себе всё. Совершенно всё, что имело, когда-либо значение.

В коротком повествовании своей истории она обнаружила о себе каждую кроху мышления, чувств и большего, чем чувств.

Одиночество было ей на руку, по видимости, всегда. Как и одинокая квартира, укрывающая в себе некогда живую мать этой старушки, а также, последние потуги жизни таковой, нынешняя хозяйка в своём внешнем не одиночестве продолжает линию мышления, поддержанную верой и помыслом.

Эта женщина не в силу возраста, предпочла заботе о своей сирости заботу за больными, неизлечимо больными старостью и другими недугами, что предопределялось в некоторой мере верой, в некоторой побегом от выбора.

Она рассказывала, как принимала в дар от них одежду, неплохую на её взгляд, приятную глазу. И виделось в ней в этот момент искренняя лёгкость, плавность продолжения каждого действа жизни. Интересной идеей в ней осуществилось желание быть живой и действенной, не смотря на возраст, в прочем, совершенно не определяющий человека. В возрасте не сосредоточено ни чего кроме формальностей, служащих для оперирования в угоду кому-то цифрами, чему старушка и пример и задача.

Она об одиночестве говорила в прошедшем, и именно с этого момента началось повествование истории, от первого лица, тронувшей всё нутро слушателя.

Перед разумом границ не больше, чем человек стремиться уличить. И сон был доказательством тому.

Спустя несколько месяцев после смерти матери, женщины, пожилой телом, произошло возвращение усопшей, возвращение в реальность подвластную разуму хоть и не долговечную. Произносился голосом образ во сне женщины, повествующей самую главную историю её последних лет. Она видела свою мать и живой, и столь же способной на слово, как и при днях до поглощающей свет ткани гроба, в котором она похороненной, осталась в памяти всех её знающих.

Дочь без доли сомнения, будучи послушной и верящей, принимала как должное каждое услышанное не противоречие.

И в след, пробуждало не только утро, пробуждали призывы к действию доносившиеся теперь всё менее отчётливо. Её желанием, изъявляемым к своему продолжению – дочери, было об оставленном всеми, одиноком котёнке, в коробке, на улице, поутру. И именно в это утро будил не только ранний час.

Проснувшись, старушка, обнаружила в себе знание совета, воспроизведенного во сне, почитаемого и, как повествовала она сама, принадлежащего именно матери её, не воспоминанию и ложному образу, а матери, чей образ не образом был во все, а реальностью, веры которой она за свою жизнь после принятия не усомнила. А приняла она её не сразу, носимая в миру обстоятельств и должностей.

Тем утром, проснувшись, ей поспешилось одеться. Выйти под окна своей одинокой квартиры. Около лестницы стояла обыкновенная картонная, грязная в силу своего местонахождения, коробка, с одним лишь чёрным котёнком, немощным от малости и несимпатичным от цвета другим жильцам. Он был изначально не единственным в этой коробке. Но именно чернота его окраса обрекала на оставленность или даже не принятие.

Он подрос соответственно нормам своего возраста, будучи приглашенным в жизнь вскормленнием и обогревом старушки, в чьих глазах света было неиссякаемая бесконечность. Чёрная окраска особенной роскошью лоснила его шерсть, с самого первого дня обоюдной заботы, и выражала особенную притягательность его больших глаз, что так трепетно обнаруживалось старушкой.

Четыре года она видит в нём подарок своей мамы, и все четыре года благословит её имя.

Глава 2. Грусть

Легко себя почувствовать лишним

 
Легко себя почувствовать лишним,
В стороне глотая обиду,
Отстраниться от внешнего вида,
Оставаясь в дневном затишье.
Легко почувствовать груз безделья
В безызвестности и ненужности,
И вкусить легко бренной чуждости
В центре массового веселья.
И нетрудно узнать в друзьях
Неизвестные лица взрослых,
И легко не найти из всех прошлых
Радостей трудодня.
Проще некуда быть унылым
Не вышагивать по дорогам,
И поддаться зудящим тревогам
В себе несчастливом.
Просто слишком признать поражение,
И увидеть в себе «ничто»,
Убаюкиваться в сомнениях,
Не уснув огорчённым, легко.
 

Весна в одиночестве

 
В снега окрашенное небо
Полу-вечерней дремотой,
Спускалось медленно весной,
Затишьем белого эдема.
Звучали холод, тишина, благоговенье.
Всё умертвлялось в белизне:
Порочность, жизнь, оцепененье.
И растворялось в немоте
Просторность помыслов и мнений.
Пустой, увядший строй,
В каком сокрытых огорчений
Сместил безликостью покой.
Парили… медленно парили.
Касалась рук бесплотность сна.
Парило в небе безразличьем
Пустая снежная весна.
 

Звуки осени

 
О чём звучат не облетевшие листья
Желтизной обдаваемые вечерами,
Когда сидишь на скамейке часами
и размышляешь невольно о жизни?
В глубине ли сердец у прохожих
Та же осень безмолвна и тиха,
Проходящих и чем-то тревожных
Осень та ли в душе не поникла?
Те ли листья опали недавно,
Чьими краски уже не гордятся.
Кто бы стал им сейчас приклоняться,
Тем висевшим когда-то парадно?
Неузнанным останется, брошенным,
облетевшим, глазами покинутым
Пласт, осенним мгновенье воздвигнутый,
Не в честь улиц листвой запорошенных.
Та ли осень не мне только сниться,
И прекрасная, и омертвлённая,
Где при множестве нам невольного,
Звучат о чём-то опавшие листья.
 

Тоска

 
Прошло не более часов
С последней встречи дней совместных,
Но наступает миг известный
Мне чувств и виденья не снов.
Что ждать уступков быстротечья?
На что не выбросить часы?
Что наша жизнь, когда не сны?
Когда мы стали человечней?
Минутам прошлым отводилась
Лишь интереса часть главенства,
Теперь в себе таю нетленство,
В годах не умершего детства,
Томленьем вымеренных чувств.
 

Оставленность

 
В ночи покорного слуги,
Бессонно шедшего дуэтом,
Дорога вилась поздним летом
Под звук увядших ног в грязи.
Тянулась тень едва заметно
По статным лесовым стенам —
Сопровождаемым стволам,
Стоящим в гуще безответно.
Слуга, не дремля шёл вперёд,
Бесстрастен и безлик,
Был пуст и немощен старик
Начавший свой обратный счёт.
Слуга, взирая равнодушьем,
Вступая в новый поворот
Менял лишь тон свободным нот
В репертуаре малозвучья.
 

Прогулка по осени

 
Осенние дни, придающие мыслям
Невзрачности серого неба,
Запутанный мир-воплощение листьев,
Забытая старая тема.
Всё возвращается, искренность взгляда,
Меняет свои повороты,
И отходящий вдаль, как преграда,
Прослышит смиренности ноты…
Меняется всё, словно вечности образ,
Под тихим, забытым молчаньем,
Прекрасности жизни и тлеющий голос
Существенны милым мечтаниям.
На пороге бессмертных сюжетов
Глубочайшие мысли о мире.
Проникновенности этих моментов
С даром блаженства сравнимы.
 

Мы не утопим дней в стакане чая…

 
Мы не утопим дней в стакане чая,
Мы не пожмём друг другу рук,
Но и узнать на вкус разлук
С тобой мы тоже не сумеем.
Нас не попросят быть чуть тише,
Не рассмеёмся мы в ответ.
И в самый горестный момент
Не будем мы сидеть на крыше.
Не будет споров и коллизий,
Совместно мы не упадём,
Не будет нас с тобой вдвоём,
За обе наши жизни.
 

Безразличие

 
В метро вздыхая приглушённо
Сидел насупившись поэт,
Глазами шарил пол бездонно,
Гнетённый безразличьем лет.
Казались пресными мирами
Ему в заплесневелый миг,
Обледенелыми речами
Он умертвлял свой бледный лик.
Ему не виделись опорой
Мечта и бренная душа.
Смиренно он сидел в вагоне,
Свою болезнь не предрешал.
 

Глава 3. Скука

Скучный вечер

 
В вечернюю постылую погоду,
Проходя мимо стенных зданий,
Листа-жёлтых нависших званий,
Опьянивших красой природу,
Узнаю незнакомый пейзаж.
Горбунковская тихая местность.
Не поодаль нависшее небо.
По-осеннему тратится тенность
Отступивших на свет на время.
И созвучием льются окна,
То открытые, то без цели.
Вечереет. И всё темнее
Проходящие мимо толпы.
 

Скучно

 
И окна закрылись,
и скучно стало —
непривычный субботы вечер,
мне свободного времени мало,
но ещё меньше нашей встречи.
 

Скучные люди

 
Как же умеют наскучить люди.
Ещё не встретившиеся,
Уже забытые,
Тогда – вчерашние,
В годах зарытые.
В не прошлых фразах,
В глазах без искры
Они скучны и неказисты!
В идеях мнимости благого,
В поступках ради бестолково,
В гоненьях за бесценный хлам,
О как наскучили глазам.
Не дай же жизнь в таких начало.
Не зароди в них свой конец.
Покуда, есть другой творец
Неординарного причала.
 

Скука

Скука, наседающая на каждую часть тела, опоясывала, ритмично сжимала, и погружала в сглаживающий всё происходящее туман. Казалось, ещё немного и всё вокруг приобретёт формы единой плоскости. Казалось, каждая деталь растворяется кратко и неудержимо в цельном пласте стен. Искалось яркого, или, самую малость, притягательного. Но не попадалось ни глазу, ни слуху, ни того, ни другого.

Произрастали за окном тишина с редкими перебоями и обрывающий её крайне тихий ветер. К несчастью, он был слишком слаб. И как всё вокруг, он смолкал, соприкасаясь со стенами, увязая в них и теряя в связи с этим все свои ещё не окрепшие силы.

Комом в горле отзывалось буквально каждое действо этого места. Переглядывались между собой с соседних парт скучающие одногруппники, удрученно проверяя всякий удобный раз время, а оно перебирало цифры неспешно, подхватывая недвижимость окружающего. В томных глазах, осматривающихся по сторонам, нащупывалась приятная сонливость. Но, к сожалению, она не желала навестить меня, чтобы сгладить неудобное место в неудобном кабинете.

Томительным и дискомфортным виделась каждому из нас и воцарившаяся монотонность.

Почти не замечаемый преподаватель, впрочем, однозначно, мнил о важности, как своего дела, так и своей персоны. Иногда он спускал, держась за оправу, свои очки на край носа, чтобы намеренно побеседовать с публикой, но, не дожидаясь ответа от вопрошаемых, сразу же давал его сам. Он настолько был занят своими формальными достижениями и степенью, занимаемой в этом Вузе, что совершенно забывал о главной возможности своего звания. Он был преподавателем перед нами в этот момент, но в качестве преподавателя себя не проявлял. Как не проявлял и в течении каждого дня перед другими.

Задаваясь вопросом его личности, я видел в нём лишь формальность всех чинов, всех достижений, всех результатов.

Ерзанье уже не спасало. Не боясь замечаний, под натиском разрывающей скуки, я встал. Привычное для меня место в первых рядах, давало качественную картинку моих действий не только преподавателю, но и неохотно-смотрящим вперёд ровесникам, чья ответственность, выжимая последний энтузиазм к учебе, обременила присутствием в душном кабинете.

Я осмотрелся. Несколько глаз устремились на меня с оттенками вопрошания. Но мне было невыносимо скучно, и как в кислороде, я нуждался и в движении. Преподаватель, не желая меня замечать, продолжал высокопарным тоном вещать тему, начатую им, по ощущениям, несколько часов назад.

Холоднокровной и ровной поступью я донёс своё тело без смущения к окну. Открытым оно не было, и, ждущее меня, оно позволило ощутить первые потоки прохлады, как только я сумел его приоткрыть. Взгляд за пределы аудитории со проводился несколькими затяжными вздохами. И каждый из них заканчивался грустью. Она не прекращалась, как и окутывающая скука. Несколько минут я простоял в ожидании комментариев, но к моему удивлению их не последовало ни через минуту, ни через пять.

Мне невыносимо желалось закричать, но я не был готов к тому, что произошло после.

Вместо крика я ощутил самопроизвольную улыбку на собственном лице, она, противостоящая хмурым и без эмоциональным лицам окружающих, возвышалась и становилась очевидней и ярче. Она, подхватившаяся лишь несколькими, доросла да смеха на всю душную кабинетную атмосферу. Это смеялся я. Перед самым носом преподавателя, стоя у окна. Я смеялся ему в лицо, не ожидая чего-то в ответ, наблюдая с любопытством за самим собой.

Каждый уставился на меня в порыве смущённого удивления. Обернувшись в сторону окна, напротив которого возвышалась моя фигура, они не решались задать вопрос о причинности моего смеха, впрочем, я и для себя бы эту причину не смог найти. А укорительный взгляд из под бровей становился всё очевидней.

– Какое хамство – возмущённым, но ровным тоном произнёс Ханжа П. Н. Сядьте на своё место, вы мешаете мне вести лекцию.

Я немного замешкался. Учащенное и волнуемое моё сердце затрудняло дыхание и мысль, словно мне хотелось сорваться с места и, открывая двери на пути, отдаляться от этого обращения дальше и дальше. Все же, с затруднениями протиснув в свои лёгкие очередную порцию воздуха, я произнёс:

– Да я уже скоро умру от скуки за этой партой. Сколько можно?

И уставившись на преподавателя, я замолчал.

– Я Вас здесь не держу. Покиньте аудиторию – провозгласил Ханжа П. Н. огрубевшим голосом своего задетого самолюбия. Его руки, некогда держащие учебный материал, сжались в кулаки и выдающие нервозное состояние твердили о внутреннем не спокойствии.

Мне же оставалась возможность только одна, малопримечательная, но спасительная. Я воспользовался ею с приятной долей избавления от скучной речи, я ушёл.

Как только я вышел за дверь, на меня напало понимание моего безрассудного поступка. И не успев всё обдумать, я вновь оказался в душных стенах, из которых мгновение назад нашёл выход.

Теперь уже без внимания меня не оставили. Половина моей группы, соприкоснувшись со мной взглядами, украдкой засмеялась, вторая часть с холодом и недовольством обнаружила моё появление.

– Я не желаю Вас видеть. Выйдите за дверь. – почти крича выдал мне преподаватель.

Вероятно, я разозлил его достаточно сильно.

Испугавшись такого натиска эмоций, я резко выбежал за пределы аудитории сам того не понимая. Я совершенно не осознавал совершаемые мною действия, и, поймав себя на таком заключении, я залился смехом, прокатившемся не только по всему коридору, но и за дверь, придерживающую моё не соображающее тело. В этом порыве смеха, мне безумно захотелось заглянуть к привычной уже для меня публике, и я просунул голову в дверь, издавая смех и пытаясь при этом сказать слова извинения. К сожалению, мои планы разрушились. Я только засмеялся ещё сильнее. Казалось, что моя смеющаяся голова засунута специально для нарушения монотонной идиллии. Поделать я ровным счётом ни чего с собой не мог.

Ханжа П.Н не выдержал: – «Нахал! Как ты смеешь издеваться на до мной!» Он встал и подошёл к двери, от которой я отпрыгнул.

Я убегал осмысленно, подгоняемый адреналином, убегал в сторону своего общежития, роняя заливистого смеха целые охапки на бегу.

Я мчался от преподавателя, от кабинета, от возможных из-за моего поступка проблем, лишь бы не усугубить всё. Но мне было невозможно весело и наполняемые радостью лёгкие разрывались на части от приятных чувств освобождения. Примчавшийся я в комнату общежития, резко закрыл дверь на ключ и с хохотом свалился на пол.

На следующий день я получил выговор за неподобающее для студента поведение. Отчислен за такое я не был, но ради сдачи экзамена у Ханжи П. Н. мне изрядно пришлось потрудиться над собой, хотя его пары всё так же сводили меня с ума, и всё так же тягостно двигались минуты до завершения его лекций.

Глава 4. Отвращение

И в оправдании наша сущность, и в слабости…

 
И в оправдании наша сущность, и в слабости,
Как представителей дивного вида,
И потому, мы всё больше безжалостны,
Со взрослением в нас индивида.
 

О высоком

 
Прекрасных чувств высокое обличье,
Среди ведомых и ведущих,
Таят в себе пороки нищих,
Ко смерти робостью встающих.
В прекрасном виден зарожденья
Желанный, знаменательный момент,
Где низменные страхи ставят след,
В уродство облекая сотворенье.
По лживости текут ручьи великолепья,
В соку кипит безволие и страх,
Склоняя головы во всех тысячелетьях,
Во всём прекрасном наблюдаем прах.
 

Порок

 
Жалко видеть, как люди тебя теряют,
Остужаются в сферах мнений,
И как в холодности стеснений
Позади от тебя непрерывно страдают.
Жалко видеть, как ты равнодушно тиха,
Патетичным проводишь взглядом,
Как ты своим бессловесным обрядом
Новых лиц ловишь для греха.
Как мне жаль в тебе видеть скверность,
Покорившуюся не безумку,
Видеть жаль, мне надменную шутку,
Что свершила со мной твоя прежняя нежность.