Текст книги "По дороге с облаками"

По дороге с облаками
Дарья Светлова

© Дарья Светлова, 2017

ISBN 978-5-4485-4522-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прошла весна, настало лето. Спасибо партии за это

«Уу—уу—уу—уу» – завыла сирена милицейской машины. «По автобусам!» – раздался сильно искаженный мегафоном голос директора школы Анны Петровны. Не доверяя технике, Анна Петровна опустила руку, в которой держала мегафон, и прокричала: «Прохнов, кому я сказала, тебе особое приглашение требуется? Быстро в автобус! Отправляемся». Своим хорошо поставленным голосом директриса могла переорать любого. Вот и Прохнов угомонился, наконец-то уселся, и колонна автобусов начала медленно выруливать со школьного двора на дорогу. К лету 1985 года дорога успела прийти в полный упадок: асфальт был в трещинах, а местами провалился, образуя глубокие ямы.

В одном из автобусов на сиденье, обитом коричневым дерматином, сидела девочка четырнадцати лет Даша. Она смотрела в окно и пыталась представить себе колхоз, в котором ей предстояло провести как минимум две недели. Представляла и обиженно думала, что из женской половины 7 класса «б» только она и ее товарка по несчастью едут сейчас неведомо куда. Все остальные родители потрудились достать для своих отпрысков липовые медицинские справки, и сейчас, во время летних каникул, счастливчики проводили время в пионерских лагерях либо ели смородину на дачах.

Самой неприятной перспективой колхоза была не школьная трудовая повинность. Самой неприятной и непредсказуемой перспективой было житье бок о бок с некоторыми мальчишками из старших классов. С теми, кто слишком активно переживал период полового созревания. Активность выражалась не в пылких взглядах, романтических письмах, цветах и конфетах. Мальчишки собирались в банды, ловили девчонок и начинали их ощупывать, проверяя где что повырастало, и отпуская по этому поводу непристойные шутки, тычки и затрещины. Девочки пытались пожаловаться завучу Ираиде Андреевне, или Ираиде Грозной, но разговора не получилось, поскольку ни одна из них не смогла произнести вслух, от чего они страдают. Сама же Ираиде не поняла или же не захотела понять, чтобы не взваливать на свою голову лишние проблемы. «Они вас обижают?» – этот вопрос привыкшая всех отчитывать Ираида произнесла не терпящим возражений тоном. Маленького роста, с сильно вздернутым носом и кривыми ногами, обутыми в блестящие босоножки на высоком каблуке, завуч напоминала рассерженного мопса, которого заботливая старушка-хозяйка нарядила в самовязаное синее платье с шелковым бантом на груди. «Да, – подумала тогда Дашка, – тебя-то мальчишки стороной обходили». Самая смелая из девчонок попыталась произнести: «Понимаете, они нас…» Продолжить смелости не хватило. «Что они вас? Обижают?» – переспросила Ираида. «Ну да», – пробормотал кто—то. «Хорошо, я разберусь», – торжественно пообещала она и покосолапила по направлению к учительской.

Предводительствовали в банде два низкорослых брата-близнеца и их дружок карикатурно высокого роста. Троица ехала в первом автобусе вместе с остальными трудновоспитуемыми. Из окон того автобуса то и дело кто-то выглядывал и что-то выкрикивал, обозначая свое отношение к колхозу, лету и жизни в целом.

Дашка ехала молча. Напротив сидела девочка на год старше, изгой, объект постоянных насмешек своих одноклассников. Смеялись над ней, потому что она была странная, заплетала волосы в косу, некрасиво одевалась и ходила, низко опустив голову. Вот и сейчас она сидела одна, обнимая руками старую школьную сумку.

Позади устроился школьный интеллектуал Витя Сокольский. Витя учился на год старше, никогда не ругался матом и против хулиганов имел силу интеллекта. Витя шутил, комментируя мелькающие за окном пейзажи: «В-общем, народ здесь темный – только вчера узнали, что такое электричество…»

***

Ученье – свет, а неученье – тьма. Дашка вспомнила, как гордо несла в руке громадный букет красных гладиолусов – цветов, которые в России было принято дарить учителям в первый день учебного года. Рядом шли родители и тихо шептались. «Дашенька, давай я у тебя ранец возьму», – предложил отец. «Не надо», – даже не обернувшись, сказала Дашка. Ранец она выбрала сама, он был желтый и очень большой. Из-за него Дашкиной спины практически не было видно, только торчали две тонюсенькие ножки в красных колготках. Дашка шла в школу. Шла в первый раз, но ничуть не волновалась. Она умела и читать, и писать и страшно этим гордилась. На вступительном собеседовании толстая тетя со смешными кудряшками на голове, показав картинку, на которой был нарисован кот и кролик, попросила Дашку рассказать, что она видит. Дашка, очень удивившись, зачем надо рассказывать, когда здесь и так все написано, прочитала стишок под картинкой: «Кот ловил мышей и крыс, кролик лист капустный грыз». Тетя удивилась. Она показала вторую картинку и спросила: «А это кто?» «Это слон», – ответила Дашка и недоуменно посмотрела на мать. «Вы приняты в первый класс – сказала тетя, – поздравляю».

В первый школьный день, вбежав в класс, Дашка заняла место на первой парте. Среди первоклассников сидеть на первой парте считалось престижным, но дома над ней посмеялись. «Зачем на первую парту, Даша?» – спросила мать. «Как зачем?» – Дашка не знала, что ответить. На первой лучше всего, какие могут быть вопросы.

Шли дни. Через месяц класс торжественно приняли в октябрята, и на груди каждого стала красоваться красная октябрятская звездочка с портретом маленького кудрявого мальчика. Класс был поделен на группы-звездочки по пять человек, с командиром во главе каждой. Да и сам класс теперь назывался не класс, а отряд – в конце семидесятых годов на Дашкиной социалистической родине процесс образования тесно переплетался с идеологическим воспитанием будущих строителей коммунизма.

Впрочем, Дашкина учительница, симпатичная молодая женщина, в противовес школьной учительской моде носившая джинсы, особо не забивала головы своих учеников постулатами о «нашем правом деле» и «гордости за то, что ты родился в советской стране». А сама Дашка еще была слишком мала, чтобы задуматься, почему почти все тексты в школьном учебнике по чтению были про Володю Ульянова – эдакого идеального мальчика, маленького, но уже поражающего бывалых и мудрых взрослых своей недетской сознательностью и ответственностью. Или почему на занятиях в школьном хоре Дашке с друзьями приходилось разучивать исключительно песни про красные флаги или подвиги советских героев. Для семилетней Дашки это было неважно. Для нее имело значение уже само по себе участие по всем новом, что привнесла в ее жизнь школа – будь то хор, совместный поход в театр или вечеринка, под названием «огонек». Кроме того, учеба давалась Дашке легко, поэтому в школу она ходила с удовольствием.

Были, конечно, и неприятные моменты. Однажды Дашку, не хотевшую есть в столовой чуть теплую манную кашу и отправившую содержимое тарелки в мусорное ведро, поймала директриса. «Ты почему не ешь?» – грозно спросила она, ухватив первоклассницу за руку. Дашка испугалась. Любимой учительницы рядом не было; Дашка оказалась один на один со строгой женщиной в очках, которая, тряхнув Дашку снова, повторила: «Я тебя спрашиваю, ты почему кашу не ешь». Анну Петровну в школе боялись. Неизменным черным костюмом, очками, волосами, стянутыми в тугой пучок на затылке директриса наводила ужас даже на самого отпетого хулигана-десятиклассника. Заслышав ее голос в коридоре, хотелось одернуть форму, поправить волосы, судорожно проверить, не забыла ли ты снять сережки и соответствует ли школьным правилам твоя сменная обувь. Имидж суровой директрисы подкреплялся учителями, которым было удобно иметь надежное средство для усмирения школьников. При любом удобном случае они грозили: «Будешь плохо себя вести – я тебя к директору отведу, она тебя из школы исключит».

Все это в одно мгновение промелькнуло в Дашкиной голове. «Меня исключат из школы! Что со мной будет? Я никогда не увижу Леру Ивановну, не буду петь в хоре и…» У нее предательски задрожали коленки, а на глазах показались слезы. «Я не люблю такую кашу», – проговорила она. «А какую ты любишь?» – спросила, смягчаясь, директриса, удовлетворенная результатом своего педагогического воздействия. Дашка огляделась. По направлению к ним шли две учительницы. Девочка с мольбой посмотрела на одну из них, но учительницы при виде директрисы смолкли и прошмыгнули мимо. «Гречневую», – найдя в себе силы, сквозь слезы ответила Дашка. В первый раз она встретилась с трудностями жизни один на один – рядом не было ни папы, ни мамы, ни Леры Ивановны; и она сразу поняла и усвоила простой урок – если сама за себя не постоит, никто другой на помощь не придет – и не важно в какой ситуации, будь то каша, директор или хулиганы на улице. «Да, гречневую», – повторила она чуть громче и шмыгнула носом. Железная хватка директрисы ослабла. «Ладно, беги, догоняй свой класс». На ходу утирая слезы, Дашка бросилась вон из столовой.

***

«Вроде бы подъезжаем», – объявил Сокольский. Автобус остановился. Посреди поля стоял длинный одноэтажный барак с плоской крышей, покрытой темно-серым шифером. Рядом с ним столовая, туалет из пяти деревянных кабинок над ямами, вырытыми в земле, и умывальник – облезлые краны с холодной водой над бетонным корытом. Чуть в отдалении баня – небольшой домик с затемненными квадратными окошками и резной светло-коричневой деревянной дверью. Еще дальше – покосившийся магазинчик. И все. Больше ничего не было. Вокруг этих жалких немногочисленных построек простиралось не то поле, не то степь, одним словом – земля, на которой что-то росло без видимого порядка.

Дашка зашла в барак, специально построенный, чтобы раз в год принимать коллектив советских школьников. Вдоль проходил широкий коридор, по обе стороны находились двери в комнаты. Полдня ушло на то, чтобы собрать и выбросить мусор, отмыть окна и вымести паутину из углов. Парни-старшеклассники притащили семь железных кроватей и сыроватые матрасы с подушками. В соседней комнате выдали комплект постельного белья и по два верблюжьих одеяла – новое светло-синее и потертое рыже-коричневое. Комната стала пригодной для житья, и Дашка немножко повеселела. «Так, —раздался голос в коридоре. – В сельпо водяра дешевая. Надо затариться. Быро, баран, быро, как пионер-герой. Одна нога здесь, другая там», «Почему я? Как что, так сразу баран, кроме барана что, никто пить не будет?» – заныл кто-то в ответ. «Что?» – послышался глухой звук удара. За ним обиженный возглас: «Больно же». И шаги направились к выходу.

***

В пионеры принимали в третьем классе. Поголовная принадлежность детей к пионерской организации давала отличную возможность их контроля и увеличивало силу давления на неокрепшие души. Если ты разбил окно будучи октябренком, тебя отругает учительница, вызовет в школу родителей и заставит их за разбитое окно заплатить. Но, если ты на беду свою оказался пионером, – будь готов, что тебя не только отругают, но и проработают на пионерском собрании такие же дети как и ты, но окон не разбивавшие, тетрадок не рвавшие, и одноклассника Прохнова по голове портфелем не бившие. Фотографию твою поместят в стенгазету, и школа узнает, какой ты плохой пионер и недостойный член нашего общества.

Октябрятами становились все сразу, но в пионеры принимали постепенно – сначала самых достойных, которых отбирала учительница, а потом тех, кто похуже. Это был один из способов мотивирования школьников. Считалось, желая стать пионерами, дети будут лучше учиться и лучше, то есть послушнее, себя вести. Поэтому атрибутика пионерской жизни всячески пропагандировалась – и особенная пионерская форма, и веселая и событийная пионерская жизнь. Самое главное, став пионером, ты получал шанс попасть в международный пионерский лагерь «Артек». Дашка очень хотела стать пионеркой и поэтому в предвкушении столь важного для нее события ужасно волновалась.

Дашкино желание было вызвано не столько рассказами о интересной пионерской жизни, сколько Дашка завидовала старшеклассникам, которые носили на груди красные галстуки и значки с изображением трех языков пламени и портрета того же мальчика, но теперь уже лысоватого и постаревшего. Дашке удалось примерить такой галстук, забытый в их классе вожатой. Ей очень понравилось, как красный галстук смотрелся на темно-коричневой школьной форме. Галстук был знаком отличия – я лучше всех, и это сразу можно заметить. Дашке нравилось быть первой. Она лучше всех училась, много читала, и учительница иногда просила ее помочь проверить контрольные работы. В классе Дашка была популярна – ее выбрали командиром октябрятского отряда, а в подаренной мальчиками на восьмое марта открытке были слова: «Желаем тебе всегда и во всем быть первой». Дома Дашкино желание «быть впереди» всячески поощрялось и поддерживалось, особенно отцом – он очень гордился успехами своей старшей дочери.

Как назло, перед выборами в пионеры Дашка заболела. «Позвони Лер Иванне в школу и узнай, выбрали ли меня», – каждый день просила она отца. «Ведь надо будет пионерскую форму купить. И „Торжественное обещание“ выучить», – у Дашки не было сомнений, что она должна стать пионеркой в числе первых. Так и случилось. В Музее революции, в одной из комнат, где находился бюст того же мальчика, но совсем старого и лысого, Дашка старательно проговорила текст «Торжественного обещания» вслед за старшей пионервожатой: «Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю». Наконец ей повязали галстук. Дашка гордо стояла в новенькой пионерской форме: белой блузке и синей юбке – и старалась не смотреть в сторону отца, подглядывавшего вместе с остальными родителями из-за двери.

Прямо из музея они с отцом поехали на вокзал, встречать возвращавшуюся из-за границы мать. «Смотри, – закричала Дашка вместо приветствия, на ходу расстегивая пальто, чтобы все видели красный галстук, – меня приняли в пионеры».

***

После долгих препирательств Дашке с подругой удалось занять лучшие места у окна. Наскоро заправив постель, они пошли в местный магазин. Очень хотелось есть, но до ужина было далеко, про обед слышно не было, а съедать в первый день припасы, привезенные с собой, было неразумно. Ассортимент магазина был скромен, но постоянен – хлеб и водка, ореховый шербет и лимонад в темно-зеленых стеклянных бутылках. Девчонки прикупили шербета, хлеба и лимонада и отправились обратно.

Поутру Дашка проснулась под звучный голос географички, отчитывающей «барана» за ночное пьянство. Двадцать минут на сборы – потом завтрак. Около уличного умывальника земля превратилась в жидкое месиво; чтобы умыться, надо было сильно нагнуться над бетонной лоханкой и подставить ладони под струю холодной воды. Дашка поскользнулась и чуть было не упала. «Я не выживу, – подумала она. – И будет ли баня работать? Говорят, что банный день раз в неделю. И ведь это не все. Это только начало».

***

В четвертом классе многое изменилось. Вместо одной учительницы появилось несколько – по одному на каждый предмет. Встретившись в первый раз с математичкой Марианной – неопрятной, с растрескавшимися от мела руками, Дашка испугалась: «Я хочу обратно к Лере Ивановне». За три года начальной школы она привыкла к заботе и доброму отношению первой учительницы, любившей Дашу то ли за то, что она была такой хорошей и умненькой девочкой, то ли по причине симпатии к Дашкиному отцу. Первая учительница была молода, красива и одинока – работа с утра до вечера в коллективе, на девяносто процентов состоявшего из женщин, а на десять из женатого «немца», престарелого военрука, усатого физрука и низкорослого учителя музыки, не давала возможности познакомиться с мужчиной. Лере Ивановне было под тридцать – в советском обществе этот возраст прочно закреплял за ней звание старой девы. Она, конечно, не сдавалась, но часто то ли по этой, то ли по какой схожей причине срывалась и выходила из себя, обзывая учеников кретинами и не скупясь на подзатыльники. Дашку она любила, но Дашкиному другу Юрику доставалось. «Скажи хоть что-нибудь!» – кричала Лера Ивановна, предварительно отругав бедного Юрика за несделанное домашнее задание и разрисованную самолетиками и корабликами обложку тетради. Юрик вжимал голову в плечи, хмуро смотрел исподлобья и молчал, как пионер-герой на допросе у фашистов. А по окончанию разговора, схватив портфель и не сказав ни слова, убегал в сквер и там плакал. Дашка за Юрика всегда переживала и старалась, как могла, друга утешить.

В четвертом классе на первых порах Дашке приходилось нелегко. Новые учителя предъявляли каждый свои, не совсем понятные, требования – писать в только в толстых или наоборот только в тонких тетрадях, не носить сережек, ходить на физкультуру в черных трусах и белой майке. Последнее было самым мучительным для всех девочек Дашкиного класса. Как можно в десять лет ходить в трусах, когда модно носить завернутые до колен треники? А если мальчишки будут смеяться? Физрук этого не понимал и с завидным упорством отправлял переодеваться тех, кто осмеливался прийти на занятия в длинных тренировочных костюмах. «Вон из зала! – кричал он. – сейчас двоек в журнал наставлю».

Приходилось подчиняться. Ненавидя одновременно и физрука, и себя в нелепых трусах, на уроке физкультуры девчонки вели себя скованно и старались не смотреть по сторонам, как будто вокруг никого нет. Черные трусы причиняли больше страданий, чем прыщи. С прыщами можно было бороться, но против физрука методов борьбы не было, кроме как показать у него за спиной неприличный жест или обматерить в раздевалке.

Но самодурством учителей неприятности не заканчивались. Кроме уроков появились дополнительные занятия, посещение которых было обязательно. Политинформации; на них пересказывали прочитанные накануне статьи о героическом труде шахтеров или повышении благосостояния советских жителей. Уборка класса. Регулярные сборы отряда и классные часы, на которых отчитывали отстающих в учебе и ругали хулиганов. Все это происходило либо до, либо после уроков, то и дело приходилось задерживаться или приходить утром на сорок минут раньше.

Но этим тоже не кончалось. Отличницу Дашку, как и немногих других хорошо успевавших учеников, заставляли заниматься с отстающими. К Дашке прикрепили двоечницу Иванову. Иванову воспитывала периодически впадающая в запой мать, поэтому Иванова всегда выглядела неухоженной – с грязными волосами и в дырявых колготках. Чаще, чем в школе, ее можно было встретить на улице с сигаретой во рту и в компании старших парней. Учеба Иванову не интересовала. Учителя на нее махнули рукой и решили, что лучше взвалить Иванову и ей подобных на чужие плечи – в данном случае Дашкины и двух-трех ее одноклассников. «Светлова!» – раздавался голос на уроке математики. Дашка, обычно решавшая задачки быстро и не обращающая внимания на темп, в котором работал класс, вскакивала. «Пересядь к Ивановой и помоги ей решить задачу».

Протестовать было нельзя – пионеры должны помогать отстающим. Отказ грозил проблемами – реальными или вымышленными, но Дашка откладывала в сторону нерешенную задачу и пыталась вбить в Ивановскую голову теорему Пифагора. Кроме того, классная руководительница обязала Дашку готовить с Ивановой уроки. В первый день Иванова опоздала на полчаса, во второй не явилась вовсе. Дашкина мать рассердилась и поставила классную руководительницу в известность, что ее ребенок, то есть Дашка, на Иванову времени тратить не будет. В результате совместное приготовление уроков отменили.

Произошли и другие изменения. Как-то утром, зайдя на кухню и включив радио, Дашка услышала: «После тяжелой и продолжительной болезни скончался… Леонид Ильич Брежнев». Дашка поняла, кто именно скончался, но не знала, как на это реагировать. «Мама», – побежала она в комнату. «Брежнев…» – она запнулась. Сказать «умер» одиннадцатилетняя Дашка не решилась. «Брежнев скончался». Она посмотрела на мать, но скорби, как это принято, когда кто-то умирает, не увидела.

Зато в школе скорбящих было много. У многих учителей были траурные повязки на рукаве, некоторые, казалось, искренне плакали. Учеников собрали в актовом зале, потом отпустили домой. Обязав на следующий день принести записку от родителей, подтверждающую, что те будут дома вместе с детьми смотреть похороны. «И ни в коем случае нельзя идти гулять. – сказала учительница. – Имейте в виду, кого увидят на улице, исключат из школы».

Дашка отправилась домой вместе с соседкой по парте, которая радовалась возможности пропустить музыкальную школу. Дома Дашка взяла тарелку с едой в комнату и включила телевизор. По всем программам передавали классическую музыку. Дашка не знала, что в ближайшие три года классическую музыку будут передавать еще два раза, и ей снова придется нести в школу записки, чтобы дома наблюдать за отправляющимися в последний путь главами государства.