Текст книги "По дороге с облаками"

***

Дверь в комнату не открывалась – с другой стороны что-то застряло. «Опять эти свиньи раскидали грязные сапоги. – Дашка пнула дверь ногой. – Открывайте немедленно!» Послышался шум, и дверь открыли. Две соседки по комнате, Тарановская и Хомкина, обе из параллельного класса «а», лежали на кроватях в грязных рейтузах и мокрых куртках. Боты валялись на полу около двери. «Вы же не одни здесь. – Дашка скинула с батареи около своей кровати шерстяные носки с налепленными на них комьями засохшей грязи. – Уберите эту гадость!»

«Ашки» взбунтовались. «Какое право вы имеете так себя вести, почему вы все время указываете, что нам делать». Марина не выдержала: «Потому что вы не только вещи разбрасываете и грязную одежду не снимаете, вы даже не моетесь, неужели вам не противно!» «Да пошла ты!» – крикнула Тарановская. Скандал, назревавший в течение недели, набирал обороты. «Сама иди!» – крикнула в ответ Марина. Дашка рухнула на кровать. «Я больше не могу», – подумала она. В дверях появилась Борисова: «Девчонки, не надо ругаться!» «Может она их успокоит, – понадеялась Дашка. – Скажи своим одноклассницам, чтобы они мыли обувь, и сами мылись. Баня теперь каждый день работает».

Комната разделилась на два лагеря: «мытых» и «немытых». К первым относились Дашка, Марина, Борисова и Козлова. Ко вторым Тарановская, Хомкина и сочувствующая им не моющаяся Байдакова. Кровати пришлось переставить. Теперь «мытые» спали у окна, а «немытые» ближе к двери. Общение было сведено к минимуму, но в результате перепалок грязные боты стояли в углу, да и сами «немытые» стали выглядеть чище.

***

Москва в конце восьмидесятых выглядела, как медведица после зимней спячки – проснувшись, голодная и взъерошенная, она огляделась по сторонам и изумилась «Куда же я попала?» Столь привычный облик города менялся на глазах. Сначала пропали портреты вождей и пропагандистские панно «Мы строим коммунизм» – пропали внезапно, оставив после себя лишь голые остова металлических конструкций. Постепенно становилось меньше красных флагов – старые снимали, а новые не вывешивали – и некоторое время Москва удивляла всех приезжих, да и самих москвичей непривычной серостью улиц.

Вслед за флагами стали пропадать продукты. Дашкина мать работала, поэтому Дашке приходилось каждый день обходить окрестные магазины, чтобы по счастливой случайности натолкнуться на сыр или колбасу, за которыми выстраивались длиннющие очереди, состоящие из старушек, хорошо помнящих, что такое голод, и покупавших впрок любые товары, особенно мыло и спички. В Дашкином доме одна из таких старушек отдала богу душу, и в ее квартире обнаружили четыре трехлитровые банки подсолнечного масла, здоровенный мешок с сахарным песком и десяток буханок зачерствевшего хлеба.

Но правительству было не до старушек. Все были охвачены неуемной жаждой перемен. Что менять было ясно – то, что мы имели раньше, было плохо. Но как именно менять и на что – никто не знал. Поскольку с экранов телевизоров и страниц газет только о переменах и говорили, для поддержания видимости начали с самого простого и наиболее заметного – вывесок с названиями улиц, районов или станций метро. С карты города стирали ставшие ненужными имена героев революции, и возвращали старые дореволюционные названия. На смену вывесок тратили средства, на которые, по мнению среднестатистического москвича, лучше было бы закупить за границей продукты.

С трибун доносились возгласы новоявленных демократов: «Долой коммунистов! Мы всегда ненавидели коммунизм, только боялись и поэтому молчали. А теперь у нас гласность, и каждый имеет право сказать… Да здравствует перестройка! Перестроим страну за пятьсот дней!» И так далее. В сущности, лозунги строились по тому же принципу. Раньше «Даешь коммунизм!», теперь «Даешь перестройку!», раньше «Коммунизм – будущее всей страны!», теперь «Перестройка – наше будущее!».

Выкрикивая новые лозунги и чрезмерно увлекшись разоблачениями расхитителей государственного имущества, все, казалось, забыли русскую поговорку «криком делу не поможешь». Чтобы перестроить экономику и вывести страну из кризиса, необходимо трудиться. Трудиться же подавляющее большинство как руководящей верхушки, так и работоспособного населения страны за долгие годы застоя и фикции разучилось. Поэтому перестройки оказалось мало. «Даешь ускорение!» – прокричали с трибуны. То есть «Даешь самую быструю перестройку!». Этот лозунг напоминал знакомый по учебникам истории «Пятилетку в четыре года!» и заставлял вспомнить еще одну народную поговорку «Поспешишь – людей насмешишь». «Давайте все делать быстрее», – говорилось с экранов телевизоров и со страниц газет. «Поторопитесь!» А если что в спешке сделаем не так, то это либо само дойдет, либо мы его завтра переделаем, то есть перестроим. Так оно и получалось: утром новый закон принимали – вечером от него отказывались, утром разрешали – вечером запрещали; никто не знал, что надо делать, чтобы вывести заблудившуюся страну на правильный путь.

***

На следующее утро приехала Маринина мать. Она привезла теплые вещи, а также еды: копченой колбасы, сыра, консервов, конфет и даже пирожных. Пробыла она недолго и увезти девчонок домой не предложила. «Позвоните, пожалуйста, моей маме и скажите, чтобы она меня отсюда забрала», – попросила Дашка. «Тебя она тоже заберет, – сказала она Марине. – Попросит кого-нибудь с машиной».

Вечером, вернувшись из бани, девчонки решили устроить пирушку. К ним присоединились остальные «мытые», которые внесли свой вклад в виде шербета и лимонада. Еды было много. Дашка раскладывала овощи и ломала шоколадку на дольки, Марина тупым перочинным ножом резала колбасу. На ужин давали несъедобное месиво из тушенки с картошкой, к нему салат из ненавистной редиски, в котором встречались крупные комья слипшейся соли. «Мытые» терпеливо ждали. К ним никто не приезжал, и они перебивались с хлеба на квас. «Можно приступать», – Марина откромсала последний кусок колбасы. Первые пять минут все жевали молча, потом Борисова чуть не подавилась куском сыра, ее стали стучать по спине, раздался первый смешок, и дальше поглощение пищи пошло быстрее. Дашка повеселела, запихивая в рот одновременно бутерброд с салями, кусок шоколада и запивая это лимонадом.

Вкус салями напомнил Дашке детство. 1980 год, Московская Олимпиада, фасованный финский сервелат. Чтобы не ударить в грязь лицом правительство срочно закупило за границей продукты для продажи в обыкновенных магазинах обыкновенным советским гражданам.

Обычно в магазинах продавались продукты отечественно производства. Импортировались немногочисленные продукты из братских стран: болгарский кетчуп и фаршированные голубцы в банках, венгерская кукуруза и иногда что-нибудь польское. Чтобы порадовать граждан и поддерживать идею заботы о них государства, кем-то когда-то была придумана хитрая система продовольственных «заказов» – памятуя о том, что через желудок путь ведет к любому человеку. Идея заключалась в том, что перед праздниками на заводы, фабрики и госучреждения завозили деликатесные продукты питания: икру, хорошую колбасу, шоколадные конфеты – из них составляли наборы для продажи. Типичным набором того времени был такой: банка икры, банка консервированных шпрот, батон копченой колбасы, банка лосося, бутылка шампанского, пористый шоколад и в нагрузку банка кабачковой икры. В нагрузку добавляли то, что не распродавалось в магазинах. Заказы полагались на основные праздники: Новый Год, Международный женский день, очередная годовщина революции – и ожидались с нетерпением. Система заказов, а именно продукты, содержащиеся в наборе, сформировали вкус советского человека. Спроси сейчас у любого, кто старше сорока лет, что он любит – в ответ услышишь разнообразные названия импортных продуктов. А приди к нему домой на праздник, и на столе будет стоять банка шпрот и нарезанная копченая колбаса.

В время Олимпиады в магазинах продавался сок в маленьких треугольных пакетиках с соломинкой, тонко нарезанная колбаса в прозрачной упаковке, сыр с большими дырками. Вдруг кто-то из зарубежных спортсменов по недосмотру доберется до магазина и не найдет сока в пакетиках. Мы – богатейшая страна в мире, у нас все есть и нам ничего не надо.

Закупкой продуктов подготовка к Олимпиаде не ограничилась. Официальных разъяснительных бесед никто не проводил, но по Москве пустили несколько слухов об отравленных конфетах и пластинках жвачки с запрятанными в них бритвенными лезвиями, которые приехавшие иностранцы якобы пытались всучить детям в виде презента. У Дашкиного друга мать устроилась работать горничной в один из олимпийских отелей. Однажды она принесла сыну пачку жвачки, которую на всякий случай открывать не стали, а просто поставили в сервант за стекло, как сувенир. По части идеологической обработки Страна Советов была впереди планеты всей, даже впереди балета и космоса.

В последний вечер Олимпиады все сидели перед телевизорами, провожая в полет олимпийского мишку, а на следующий день и колбаса, и соки из магазинов пропали, как будто их и не было никогда. Все это в одно мгновение промелькнуло в Дашкиной голове, как только она распробовала вкус привезенной Марининой матерью колбасы.

В другой части комнаты сидели «немытые», ели хлеб, запивая его молоком. Ссора продолжалась, и на пирушку их не пригласили. «Дивная колбаска», – донесся до них Дашкин голос. Хомская не выдержала: «Как вам не стыдно. Вы едите колбасу и орете об этом на всю комнату, а у нас только хлеб на ужин». «Девчонки, давайте с ними помиримся», – зашептала Борисова. Ее мучила совесть, но она сама была в качестве приглашенной и единственное, чем она могла поделиться с «немытыми» были лимонад и шербет. Поэтому после неудачных попыток сгладить ситуацию она умолкла, боясь, как бы ее саму не погнали от кормушки.

Дашка завернула остатки еды на завтра. «Давайте спать. Утром опять в поле идти», – Ефимова выключила свет. Но никому не спалось. «Немытые» обиженно сопели на своей половине, Борисова рассказывала анекдот, Дашка делала вид, что слушает. Вдруг Марина начала истерично смеяться. «Слушайте, что я вспомнила, – сквозь смех выдавила она. – Я вспомнила рецепт приготовления плова». «Слушайте, – Марина не могла успокоиться, – берем сперва…» Матерный стишок знали все. Смеялась Дашка, ей истерично вторила Борисова. Из противоположного угла доносился смех «немытых». Накопившиеся за неделю усталость и нервное напряжение от голода, холода и однообразной жизни наконец нашли выход наружу. В комнату постучали. «Не входите, мы голые», – сквозь смех крикнула Ефимова. Дверь сразу же распахнулась. «Чем это вы занимаетесь», – в дверь просунулась голова одного из «ашек». «Плов готовим». «А… – непонимающе протянул он. – К нам сейчас математичка ввалилась, а мы портвейн пили. Санек курил в кровати, а она как подойдет к нему, как стащит одеяло, а он прямо с сапогах лежит. Ей чуть было плохо не стало». «Поэтому вашу комнату „вонючкой“ называют», – смеясь, сказала Марина. «Да ладно издеваться. Я магнитофон вам принес», – обитатель «вонючки» несколько обиделся. «Спасибо, – сказала Борисова, – хочешь лимонада?» «Нет, я пойду». Дверь закрылась. «Девчонки, спать пора», – Хомкина заперла дверь на защелку. Через несколько минут в комнате все спали.

На следующее утро, сидя в столовке и пытаясь запихнуть в себя жидкую геркулесовую кашу, Дашка услышала голос за спиной: «Вот эти две. С темными волосами в бордовой куртке и ее подруга, та блондинка». Дашка оглянулась. В их сторону показывал пальцем высокий длинноволосый парень в телогрейке, которого она не знала. Он стоял рядом с Борисовой и интересовался обеими подружками. Дашка вышла на улицу. На скамейке около столовки сидела Марина. «Нами какой-то придурок интересовался, я не знаю, что уж Борисова ему рассказала», – сказала Дашка. Из столовки вышел тот парень, за ним еще один, поменьше ростом, прыщавый и лопоухий. Длинноволосый потоптался на месте и поздоровался. «Привет», – ответили девчонки. Лопоухий подошел поближе. «У вас есть парни?» – спросил он. «Есть что?» – Марина не поняла в чем дело. «Хотите с нами гулять?» – тот, что повыше, недоуменно посмотрел на нее. Дашка вспомнила недавний разговор с Аленой, что значит это «гулять». Она испугалась. Парень был старше них, да и выглядел вызывающе. «Вообще—то…» – начала Дашка. Но Марина перебила. «Да, есть, – сказала она, – из десятого». Дашка поняла: «Они в Москве остались, но должны к нам приехать». Парни замялись. Факт, что те другие были из десятого, заставил их задуматься. «Ладно, мы пойдем». «Ладно, идите», – девчонки облегченно вздохнули.

***

Не только школьные занятия были в мыслях у Дашки. Беспокоил еще один вопрос. «Должна же быть у нас личная жизнь», – сказала она Марине во время одной из совместных посиделок. Действительно, в шестнадцать лет должна быть личная жизнь, но вот как раз с этой личной жизнью было плохо.

В седьмом классе девчонки решили пойти на дискотеку в Дом культуры. В фойе пришедших встречала нервозно-веселая женщина средних лет в клетчатой плиссированной юбке и белой кофточке с рюшечками. Женщина собирала подростков в хоровод; по команде под музыку нужно было хлопать в ладоши или делать три шага вперед. Потом всех запустили в большой зал, в котором звучала музыка и мигали разноцветные лампочки. Девчонкам удалось немножко потанцевать, но закончилось это плачевно. Обе подружки по одежде заметно отличались от основной массы танцующих. В то время в магазинах продавались товары, смоделированные и сшитые советскими мастерами, что означало неинтересный фасон и низкое качество. Иногда на прилавок выбрасывали дефицит: чешские или польские сапоги, плащи или джинсы – за ними сразу выстраивались длиннющие очереди, успешно отстояв которые женщины ходили в одном и том же. В обществе сформировалось нездоровое отношение к одежде – по ней не только встречали и провожали, но и оценивали и наклеивали ярлык на человека. «Ишь, выпендрилась!» – это самое мягкое, что можно было услышать от неусыпных бдительниц нравственности – старушек, сидящих на лавочке у подъезда, если на тебе было надето нечто особенное. Школьная форма – темно-коричневое платье с черным фартуком для младших и темно-синий костюм для старших школьниц, сшитые из колючей шерстяной ткани – стала средством уравнивания; вдруг кто-то из детей будет одет лучше, чем учителя или другие ученики. Помимо одежды отслеживался внешний вид в целом. В школе строго-настрого запрещались украшения, накрашенные ногти или губы – за последнее тебя могли насильно отвести в туалет и умыть. За прическами тоже следили – допускались косы, «конский хвост» или умеренно короткая стрижка. У Дашки были родственники за границей, ее семья ездила туда часто, кроме того, сама Дашка хорошо шила, и проблема «нечего надеть» перед ней не стояла. Хуже было другое – зависть. Однажды классная руководительница попросила Дашкину мать привезти ее сыну джинсы. Поскольку на одну поездку официально было разрешено обменивать на инвалюту ограниченное количество рублей, мать отказалась. В отместку классная поставила Дашке тройку по поведению при отличных отметках. На дискотеке подружки привлекли внимание хулиганов, решивших их после дискотеки ограбить – или как тогда говорили, «обуть». В результате, пришлось спасаться бегством.

В восьмом классе у Дашки появился настоящий поклонник, старше ее на несколько лет. Дашка занималась в музыкальной студии при Доме Культуры, а поклонник там же в театральном кружке. Звали его, кажется, Антоном. Он был по школьным меркам очень взрослым, учился на вечернем в техническом институте, работал на заводе и жил в общежитии. Познакомились они во время выступлений на новогодних елках – почти курортный роман. Дашка в белом комбинезоне с блестками и Антон в костюме скомороха с театральным гримом на лице. Антон был настроен решительно, провожал домой, носил сумку, но в самый ответственный момент о происходящем узнала Дашкина мать. Разговор был неприятным, как будто Дашку застукали за чем-то противоправным и морально неприемлемым. «Сколько ему лет?» – спросила мать. Отвечать на этот вопрос не хотелось. Вопрос означал вмешательство в личную жизнь с позиции власти в то время, когда не нужны были даже дружеские советы.

В десятом за Дашкой ухаживал одноклассник Карташов – здоровенный детина с широкой ряхой и мощными бицепсами. Несколько раз Дашка была в обществе его и нескольких его друзей, видак посмотреть или позагорать на берегу пруда. Карташов был полезен – если нужно было поздно вечером встретить Дашку у метро и проводить ее домой или сослаться на его фамилию в случае, если к ней кто-то приставал на улице. Но романтического настроения Карташов не вызывал – близкие отношения с ним казалось Дашке полнейшим абсурдом. Это были и не отношения даже, а проба отношений. Как оно бывает и подходит ли это тебе. Дружба очень скоро сошла на нет – Дашка поступила в институт, а Карташов ушел в армию.

Проявлял интерес еще один одноклассник, Голубев. Голубев учился с ними, начиная с десятого класса, а раньше жил в Белоруссии. Он был умен и разговорчив, но смешная внешность с курносым носом и оттопыренными ушами, а также допотопные ботинки на каблуках, заставляли Дашку держать Голубева на расстоянии. Голубеву приходилось несладко – новая школа, друзей нет. Он пытался прибиться к карташовской компании и даже пригласил их на день рождения – так карташовцы прямо заявили, что если на столе не будет алкоголя, они не придут. День рождения, несмотря на все, прошел весело, после него Голубев со свойственной ему непосредственностью вкупе с белорусским акцентом спросил, будет ли Дашка с ним гулять. Гулять не получилось, но друзьями они остались.

***

Дашка проснулась и закашляла. На улице было очень холодно, барак не отапливался, приходилось спать в свитере и теплых колготках. «Пусть меня не возьмут в девятый класс, но я больше на поле не пойду», – сказала она. «Я тоже не пойду», – поддержала ее Марина. С завтрака вернулись «ашки». «Вы почему лежите? – спросила Тарановская. – Математичка ругается». «Мы никуда не пойдем, – ответила Марина. – Скажи ей, что мы заболели». «Ашки» ушли. В коридоре барака послышался математичкин голос: «Где там наши симулянтки?» Дверь в комнату открылась, и на пороге показались знакомые синие треники и старые боты. «Быстренько встали, оделись и пошли на работу! – заявила она. – Это что такое? Вы не дома находитесь, развалились здесь, понимаете ли!» Девчонкам пришлось встать. «Я пошла вперед, – заявила математичка, – если через пятнадцать минут вас не будет на поле, пеняйте на себя».

Пришлось встать и выдвинуться по направлению к полю. Пошел мелкий дождь. Настроение было препаршивое. «Разворачивайтесь и собирайтесь, только быстро». Дашка не поверила своим ушам. Навстречу шла ее мать. «Быстро». «А как же…» – у Дашки комок застрял в горле. «С ней я поговорила». «Ты чего стоишь? – сказала Дашкина мать Марине. – Ты тоже собирайся». Около барака была припаркована черная «Волга», в ней сидел друг Дашкиной мамы дядя Вася. «Здрасьте, – сказал он, – побыстрей, пожалуйста, а то у машины колеса завязнут в грязи». Девчонки без разбора покидали вещи в сумки и через пять минут сидели в машине. «Мам, – первая подала голос Дашка, – а поесть ничего нет?» «Все есть. Сейчас остановимся и поедим».

Остановились у реки. Подружки набросились на домашние котлеты, заедая их огурцами. «Что-то вы оголодали», – дядя Вася ломал ветки и укладывал их в кучу для костра. «И скажите мне спасибо. – Дашкина мать вспомнила, что надо быть строгой. – Сидели бы сейчас в поле на грядке».

Тем же вечером Дашка зашла к Марине. Теперь казалось, что две недели, проведенные в колхозе, были просто сном. Сидя дома в тепле и попивая чай, трудно было представить, что сегодня утром они лежали в холодном бараке в одежде, накрывшись несколькими одеялами. «Я после восьмого в колхоз не поеду», – сказала Дашка. – Как хорошо, что нас забрали».

Жить стало лучше, жить стало веселей

Приподнявшись на цыпочки и изо всех сил вытянув шею, Дашка стояла среди таких же, как она, вчерашних десятиклассников, пытаясь найти свою фамилию в списке с результатами первого вступительного экзамена в ВУЗ. Экзаменов было три, но Дашке удалось закончить школу с серебряной медалью, что давало право быть зачисленной, отлично сдав лишь один – математику. «Саврасов, Санкин, Светлова…» – у Дашки похолодело внутри и задрожали руки. От оценки, стоящей напротив ее фамилии, зависело Дашкино будущее. Либо поступила, либо предстоит сдавать оставшиеся экзамены, и неизвестно, чем все закончится. «Светлова… пять!» Холод внутри исчез, и к Дашке вернулось самообладание. «Пять!» – прокричала она отцу, стоящему в стороне. «Я поступила!» Но уходить Дашка не торопилась. Она несколько раз перечитала свою фамилию с заветной оценкой напротив, а также фамилии предыдущие и последующие, чтобы знать наверняка – больше никаких Светловых нет, и именно она, Дарья Светлова, с настоящего момента считается студенткой первого курса.

В институте Дашке было гораздо лучше, чем в школе. Студентов называли на Вы, никто не позволял себе повышать голос, строгих правил поведения и стандартов внешнего вида не было. Даже поездка на картошку – так среди студентов назывались добровольно-принудительные сельскохозяйственные работы по сборке картофеля, аналог школьного колхоза – как не странно, оказалась не в тягость. Погода стояла отличная, можно было улизнуть с поля и проваляться весь день на солнышке на опушке леса. Свобода!

И молодой человек появился – Петя Дубровников, симпатичный смуглый и темноволосый. С Дубровниковым Дашка сходила в кино, но в целом она признавалась себе, что столь долго ожидаемая и наконец появившаяся свобода волнует ее гораздо больше, чем перспектива получить высшее образование или построить личную жизнь и выйти замуж. Да, поступила. Да, в институт. Да, в хороший. Но это же не главное.

Вырваться на свободу означало возможность ходить или не ходить на учебу (не иду на первую пару и считаю себя самостоятельной личностью), принимать взрослые решения (не нравится нам преподаватель, сейчас пойдем и скандал на кафедре устроим, благо гласность и все такое), давать взрослые советы (и не нужно тебе с ним встречаться, посмотри, как нагло он с тобой себя ведет) и вести взрослую жизнь (не буду дома ночевать, и не нужно мне указывать, что делать).

Если разговаривать с собой совсем честно, Дашка надеялась, что в институт она не поступит. Даже не надеялась, а где-то очень глубоко внутри она несмело подумала о такой возможности. Несмело, потому что для вчерашнего школьного активиста-отличника, такого как Дашка, после школы путь был один и с точки зрения окружающих единственно правильный – успешно сдать экзамен в хороший ВУЗ и начать в нем учиться. Чего еще можно хотеть, если у тебя на груди золотая или серебряная медаль? Все остальное это для троечников.

Отметка «пять» напротив фамилии должна была стать финишной ленточкой опостылевшей школьной жизни. Завоеванной высотой. Той, ради чего приходилось зубрить, соответствовать, примиряться и терпеть. Но что—то было не так.

Дашка вспомнила, как в конце девятого класса они с подругой ездили по высшим учебным заведениям и выбирали. Это не нравится, это не интересно, это не подходит. Подруга выбрала, а Дашка пошла по пути наименьшего сопротивления – раз поступить куда-то надо, пойду в институт, который ближе к дому. На самый неординарный факультет.

Где-то глубоко внутри Дашка не хотела в ВУЗ совсем. Дашка хотела в пампасы. Чтобы вокруг не очередные ученые мужи и учебные пенаты, а настоящая жизнь. Дашке хотелось взять рюкзак и удрать. На полгода, год, два, три – как повезет. Посмотреть, как люди живут. Себя людям показать. Увидеть интересное во всем разнообразии; примерить то, что мир предлагал, на себя.

В качестве инициации Дашка остригла волосы бунтарским способом – очень коротко на затылке, сверху длинные до плеч – и покрасила их в рыжий цвет. Надела джинсовую куртку и платок с множеством разноцветных бусинок. Взяла в руки фотоаппарат Смена 8м. И была готова помахать всем ручкой – как только представится такая возможность. Только возможность почему-то не возникала – никто не пришел, не выдал билет в один конец и не снабдил личным комплексным планом. Привычное для школы поведение – думать не надо, за вас все решили – больше не работало. Реальной жизни иждивенцы оказались ненужными, а привычки и сил создавать свой собственный мир не было. Дашке удалось вырваться только на летние каникулы. К концу августа ее поймали, вручили тетрадь для конспектов и отправили учиться. Поэтому не было ничего удивительного в том, что последнее, о чем Дашка думала в институте, это об учебе.

Дашкин институт по Москве считался одним из престижных, но в то же время доступным для представителей разных социальных слоев. На факультетах можно было встретить и золотую молодежь, и выходцев из рабочих семей, что было для Дашки неплохо – ведь она находилась где-то посередине, живя в рабочем районе, но в семье с более высоким достатком и возможностями. Конечно, самым событийным было то, что происходило после или вместо занятий. И условия обучения вполне к такому повороту событий располагали – посещаемость никто не контролировал, экзамены и зачеты сдавались без особого труда, причем тройку можно было получить, лишь предъявив зачетку. Появились новые друзья и знакомые, хорошие и не очень, со своими представлениями о жизни и со своими привычками и предпочтениями проводить свободное время – а времени и соблазнов было предостаточно.