Текст книги "Дашка и Д"

Будьте добры к тем, кто не садится к вам на шею и у кого хватает сил с вашей помощью выкарабкаться из своей жевательной резинки самостоятельно. Эдвин же решил, что луч света, озаривший его вяло текущую жизнь, теперь не только укажет ему дорогу, но и останется с ним не перегорающей лампочкой Ильича. Употребляемые в Индонезии лампочки были лампочками дневного света. Холодными и безжизненными. Едешь по сельской дороге ночью, и как будто смотришь в прибор ночного видения. В самом маленьком подмосковном светлячке света и то больше.

– Ты сколько здесь пробудешь?

– Эдвин, я не знаю. Мне девочки в «Теддис-баре» сказали, что в среду есть паром до Аймере. В одиннадцать часов.

А не до Лабуанбаджо в четыре, как ты наврал.

– Да? Я не знаю. Надо позвонить.

Ага. Позвонить. Только линия снова окажется занятой.

– Ты пока располагайся, – предложил Эдвин. – Ты икатом интересуешься, поэтому должна научиться в нем разбираться. Съездить туда-сюда, посмотреть.

В инь-янский проем протиснулся мужчина с огромной полосатой сумкой.

– Икат, – вежливо опустив глаза долу, заметил мужчина. – Просто посмотреть.

За «просто посмотреть» денег не просили, хотя и считали это несправедливым. В музеях же платят за осмотр. Мы чем хуже. У нас ручное ткачество и антиквариат. Потаскайся с наше по отелям, ничего за день не заработав. А у нас семья большая, очень много детей.

Про семью и про детей нужно было говорить при торге. И добавлять, что сами мы бедные, денег совсем нет. Тогда в тебе видели опытного переговорщика, радовались и предлагали «особую цену» для своих.

– И почем такая красота?

Дашка уже провела ревизию трех магазинов на центральной площади и с ценами ознакомилась. Продавец этого не знал.

– За этот миллион рупий, а за этот полтора.

– Эдвин, – сказала Дашка, когда мужчина с сумкой ушел. – Вы чего, издеваетесь? В магазине качество лучше за пятьсот тысяч.

– Да? – спросил Эдвин, опять уткнувшись в компьютер. – Правда? Я не знал. Ты чего собираешься делать сегодня вечером? Я могу арендовать мотоцикл и свозить тебя к мастеру игры на сасандо. Там тоже икат есть. С острова Роте. Это недалеко.

Мечта всей жизни. С Эдвином на мотоцикле. То есть за рулем мужчина, а ты на заднем сиденье. Издевался не только мужчина с сумкой. Издевались там, наверху. Мечты, говорите? Наверху захихикали. Как вам такой поворот? Хибара с инфо-центром сойдет за мечту иметь домик в дер… тьфу… на скале над морем. Практически то, что запрашивали. Не подходит? Вот странно.

Бензобак до краев долил Эдвин, поставив диск из разряда Будда-баров. Дорогих и с претензией. Первую песню пели по-русски. И первая же строчка поднесла к бензобаку спичку словами «вот стоишь ты совсем одна».

– Ты располагайся, – повторил Эдвин. – И чувствуй себя как дома. Тебе надо забыть про своего бойфренда. Он тебе не подходит. Если он вот так бросил тебя одну, зачем он тебе нужен. А у меня интернет для посетителей бесплатный. Пользуйся.

Ага. Вы там наверху юмористы. Это проверка на что? Плохо тебе? Бросили тебя, как положено думать? Вот отличный выход из положения. Даже делать ничего не надо. И дом, и мужчина, и иката вокруг завались. Не это ли просили? Сделай только шаг… И все устроится.

– Спасибо, – отказалась Дашка, – но у меня уже есть дом. И бойфренд мой – не вашего ума дело. Вы чего вообще лезете в мою жизнь? Мне не надо нечего лишне-бесплатного, второсортного и угодливо вами предложенного, не важно из каких соображений. Я о помощи не просила, поэтому пошли вон! Я делаю свои дела, скупаю половину текстильного магазина, отправляю посылку в Москву и, что бы там ни было, сажусь на паром до Аймере или куда там он идет. И все, что я делаю сейчас, будет направлено на то, чтобы опять встретиться с Демидычем! Отвалите!

Отвалите было сказано и той части самой Дашки, которая чувствовала себя несчастной и одинокой. Одиночество. Еще один наркотик для мозгов. От которого любят лечить, с которым учат как жить, не выдавая при этом страшную тайну мальчиша-кибальчиша. Одиночества на самом деле не существует. Есть человек, как уникальный организм. Есть индивидуальность и неповторимость таланта, характера, умений и привычек. Есть личные планы и мечты, ставящие перед тобой определенные задачи, выводящие на твой собственный жизненный путь. И есть другие люди, которые тебя окружают. Которых ты любишь или которые тебе безразличны. До которых тебе либо есть дело, либо нет. Позиция «мне до вас нет никакого дела» обществом всегда осуждалась, поэтому тема одиночества муссировалась. Кому нужны уникумы, одиночки, свободные индивиды? Обществу подавай отшлифованного под задачи общества среднестатистического жителя, которому для лучшего контроля над ним дополнительно внушат, что он одинок.

Прав Демидыч, говоря, что мы, русские, слишком много значения уделяем понятию «общество», полагаемся на других, а не на себя, слушаем других, а не себя, и как результат слишком сильно зависим от обстоятельств. «Он – жертва обстоятельств». «Обстоятельства так сложились». С таким подходом мы гордимся лишь тем, что можем выживать в любых условиях. И этим выживанием только и занимаемся. Изменились условия, надо приспособиться. Опять изменились, не важно, в плохую или хорошую сторону, опять приспосабливаемся. Поэтому и грустные такие ходим. За главное не то принимаем. На лице каждого второго русского за границей выражение «ну, и что нам день грядущий приготовил?». По этому выражению и узнаем друг друга.

Обстоятельства для нас, а не мы для обстоятельств. И вообще к черту обстоятельства. Есть дело – делай. Нет дела – ищи его или просто живи и радуйся. Выбирай то, что нравится тебе, а не то, что предлагают на жизненной распродаже. Обстоятельства подстроятся. Выдадут, что надо, и организуют, как положено. Как только поймут, кто в доме хозяин, и с кем шутки плохи.

«Звучит, как речь с трибуны, но есть к чему прислушаться. Что? Кто там опять про смысл жизни?» Но и на этот вопрос Демидыч успел ответить.

– Мы наполняем эту жизнь смыслом, – написал он Дашке, которая ныла, что у нее тупик, ступор и непонятно, что зачем. – Как-то так. У меня был момент, когда надо было выбрать, продолжать путешествие или дома остаться. Я выбрал продолжать. И несу теперь полную ответственность за свое осмысленное решение.

Эдвин тоже начал нести ответственность. Он сказал, что насчет мотоцикла договорится, а поедет Дашка или нет, это уже как получится. «Может и съезжу, – решила Дашка. – Только не сегодня, а завтра. Икат с Роте лишним не будет. Да и Эдвина порадую. Будет второй ступенькой для него, после фотошопа. Главное, не переиграть. Я-то уеду, а он останется».

И повесит Дашкину фотографию на экран монитора, как фотографию японской девушки. Коллекционера иката, которая приезжала регулярно в Западный Тимор и, по словам Эдвина, была его подругой. Насчет подруги он соврал. Но при этом жаловался, что она ему изменяет, так как ей просто нужен мужчина, который охранял бы ее и ее деньги. Эдвину страдал еще и потому, что он был полукровкой. Наполовину индонезийцем, наполовину португальцем и на чуть-чуть еврейских кровей, наградивших его отсутствием сходства ни с теми, ни с другими, ни с третьими из-за темно—желтого оттенка кожи, европеоидного разреза карих глаз и высокого роста. Рядом с индонезийцами он выглядел европейцем. Рядом с европейцами непонятно кем. Чужой и для тех, и для других. Чужой для продавцов иката, которые приходили к нему в хибару, чтобы продать чего и отдохнуть в жару. Чужой для посетителей бара, которые заваливались в бар вечером выпить, но Эдвина в компанию не принимали. Лет ему было под полтинник, но заметно это было только, когда Эдвин снимал кепку, под которой скрывалась больших размеров проплешина. Такой стареющий topass – «черный португалец», потомок смеси пришлых и местных. Владелец бара и дешевого хостела. Одинокий и печальный. С планами на будущее, которым не удалось реализоваться так, как хотелось, потому что печальные мысли и обстоятельства не дали. С нехорошей наследственностью из-за существующего до сих пор обычая жениться на двоюродных сестрах44
  Наиболее частые последствия для потомков – склонность к разным заболеваниям, включая психические расстройства.


[Закрыть]. Но верящий в чудо, что придет кто-то и полюбит его таким, какой он есть. Любить Эдвина было просто. При всей своей печали он был открыт миру как двадцатичетырехчасовой бесплатный супермаркет. Но и опасно. Тем, что погрузит он на тебя свои печали, а ты и не заметишь – прямо как в супермаркете в твоей корзинке откуда ни возьмись появляются дорогие и неполезные товары импульсного спроса.

Дашка ответила на смску Эдвина, что садится на паром в Макассар и в Купанг в ближайшее время не собирается. Итак, Макассар.

– Я уже ездила на пароме, – сказала Дашка ангелам. – Из Купанга в Энде. Было так много людей, что я спала между двух мужчин, которых видела первый раз в жизни.

– Конечно, конечно, – ответили ангелы. – Мы, когда тебя увидели, задумали, как же ты путешествуешь одна, знаешь, будучи женщиной.

– Давайте спросим насчет каюты, когда на борт попадем.

– Да-да, обязательно.

Уже лучше. Спросим на борту про каюту. Когда на борт этот попадем. «Пелни» шел по длинному маршруту со всеми остановками. Отрезок Лабуанбаджо—Макассар был где-то посередине. Корабль опаздывал, поэтому погрузка-разгрузка шли параллельно и не всегда удачно. По одному и тому же трапу поднимались на борт люди и разгружали коробки размером с посудомоечную машину. Коробки норовили упасть в воду, грузчики как обезьяны цеплялись за поручни и зависали над щелью между кораблем и причалом, пассажиры с чемоданами застревали в проходе, матросы-распорядители хватали людей за шкирку и утрамбовывали вовнутрь, в лестничный проем, на котором уже плотно расположились другие пассажиры с вещами, детьми, бамбуковыми ковриками и сильно пахнущей едой в пластиковых контейнерах.

На палубе экономического класса можно было арендовать матрас и провести ночь в душном помещении. Можно было найти себе местечко на верхней палубе. Дашке не хотелось ни первого, ни второго. Она поймала взгляд матроса, терпеливо ожидающего, когда же эти недалекие туристы поймут, что им не вниз и не наверх, и спросила:

– Каюта?

– Первый класс ок? – вздохнув с облегчением, ответил матрос. – Один миллион ок?

– На троих?

– Ок, ок!

Конечно, ок. Матрос получил на руки месячную зарплату и проводил Дашку и ангелов в каюту с кондиционером, горячей водой и двухразовым питанием.

– Хорошо иметь деньги, – сказал один из ангелов.

– Хорошо быть богачом, – сказал другой.

– Я займу верхнюю койку, – сказала Дашка.

Достала спальник, хлебнула чая из припасенной заранее бутылки и легла спать. Спокойной ночи, мальчики! Большое спасибо за компанию!

Чужие похороны

Порт Макассара шумел как коммунистическая стройка двадцатых годов прошлого века. Разгружали багаж, люди спускались по трапу в толпу провожающих и встречающих, ушлые водители бемомобилей55
  Макассарский аналог нашей «газели».


[Закрыть] выискивали себе пассажиров.

– Пять, – показал растопыренную пятерню водитель, толстый, потный, с лоснящимся лицом. – Бемо. Чартер.

Макассарские бемо были все как один голубые без вольностей в декорировании. Это вам не Купанг. Купангский бемомобиль объявлял о своем прибытии мегадецибелами тяжелого рока и аэрографией обнаженной красотки на бампере. Управляли купангским бемо водитель и зазывала-контролер. Обязанность водителя – следовать маршруту, обгонять бемо конкурентов и лавировать среди плотного транспортного потока, состоящего в основном из мотоциклов. Обязанность зазывалы-контролера – стоя на подножке, призывно выкрикивать пункт назначения и затаскивать внутрь не успевших опомниться пассажиров. Бемо были на самоокупаемости, две тысячи рупий с носа за поездку. Выигрывала пара, где водитель – философски настроенный летчик-истребитель, а зазывала-контролер – шустрый, глазастый и горластый мастер втюхинга транспортных услуг.

Две тысячи рупий за изыски декора против пятидесяти тысяч за голубой вагон с ленивым шофером. Спасибо, не подходит. Для поездок девушек из порта в отель есть отличная альтернатива – скутеры молодых, прилично выглядящих мальчиков в отглаженных хлопчатобумажных курточках и новеньких джинсах. Им тоже куда приятнее возить девушек, чем толстых коммивояжеров из Сурабаи. Вот и мальчик появился.

– Лосмен66
  Маленькая гостиница.


[Закрыть] «Семера», – сказала Дашка.

Мальчик показал четыре пальца, что означало сорок тысяч рупий.

– Три, – показала три пальца Дашка.

Мальчик улыбнулся и кивнул; поездка не стоила больше двух. Поставил рюкзак между собой и рулем, выдал Дашке черную пластмассовую каску, заменяющую шлем, и начал аккуратно выруливать с парковки на улицу.

Узкие улочки, магазины, переулки, магазины, варунги, снова улочки, проспект. Макассар оказался большим городом со всеми сопутствующими необходимостями: бронзовыми памятниками на пьедесталах, высоченными банковскими офисами, красно-желтыми рекламными щитами и даже «Кентукки Фрайед Чикен» занял удобную нишу, пропагандируя здоровое западное питание с помощью хитро отобранных индонезийских моделей, выглядящих на усредненно-расовый лад, вроде местные, а вроде и нет.

Около лосмена «Семера» тусили непонятного вида личности. Рекомендуемый популярнейшим путеводителем для путешественников отель был похож на место для сбора низкого пошиба гангстеров, выполняющих в Макассаре не особо важные поручения за не особо большие деньги.

«Так, – решила Дашка. – Вернемся в хостел в начале улицы».

– Мест нет, – подтвердил ее намерение менеджер «Семеры». – Мест нет. Английское слово «full» в Индонезии использовалось в бахасе. Отель full, автобус full, ресторан тоже может быть full, но для гостей ресторана местечко постараются отыскать.

В хостеле «Новая Легенда» комнаты свободные были. Дашка загрузилась в пустую дормиторию и пошла узнавать насчет билета в Тана Тораджу, область в горах, где местные народ до сих пор строил и жил в домах-кораблях, в которых, согласно преданию, их предки прилетели с плеяд. Ради домов-кораблей стоило ехать на Сулавеси, переживать погрузку на корабль «Пелни» и – что нельзя назвать неприятным – провести ночь в обществе ангелов.

– Рина, – сказала Дашка хозяйке, – я подумаю насчет билета. Схожу в интернет и скажу, когда поеду. Наверное, завтра.

Опять. Опять. Опять. Забыть про себя. Поскакать в интернет, забыв, что билетная касса закрывается в пять часов. И ради чего? Чтобы убедиться, что от Демидыча нет вестей уже четвертые сутки. Дашка, расстроенная, вернулась в хостел, и только для того, чтобы посмотреть на часы, которые показывали пять часов и четыре минуты. Пролетели. Придется устроить дневку.

– Рина, а что за салон за стеклянными дверями?

– Парикмахерская, – ответила Рита, широко улыбнувшись дважды.

Улыбка до ответа. Улыбка после ответа. Разговор улыбок не предполагал, но Рита придерживалась западных стандартов общения. «Я ведь тоже улыбаюсь, как идиотка, – подумала Дашка. – Ну и зараза. Подцепила еще в Австралии. Да и в Тиморе тоже… Теперь здесь. Сплошные ужимки и прыжки. Ну кому это надо». Привычное требование западного общества улыбаться и извиняться по любому поводу приводило к тому, что за границей туристы выглядели, как будто они пытались быть излишне хорошими, вежливыми и как бы извиняющимися, что приперлись, хотя их не звали. Глупо улыбались, слишком часто говорили «сорри» и прыжком уступали дорогу. Местные сначала не понимали, а потом начали копировать поведение, в результате чего общение непонятных друг другу двух людей превращалось в клоунский театр.

– Рина, – задала Дашка еще один вопрос, стараясь вести себя естественно. – Нет ли здесь массажного салона?

– За соседней дверью, – сказала Рина. – Тебе нравится массаж? Пойдем, я с тобой схожу.

– Ты переведи им, пожалуйста, что я устала рюкзак таскать, у меня спина болит. Пусть мышцы разомнут.

– В смысле, тебе не нравится, когда массаж делают сильно?

– В смысле, мне надо, чтобы релакс был. Понимаешь, релакс? Несильно или как там это у них называется.

Массаж за соседней дверью работал под вывеской «Шиацу от профессионалов». Желающим промассировать иные части тела не отказывали, поэтому в предбаннике на диванчике попивали кофеек мужчины с золотыми перстнями, в свежайших белых носках и начищенных ботинках. Француз из соседней комнаты решил испытать судьбу, его сначала массировали, как полагается, потом вежливо поинтересовались насчет «tik-tik».

– Я лежу на спине, – француз пригласил Дашку пообедать и поддерживал светскую беседу за трапезой, состоящей из риса, пережаренной куриной ноги, двух овощных оладий и кусочка непонятно чего, зато сильно перченого. Француз переходил на индонезийское питание, жил в комнате без кондиционера и умилялся индонезийским детям. Сия тренировка означала, что он планировал жениться на шустрой индонезийской девушке с длинными волосами и четкими представлениями о собственном будущем и остаться в Индонезии надолго, если не навсегда.

– Так вот, лежу я на спине. А она уже практически сидит сверху. И спрашивает «tik-tik». В смысле «продолжить?».

– Я так и думала. Что это бордель. Ну не совсем бордель, а массаж с особыми услугами. Хотя девушка постаралась с массажем. Как могла.

– Сложно найти хорошего массажиста, – вставил француз. – У меня девушка была знакомая на Яве. В магазине продавщицей работала. И вдруг я ее встречаю в массажном салоне. Я, говорит, переквалифицировалась. Тренинг прошла. Теперь в салоне работаю.

После массажа спина заболела еще сильнее. Дашка вернулась в отель и решила, что день на сегодня закончен. Только не спалось. Стоило лечь и закрыть глаза, паника рисовала устрашающие картины, на которых Демидыч выписывал себе по интернету другую женщину, оплачивал ей авиабилет на деньги, полученные за совместно с Дашкой написанную книжку, и уезжал навсегда. Забыться удалось в три утра. Без пятнадцати пять заголосил мулла в мечети, в семь через мегафон обозначили начало трудового дня в полицейском управлении, а в половине девятого оказалось, что автобус full. Дашка уже собрала вещи, стащила рюкзак вниз и настроилась на поездку. Full! Ну что ты будешь делать! Рина, обещавшая позвонить на автобусную станцию в восемь, но появившаяся около девяти, не смотрела в глаза, на повышенных тонах с ней разговаривал мужчина – теперь уж было совсем неясно, кто здесь главный.

– Рина, позвони в кассу, мне билет нужен на завтра. Точно нужен. И еще кое-что. Я перееду на следующую ночь в комнату с кондиционером. Слишком жарко в Макассаре, вентилятор не справляется.

«И слишком сильно я люблю на себе экономить. Надо завязывать с этой привычкой. Не выспишься, не отдохнешь нормально, весь следующий день будет испорчен».

Рина позвонила в кассу, в кассе ответили, если билет нужен, приезжайте и покупайте, бронировать не будем, много желающих на этот рейс.

– Тебе нужно было со мной разговаривать насчет билета, – сказал мужчина. Он не был главным, но работал в отеле дольше всех. – Поехали, я тебя на мотоцикле отвезу.

Билет не только удалось купить, можно было даже выбрать место около окна. Автобус был VIP—категории, новый и чистый, с мягкими креслами как в бизнес-классе самолета и с кондиционером. Он шел до Рантепао с несколькими остановками, включая остановку на обед. Все предусмотрено и все очень удобно.

«Вроде ситуация налаживается, – подумала Дашка. – Писем от Демидыча нет, но хотя бы планы идут, как запланировано. Завтра в десять часов прыгаю в автобус и еду в Тана Тораджу. И хорош скулить. Что будет, то и будет».

Дорога в Тораджу завивалась змеей, сворачивалась в клубок на поворотах и разворачивалась вновь, выгибала спину и вытягивалась послушно, как лента в руках гимнастки, ведя Дашку вглубь острова Сулавеси. Через четыре ряда, в хвосте автобуса, сидел молодой, но сильно бородатый немец, который путешествовал по Индонезии после стажировки в газете в Джакарте. Немцы славились тем, что все еще учились, когда их сверстники из других стран уже не первый год работали и занимали руководящие посты. Бородатый учился международным отношениям, но во время стажировки к важным государственным делам его не допустили, разрешили лишь перекладывать бумажки в помощь джакартовским журналистам.

– У меня есть месяц на Сулавеси. И заодно подумать, кем я хочу стать, когда вырасту.

Хочу стать, когда вырасту, это, конечно, Дашка съязвила. Немец раздумывал, где он хочет работать, когда вернется в Германию. Его соотечественник, которого Дашка встретила в Восточном Тиморе, уже не думал. Он ходил исключительно в саронге и на полном серьезе заявил, что ему так понравилось на индонезийских островах, что он не хочет больше работать, а хочет только путешествовать.

– Рантепао, – пробежался по автобусу водитель. – Выметайтесь. Эй, мистер, Рантепао, приехали.

Приехали вечером, автобус остановился на центральной улице. Дашка уж было попала в чужой поток и села в такси вместе с парой из Австрии, за которыми увязался немец исключительно по языковому родству.

– Сколько-сколько за отель? Извините, для меня это много. Остановите, я выйду.

Дашка вышла из машины и подошла к фонарю, чтобы найти на карте отель, рекомендованный Риной из Макассара. Направо и налево, там спросим. Через пять минут позади тяжело задышали, Дашку догнал запыхавшийся немец.

– Я лучше с тобой, – сказал он. – Для меня тоже дорого.

Отель «Пандок Висата» грустно стоял в полной темноте рядом с футбольным полем. Отель был пуст как заброшенный дом перед сносом. Внутри жили два менеджера, показали комнаты с потеками воды на голых стенах и сказали, что с завтраком, извините, заморачиваться не будут. Дверь в следующий отель – как в собственную квартиру – открыла толстая веселая тетка в платке. В прихожей стояли модные диваны в цветочек и висели картины в золоченых рамах. На ковер даже наступать было боязно, оставишь след грязным ботинком и отправят тебе четвертой женой теткиному племяннику для отработки.

Отель «Висма Мария И» был последней надеждой.

– У вас-то есть комнаты? – спросил немец без особой надежды.

Комнаты были. Две и дешевые. Одна покрыта плесенью, а вторая ничего.

– Извини, – сказала Дашка. – В заплесневелой жить опасно. Можно надышаться, и потом эта зараза поселится у тебя в легких. Я точно в этой комнате жить не буду. И тебе не советую. Если хочешь, но не то что я очень хочу, можем взять одну комнату на двоих.

Немец тоже не хотел жить в одной комнате и пошел вести переговоры с менеджером. Выторговал комнату с горячей водой на первом этаже со скидкой в десять процентов.

– Я беру, беру!

Горячая вода в Рантепао была нелишней. Город располагался в горах, вечером было прохладно.

– И там гид на ресепшн, – сообщил немец. – Говорит, что похороны завтра будут, можно поехать. Ты не знаешь, почем тут гиды?

В путеводителе было указано больше двадцати пяти долларов в день не платить. И что на церемонию похорон ехать обязательно, такого больше нигде не увидишь.

– Он так и хочет, на двоих двести пятьдесят тысяч рупий. Мне ребята говорили, двести – двести пятьдесят, не больше.

Гид Джонни, или Красавчик Джонни, с удобством устроился на отельном диване, задрав короткие ножки, не соответствующие по пропорциям широкоплечему торсу, на стеклянный столик с золотой окантовкой, и с интересом смотрел американский сериал по телевизору.

– Здравствуйте, дорогие друзья, – начал он.

Повеяло еле заметным перегаром. Дашка ухмыльнулась. Джонни пересел в кресло, сосредоточился и продолжил серьезнее.

– Завтра в деревне церемония похорон. Хоронить будут человека из высшей касты. Стоит увидеть. Ко мне в прошлом году приезжали с канала Дискавери. Тогда тоже хоронили человека из высшей касты. Из золотой. А завтра будут из железной, тоже очень и очень интересно.

«Самое время, – подумала Дашка, – посетить чьи-нибудь похороны. Не на собственные же отправляться».

– Да едем мы, едем, – посмотрев Джонни в глаза, строго сказала она. – Сколько стоят услуги ваши?

– Так двести пятьдесят на двоих! И это все включено. Переезд на автобусе, бетель хозяевам в подарок и обед. Меня в деревне хорошо знают. Я гарантирую, что обед будет хороший, и платить за него дополнительно не придется. Только надо одеться в черное. У вас есть что-то черное?

У Дашки были черные штаны и черная открытая майка, в которой на похоронах было появляться не очень пристойно.

– Я могу дать тебе свою черную футболку, – заботливо предложил Джонни. – Только – хи-хи – я не думаю, что ты захочешь ее надевать. Купим тебе новую по дороге. Когда ко мне приезжали из Дискавери, я был вот в этой футболке, а они у меня интервью брали. Пришлось переснимать, хи—хи, на майке написано Версаче. Им не понравилось.

– Реклама потому что, – сказал Дашка. – У меня есть темно-коричневая футболка. В ней можно? И ничего, если я рубашку эту поверх надену?

– Коричневая? Конечно! То, что нужно! Рубашку, конечно, можно. Жду вас завтра в восемь. Позавтракать можно в соседнем зале. Они отличный домашний хлеб пекут. И сок дают. И омлет. Бесплатно, в смысле включено в стоимость номера.

В восемь так в восемь. Вспомним, что такое будильник. Про немца Дашка совсем забыла. И как зовут его, забыла. Безымянный немец сидел тихо и в международных переговорах не участвовал.

– Тебе нормально? Двести пятьдесят на двоих?

– Да, да, все ок.

– Тогда завтра в восемь.

Область Тана Тораджа была не единственной в Индонезии, где люди до сих пор придерживались старой анимистической религии. Верили, что помимо наличия бога-создателя и нескольких его ипостасей, управляющих миром смертных, у всего живого на земле есть душа, поэтому все живое требует к себе особого отношения. Главных почестей требовали души предков. Считалось, что после смерти человека, его душа могла вернуться к живущим, помогать им, или навредить как следует, если ее не уважали, а самого человека не похоронили, как полагается.

Церемония похорон в традиционной религии тораджей Алук Тодоло относилась к категории печальных церемоний – «нисходящий дым». Проводились они в несколько этапов: сначала гроб с телом проносили по деревне и помещали на второй этаж специального здания ла’киан, внизу которого ставили стол для ведущего, руководящего процессом. Затем приходили проститься многочисленные родственники. Позже приносили в жертву животных – чтобы их души переместились вместе с душой покойного в рай. И, наконец, тело хоронили либо в аналоге нашего склепа, либо в каменной могиле. Нет тела – нет похорон. Для проведения церемонии тело было обязательно.

Церемония похорон пропагандировалась среди туристов как основная достопримечательность, нечто особенное, непонятное, сверхъестественное, требующее обязательного посещения. Действительно, попав на похороны, многие не понимали, что происходит. Толпы людей в черном, визг животных, мужчины с мачете и туши убитых буйволов в крови. Красота убийственная, не оторваться. Гиды нараспев твердят «сейчас в жертву принесут самого дорогого буйвола, встаньте левее, будет лучше видно». Туристы вздрагивают и наспех фотографируются на фоне «чего—там—пострашнее». По окончанию все загружаются в автобус и едут в отель ужинать. Чтобы посетить церемонию не за ради «попялиться», нужно было не только попасть на «правильные» похороны – человека из железной или золотой касты, но и найти гида, который смог бы объяснить, что происходит.

«Такого, как наш Красавчик», – подумала Дашка, слушая как Джонни на отличном английском без устали треплется, пересыпая рассказ терминами на языке тораджей. Только успевай записывать. Другие гиды, обеспечив своим подопечным местечко с хорошим обзором, молчаливо стояли рядом, изредка дергая подопечных за рукав и показывая пальцем, куда смотреть.

– Джонни, а кто умер-то? Кого хороним?

С кем захотели проститься пятьсот гостей, прибывших на второй день похорон группами и привезших с собой в дар буйволов, свиней, рис, пальмовую водку, блоки сигарет и бетель.

Хоронили восемьдесятсемилетнего полицейского. Должность в Индонезии противоречивая, уважаемая с одной стороны и сильно коррумпированная с другой.

– Вы представляете, – заволновался вдруг Джонни. – Подарки-то именные. За них позже отблагодарить придется. Видели записочки на поросятках? Привез друг на похороны твоего любимого дяди свинью. Так будь добр, свинью и ты привези, когда в семье этого друга кто-то сыграет в ящик. На похороны моего отца столько всего притащили, что я до сих пор молюсь, чтобы в их семьях в этом году никто не представился. У меня денег нет. Мне самому буйвола пришлось в рассрочку покупать.

– Хотя нас не принуждают. Каждый приносит то, что может. Это раньше наследство делили в зависимости от проявленного уважения. А сейчас отдают, кому нужнее. У нас, тораджей, появились другие способы заработать. Многие на Яву уезжают, бизнесом занимаются. Мой брат, например. Я у него одно время работал. Или видите женщину? Она в процессии одной из первых сейчас идет. Это дочь покойного, известная певица. Поет песни тораджей. Ну, в инструментальной обработке, конечно. Она привезла пять буйволов. Довольно дорогих.

– Джонни, а что ты там про касты говорил? Золотая, железная?

– У нас, тораджей, три касты. Золотая, железная и деревянная. В какой родился, в такой всю жизнь и проживешь. Золотая каста – лидеры клана, раньше были умные, богатые, смелые завоеватели. Потому и богатые, кстати. Продумали междоусобицу, напали, завоевали, добро себе забрали. Сейчас времена не те пошли, среди них много ленивых лодырей, без денег, так сказать, но с титулом. Но и хорошие люди встречаются. Образованные, на государственных постах трудятся.

Железная каста – середнячки. У них земли меньше, но они как менеджеры, контролируют жизнь в деревне, следят за порядком. Если заболел кто, церемонию проводят. Если свадьба или похороны – они главные организаторы.

Деревянная каста – низы, рабочие. Чего с них взять. Даже если учиться будут или разбогатеют случайно, все равно в деревянной касте останутся.

– Ты сказал, что всех буйволов потом того? – немец перебил Джонни и задал единственный важный для него вопрос. Он вооружился фотоаппаратом и ждал, когда начнется самое интересное.

– Зачем же всех? Чтобы получить разрешение на тау-тау – деревянную статую покойного, нужно всего двадцать четыре буйвола. Ну и статус чтобы подтвердить. Для нас, тораджей, статус важен. Из высшей касты – будь добр, доказывай. Даже если денег нет.

– Джонни, а что за статуя? У нас в отеле за стеклом бюст стоит, мужчина как живой.

– Раньше, когда фотоаппаратов не было, – разъяснил Джонни, – важно было сохранить изображение покойного, чтобы, например, внуки смогли посмотреть на дедушку. Вот и делали статую. В натуральный рост, очень похожую. Сейчас еще круче делают. Наши мастера на Бали ездили учиться. Чтобы достигать полного сходства.