Текст книги "Тренируй искренность"

Дарья Тюменева
Тренируй искренность

Текст публикуется в авторской редакции с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Иллюстратор – Дарья Кулеш

© Тюменева Д.В., 2022

Джо

 
Джо тянет тепло и мудрость из раскрытых окон и книг,
Джо везет на себе страдальцев, как старательный грузовик.
От нее не ушел обиженным ни болезный, ни брошенный, ни старик.
Джо – единственная в городе ведьма.
У Джо на подоконнике свечи, учебники и черепа,
Джо осторожна, вдумчива и неглупа,
Может каждого вытащить и не дать пропасть,
А берет за услуги немного меди.
 
 
Она верит, что ведьма от слова ведать и знать.
Хоть не раз пытались в нее камни бросать,
Джо любого обнимет, как вечная мать,
И беспрекословно служит выбранной этой цели.
Но когда в ее доме пусто, Джо задумчива и слепа,
Спотыкается о пороги и даже может упасть,
Мысли скачут по полу, рассыпаются как крупа,
И дышится так, будто легкие раскрываются еле-еле.
 
 
Скоро сорок, но нет у Джо семьи, друзей.
Жизнь, как арена, долбанный Колизей:
Люди приходят за помощью или так, поглазеть.
Так Джо тоже платит. За способность смотреть шире,
Видеть историю и сверху, и изнутри,
Четко формулировать и правильно говорить,
Раскладывать на составляющие: раз, два, три,
А иным демонстрировать магию в обычной своей квартире.
 
 
Джо все знает и годы свои уверенно кует —
Так капля за каплей вереск уходит в мед.
Джо не жертва. Бездетна и больше не ждет,
Но отдает. А отдавать можно лишь от избытка.
Так она шаманит и держит баланс простой.
И до тех пор не боится остаться совсем пустой,
Пока замолкают за нею и плач, и вой,
Пока живет и врачует чужие ошибки.
 

«Не буди во мне, маленькая, выдуманную тобой вину!..»

 
Не буди во мне, маленькая, выдуманную тобой вину!
Я тоже измучился. Незачем затевать войну.
Я могу рассказать, как я слышал тебя одну,
Но то было раньше.
Я могу рассказать, что, увидев тебя, затих,
Что я помню музыку – одну на двоих,
И твои сильные бедра вокруг моих,
И в том не было фальши.
Не кори меня, маленькая, я был нетрезв и слаб.
Я на долгие месяцы стал ни царь, ни раб.
Понимаешь, я тоже теперь не рад,
Но пора идти дальше.
 

«Так бывает, что ты уходишь и уносишь совсем не то…»

 
Так бывает, что ты уходишь и уносишь совсем не то:
Зонт с лаковой рукоятью и английское пальто.
Движешься дальше, думая, что теперь готов,
Но то, что ты вынес, – не про осень.
Она смотрела вслед и беззвучно пыталась сказать,
Что двое – это не только вместе стелить кровать,
Из двадцати четырех быть почти двадцать пять.
Двое – даже тогда, когда один из вас просит.
 
 
Ты потом поплакал под модным своим зонтом?
Поныл: «О боже, я так страдал из-за нее потом!
Я даже татушку себе набил с трудом!
Хотя нет, без труда, и вышла что надо».
Ты ничего не понял, и она ничего не поняла.
Кто-то из вас разобиделся, кто-то сгорел дотла.
Кафельный пол зачистила вьюга-метла,
И после вас теперь выставлены сторожевые отряды.
 
 
Иногда ты выносишь из горя совсем не то:
Тащишь себя-жертву, молишься на восток.
Знаешь, бывает стоит придержать поток,
Обнулиться, как обнуляются президенты и дети.
Так подписывают вольные твердой рукой,
Так в чистые головы входит покой,
Так замирают ветры, как перед грозой.
Будто не было ничего.
Будто никто никого не встретил.
 

«С тобой Мари узнала цену большой вины…»

 
С тобой Мари узнала цену большой вины
И докопалась, дорылась до самой той глубины,
Где страшно, и холодно, и исходы не видны,
Но ведь ты пока побудешь рядом?
Она так тянется к крепкости выглаженных перил.
Сотни ладоней полировали их, тысяча крыл,
И сколько б банальностей ты не говорил,
Уверенно тащишь ее из личного ада.
 
 
Ах, моя бедная маленькая Мари!
Ты говори с ней, пожалуйста, говори,
И, может быть, вырастет у нее внутри
Собственная живая опора.
Я пугаюсь тонких ее ключиц,
И когда она по ночам кричит.
Не молчи, прошу тебя, не молчи —
Иногда достаточно долгого разговора.
 

«Я еще не выворачивала так нутро…»

 
Я еще не выворачивала так нутро,
Я не умею очиститься, горько заплакав.
Как же больно и холодно вносить двойную плату
За твое и мое
откровение и вранье
И только мою одиночную палату.
Я сижу, испугавшись и сжав колени.
Новую душу достать мне не хватит денег!
На мои гроши
и старой не купишь души,
А я ведь даже стихов купить не умею.
Я еще не выворачивалась так совсем —
До конца, без надежды и без возврата.
А ты сидишь рядом в позе старшего брата
Прямой и тихий,
и к черту идут стихи,
Хоть их и не написать обратно.
 

40

 
В твои сорок
Ты предан, умен и тих,
Ты точно знаешь, кто дорог,
Что путь занозист и долог,
Особенно для двоих.
В твои сорок
Идеально различаешь цвета,
Без раздумий выкидываешь ворох
Ненужных мыслей и чуждый морок.
Остаются уверенность и простота.
В твои сорок
Ты давно научился прощать.
Только со временем выгорает и порох,
Любой век болезненно короток.
Я плачу, как плачет покинутый город,
И мне нечего тебе пожелать.
 

«Ты так смотришь…»

 
Ты так смотришь —
Внизу становится горячо.
Я подойду и поцелую
В макушку, потом в плечо.
Не разговаривай
И не думай со мной ни о чем —
Я так прощаюсь.
Что я делаю – все не в счет.
Что ты видишь?
Усталость, суету или бред?
Я стою за спиною,
Заслоняю тебя от бед,
Или мне так кажется?
И без меня ты в броню одет:
Латы сверкают,
Экскалибур к небу воздет.
Ты меня не прощаешь?
По лицу соленое течет.
Молчишь и думаешь себе,
А я даже не знаю, о чем.
Ты так смотришь,
Как будто требуешь отчет.
А я тебя все целую —
В макушку, затем в плечо.
 

«Вот сидишь ты коленями в облака…»

 
Вот сидишь ты коленями в облака,
Рядом волчица, стремительна и легка.
Теплым боком, теплей, чем твоя рука,
Закрывает тебя от стужи.
Вот ты снова отрубленные головы за спиной несешь,
И следы на руках омывает дождь.
Скоро вечность, как ты никого не ждешь,
Кроме волчицы, живой и нужной.
 
 
Многие лета тому убавь,
Помнишь, Смородину миновала вплавь?
Будто сам Чернобог утянул тебя в Навь,
А вернувшись, ты боль ту с собой носила.
Я смотрела, как ты не зовешь гостей,
Как растет погост из людских костей,
Я болела тоской от таких вестей,
Пока множилась твоя жуткая сила.
 
 
Помню, ты на купальскую ночь
Выплетала венок, загадала дочь,
Но река уносила молитвы прочь,
А высокое пламя тебя отторгло.
И тогда разметалась, угасла нить.
Я узнала, что ты забываешь жить
И обидевших сводишь на волчью сыть —
Никому не даешь ухватить за горло.
 
 
И теперь темный меч над тобой завис.
И не в ирий стремится душа, а вниз.
Я пришла рассказать тебе, как спастись,
А иначе не быть мне твоей берегиней.
Не ходи без конца на Калинов Мост
И кричать «за что?» навсегда забрось.
Память рода крепя, не стриги волос
И прощай себя и других отныне.
 
 
Вот сидишь ты коленями в облака:
Без волчицы защита тоже крепка.
Как спокойно идет в берегах река,
Напитавшись вдоволь земной силой,
Так и ты упокой кипяток-войну.
Нет нужды теперь поминать вину.
И твоей, и чужой повелю уснуть —
Починить можно все, пока не в могиле.
 

«Ах, эти плечи – золото и шоколад…»

 
Ах, эти плечи – золото и шоколад,
Нельзя быть таким юным в почти пятьдесят.
Ты, наверное, говоришь не Питер, а Ленинград,
А я лет на двадцать к тебе опоздала.
 
 
Ну что ты смотришь так, врачеватель душ?
Счастливый папа, счастливый муж.
Какая дикая, смешная чушь —
Я снова стою с открытым забралом.
 
 
Ах, эти волосы – пепел и соль!
Это мудрость твоя забрала мою боль,
На теплой груди захлебнулся вой,
Я стала почти целой, почти живой,
Только украла, опять украла.
 
 
Ты предлагаешь наново меня собрать,
А мне неясно, куда что паять.
А вдруг я исчезну тогда, твою мать?
И некому будет начинать сначала?
 
 
Ах, эти пальцы – сталь и горячий воск,
У меня к ним, пожалуй, один вопрос:
Что делать тем, кто еще не дорос?
Дожила до морщин и седых волос,
А границы твои нарушала.
 
 
Что-то шалит рефлекторский мой радикал.
Я мучаю скулы, чтобы ты не узнал,
Не прогнал и не запер меня в подвал —
Я потом не спасусь из того подвала.
 

«Это точно неправильно…»

 
Это точно неправильно.
Но я знаю, что я из тех,
Кто в зашторенных спальнях,
Держась за голову
И вывернув наружу мех,
Мешает главное и неглавное,
Путается между тем и другим,
В подушки пускает дым,
Замешивая в стон кашель и смех.
Я точно из тех неудачников,
Кто чувствует много и не то,
Кутается в тонкое пальто.
Вечные девочки и мальчики
С острой нехваткой зонтов.
Про нас интернет-фотокарточки,
Драматически нуарны цвета:
Блогеры, трагики, просто бабочки —
Поэтически окрашенная гопота.
Трогательно ослабленные
Вирусом чистой тоски,
Мы беззащитны и далеки.
Вино есть и сигаретный дым,
Нам бы еще хозяйской руки,
Но тогда мы не полетим.
 

«Здравствуй, друг мой…»

 
Здравствуй, друг мой,
Я пришла разделить свой бокал коньяка.
Горькое вместе, и пусть голова твоя станет легка.
Я знаю все в этой комнате, от пола до потолка,
От жесткого кресла до медного старика,
От бледного яблока до блэкаутов на окне,
От того, что было, до того, что теперь есть во мне.
Здравствуй, друг, ты теперь всегда на моей стене.
 
 
Знаешь, друг мой,
Время разбрасывать и время собирать.
Я вот пересобираюсь заново, и, если хочешь знать,
Меня тоже пугает моя седая прядь,
Ведь вдруг я не успею родиться и заново все понять?
Не каждому волшебники попадаются на пути,
И нет теперь права прятаться в сети.
Знаешь, друг мой, ты заставил меня расти.
 

«Что это за жизнь?..»

 
Что это за жизнь?
Глядишь как собака на кость,
Баюкаешь свою злость,
Как будто лучшего не нашлось?
Даже если кругом тоска
Или в сердечной мышце гвоздь,
А седины уже больше, чем волос, —
Ты знаешь, что делать, давно дорос,
Выбрасывай мантию дурака.
Вина, и ошибки, и прочий бред —
Уставшим и сдавшим спасения нет.
Пора разобрать ту твою антресоль
И выбросить к черту обиду и боль.
И пусть впереди намечается бой —
Хорошая драка тебе не во вред.
Возьми в свой рюкзак про запас сигарет,
Сегодня рассвет я встречаю с тобой.
 

«Милая…»

 
Милая,
Пока ты выстилаешь постель другому,
Тонкой струной вытягиваешься вдоль его бедра,
Моему поникшему старому дому
Грозит беда.
Пока ты пьешь на двоих один кофе
И убегаешь в утро налегке,
Я рисую на простынях твой профиль
И считаю трещинки на потолке.
Я был жесток и неправ, милая,
Когда одним камнем убил двух птиц.
За это небо тысячу дождей вылило
На меня, упавшего ниц.
Я кофейному парню на бульваре покаялся,
А он сказал, что не ему меня прощать.
Пока я еще просыпаюсь, пока я здесь,
Милая, возвращайся.
 

Сестре

 
Поставь, пожалуйста, чайник.
Давай посидим под абажуром.
Ты сегодня по бедам моим дежурная,
И мы поплачем, твои от моих не отличая,
Пока кто-то из нас не заскучает,
Гоняя по кругу в белых чашках
Слезу, как чаинка, черную.
Колени к подбородку – привычная форма,
А ты посиди напротив, родная и домашняя.
Я знаю, что ты подставишь
Свои руки уверенные и тонкие,
Пока я иду босая по своим обломкам.
И ты уже точно представишь,
Где будет мой следующий шаг.
Ты много видела и знаешь,
Каким бывает любимый враг.
Твое время на пару «тик-так»
Мудрее моего, хоть никто из нас не дурак.
Но когда смотришь вблизи – не отличаешь,
И нужно, чтоб кто-то сказал, что не так.
Не знаю, как у других, но у моих трех десятков
Давно есть опора, и все в порядке.
Я даже хожу теперь без оглядки —
Я знаю, там будут твои уверенные.
Давай посидим, за вином или чаем.
Там за окном выкруживает северный,
Но этот покой за прозрачной печалью
Сильнее. Он хрупок, но нескончаем.
Присаживайся, я угощаю.
 

«Солнца пласты и ворох…»

 
Солнца пласты и ворох,
Синее платье в горох,
Лето пришло, как всполох,
Сверху улыбается Бог,
Море шипит, что порох.
Иду по кромке воды,
А она зачищает за мной следы,
Будто бы нет никакой беды,
И будто никто ни к кому не строг,
И если упал, и если не смог.
Есть только счастье живое, как вздох,
И синее платье в горох.
 

«Я за стеклом в витрине…»

 
Я за стеклом в витрине.
Смотри или смейся, но ударить не смей.
Смелей проходите мимо,
Хорошо ли вам всем меня видно
В круге горячих огней?
Довольно ли смирения во мне?
В витрине – не на паперти стоять.
Я, конечно, не годна воевать,
Но и злости не стала б держать.
Только нет ее больше.
Нет ни страха, ни дрожи,
И огня, и азарта тоже
Нет. Выпита и выставлена
Любоваться, а не любить.
К черту меня и искренность.
Налейте мне немного виски,
И я пойду себе дальше
Памятником глупости за зарплату служить.
 

«Выпусти меня наружу…»

 
Выпусти меня наружу,
Моя тоска, мой лиловый хмель,
Ласковый и нежный зверь!
Я устала и простужена,
Покажи мне другую дверь —
Эту я уже открывала.
Я стою перед тобой босая,
Без меча и с открытым забралом,
Ты моя песня, моя Калевала,
Я ничем не грожу тебе!
Между нами не быть борьбе —
Я же тебя не бросала
Одного в поломанной арбе.
И ты не демон, а эпический герой —
Пой со мной эту песню, пой,
Но знай, мне пора домой,
А сюжет… Пусть он будет твой!
 

«Ближе к полуночи придет смс…»

 
Ближе к полуночи придет смс:
«Хочешь, приходи? У меня суп есть».
Такой непосредственно-честный весь.
И ты подорвешься, накрасив неровно бровь,
Пальцы подрагивают, в аорте клокочет кровь,
И нервно зашагаешь несчастные пять кварталов.
Оттягивая момент (хорошо, что не бежала),
Остановишься у подъезда, дыша как попало.
А потом с разбегу на третий.
Он стоит у двери, спасибо, что встретил.
И вот он – чай с чабрецом, посиделки на подоконнике.
Твои руки дрожат и ледяные, как у покойника.
Он их греет, прижимая к грудине.
И ты веришь, что такой никогда не покинет,
Но утро все равно наступает.
А там программа доходчивая и простая:
Разгладишь волосы расческой жены,
Руки потянутся к его лицу, аккуратны и нежны,
Только они ему уже не нужны —
Утром его любовь по обыкновению тает.
 

«Прошлым летом мы ходили вдвоем до метро…»

 
Прошлым летом мы ходили вдвоем до метро,
По ночам играли арпеджио на уставшей твоей гитаре,
Около двенадцати бежали пить кофе в соседнем баре,
Где ты уверенно клал ладонь на мое бедро.
Я хохотала, официант глуповато смеялся в ус,
Пахло кофейными зернами и цветным мармеладом.
Ты был серьезным. Я думала, так и надо,
И узнавала запястья твои на вкус.
Теперь я только вою и крепкие на балконе курю,
Ночной кофе, как копоть в печной трубе.
Заглядывай при случае, сядь рядом, и я скажу тебе,
Что ни за что на земле тебя не благодарю.
 

«Раненый зверек, покалеченная судьба…»

 
Раненый зверек, покалеченная судьба,
Косая челка поперек юного лба.
Зачем ты смотришь, я не твоя борьба,
Я не твоя дрожь.
В глазах такая зелень, на сердце синь,
Свежий и праздничный, как апельсин,
Острее острых игристых вин,
Мальчишка, куда ты идешь?
Мне твои раны не по зубам —
У меня самой в голове хлам.
Ты меня врачуешь, конечно, но нашим трудам
Красная цена – грош.
 

«Выпрашивать не умею…»

 
Выпрашивать не умею.
Но выдыхаю и говорю.
К Нему,
Усталому солнцу и грядущему сентябрю
Болезненно холодею, обращаясь мыслями,
О том, как не хватает воздуха моим дому и монастырю,
О том, как забываю и напрасно себя дарю,
Не зная, как все лишнее из головы выселить.
Как жаль, что я не умею
Сесть и колени твои обнять.
Протянуть тебе полотенце,
Хлеб и теплое вино,
Дать тебе утереться,
Смыв все, что чернит давно,
Хранить тебе сон и возможность меня обвинять
И забывать
то самое болезненное одно,
Что это ты хотел меня расстрелять.
 

«Пока у тебя по клеточке умирает желание петь…»

 
Пока у тебя по клеточке умирает желание петь,
Дышится через раз, и вода застилает глаза,
С маминых стен осуждающе пялятся образа.
Пока ты растеряна, и жар, как турецкий базар, душит,
Ты обещаешь, что точно сейчас и впредь
Будешь жить,
Шить те самые положенные апрелем платья,
И что тебе до конца теперь хватит
Чемодана просчетов, ошибок, неистовых объятий.
Будешь жить.
Регулярно платить налоги,
Упаковывать в алкоголь бессонницу и тревогу,
Вопросительно заглядывать в лицо тому самому богу,
Который тебя привел сюда.
Жить никто не отменял, да?
Но все же спрашивать его: когда же, ну когда?
 

«Никого не суди, хватит…»

 
Никого не суди, хватит.
У каждого свои вина и распятие.
Стоять на крыше или на паперти —
Есть тот же обычный выбор,
Высшая степень смирения или обиды.
Не суди. И так слишком много вокруг беды.
Ни меня, ни себя не сравнивай
Ни с теми обычными, ни с этими главными.
Не грози ни адом расплавленным,
Ни серебряными седьмыми облаками.
Все что ни делается – делается своими руками.
Не сравнивай. За себя все решают сами.
Никому не вели, не обязывай.
Что бы ты при этом ни рассказывала —
Каждый сам выбирает разное
И несет свою меру боли.
Не велеть – значит не неволить.
Это не то, чему учат в школе.
Мудрость приходит, никого не наказывая,
И выпускает счастье на волю.
 

«Я видела, вода умывает твое лицо…»

 
Я видела, вода умывает твое лицо,
И ты счастлив, выкинув к черту мое кольцо.
Да и мне уже не больно, в конце концов,
А посему мы вышагиваем каждый своей дорогой.
И так важно, что нет ни за кем вины.
Повода нет для банальной святой войны.
И сколь бы ни были мы на разум с тобой бедны,
У несбывшейся тоски изначально обломаны ноги.
 

«Как же тебе там спится?..»

 
Как же тебе там спится?
Под звездами или потолком?
Долго ль дрожат ресницы?
Мысли – тягучее молоко —
Долго ль одолевают?
Та, кто твои ключицы
Теплой рукой накрывает,
Вздрагивает ли? Выдыхает,
Стягивая колени уголком?
Надо ли вновь учиться
В ней до конца раствориться
Досыта и целиком?
Что же тебе там снится?
Есть ли под самой кожей
И для меня тоже
Место?
 

«Море мое! Надкусанное яблоко земли…»

 
Море мое! Надкусанное яблоко земли.
смывает, залечивает все, что болит.
Синь и золото, и парами корабли —
Никто не одинок, если с морем, только мы смогли.
Море мое! Ветер выдувает из головы муки и муть,
Воды плещут пощечиной: забудь-забудь.
всюду глубина и веселая жуть,
оно доброе, мое море, просто не отвернуть,
Так и хочет поцеловать и висок лизнуть,
Смыть выведенное на песке лишнее имя,
Иглы и битые стекла из сердца вынуть.
Ты все можешь, море мое, и обнять, и вымыть,
И соль земли, что никто не отнимет,
Напитает горячую кожу.
Ты мне точно поможешь,
Море мое!
 

«Я вижу, как ты пытаешься уйти…»

 
Я вижу, как ты пытаешься уйти,
Сама себе строишь преграды на пути.
Все просто. Мое отсутствие – твой главный мотив,
Уходи до конца.
Я не тот, кто пускает тебя на порог,
Не твой демиург, не твой бог.
Если и есть такой, то он в сотне дорог
От тебя и от меня. И никто из нас не смог
Увидеть творца.
Ты не думай, что моя забота только прогнать.
Я жалею, и маюсь, и чертова мать
Не сходит с языка.
Ты моя ноша, изранена и нелегка,
Я помогу тебе, воля моя крепка,
Моя принцесса без дворца.
Уходи до конца!
Я помогу.
 

«Кури и выдыхай…»

 
Кури и выдыхай.
Забудь про билеты в рай —
Он дорог и, очевидно, теперь тебе не по силам.
Выпей виски,
Выбрей виски,
Поругайся в метро с лысым шальным верзилой.
Ты сломанный ржавый радар,
Просроченный напрочь товар.
И счастье, что пахнешь не потом, а детским душистым мылом.
Сиди в середине весов,
Смотри только вверх на псов,
Ни вправо, ни влево, пока не поймешь, что остыла.
И, так и не выдержав медь,
Ты можешь хотеть умереть.
Но никого тогда не спасет промерзшая твоя могила.
И если так жжется вина,
Ты можешь дальше одна,
Но не тяни за собой в ад тех, кого ты о том не спросила.
 

«В темных окнах стылый офис…»

 
В темных окнах стылый офис,
Черная усталость вместо глаз.
Вместо крови – крепкий кофе.
Ночи нет. Есть сладкий морфий.
Одинокий бродит час,
Время стелется под нас.
Мы преступны. Мы забыли,
Как земля рождает свет,
Что под слоем древней пыли
На шкафу стареют крылья,
Неисполненный обет —
Неживым прощенья нет.
 

«Ты мне о многом здесь рассказал…»

 
Ты мне о многом здесь рассказал:
Как встает во все небо девятый вал,
Как над тихой рекой говорит весло,
И как просто не делать людям во зло,
Даже если ты болен или устал,
Даже если кричишь, что совсем пропал,
Ибо если б Он зря на горе стоял —
Ничего бы тебя и меня не спасло.
Ты меня многому здесь научил:
Говорить коротко, не искать причин,
Не разбрасывать ни горести, ни ключи,
Утолять жажду простой водой.
Но когда ты стоишь, повернувшись ко мне спиной,
Под ребрами сжимается и не стучит.
 

«Как я тебя оставил?..»

 
Как я тебя оставил?
Что за странная сила
Связала мне руки, глаза закрыла?
Все у меня внутри выпила
До самого донышка, все, что было.
Я раньше не встречал таких правил.
Теперь я умен и пуст.
Но если надо идти – иду.
Чувствую себя лучше, чем в аду
И, если положенное не отдадут,
Заберу сам. Легко, как воду.
И выпью, не чувствуя вкус.
Мне скажут: слабак и трус,
А я говорю – свободен.
Как я тебя оставил?
Все просто. Мне есть граница.
Ты можешь кричать и злиться,
Слечь, как чахоточная девица,
Но нет дна у этого колодца,
Или мне его не достать. Признаться,
Я с самого начала лукавил,
Но понял, что больше не вправе.
Вот так я тебя и оставил.
 

«Это не новая жизнь…»

 
Это не новая жизнь —
Попытка заделать брешь.
Хочешь – выбрей виски, а хочешь – таблетки ешь.
Волосы в синий и лен, стены в нейтральный беж,
Стан до костей оголен или вычищен и свеж?
 

«Мы пьем. Я и моя тоска…»

 
Мы пьем. Я и моя тоска.
Мы прекрасная пара,
Особенно с ружьем у виска.
Мы топим пожары
В моей голове, а голова в кусках.
Поем и дергаем струны,
А вокруг ночь и луны, луны
Выкруживают, пьяные, вокруг моих глаз.
Это последний раз.
Честно.
Я больше не буду так бесстыдно пить,
Я усталая волчья сыть —
Травяной мешок.
В этой бутылке мой любимый поводок.
Я пью и выплачиваю горький оброк
Головных болей и поэтических строк,
Никому не нужных слов.
Ты трезв, и ты точно готов.
Пойдем?