Текст книги "Карибский капкан"

– Вот как? Неужели вы просто хотели выказать мне своё почтение?

– И это, конечно же, тоже. Но подождите. Послушайте меня до конца, я не отниму у вас очень много времени. Для того, чтобы лучше раскрыть цель моего визита, следует начать издалека…

Рамирес подпёр кулаком щёку и приготовился слушать, подумав:

«Что ж, пой птичка… Всё лучше, чем терзаться бесплодными думами. Если б этот щелкопёр знал, как ему повезло. В другие минуты я бы не удержался и таки дал бы ему пинка…»

– Я принадлежу к обедневшей дворянской семье. Когда-то мои предки владели огромными плантациями табака далеко-далеко отсюда, пока многочисленные революции и перевороты не сломали их благосостояние. Сразу оговорюсь, я не сторонник монархии, колониальной системы и рабовладельчества. Мои родители были обыкновенными трудовыми людьми, и я был воспитан в большом уважении к рабочим людям, сам трудился с малолетства. Но также мне передали всё лучшее, что может дать аристократическое мировоззрение. В детстве я был чувствительным ребёнком, моей мечтой было помогать всем, кто в этом бы нуждался, будь то бедняк или богатый плантатор, без разбора. Иногда нам всем ведь бывает так нужна чья-нибудь поддержка, к какому социальному статусу мы не принадлежали бы. Потому я хотел бы быть волшебником. Но потом я понял, что это невозможно, и решил избрать дипломатическое поприще. Оно было наиболее близко к моей мечте. И я действительно помогаю всем без разбору, правда, для этого мне нужно было покинуть свою страну и помогать только тем, кто тоже покинул её. Я дарю людям кусочек нашей Родины вдали от неё, и горжусь этим… Но только этого мало. Мне очень хочется оказать помощь человеку, который нуждается в ней. Сделать это почти что безвозмездно, потребовав взамен только только, что ему несложно дать: простое «спасибо». Только для того, чтобы мне самому знать, что я действительно помог…

– Так что же вам мешает?

– Ничего… Я хочу помочь вам, господин министр.

С минуту Рамирес думал, как бы ему получше среагировать на это заявление. Засмеяться ли, или выпучить глаза, или ударить кулаком по столу и выставить этого всеобщего благодетеля за дверь. А пока Рамирес думал, на его лице не отразилось никакой реакции, и Паскуалес счёл это знаком одобрения.

Наконец Рамирес решил не упражняться в изобретательности, а оставить всё, как есть. Ему даже стало интересно, как именно хочет помочь ему потомок обедневшего, но гордого дворянского рода. Подобный интерес возникает у несуеверного человека, которому гадалка предсказывает будущее.

– По-вашему, я нуждаюсь в помощи?

– Иначе я не стал бы вас отвлекать.

– У меня помощников целое министерство.

– Вам нужна помощь другого рода. Я же говорил, иногда мы все в ней нуждаемся. Независимо от нашего положения и власти.

– А-а, понятно! Вы психолог-любитель? Или экстрасенс?

– К сожалению, нет. Безусловно, я обладаю необычной проницательностью, но она объяснима с материалистической точки зрения. Так же и помощь моя может быть весьма конкретной и ощутимой. Я могу помочь вам достичь того, чего вы хотите так много лет.

– Откуда вам известно, чего я хочу?

– Я же сказал, я обладаю необычной проницательностью.

– Послушайте, по-моему, вы не совсем адекватны. Давайте я по-хорошему предложу вам поискать другого человека, который нуждается в вашей заботе? Например, какого-нибудь гражданина вашей страны?

– Это то само собой… Но… неужели вы не понимаете, о чём я?

– Я прекрасно понимаю, о чём вы. И очень хочу ошибаться. Иначе вы сегодня же в лучшем случае отправитесь на свою Родину, где будете лишены возможности упражняться в человеколюбии, а в худшем отправитесь в место, которое я называю «санаторием». Там, думаю, оценят ваш гуманизм.

Маленький бескровный рот Паскуалеса вытянулся в прямую линию, а затем он снова выгнулся дугой в обаятельной улыбке, которую называют примирительной.

– Признаюсь, я недооценил вас. Хорошо, я подойду к вопросу с другой стороны. Я стремлюсь помогать не только конкретным людям в единичных случаях. Для меня это хорошо организованное дело. Можно сказать, я создал некий механизм взаимопомощи.

– О котором, конечно же, не известно вашему начальству?

– Я – гражданин мира. И у меня есть определённая идеология. Я считаю, что если все люди в мире будут думать как я, мы сможем избежать многих недоразумений и конфликтов. Тогда мы будем жить в спокойствии и понимании.

– Вы что, хиппи?

– Да подождите же! Не перебивайте! Моё дело – искать людей, которые могут помочь друг другу. Есть люди, которые могут помочь вам. А вы можете помочь им. Я всего лишь посредник, но в этом моя духовная миссия.

– Ну, всё с вами понятно.

Педро Рамирес привык к тому, что он редко ошибался. Так было и на этот раз. Сейчас он явно осознал, что настал один из самых волнительных моментов в его жизни. А именно момент, когда живое воплощение всего того, что он так ненавидел, сидит сейчас перед ним, нагло улыбается и строит из себя милую невинность. До этого его общение с непосредственным противником велось через зарешёченные окна, на чудовищном жаргоне, который не способен понять ни один посторонний человек. Теперь же враг самолично пришёл в его кабинет, протянул ему руку и занял место за столиком напротив, которое обычно занимали его заместители. Он был безукоризненно одет, носил безделушки, стоившие два бюджета страны, и изъяснялся исключительно языком Сервантеса. До него Рамирес общался ну максимум с главарём разбойничьей шайки, каким-нибудь здоровенным громилой, от одного рыка которого его подручные, да и все вокруг, приходили в трепетный ужас. А теперь напротив него сидит человек, статус которого в преступном мире был равен статусу самого Рамиреса в государстве, и продолжает как ни в чём не бывало обворожительно улыбаться.

У Рамиреса возникло острое желание открыть ящик стола, извлечь из него свой пистолет системы Макарова (подарок братскому революционному народу) и всадить пулю прямо в пахнущий дорогим парфюмом лоб борца за мир и понимание во всём мире. Но что-то останавливало его.

– В том то и дело, что всё понятно, – продолжал Паскуалес, начав чертить ногтём какой-то замысловатый узор на полированной крышке приставного столика. – Нам с вами не нужно слов, чтобы понимать друг друга. Вы ведь тоже считаете, что взаимопомощь – единственный путь к спасению мира.

– Ничего я не считаю. Я вообще склонен к тирании и проявлению жестокости. Намёк поняли?

– Я вам не верю. Ваши убеждения по поводу смертной казни ещё ничего не значат. Всё равно очень многим добрым людям хочется, чтобы именно вы стали президентом этой страны. Никто не верит в то, что вы такой жестокий. Если бы вы захотели смягчиться, принять нашу помощь и помочь другим – подумайте, какое бы это было благо для страны!

«Интересно, он дебил, или притворяется? – пронеслось в голове министра.

– Ну в конце концов, вам не придётся делать никаких усилий! Чисто символическая поддержка! Мне просто важен сам факт того, что вы со мной, и что вы разделяете мою идею. Ну и немного содействия в рамках ваших полномочий!

– Пошли вон!!!

– Погодите! Погодите! – Паскуалес поднял свои ладони, словно бы защищаясь. – Пожалуйста, не нервничайте. Я не могу смотреть, как люди нервничают. Это же просто преступление против самих себя – нервные клетки погибают и не восстанавливаются! Пощадите себя, пожалуйста!

Когда до министра дошла очередная порция свежего ветерка от верных вентиляторов и он снова сел в кресло, из которого он вскочил, пытаясь выгнать надоевшего гостя, Паскуалес загадочно продолжил:

– Вот что я вам скажу. Можно сказать, я передаю через вас президенту Гонзалесу дружеское предостережение. Очень скоро ему грозит неприятность, которую я не в силах предотвратить. Вы можете не беспокоиться, это никак не отразится на здоровье президента… по крайней мере непосредственно. Ваше ведомство тоже вряд ли сможет предотвратить это, потому как это неподвластно человеку… это Рок. Если вы станете допрашивать меня, откуда мне это известно, я отвечу лишь, что я экстрасенс. Хотя, если без протокола, мы с вами оба уже знаем о моей необычной проницательности. Надеюсь, я помог вам. Тогда я буду спать спокойно, мой нравственный долг выполнен. Я не смею вас больше задерживать. Было приятно познакомиться. Простите меня, что заставил вас понервничать.

Паскуалес поднялся с кающимся видом, и слегка кивнул на свою огромную визитную карточку, которая всё ещё лежала на столе у министра. Тот взгляд поймал, захотел ответить резко, но вентиляторы вновь спасли нежные аристократические уши дипломата от знакомства с тем языком, на котором с ним следовало разговаривать.

– Прощайте!

Через несколько минут Рафаэль Паскуалес лёгкой походкой профессионального игрока в теннис направлялся в порт, где была пришвартована его белая яхта, быстрая и изящная, как он сам. А его визитная карточка легла в ящик стола министра рядом с пистолетом системы Макарова.

Глава 5

Фазенда президента Гонзалеса находилась на краю высокого обрыва, нависшего над океаном. Все обитатели и гости фазенды могли оценить всю выгоду её расположения: из окон, выходивших в одну сторону можно было наблюдать закаты над океаном и вдыхать свежий аромат бриза, а из окон на противоположной стороне можно было видеть зелень джунглей и слушать пение тропических птиц. Но всё же архитектор, проектировавший здание, заботился больше не о благоприятных условиях для отдыха президента, а о его безопасности. Здание было неуязвимо для снайперов, а при желании могло бы стать хорошо укреплённой крепостью.

Кортеж свернул с трассы, связывающей столицу со вторым по величине городом, на узкую дорогу, ведущую к резиденции. Вообще каждая дорога в той стране чем-то да и отличается от всех остальных. Дорога в аэропорт, как уже говорилось, была самой лучшей и прямой. Трасса между двумя главными городами была единственной покрытой асфальтом (кроме автобана до аэропорта, конечно).

Любую другую дорогу житель страны мог без труда опознать по абсолютно индивидуальному набору колдобин. А дорогу, ведущую к президентской фазенде, отличала её многолюдность: под каждой пальмой стояло по часовому из армии страны.

Это было решение главнокомандующего генерала Хорхе Маркеса. Решение, откровенно говоря, вынужденное. Всё дело было в том, что армия государства насчитывала большое количество солдат. Состояла она как из повстанцев, так и из примкнувших к ним солдат военной хунты генерала Мерды. Последние не умели делать ничего кроме того, как маршировать и стоять в карауле. Потому они никак не желали возвращаться к мирной жизни и упорно отказывались покидать ряды вооружённых сил, даже когда срок их военной службы заканчивался. Новому главнокомандующему Маркесу пришлось сформировать новые отряды, состоящие исключительно из ветеранов хунты Мерды, а так как подходящая война всё никак не начиналась, направить их на охрану важных правительственных объектов.

Именно поэтому на всём протяжении дороги под каждой пальмой по стойке смирно стоял часовой, со шваброй в руке и цинковым ведром на голове (в память о помощи сильного братского народа и временах Мерды эти предметы включили в их форму). Как только кортеж проезжал мимо них, каждый отдавал честь, а когда лимузин скрывался из виду, снова засыпал, опираясь на швабру.

Наконец они подъехали к самой фазенде. Прежде чем въехать на территорию, они должны были миновать заставу. Два наиболее расторопных ветерана убрали с дороги шипы, третий поднял шлагбаум. Только после этого лимузин подкатил к высоченным кованым воротам, на которых был изображён национальный символ – связка из трёх больших бананов. Ворота медленно, с чинным аристократическим скрипом стали открываться. Через минуту лимузин въехал в них и остановился перед двухэтажным белым зданием без каких-либо излишеств, кроме крыльца, оформленного так, чтобы издалека казалось, что оно сделано из мрамора.

Один из телохранителей соскочил с мотоцикла, подошёл к лимузину и распахнул перед президентом дверь. Харитонов вновь не смог отделаться от мысли, что присутствует при каком-то древнем индейском обряде, где всё хоть и торжественно, но очень и очень буднично. Гонзалес всё же испортил атмосферу церемонии, сказав охраннику:

– Благодарю.

Харитонов не мог поручиться, нашёлся ли на это отклик где-нибудь внутри телохранителя. Но главное всё-таки, что это очень надёжные парни.

Навстречу им из дому вышел коренастый, лысый мужчина с пышными, закрученными кверху усами, в рубашке с засученными рукавами, обнажающими большие волосатые руки, в брюках на подтяжках. Его облик напомнил Харитонову Бармалея, каким его изображали на картинках. Не хватало только мачете. Вид у него был соответствующе угрюмый. Без энтузиазма в глазах, он пожал руку, протянутую ему президентом, затем подал свою Харитонову и тоже крепко её пожал.

– Это сеньор Хосе Луис Торрес, – представил его Гонзалес. – Мой мажордом, или, как говорят в России, домоправитель. Хосе, это мой старый друг господин Харитонов.

– Очень рад, – заметил Торрес, таким тоном, будто бы ему сообщили плоскую шутку.

– Мне тоже, – признался Харитонов.

– Сеньор Моралес уже прибыл? – спросил президент у своего домоправителя.

– Да. Мы отогнали его кабриолет в гараж. Он в гостиной с сеньором Раулем и сеньоритой Марией.

– Очень хорошо. Распорядитесь подготовить господину Харитонову гостевую комнату… Кондрат, тебе лучше с видом на море, или на джунгли?

– Какую не жалко. Давайте на джунгли.

Торрес, до того двигавший челюстью из стороны в сторону, кивнул, развернулся и тяжёлой походкой направился в дом.

– Это очень надёжный человек, – сказал Гонзалес, угадав мысли Харитонова. – Из партизан. Принимал участие в повстанческом ополчении, был контужен в стычке с солдатами Мерды. Наверно, он узнал тебя.

Харитонов пожал плечами. Президент снова схватил его за локоть и втащил в дом. Сперва они попали в длинный коридор, пронизывающий всё здание. Обстановка внутри была такая же аскетичная и патриархальная, но всё же здесь присутствовали мягкие, приглушающие шаги, ковры. На стенах висело множество картин различных жанров, часть из которых изображала сине-зелёные горы с шапками из тумана, корабли на спокойных волнах на фоне заката.

Другая часть картин изображала крестьян, трудящихся на плантациях. Художник стремился передать то, что какой-бы изнуряющей не была их работа под палящим солнцем, какой-бы сильной не была усталость, они не отступятся, не свернут с намеченного правительством тернистого пути к новой свободной жизни.

Харитонов слабо разбирался в живописи, но понимал, чем эти картины так прельщали его друга. Тот будто бы боялся забыть о перенесённых его народом стеснениях, которые ему необходимо сводить к минимуму.

Ещё на середине коридора до них донёсся громкий ораторский голос, будто бы где-то здесь стояла трибуна, и говоривший вещал именно с неё:

– Время диктует нам новые условия! Теперь власть должна быть максимально открытой для людей, максимально прозрачной. Если народ почувствует, что власть скрывает от него хоть какую-то малейшую подробность, а особенно такую, как повседневная жизнь власть имущих, это породит огромное недоверие. Мы составляем с народом единое целое, и мы постоянно находились у него на виду, как добропорядочные соседи постоянно находится друг у друга на виду…

– Поэтому ты купил себе кабриолет? – ответил женский голос.

– Во многом и по этому. Да, меня в нём видней. Я ни от кого никогда не прячусь. Даже от снайперов. Ведь если меня устранят, наше дело не пострадает, ведь так, Рауль?

– Что ты, Хулио?

– А что? Мы все равны, когда делаем общее дело. И незаменимых нет.

– Это и есть новое поколение? Твоя свежая кровь? – спросил Харитонов.

– Да. Сейчас ты с ними познакомишься.

Они вошли в большую комнату, представляющую собой веранду на балконе. Вид на океан служил естественным украшением интерьера, по углам были расставлены кадки с пальмами, в центре – большой глобус, повёрнутый обеими Америками вверх. Комната служили гостиной или салоном. Трое молодых людей сидели в глубоких, затягивающих креслах вокруг глобуса. Точнее, сидели двое, третий не так давно вскочил с места.

Это был высокий парень с длинными волнистыми волосами, слегка вытянутым лицом поэта, приплюснутым носом, большими глазами, над которыми нависали, как жалюзи, тяжёлые веки. Заметив, что президент вошёл, он с искренней радостью, но с достоинством поспешил ему навстречу. Харитонов подумал, что он, очевидно, хороший парень, но так и ищет вокруг себя зеркало.

– Добрый вечер, дамы и господа! – Гонзалес поприветствовал молодежь своим фирменным взмахом руки. – Ребята, познакомьтесь, это Кондрат Харитонов, мой очень добрый, личный друг из далёкой России. Кондрат, это сеньор Хулио Моралес, председатель организации молодых патриотов. Это нечто вроде комсомола… – прибавил он по-русски.

– Очень приятно!

Моралес крепко стиснул сухую ладошку Харитонова.

– Это моя дочь Мария. – Президент кивнул на полноватую девушку. Она широко улыбнулась, поднялась навстречу Харитонова и также, как и Моралес, крепко сжала харитоновскую ладонь, только в отличие от лидера юных патриотов, она отнеслась к ней с большей аккуратностью. В её руках она не хрустнула.

При первом взгляде на Марию Гонзалес нельзя было сказать, что она дочь президента республики. Однако же можно было сразу сказать, что она дочь президента Гонзалеса. Одета она была в серый костюм. На ней не было никаких украшений. Манерами она была похожа на отца: та же широкая, открытая улыбка, добродушная прямота в разговоре, отдающая чем-то крестьянским и очень народным. Та же медвежья грация в движениях, хотя, в отличие от Гонзалеса, она напоминала скорее медвежонка. Несмотря на мужественный костюм, она была очень женственна, как и подобает первой леди страны, которой она и была.

Оставшийся молодой человек поднялся из кресла и несколько медлительно подошёл к Харитонову. Он был полноватый, с флегматичным, несколько рассеянным, отрешённым взглядом, выдающим в нём мечтателя. Но, как в каждом мечтателе, глубоко в недрах его сознания скрывалось большое количество энергии, медленно расходующейся на на действия, а на мысли. Про таких говорят «развит не по годам». Едва ли ему больше двадцати, подумал Харитонов, а выражением лица он уже напоминает Сократа. Интересно, есть ли ему от этого польза?

– Это мой племянник Рауль, – представил Гонзалес, и с гордостью добавил: – Студент Колумбийского университета, а у меня в гостях на каникулах…

Если бы не присутствие Моралеса и первой леди страны, Гонзалес, казалось, готов был заключить племянника в объятия.

– Дядя, вы так говорите, будто это большая заслуга – то, что я студент. Само по себе это отнюдь не заслуга. Заслугой было бы то, что я хороший студент.

Дети часто напоминают лицом Сократа, подумал Харитонов. Большие дети тоже, хоть и реже. Но это именно такой случай.

– То что я студент, это скорее большая ответственность, – продолжал он развивать свою мысль. – Потому что я – гражданин моей страны, и это отнюдь не меньшая ответственность…

– Браво! – Моралес захлопал в ладоши, очевидно, опасаясь, что речь может затянуться. – Сеньор президент…

– Пожалуйста, вы в моём доме. Энрике.

– Сеньор Энрике, если не секрет, что вы сказали министру труда по поводу ситуации в Брумосо-Монтане?

– Я не встретился сегодня с министром, Хулио. Перенёс консультацию на завтрашнее утро. И это скорее министр будет мне что-нибудь говорить, а не я ему.

– Активисты из Брумосо-Мотнаны просили меня передать вам, что после землетрясения жителям необходима дополнительная помощь чтобы восстанавливать разрушенные жилища, медикаменты и охрана от мародёров…

– Мародёров? Непременно скажу завтра Рамиресу. Вообще думаю, что министром труда завтра не ограничится, придётся созывать весь кабинет… Ох… Хосе, Хосе! Где мой блокнот?

Торрес возник неожиданно. Харитонов готов был поручиться, что он либо всё это время скрывался за одной из пальм, либо же был джином и появлялся по зову хозяина из спрятанной где – то здесь бутылки.

– Вот он.

Президент чиркнул что-то в блокнот и вернул его Торресу.

– Вот что, Хулио, если вас спросят, скажите, что я в ближайшие дни сам поеду в Брумосо-Монтану. Необходимо поблагодарить армию добровольцев.

– Непременно, сеньор Энрике.

– Кондрат, прости нас. Мы совсем о тебе забыли, а это неправильно. Ты сегодня наш главный гость…

– Ничего страшного.

Мария поспешила прийти на помощь.

– Обсуждайте Брумосо-Монтану, а я займу Кон… Кон… Простите, никак не выговорю…

– Кондрат. Называйте меня на американский манер Конрад, это проще произнести.

– Хорошо, Конрад. Как вам наша страна? – спросила Мария. – Правда, у нас очень солнечно?

– Конечно. Мне очень нравится ваша страна.

– Перемена климата не отразилась на вашем здоровье?

– Нет, спасибо. Я человек привычный.

– Тропическое солнце, наверно, не очень к вам ласково? В России оно же совсем другое.

– Да. В России оно более гуманно относится к людям. Плюс ко всему у нас есть зима, чтобы мы ценили гуманность Солнца. Но я не первый раз в вашей стране, потому с вашим солнцем я на ты.

– Ах, я даже не подумала… Вы же, наверно, тот самый человек… Тссс! Хорошо, что я так вовремя вас раскусила. Хулио увлечён Брумосо-Монтаной (там сейчас большие бедствия, мы все просто покой потеряли!), он нас не слышит. А Рауль нас никогда не выдаст. Конрад, я не ожидала увидеть вас прямо вот так, воочию и без всякой подготовки…

– Так даже лучше.

– Понимаю. Фактор внезапности, да?

– И это тоже. Главное, так мы с вами можем поговорить запросто, без титулов и чинов, которые на деле ничего не стоят.

– Конечно. Но я даже несколько в тупике… Папа часто рассказывал мне о вас, когда я была маленькой. Папа говорил, что они с мамой, и весь народ отважно боролись с генералом Мердой, и не могли победить его. Я думала, что Мерда – это такой злой колдун, которого заговорили духи, и он стал непобедим. Пока не пришёл другой маг, более сильный.

– Кое-что в этих словах – правда. Разумеется всё, кроме другого мага. Мерда действительно был заговорён своей уверенностью в себе и в своей непобедимости. Многие люди, которых он угнетал, действительно верили в это, также как и он сам. Вся белая магия заключалась лишь в том, чтобы показать, что это не так.

– Не нужно никакой магии, чтобы уничтожать, – вдруг изрёк Рауль, устремив свой взгляд куда-то сквозь Харитонова. – Не нужно никакой магии, чтобы воздвигнуть. Но хватит ли у вас магии сохранить то, что воздвигнуто?

Неожиданное выступление Рауля в качестве оракула произвело на Харитонова скорее неприятное впечатление, но он сделал всё, чтобы не выказать этого.

– Не обращайте внимания, Конрад. Рауль у нас философ, – сказала Мария. – Не стоит, Рауль. Конрад знает жизнь не хуже тебя. Скажите, Конрад, наверно, вся ваша жизнь была сплошной государственной тайной? Ваши воспоминания засекречены?

– Вы и вправду так думаете? Я никогда не задумывался над этим. Наверно да. Но теперь, когда я стал зловредным стариком, я буду счастлив сболтнуть вам парочку каких-нибудь государственных тайн. Спрашивайте, о чём хотите.

– Ну, нет. Я не хочу знать того, чего бы мне не стоило. Но мне очень интересна ваша жизнь. Но если интересы вашей страны заставят вас молчать, я пойму…

– Да будет вам! Моей стране нет никакого дела до меня, и я не могу сказать, что это плохо. Просто я устраивал революции…

Харитонов чуть было не продолжил свою мысль: «… потому что кто-то наверху решил, что мне надо её устроить». Он всё ещё не мог привыкнуть к мысли, что его вся деятельность была не просто механическим исполнением приказа, данного ради удовлетворения политического тщеславия или вообще просто так, от нечего делать, а реальной и ощутимой помощью тысячам угнетаемых людей.

– … и старался делать это хорошо. Но, чтобы вас не смущать, я могу рассказать вам историю, о том, как я плыл однажды из Панамы в Нью-Йорк в трюме судна, до верху загруженном ананасами. Агенты ЦРУ были осведомлены о моём прибытии, и досматривали все грузовые суда в порту. Я никогда не был так близок к провалу, как тогда. Они обнаружили меня, но… они приняли меня за гигантский ананас. Представляете, на что я был похож к концу плавания от постоянного соседства с ананасами?

Мария прыснула от смеха. Глядя на неё, Харитонов, у которого эта история вызывала больше неприятные воспоминания, тоже готов был от души рассмеяться (впервые за последние несколько лет), но, после того, как он случайно взглянул на каменное лицо Рауля, у него получился только кашляющий смешок.

Президент Гонзалес тем временем возился со своей записной книжкой, а именно писал что-то под воодушевлённую диктовку Моралеса.

– … доблестные жители Брумосо-Монтаны не должны забывать о том, что и их горе, и их радости с ними разделяет весь огромный народ нашей страны. Они должны помнить, что их труд – это труд всей страны, и их вклад в экономическое процветание страны. Поднимая с земли палки, из которых были построены ваши разрушенные хижины, вы должны не идти с ними чтобы бить ваших сограждан, а идти с ними на плантации и рыхлить ими землю, чтобы сделать её плодородной. Об остальном позаботится правительство и добровольцы…

– Но это не так! – протестовал президент. – Брумосо-Монтана – горный регион. Почва там бедная, там ничего не растёт. От того там и безработица, от того там и недовольства и стремление жителей к независимости.

– Ну и что! Зато, если они пойдут работать на плантации других регионов, с безработицей будет покончено! Это и уменьшит их недовольство.

– А рабочие в других регионах? Они будут протестовать.

– Но это же всё временно! Потом вы же хотите устроить там туристический центр. Появится приток капитала, появятся рабочие места. Тогда крестьяне туда вернутся. А пока нам важно их умаслить.

– Ну хорошо! Я устал писать… Мария, прости меня, не могла бы ты застенографировать речь Хулио? У него получается неплохое «Воззвание к жителям Брумосо-Монтаны»…

– Нет нужды писать, папа. Родриго подойдёт с минуты на минуту.

– Родриго? Я же дал ему на сегодня выходной.

– Но он всё равно придёт повидаться с нами и послушать Хулио.

– А, тогда, пожалуйста. Подождём его… Родриго – мой личный секретарь, и даже больше… Он мой будущий зять.

– Поздравляю, – насколько мог сердечно произнёс Харитонов.

– Спасибо, – зардевшись, ответила Мария. – А вот, кажется, и он сам.

В коридоре послышались шаги, и в следующий момент в комнату вошёл молодой человек, одетый в светлый пуловер с эмблемой и светлые брюки. Его внешность можно было назвать аристократической, а лучше породистой. От присутствующего здесь идейного вождя молодёжи и дипломата с яхты, с которым пока что ещё никто не познакомился, внешность которых тоже была аристократической, его отличало то, что ему не требовалось всячески подчёркивать её. Своими манерами он напоминал тигра, изящного, уверенного во впечатлении, которое он производит на окружающих, и не заостряющего на этом особого внимания, так, как будто это нечто вполне естественное и понятное. Он предоставлял всем восхищаться легкостью и грациозностью своих движений, стройностью своей фигуры и лицом, ненавязчиво напоминающим греческую статую, а сам будто бы не понимал, какими сокровищами обладает.

«Интересно, насколько хороший он секретарь? – подумал Харитонов. Его скептицизм мог объясняться только старой привычкой.

– Здравствуйте, Родриго. Рад видеть вас, особенно мне льстит, что вижу вас в ваш выходной, – произнёс Гонзалес.

Родриго мягко улыбнулся.

– Здравствуйте, сеньор президент.

– Познакомьтесь, это Кондрат Харитонов, мой очень хороший друг. Он наш гость из России.

– Очень приятно.

На сей раз Харитонов смутился, когда Родригес, будто бы опасаясь не рассчитать силу, аккуратно взял его руку и слегка сжал.

«Неужели я выгляжу такой рухлядью, что он думает, я рассыплюсь?»

После него руку секретаря президента с жаром пожал Моралес, после чего он присел рядом с Марией. Вдвоём они общались без слов. С Раулем Родриго вовсе не поздоровался, будто бы того и не было. По виду племянника президента было понятно, что он не сильно этим расстроился. С момента появления секретаря он вообще был погружён в какие-то свои размышления.

– Представляете, Родриго, а для вас нашлась работа… – проговорил президент. – Мы с сеньором Моралесом составляем речь для визита в Брумосо-Монтану… Вы не могли бы записать?

– Конечно.

– Нам очень мало осталось. Вы уже почти всё записали, господин президент.

К разговору с Харитоновым Мария уже не возвращалась, а с каким-то таинственным спокойствием, с которым смотрят на огонь, наблюдала, как Моралес с воодушевлением диктовал, а Родриго записывал речь. Харитонов насупился и уставился в глобус, на котором он попытался отыскать место, где сейчас находился. По крайней мере ещё один человек чувствовал себя в комнате лишним. Это был президент Гонзалес. Рауль и незаметно присутствующий здесь же Торрес, казалось, не чувствовали себя одинокими в компании самих себя.

Моралесовское «очень мало» затянулось минут на двадцать. Наконец он произнёс завершающий лозунг и без сил рухнул в кресло.

– Ну, как вам, господин президент?

– Отлично! Родриго, к утру отпечатаете? Я должен буду ещё успеть это выучить.

– Конечно.

– Ну, а теперь официальная часть окончена. Если хотите, молодые люди, мы с Конрадом пойдём в кабинет, чтобы не сковывать вас присутствием стариков…

– А кое-кто просил не брюзжать, – по-русски пробормотал Харитонов.

– Погодите, господин президент! – запротестовал Моралес. – О чём вы говорите? Ваше с сеньором Конрадом присутствие украсит любое общество. К тому же, нам бы очень хотелось обсудить с вами мою последнюю статью «Солнце патриотов». Можно ли считать её программной для молодёжного движения?

– Мне кажется, что да. Разве что… Вы, как я понимаю, возлагаете большие надежды укрепления национального духа на интеллигенцию, элиту общества. Крестьянам ваша статья будет малопонятна, они не знают значения слова «пацифизм».

– Для крестьян я напишу другую статью. Цель этой статьи – воззвать к патриотизму элиты. Как вы знаете, элитарные слои населения весьма нигилистично относятся к своей державе, что и понятно. Многие хотят быть «гражданами мира». Я стремлюсь соединить два этих понятия. Для достижения этой благородной цели следует в первую очередь заботиться о своей стране.

– Да. Вы абсолютно правы. Толерантность начинается со своих соотечественников.

– Крестьяне же безусловные патриоты, но, как вы сказали, не знают значения слова «толерантность». Потому бесполезно пропагандировать среди них идею «мира без различий». В коммунистических странах вопрос не стоит так остро: элита там формально приравнивается к рабочим. У нас же это не так.