Текст книги "28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто"

10

Шмуль Ашер носил усы, такие густые, что хоть в прятки там играй. Лицо исполосовано шрамами. И сам такой здоровяк, что сразу ясно: тем, кто его этими шрамами разукрасил, пришлось гораздо круче. Может, их и в живых-то уже нет.

Ашер возглавлял банду воров и контрабандистов под названием «Чомпе» и выделял Руфь из всех бордельных тружениц. Однажды она с гордостью заявила, что он ее по-настоящему любит. Мне тогда стало как-то не по себе. Во-первых, нельзя же быть такой легковерной. А во-вторых, уж больно Ашера и многих других здешних завсегдатаев тянет на малолеток.

Я, впрочем, не ашеровский типаж, слишком костлявая. Мы сели за столик в углу бара, Ашер – спиной к стене, как десперадос в вестернах, которые опасаются, что им в любую секунду могут пальнуть в спину.

Певица выпивала у барной стойки, пианист тихонько наигрывал какую-то мелодийку, а Руфь ерзала на коленях у Ашера, терлась своей щекой о его. Едва обращая внимание на ее ласки, бугай спросил:

– Ну и на что ты мне сдалась?

– У меня есть опыт контрабанды, – ответила я – к сожалению, далеко не так уверенно, как хотела.

– Что еще за опыт? – осведомился он.

Руфь бросила на меня испуганный взгляд. Если я сейчас расскажу Ашеру о кладбище, он поймет, что она выдала мне один из контрабандистских маршрутов. А это ей просто так с рук не сойдет.

Ее страх передался мне. Я положила руку на скатерть, пробежала пальцами по прожженным дыркам, по несметенным крошкам – и немного успокоилась.

– Я лазила через стену, – соврала я, хотя на самом деле ни единого разу через стену не лазила.

На лице Руфи отразилось облегчение: я ее не выдала.

Ашер ее реакции не заметил, как и того, что Руфь еще интенсивнее принялась с ним нежничать; он не сводил взгляда с меня.

– И где ты перелезала?

– Чаще всего на Ставки, иногда на Покорной, – продолжала врать я.

– Есть места побезопаснее, – отозвался он.

– Безопасных мест вообще больше нет, – возразила я.

– Есть, – отрезал Ашер. – Безопасно там, где охрана подмазана.

– И именно потому, что у вас такая возможность есть, а одна я уже не справлюсь, я хочу к вам, – сказала я чистую правду.

– А ты дерзкая девчонка: вот так вот заявиться сюда и потребовать место в моей банде!

Ни по голосу, ни по лицу я не могла понять, по душе ему эта дерзость, или он считает мое поведение оскорбительным.

– Может, нам и понадобится свежая кровь. В последние недели я пару человек потерял.

Его «пара человек» – это на самом деле наверняка «куча народу». С одной стороны, тем выше мои шансы попасть к контрабандистам. С другой – как тут не проникнуться опаской, да что там – страхом. Даже членам знаменитой банды «Чомпе», выходит, далеко не всегда удается уцелеть.

– Но все-таки, – продолжил Шмуль. Официант поставил перед ним чашку черного, как смола, кофе. – Почему я должен взять в банду именно тебя?

– Потому что я отлично справлюсь с делом, – ответила я.

– Так многие о себе мнят. Еще причины есть?

Я судорожно соображала, но в голову ничего не шло. Что такого грандиозного я могу предложить главарю целой банды?

– Потому что, – вмешалась Руфь, поглаживая щеку Ашера, – я с тобой за это буду особенно нежна!

– И так будешь, куда ты денешься, – последовал ответ.

– Но когда все по любви, тебе же приятнее…

Это убедило Ашера, который – видимо, как и Руфь, – под «любовью» понимал совсем не то, что я. Он широко улыбнулся своей подружке, отхлебнул кофе и сказал:

– Добро пожаловать в банду «Чомпе».

– Спасибо, – ответила я. При этом быстро посмотрела на него, а потом сразу перевела взгляд на Руфь, потому что моя благодарность относилась в первую очередь к ней.

– Приступишь сегодня же ночью, – заявил Ашер. – В четыре тридцать. На углу Жимней и Желязной.

Вот так сразу, этой же ночью?

Все закручивалось стремительнее, чем я ожидала. И хотела. Всего через несколько часов мне придется карабкаться на стену. И уповать на то, что это не будет стоить мне жизни.

11

Голодной девчонкой я вошла в отель «Британия», голодной бандиткой из него вышла. Швейцар покосился на меня подозрительно, но счел за лучшее с вопросами не лезть и явно испытал облегчение, когда я двинулась прочь, не выкинув никаких фортелей в духе Рубинштейна.

Солнце слепило, глаза не сразу привыкли к дневному свету. Только теперь я могла хотя бы отчасти перевести дух – даже царящая на улицах гетто вонь была как глоток свежего воздуха по сравнению с прокуренной атмосферой бара. И вдруг я подумала: а ведь я даже не спросила у Ашера, что именно мне придется переправлять через стену и с кем из его людей я должна ночью встретиться у стены.

На миг я замешкалась: может, вернуться, уточнить подробности? Но Ашера лучше не злить. И, сунув под мышку хлеб с опилками, я направилась домой. Правда, кружным путем.

Всякий раз, когда у меня было время, я делала крюк и заходила на книжный развал. Мне нравилось рыться в ящиках и чемоданах, в которых люди выставляли на продажу свои домашние библиотеки. Порой там обнаруживались авторы, запрещенные нацистами: Томас Манн, Зигмунд Фрейд, Карл Маркс, Эрих Кестнер… Но главное, там попадались английские книги. По ним я самостоятельно учила язык: в том маловероятном случае, если однажды мне все-таки доведется собственными глазами узреть огни большого города, должна же я хоть словом перемолвиться с американцами!

Поначалу я покупала книги с небольшими текстами: «Белоснежку», «Красную Шапочку», «Винни-Пуха», – но теперь могла даже целый детектив осилить. Больше всего мне нравились детективы Дороти Ли Сэйерс про лорда Питера Уимзи, хотя они переносили меня «всего лишь» в Англию – не в Нью-Йорк.

Я остановилась перед большим чемоданом, лежащим на краю тротуара. Судя по количеству наклеек из дальних стран, он путешествий по миру совершил больше, чем я в самых смелых своих мечтах. В чемодане было полно английских книг, а торговал ими исхудавший человек с жиденькой эспаньолкой и тусклыми глазами. Я немного порылась в его чемодане и среди заумных книг, в которых я бы и на польском ничего не поняла, обнаружила роман про лорда Питера Уимзи – Murder must advertise.[6]6
  «Смерть по объявлению» – детективный роман Дороти Ли Сэйерс, опубликованный в 1933 году.


[Закрыть]

Хоть я и не знаю, что значит advertise, но по ходу чтения разберусь. Теперь нужно с умом повести дело, чтобы заполучить книгу, не заплатив денег. Шансы неплохие. Книги в гетто – единственный товар, который день ото дня дешевеет.

Я окинула взглядом продавца. Похоже, что он, как и многие здешние торговцы, еще ни единой книги сегодня не сбыл. И уж точно голоден, как мы все.

Я протянула ему роман:

– Я вам дам за него ломоть хлеба.

Мужчина был слишком изможден, чтобы торговаться. Погладил бородку и кивнул. И только я полезла в сумку за краюхой, чтобы отломить от нее кусок, как вдруг увидела… Стефана!

Он спешил по тротуару мимо книжных развалов, не глядя в мою сторону. На миг я подумала, что глаза меня обманывают. Только через пару мгновений я уверилась, что этот светловолосый молодой человек в сером костюме – действительно Стефан. Но тут он как раз свернул за угол, на соседнюю улицу.

Я торопливо запихнула хлеб обратно в сумку, протиснулась мимо продавца на тротуар и, проигнорировав его напоминание:

– Ты, кажется, мне хлеба обещала? – устремилась за Стефаном.

Я еще только повернула за угол, а он уже дошел до конца улицы и у меня на глазах исчез за поворотом. Куда бы он ни шел, он очень спешил. Я припустила бежать, в голове мелькнула мысль: может, окликнуть его? Но на Стефана он все равно не отзовется, ведь это не настоящее его имя. Не ровен час, еще бросится наутек. Хотя я ничего о нем не знаю, ясно же, что он занят чем-то противозаконным.

Поэтому я молча добежала до угла и свернула в переулок, где не было ни души. В конце переулка виднелся сетчатый забор, за которым начиналось еврейское кладбище. Стефана и след простыл. Неужто через забор перемахнул?

Я помчалась по переулку, вглядываясь сквозь металлическую сетку, но никого на кладбище не увидела. Куда Стефан делся? Не мог же он сойти в могилу!

Может, перелезть через забор? Но тогда я рискую напороться на немцев, а пропуска у меня нет. Мне, конечно, хочется вновь увидеть Стефана, но не ценой же собственной жизни. Хватит и того, что ночью мне на стену карабкаться. О боже, да на что же я подрядилась? От одной мысли о том, что придется лезть через битое стекло и колючую проволоку, мне стало дурно.

Я еще раз бросила взгляд за забор: нет, Стефана не видать. И поплелась обратно. Медленно, нога за ногу. Раза четыре или пять оборачивалась – в напрасной надежде, что увижу, как он пробирается по кладбищу. И постепенно убеждалась: ни через какой забор он, по-видимому, не перелезал. Но куда он в таком случае запропастился?

Я остановилась. Хотелось пить. В последний раз я пила утром, в отеле «Британия» мой новый босс мне ничего не предложил. Водички бы! А еще лучше – яблочного сока. Там и фрукты, и вода, все вместе – это было бы божественно. Куда божественнее, чем сам господь бог, которому, с моей точки зрения, божественности как раз таки не хватает.

Я остановилась посреди переулка и обвела взглядом окрестные дома. Все они были в запущенном состоянии – еще хуже, чем в других частях гетто. Стекла повыбиты, кладка крошится, а у одного даже крыши нет. Когда немцы брали город, тут поработали танки.

Мой взгляд упал на открытую дверь, ведущую в один из таких полуразрушенных домов: казалось, что в ближайшие недели или месяцы он просто сложится сам собой. Может, Стефан сюда нырнул?

Хотя это представлялось мне маловероятным, я решила попытать счастья. Хотелось отвлечься не только от жажды, но и от страха, который вызывала перспектива сегодняшней ночной вылазки. И вдруг – ну вдруг? – Стефан действительно там?

Вонь на лестнице стояла кошмарная. Здесь тоже жили люди, но они уже настолько впали в растительное состояние, что даже экскременты за собой не убирали.

На первой площадке лежал истощенный мужчина, тупо смотревший перед собой. Выглядел он дряхлым стариком, хотя ему, наверное, и сорока не было. На меня он не обратил никакого внимания, так что спрашивать, не проходил ли тут молодой человек со светлыми волосами, было без толку. То, что видели его пустые глаза, находилось уже не в этом мире.

Я поднималась все выше и выше, мимо других людей, с которыми заговаривать не имело смысла. Меня мутило от запаха экскрементов, но отступать я не собиралась. Целых девять недель я воображала себе нашу встречу, постоянно мучаясь угрызениями совести перед Даниэлем. И не хотела уходить домой с чувством, что я не сделала все, что в моих силах.

На площадку второго этажа выходили двери трех квартир. Может, просто постучаться и, если мне откроют, спросить про юношу со светлыми волосами?

Одна дверь была лишь притворена, замок взломан. Похоже, в квартире похозяйничали грабители. Хотя что там брать-то?..

Я слегка налегла на дверь. Та чуть приоткрылась. Экскрементами из квартиры не несло – разве что затхлостью.

Сквозь щелку виднелась прихожая. Совершенно пустая. Никакой мебели, лишь разломанные половицы темного дерева и серые обои в поблекший цветочек. Войти? Или не надо? Вернусь домой, утолю жажду, подосадую, что увидела Стефана, но снова его упустила, а потом буду ворочаться без сна и до крови грызть ногти от страха перед тем, что ждет меня и других членов банды «Чомпе» ночью у стены…

Решено: вхожу!

Я открыла дверь пошире и шагнула в пустую прихожую. Ничего не слышно. Ни шагов. Ни даже шороха. Если и есть здесь люди, то, наверное, спят. Средь бела дня.

Я толкнула первую в коридоре дверь и оказалась в почти пустом помещении. Раньше – когда в каждой квартире проживало по одной семье – здесь была кухня. Но теперь – ни плиты, ни шкафов, ни посуды. Вместо этого посреди помещения стоял древний печатный станок. Рядом на полу стопками лежали газеты. Впрочем, газетами их можно было назвать лишь условно – скорее восьмистраничные листовки с отвратительнейшим качеством печати. Это были экземпляры подпольной газеты «Новости» – одного из бесчисленных нелегальных изданий, которых в гетто расплодилось видимо-невидимо.

Мой взгляд упал на воззвание на второй странице: «Варшавское гетто живет под постоянной угрозой уничтожения. Все силы нужно собрать в кулак ради великого подвига, который мы должны совершить – и непременно совершим. Дух Масады жив в наших сердцах!»

Масада…

В стародавние времена немногочисленный иудейский гарнизон этой палестинской крепости много месяцев выдерживал осаду четырех тысяч римских легионеров. Когда римляне, понесшие из-за сопротивления иудеев гигантские потери, наконец прорвались в крепость, в Масаде царила мертвая тишина. Все жители наложили на себя руки. Воины, женщины и дети.

Дух Масады – значит, евреи гетто должны вступить в бой с немцами и добровольно принять гибель. Биться насмерть в прямом смысле слова. Не слишком-то заманчивая перспектива.

– Ты что тут делаешь? – гаркнул голос за моей спиной.

Я вздрогнула от испуга. В душе всколыхнулась страстная надежда: вдруг это Стефан? – хотя голос был не его. Я медленно обернулась. На пороге комнаты стоял тощий парень: ежик каштановых волос, красные глаза. Может, я бы и заинтересовалась, отчего у него так полопались сосуды, если бы в руке он не сжимал нож.

– Я задал вопрос! – злобно прошипел он, наступая на меня и бешено размахивая ножом. Судя по всему, управляться с ним парень не умел, зато готов был на все.

– Я… я… – прозаикалась я. Что тут ответить? Что я ищу некоего Стефана, хотя на самом деле его зовут как-то иначе и вообще неизвестно, имеет ли он хоть какое-то отношение к подпольной газете?

– Отвечай!

Нож замелькал у меня перед самым лицом. Наверняка парень думает, что я немецкая шпионка. Я лихорадочно пыталась сообразить, как развеять его подозрения.

– Говори! Говори, не то прирежу!

Ножом он размахивал все агрессивнее. Но сию секунду убивать меня, кажется, не собирался. Пока.

– Я не шпионка, – ответила я. Голос дрожал, и саму меня трясло.

– Так я тебе и поверил! Тогда что ты тут делаешь? Вынюхиваешь, чтобы немцам донести!

От страха мне ничего не приходило в голову, и я ляпнула как есть:

– Я ищу парня, с которым однажды целовалась.

На миг мой противник так растерялся, что даже нож опустил.

– Это правда!

Его лицо ожесточилось. Конечно, он не поверил ни единому моему слову. Да я бы на его месте тоже не поверила.

– Ты меня за идиота держишь, что ли? – рявкнул он.

Физиономия у него побагровела от ярости, жилки на шее запульсировали. Но нож – нож он держал крепко и размахивать им перестал. Теперь он точно готов пустить его в ход и разделать меня на куски. Угораздило же меня брякнуть правду!

– Я тебя убью!

У меня из глаз хлынули слезы. Я с мольбой пролепетала:

– Пожалуйста, не надо…

Сквозь пелену слез я увидела, как он поднял руку с ножом, готовясь нанести удар.

В панике я метнулась вперед и со всей силы толкнула его. Он отлетел к стене, но равновесия не потерял, а уперся в кладку рукой. И пробормотал себе под нос какое-то проклятие на иврите, которого я не поняла. Иврита, в отличие от многих еврейских детей, я почти не знала, моим языком был польский. И любимый английский.

Я попыталась прорваться к двери, но кухня была слишком маленькая. Именно в тот миг, когда я протискивалась мимо, он взмахнул ножом. Лезвие глубоко вошло в правое плечо.

Я закричала. Боль затопила все вокруг. Надо было бежать, спасаться, но меня словно парализовало, я не могла отвести глаз от своей руки, от рукава, который в считаные секунды окрасился кровью. Как же больно! Как невообразимо больно!

Таких ран у меня никогда в жизни не было. А вдруг я теперь умру?!

Меня сотрясали рыдания, за слезами я ничего не видела. Но по громкому, почти звериному пыхтению противника понимала, что сейчас он снова нанесет удар. И еще, и еще, и еще. Мне его не остановить…

– Захария! – раздался окрик.

Это был голос Стефана.

– Захария, что здесь, черт возьми, творится?

Нападающий, остановившись, выпалил в бешенстве:

– Ее подослали немцы!

В облегчении я сползла на пол, баюкая раненую руку. Сейчас Стефан объяснит ему, что я не представляю никакой опасности, что я просто мелкая контрабандистка… А потом окажет первую помощь, перевяжет рану…

Но Стефан только спросил подозрительно:

– Что, правда?

«Нет!» – хотела крикнуть я, но получился только хрип. Голос от отчаяния мне отказал.

– А что она тут забыла? – пропыхтел Захария.

– Иди отсюда, я разберусь, – приказным тоном произнес Стефан, и Захария подчинился. Неохотно, но подчинился. В какой бы подпольной организации они ни состояли, Стефан явно занимал в ней более высокое положение, чем тот, кто на меня напал.

– Ты-то где пропадал? – осведомился Захария у Стефана с плохо скрываемым раздражением, вновь останавливаясь. Ему явно не нравилось, что им командуют.

– В подвале.

Этот ответ Захарию удовлетворил.

В других обстоятельствах меня бы живо заинтересовало, что там в подвале такого важного. Но сейчас я только и могла, что рукавом здоровой руки утирать слезы. Мне хотелось толком разглядеть Стефана.

Он требовательно протянул Захарии руку. Тот отдал нож и наконец покинул кухню.

Стефан сделал шаг ко мне. Сжимая нож, обагренный моей кровью.

Я с трудом поднялась на ноги. Мне не хотелось сидеть перед ним на полу хнычущей развалиной.

– Что ты тут делаешь, Ленка? – спросил он.

Он не забыл имени, которым с лету окрестил меня на польском рынке. А ведь девять недель прошло!

В других обстоятельствах я бы, может, и обрадовалась. Но он говорил жестко и нож держал наготове. Рука у него ни разу не дрогнула – а это наводило на мысль, что ему, в отличие от Захарии, уже доводилось пускать нож в ход.

Голубые глаза Стефана буравили меня. Белки у него, как и у Захарии, тоже были в красных прожилках. Что с ними всеми такое?.. В любом случае ни тепла, ни обаяния в его взгляде не было. Сплошной холод.

А я-то, я-то: попала под его чары, грезила о нем наяву, с ним, а не с Даниэлем кружилась в танце по Бродвею… Мне стало так стыдно за эти фантазии, что я даже про боль в руке на миг забыла. Дуреха малолетняя, вот я кто!

– Ответ я сегодня услышу? – осведомился Стефан совершенно спокойно, по-прежнему не опуская ножа. Его спокойствие пугало больше, чем любая агрессивная суета.

– Я увидела тебя на книжном развале и пошла за тобой…

– Зачем?

– Затем, что… – Я запнулась и от стыда еле смогла договорить: – Хотела снова тебя увидеть.

Даже если это признание ему немного польстило, виду он не подал.

Впрочем, какое там польстило! Опять дурацкие мечты и надежды. Все это чистой воды ребячество! Не такая уж я и взрослая, как сама про себя думала.

– Ты хотела снова меня увидеть? – переспросил Стефан отчасти озадаченно, отчасти недоверчиво.

– Надо же сказать «спасибо».

Это его не убедило.

– И вместо того что просто сказать свое «спасибо», ты полезла к нашему печатному станку?

– Я увидела тебя на книжном развале, пошла следом, но потеряла тебя из виду…

– И по случайности забрела сюда?

– Да.

– Какое совпадение!

– Ну вот такое… – пробормотала я.

Он повертел нож в руке, очевидно не зная, что ему со всем этим делать.

– Зачем мне лгать? – сказала я. – Ты же знаешь, что я сама занимаюсь контрабандой…

– А контрабандисты, надо думать, с немцами никаких дел не имеют! – хмыкнул он. И тут же помрачнел еще больше: – В немецких тюрьмах люди меняются… не ты первая, не ты последняя. – Это прозвучало горько, будто кто-то из контрабандистов его однажды уже предал.

– Я говорю правду! – воскликнула я. – Не знаю, что соврать, чтобы ты поверил!

Он помолчал. Наверное, размышлял: может, все-таки прирезать меня на всякий случай, чтобы я не выдала немцам местонахождение печатного станка? Человек, который поцелуем спас мне жизнь, теперь намеревался отнять ее ножом. Наконец он кивнул. Видно, пришел к какому-то решению. Только вот к какому?

– У немецкого агента была бы заготовлена более складная легенда, – сказал он и сунул нож в карман пиджака. Лицо его разгладилось. Он как ни в чем не бывало улыбнулся. – Сейчас принесу дезинфицирующее средство, промою тебе рану, – сказал он.

– Было бы неплохо, – отозвалась я. От облегчения я чуть было не разревелась. Слезы навернулись на глаза, но я их сморгнула – еще не хватало очередной детской слабости.

На пороге кухни Стефан обернулся и пригрозил:

– Только попробуй сейчас сбежать, Ленка. Тогда я решу, что зря тебе поверил, и из-под земли тебя достану.

Но голос его звучал все-таки дружелюбнее, чем при допросе: он не верил всерьез, что я убегу.

– По следам крови найти меня будет нетрудно, – ответила я, морщась от боли. Теперь, когда непосредственная опасность миновала, рана снова разболелась.

Он сперва улыбнулся этому ответу, а потом бросил взгляд на мою руку, и лицо у него сделалось озабоченное. И я тоже вдруг поняла, что истекаю кровью. Почти весь правый рукав уже насквозь пропитался красным.

Стефан стремительно покинул кухню, его шаги удалились, а я снова осталась один на один со страхом. Кровотечение пугало меня, к тому же я боялась, что Захария вернется. Я чувствовала себя совершенно беззащитной.

Но Захария больше не появлялся. Наверное, ушел в таинственный подвал, о котором точно не стоит расспрашивать Стефана, если не хочу навлечь на себя новых подозрений.

Стефан вернулся с маленьким пузырьком, чистым полотенцем, иголкой и ниткой. У подпольщиков имелось все необходимое для обработки боевых ранений.

Мы сели на пол, он закатал окровавленный рукав, и только тут я увидела, как глубоко нож вошел в руку. Мне стало дурно, тошнота подступила к горлу.

– Повезло тебе, – заявил Стефан.

Повезло? Оригинальный у него взгляд на вещи.

– Захария не задел ни мышц, ни сухожилий.

Ну если так посмотреть, то, наверное, да – повезло.

– Заживет быстро. – Стефан ласково улыбнулся, пытаясь утишить мой страх. А может, просто не хотел, чтобы меня стошнило ему на ботинки.

Он капнул на рану дезинфицирующего средства. Защипало адски, я стиснула зубы. Он несколько раз промокнул рану полотенцем. Каждый раз щипало так, словно он огнем жег мне кожу.

– А ты молодец, – похвалил он.

– Хотелось бы и мне тебя похвалить… – пропыхтела я.

Стефан ухмыльнулся. Он понял, что это шутка, а не упрек.

– Ну вот, Ленка, рану промыли.

– Меня зовут Мира.

– Ну я почти угадал, – усмехнулся он.

– А тебя как зовут? – поинтересовалась я.

– Не Мира, – ухмыльнулся он, бросая полотенце на пол.

– Дурак, – буркнула я.

– Это тоже не мое имя. – Он заухмылялся еще шире.

– Балбес?

– Многие зовут меня скотиной.

– Надо же, с чего бы это. – Я тоже усмехнулась.

– Совершенно не разбираются в людях, – ответил он, и глаза у него при этом дерзко сверкнули. Он взял иголку с ниткой и пообещал: – Я назову тебе свое имя, если не будешь орать.

– Отец мне всегда конфетки давал за храбрость.

– Конфет у меня нет, зато есть немного яблочного сока.

Яблочный сок? Фантастика!

– Это меня интересует даже больше, чем твое имя, – сказала я, глядя, как он вдевает нитку в иголку.

– А вот сейчас обидно было, – ответил он и скорчил оскорбленную гримасу.

– Если я начну расспрашивать, чем вы тут занимаетесь, – проговорила я, – ты снова сочтешь меня немецким агентом? Или просто любопытной девчонкой?

Он бросил на меня быстрый испытующий взгляд и ответил:

– Просто любопытной, – и вонзил иголку в кожу.

Боль была чудовищная.

Может, кое-какой опыт обработки ран у него и имелся, но все же он далеко не врач, и его сноровка оставляла желать лучшего.

– Ну? – сказал он и вонзил иглу снова.

Мне хотелось кричать от боли, но я стиснула зубы еще крепче, чем при промывании раны.

– Ты собиралась какие-то вопросы задавать. – Третий стежок.

Вопросы… Вопросы – дело хорошее. Вопросы помогают отвлечься. Но в моем затуманенном болью мозгу только одно и мелькнуло: а ты танцевать умеешь? Перед внутренним взором я увидела Стефана, кружащегося со мной под Night and day.

К счастью, у меня хватило ума этот вопрос не озвучивать. Какой уж из него танцор, из этого благородного спасителя с розой в руке? Он хладнокровно убил бы меня, если бы мне не удалось убедить его, что я не шпионка.

И чтобы такой вот тип танцевал? Это же просто смешно, Мира! И сама ты смешна. Ему бы только пляски на костях. Да и тебе плясать только в розовых мечтах!

– Сколько вопросов разом, – поддел Стефан, поскольку я продолжала молчать. – Неужто так больно?

Вместо того чтобы согласиться с этой версией, я наконец выдавила:

– Масада?

– Масада? – Он так удивился, что даже шить перестал.

А я, обрадовавшись передышке, кивнула на газету:

– Стоять насмерть?

– Да, стоять насмерть, – без колебаний подтвердил он. – Немцы всех нас перебьют. Без исключений.

Я посмотрела ему в лицо, в глаза – похоже, он действительно в это верил.

– Но это… это же безумие, – пробормотала я. Пусть даже немцы распоясались после Кровавой ночи – все равно невозможно себе представить, как можно уничтожить все население гетто.

Голубые глаза Стефана гневно сверкнули, словно своим «безумием» я оскорбила его религиозные чувства. С плохо скрываемой злостью он сделал следующий стежок. Довольно грубо.

Я вскрикнула.

Он дернулся, но извиняться не стал, а продолжил шить, однако все-таки поаккуратнее, и на том спасибо. И произнес одно-единственное слово:

– Хелмно.

Конечно, я слышала о Хелмно. Каждая, буквально каждая из конкурирующих между собой подпольных газет об этом писала. Якобы в Хелмно нацисты загоняли евреев в грузовики и пускали внутрь выхлопные газы. Как и большинство, я считала эти рассказы выдумкой. Жуткая фантазия человека, который силой воображения мог бы помериться с Ханной – только истории сочинял гораздо мрачнее и бредовее.

Однако Стефан твердо верил, что небылица про Хелмно не просто страшилка. Я сочла за лучшее в спор не вступать.

– Что у тебя с глазами? – спросила я вместо этого.

– С глазами? – озадаченно переспросил он.

– Красные такие. И у этого Захарии тоже.

– Мы в последнее время ночи напролет работали, собирали номер, печатали. А чтобы нас не обнаружили, свет не включали. Все делали при луне.

Он перерезал нитку. Наконец-то пытка закончилась. Я осмотрела его работу: красоты немного, зато хоть кровью не истеку, и рана затянется за несколько дней. Только вот как я нынче ночью с раненой рукой полезу на стену…

– Ну теперь ты заслужила яблочный сок, – сказал Стефан и снова нахально ухмыльнулся.

Мы поднялись с пола. Мне не терпелось глотнуть сока. Все мысли о Хелмно, о якобы грозящем гетто уничтожении и об ожидающих меня ночью у стены опасностях улетучились, когда забрезжила перспектива утолить жажду вкусным напитком.

– Он в соседней комнате, – сказал Стефан.

Мы направились было к выходу, но тут в дверях появилась девушка. Лет двадцати, не меньше, со строгим, благородным лицом египетской царицы. Ростом она была ниже меня, но от нее исходила властность – она явно привыкла, что ей беспрекословно подчиняются и никогда не перечат.

– Захария сказал, что у нас незваная гостья, – сурово произнесла она, окидывая меня испытующим взглядом. Я смущенно потупилась.

– Она не шпионка, Эсфирь, – отозвался Стефан.

Она вгляделась в меня еще пристальнее, очевидно сомневаясь.

– У нас нет права на ошибку, Амос.

Амос.

Его зовут Амос.

Это красивее, чем Стефан.

Гораздо, гораздо красивее.

– Я никогда не ошибаюсь, – дерзко ухмыльнулся Амос.

Но Эсфирь это не убедило.

– Да все в порядке с девчонкой!

Девчонка… мне не понравилось, что он так меня назвал. Хватит мне и Даниэля, который обращается со мной как с ребенком. Впрочем, я себя как ребенок и веду…

– Что ей здесь понадобилось? – осведомилась Эсфирь.

Сейчас он ей поведает, что я побежала за ним, как влюбленная дурочка, – ну чего с «девчонки» взять? Мне не хотелось осрамиться перед этой величественной женщиной, излучавшей такую силу. А тем более перед Амосом.

– Я тебе потом расскажу, – пообещал Амос.

На миг я испытала облегчение.

Но тут он поцеловал эту Эсфирь в щеку.

Так они не просто товарищи!

Это мне не понравилось.

И еще больше не понравилось, что мне это не понравилось.

Поцелуй заставил Эсфирь немного смягчиться. Не то чтобы выражение ее лица существенно изменилось, но она наконец свернула допрос и сказала:

– Пойду в подвал.

– Давай, – улыбнулся Амос и поцеловал ее на этот раз в губы.

А вот это мне не понравилось ну просто категорически!

Эсфирь невольно улыбнулась. Она не могла в полной мере противиться его обаянию, даже – как мне показалось – в те минуты, когда твердо решала не поддаваться.

Она ушла, а Амос повел меня в гостиную. Там на полу лежало множество матрасов: похоже, тут вповалку спали и Амос, и Эсфирь, и Захария, и многие другие из их группы. Амос наклонился, взял почти полную бутылку яблочного сока и протянул мне. Я приникла к горлышку и стала пить большими глотками.

– Если залпом столько сока выглушить, живот заболит, – предостерег он.

– Знаешь, что я об этом думаю? – проговорила я, на миг оторвавшись от бутылки.

– Ну и пес с ним?

– Именно.

Он рассмеялся.

Как это здорово – что он смеется моей шутке…

Я выпила бутылку до дна. Какая вкуснотища! Рукой утерла рот и все-таки спросила:

– А что в подвале-то?

– Знаешь, что я тебе скажу?

– Не мое собачье дело?

– Именно.

Тут уж рассмеялась я.

Амос, явно обрадованный тем, что развеселил меня, привалился к подоконнику. Сквозь грязные окна за его спиной видно было кладбище. Из-за грязи на стекле казалось, будто над могилами витает пепел.

– Присоединяйся к нам, – вдруг сказал Амос. На полном серьезе. Он не хочет снова потерять меня из виду. Это была моя первая мысль. Но, конечно, я опять рассуждаю по-детски. Дело тут в политике. А вовсе не во мне. Но вдруг?..

– Я даже толком не знаю, кто вы такие, – с сомнением ответила я.

– Члены «Хашомер Хацаир».[7]7
  Международная еврейская молодежная организация наподобие скаутской, основанная в 1916 году. Члены придерживались принципов социализма и сионизма (то есть идеи переселения на землю, исторически принадлежавшую Израилю).


[Закрыть]

– А, в Палестину хотите уехать, – сказала я. Я не очень разбиралась в политике, но кое-какое представление об этой организации имела.

– Речь сейчас не о том, хотим мы жить в Польше или в Палестине…

– …или в Америке, – вставила я.

– Да хоть в Америке. Речь о том, как мы хотим умереть.

– Так ты серьезно считаешь, что немцы хотят нас всех уничтожить? – изумленно воскликнула я.

– И хотят, и уничтожат.

Для него тут не было никаких сомнений.

– Вопрос лишь в том, – продолжал он, – как именно ты намерена умереть? Хочешь быть человеком, который безропотно даст себя прикончить? Или будешь защищаться?

– Каким человеком я хочу быть? В последний раз меня об этом спрашивал сумасшедший.

– На этот вопрос придется ответить каждому из нас, – отозвался он. – И сумасшедшим, и нормальным – всем до единого.

– И ты себе уже ответил?

– Да, и жаль, что не ответил раньше, – вырвалось у него. Он бросил быстрый взгляд через запачканное стекло на кладбище, словно чего-то застыдился. Да нет, застыдился – слишком слабое слово. Скорее – словно почувствовал какую-то свою вину.