Текст книги "Дочь торговца шелком"

Часть вторая
Отражение луны
Конец июля – октябрь 1952 года

Глава 12

В последующие дни Николь избегала и сестру, и отца и виделась с ними лишь мельком. Она понятия не имела, как те оказались в винном погребе. Хотелось расспросить их обо всем и добиться правдивого ответа об убийстве, но инстинкт самосохранения заставлял молчать. Постепенно Николь научилась прятать воспоминания поглубже. Пребывая в унынии, она размышляла о том, чему не место в хранилищах памяти. Можно ли избавиться от преследующих образов? Или они будут лежать на дне, пока не начнут смердеть? А что, если она не сможет себя контролировать? Николь прикрыла рот ладонью, словно боялась, что правда ускользнет от нее, но в сновидениях память то и дело взывала к ней.

Родных удивляло ее поведение. Как-то утром Сильвия даже заглянула к ней в спальню. Сестра собиралась на работу и хмуро посмотрела на Николь.

– Я бы хотела с тобой поговорить, – сказала Сильвия, прислоняясь к двери.

Николь уловила в ее голосе новые нотки – может, это угрызения совести? Девушка отвернулась к окну, не в силах посмотреть сестре в глаза. И что Сильвия забыла у нее в комнате?! Николь наблюдала, как вверх по стволу дерева бежит ящерица. Ничего другого ей не оставалось, ведь она казалась себе загнанной в угол.

– Я хотела пролить свет на тот разговор, который ты подслушала.

Николь резко повернулась к сестре.

– Лучше, чтобы ты услышала все от меня.

Девушка уставилась на Сильвию. Та замешкалась, словно взвешивала слова.

– Послушай, американцы спонсируют оппозиционную вьетнамскую партию, антикоммунистическую, чтобы одолеть Вьетминь. На кону жизнь людей, поэтому все нужно хранить в тайне. Могу ли я довериться тебе?

– Почему американцы просто не могут поддержать французов?

– Мне кажется, они считают, что мы уже отошли на второй план.

– А ты так не думаешь?

– Конечно нет. – Сильвия выпрямила спину. – Но оппозиция Вьетминю только сделает нас сильнее.

– Папа тоже в этом участвует?

– Я об этом и хотела сказать. Он участвует. Но правительство не должно пока знать о новой партии и ее армии. Это подорвет его положение, если не хуже.

Николь сощурилась:

– Значит, Марк не торговец шелком? Ты, Марк, папа. Все замешаны в этом деле?

– Во благо Франции. Ты же знаешь, что больше всего заботит папу.

Николь покачала головой.

* * *

Решив с головой окунуться в работу, Николь направилась прямиком в магазин. К концу дня ее глаза горели, а мышцы ломило от усталости, ведь она переносила с места на место тяжелые рулоны шелка. Правда, чувствовала себя уже лучше. На следующий день Николь перекрасила магазин в роскошный бирюзовый оттенок, нежный, словно скорлупа утиного яйца.

За последующие дни она набрала цветков лотоса для витрины и привела в порядок верхнее помещение, приспособив его для жизни, отполировала мебель пчелиным воском, надраила кафельный пол ароматным лимонным мылом. Часами она сшивала лоскуты шелка вместе, чтобы сделать сияющие занавески, подушки и покрывало в тон. Николь научилась создавать абажуры с кисточками и придумала, как сделать из шелка красивых птичек с перышками, которых она повесила в прихожей. После этого она взялась шить шали и шарфы на продажу.

Магазин наводнили молодые вьетнамки, желавшие приобрести такие аксессуары, и магазин шелка превратился в центр ее жизни. Там она чувствовала себя в безопасности и собиралась сделать карьеру.

Однажды вечером она случайно встретила на улице У Лан. Мысли Николь тут же заметались. Что же сказать подруге? Как смолчать о смерти ее двоюродного брата?

– Привет, – сказала У Лан. – Прости, в последнее время я тебя не навещала, была занята мамой.

Николь переступила с ноги на ногу, стараясь унять волнение.

– Ничего страшного. Я… я тоже была занята.

– Хочешь, можем спеть? Мама сейчас спит, и у меня есть немного свободного времени.

– Даже не знаю, – замешкалась Николь. – Я очень устала.

– Давай. Это тебя немного растормошит. Мне всегда помогает в конце дня.

Николь уступила, и они вдвоем поднялись наверх.

– Комната очень красивая. – У Лан окинула взглядом помещение, отмечая, как оно изменилось. – У тебя талант.

Они запели, но У Лан выглядела ужасно подавленной, и сердце Николь сдавило от угрызений совести. Обе девушки пребывали в удрученном состоянии и вскоре сделали передышку. Николь открыла бутылку имбирного пива и передала У Лан.

– Присядем на диван, – сказала она как можно более расслабленно.

У Лан притихла. Она молча смотрела на бутылку в руках. Боже, подумала Николь, сейчас она скажет мне, что ее кузен Чан мертв. Во рту появился неприятный привкус. Неужели у лжи действительно есть вкус? Николь пыталась придумать, с чего начать разговор.

– Как твоя мать?

– Хуже.

Значит, вот в чем дело. Николь испытала облегчение, пусть это было не слишком благородно.

– Ее осматривал врач?

– Он ничем особо не помог.

Николь протянула подруге руку:

– Если я могу хоть что-то сделать…

Она подумала о своей роли в мюзикле «Ле Варьете» и порадовалась, что репетиции занимают все мысли по вечерам, хотя в поздние часы сильнее проявляется ощущение того, что она métisse. Предыдущим вечером Николь надела платье спортивного кроя ярко-розового цвета, со свободной юбкой чуть ниже середины икр, перехваченное черным кожаным поясом. В нем она чувствовала себя шикарно, но наряд словно подчеркивал растущий внутри Николь конфликт. Днем она посвящала свое время вьетнамской стороне жизни, все больше отдаляясь от французских корней. Это пугало Николь. Что останется у нее без семьи? Ей хотелось обсудить все с У Лан, но придется умолчать об убийстве, из-за которого все и началось.

– Ты стала лучше петь, – похвалила ее У Лан.

Подруга говорила правду. Много практикуясь, Николь обрела контроль над голосом, и это придало ей сил. Джерри с широкой улыбкой сообщил ей, что она произведет на публику неизгладимое впечатление.

– Давай попробуем еще? – сказала Николь.

У Лан встала и искренне улыбнулась ей.

Все не так уж и плохо, размышляла Николь. Если думать о хорошем, то, может, и померкнут те ужасные картины, свидетелем которых она стала в ночь убийства. Николь погрузилась в размышления. Что до Марка, придется смириться с тем, что она узнала о нем.

* * *

День тек неторопливо, и Николь решила перебрать товар в магазине, разложив ткани по цветам, от прохладных синих и зеленых тонов и до оранжевых, красных и пурпурных. Цвета много значили для нее. Синий и сиреневый – дни, проведенные в Хюэ. Красный – символ ее гнева, а желтый – тепло летнего сада. Ей нравилось находиться среди шелка, закутываться в ткань и воображать себя наложницей императора. В те времена, должно быть, жилось куда проще. Николь водила ладонями по шелку, и прикосновения к нему успокаивали ее.

Она подумывала посетить деревню, где люди ткали шелк целыми семьями. По большей части дом Дюваль доставлял товар из пригорода Хюэ, но не помешало бы найти местного поставщика. Николь знала все о шелке, как, к примеру, зависит качество от толщины нити, какую роль играло плетение – столь плотное, что и не заметить, или грубое и дешевое для повседневных тканей.

Размышления Николь прервал чей-то голос:

– Значит, ты все еще здесь?

Николь резко обернулась, кровь отхлынула от ее лица, и она уставилась на знакомую щербинку между зубами. Перед ней стоял тот молодой вьетнамец, кузен У Лан, Чан, которого убили в подвале отеля.

– Не может быть… Я думала, что ты…

– Мертв? Ты думала, я мертв?

– Я… В смысле, я… – Николь еле успевала сглатывать слюну, потрясение накрыло ее волной.

– Значит, ты в курсе про убийство?

– Я ничего не знаю. – Она потерла затылок.

Она не собиралась отвечать ему с вызовом, о чем пожалела сразу же, стоило парню подойти на пару шагов ближе. Николь обогнула стол, прячась за ним и соображая, что сказать. Чан подошел к ней вплотную и положил руки девушке на плечи. Он был немного выше ее ростом и смотрел прямо в глаза. Николь не оставалось ничего другого, как ответить на этот взгляд, хотя он проникал в самую душу. Сможет ли она совладать с собой и ничего не выдать?

– Правда? – фыркнул парень.

– Да, – смело ответила Николь, хотя перед мысленным взором все еще стоял тот убитый парень.

Она старалась не отводить взгляда, но глаза защипало, и Николь часто заморгала.

– У тебя что-то с глазами. – Чан прищурился.

Она услышала шуршание колес за дверьми магазина и визг тормозов. Открылась дверца и снова захлопнулась. Инстинкты подсказывали Николь, что нужно бежать.

– Ну так что?

Чан все так же пристально смотрел на нее. Когда он сильнее надавил ей на плечи, Николь показалось, что он читает ее мысли. Ее мозг заработал еще быстрее.

– Просто я тебя давно не видела. Кто-то из соседей сказал, что ты вернулся в деревню.

– Это правда?

У Николь вспотели ладони. Она кивнула, понимая, насколько неубедительна ее отговорка.

– Кто же из соседей? – Чан саркастично улыбнулся ей.

– Не помню. Может, даже твоя кузина У Лан.

Парень схватил Николь за левую руку и заломил ее девушке за спину. Потом слишком тесно прижался к ней, дрожа от напряжения и злости. От него пахло перченым луком и уксусом.

Николь стиснула зубы, стараясь не расплакаться.

– Прошу, не делай мне больно. Я ничего не знаю.

– И все же ты слишком потрясена тем, что увидела меня.

Чан отпустил ее. Николь прокашлялась, не в силах расслабиться. Она пыталась прочесть что-то по его глазам, тщательно подбирая слова. Неверная фраза могла дорого ей обойтись.

– Почему ты здесь? – наконец спросила Николь.

Он на секунду опустил голову, потом вновь посмотрел на нее пламенным взглядом и хлопнул левой ладонью по столу.

– Мы подумали, что мой брат вернулся в шелковую деревню, где мы с ним родились, но его там никто не видел. Его мотоцикл все еще стоит здесь с полным бензобаком. Он держал его в сарае за магазином У Лан, но мы не понимали, почему он оставил его.

– У тебя есть брат?

– Его тело нашли в реке. Я должен был рассказать У Лан. Животные растерзали его труп, но очевидно, что он умер от выстрела в грудь. Внешне мы с ним очень похожи. Нас называли близнецами, хоть он и выше ростом. Говоришь, что ничего об этом не знаешь?

Николь уставилась в пол, потом снова посмотрела на Чана:

– Я…

– Французы его застрелили.

– Я сочувствую твоей утрате, но с чего ты решил, что это французы?

– А кто же? – Чан нахмурился. – Мой брат стоял на учете в полиции из-за националистской агитации, с чего бы стрелять в него?

– Значит, он совершил преступление? Он был в Мезон Сентраль?

– В смысле в Хоа Ло? – Чан наморщил лоб.

– Так вы называете тюрьму?

– Адская Дыра, – кивнул он.

– Я знаю, как это переводится.

– Насколько нам известно, брат там не был.

Николь сделала глубокий вдох и увидела за яростной маской Чана страдание.

– Мне правда очень жаль, но не понимаю, почему ты решил, будто я что-то знаю.

– Все из-за твоей реакции при виде меня.

– Я же объяснила. Просто сильно удивилась. – Николь замолчала. – И что ты будешь теперь делать?

– Найду тех, кто его убил.

– Конечно. – Николь опустила взгляд на прилавок.

Чан покачал головой:

– Он был хорошим парнем. Мы считаем, что так могли отомстить за убийство французского чиновника, хотя он к этому и непричастен.

Николь хотелось сменить тему разговора.

– Почему Вьетминь снова бросает нам вызов? Я думала, что борьба уже закончилась.

– Это война. Ничего не закончится, пока мы не одержим победу. Вся ваша экономика держится на экспорте нашего сырья, нашего!

– Но что насчет mission civilisatrice?[10]10
  Цивилизационная миссия (фр.).


[Закрыть] Французы хотят лишь улучшить благосостояние страны.

Парень сплюнул на пол.

– Во славу Франции!

Николь знала, что его слова несправедливы. Французы старались дать людям образование, укрепить и другие сферы жизни страны.

– Знаешь, что было, когда пришли японцы? – спросил Чан.

– Немного.

– Они мирились с вами, французами, пока мы голодали.

Последние слова Чан чуть ли не прошипел, и Николь вновь занервничала. Она покачала головой, подумывая отступить к двери. Ходили истории о том, что японцы забрали запасы риса и начался ужасный голод. По слухам, на улицах Ханоя лежали горы трупов, оставленных гнить, но Николь не знала, правда ли это.

Девушка закусила губу.

– Ты называешь меня француженкой. Но я наполовину вьетнамка. В любом случае, когда войну проиграли, японцы расстреляли французов.

Она глянула в сторону двери. Чан скрутил сигаретку и достал спичечный коробок. Надо просто заболтать его, решила Николь.

– Мы вернули себе страну, но тут вы, французы, опять явились со своими союзниками. Старый квартал претерпел ужасные разрушения, как и район Сите Университе.

Чан замолчал и уставился в пол. Среди воцарившейся тишины Николь придумывала план действий. Без сомнений, парень верил во все, что говорил, но ее отец не застрелил бы брата Чана без причины.

– Скажи, – прикурив, спросил парень, – что твоя семья делает сейчас в Ханое?

Николь пожала плечами и принялась сматывать шелк, оставшийся на прилавке.

– У твоего отца важный пост. – Чан сделал глубокую затяжку. – Думаю, ты мне поможешь.

Николь насторожилась, не зная, к чему он клонит.

– Вскоре город будет в осаде. И ты могла бы посодействовать.

– Зачем мне это?

– Ведь ты сама сказала. Ты наполовину вьетнамка, разве не так?

Николь посмотрела Чану в глаза, столь же черные, как и у нее самой.

– Хочешь узнать больше? Я могу тебе многое показать. Завтра, после закрытия магазина, идем со мной. Буду ждать тебя на углу.

Николь неторопливо кивнула, делая вид, что размышляет.

– Откуда ты знаешь, что я не расскажу все отцу?

Чан прищурился и улыбнулся:

– Что-то подсказывает мне, что не расскажешь, маленькая метиска.

* * *

Тем вечером Николь поздно ушла из магазина, надеясь избежать встречи с соседкой. Чан жив, но убит его брат. Конечно, он тоже приходился кузеном У Лан.

Вернувшись домой, Николь надеялась незаметно проскользнуть в спальню, чтобы побыть наедине с собой, но в холле ее встретил отец.

– Ах вот и ты, chérie, – сказал он коротко, но дружелюбно и протянул руку.

Николь послушно прошла за ним в главную гостиную, где увидела Сильвию. Сестра улыбалась Марку, который стоял позади изогнутого дивана ар-деко. Сильвия протянула ему руку. Он не принял ладонь, но Николь хватило одного этого жеста.

– Насколько ты знаешь, Марк ведет дела с Сильвией, – сказал отец. – Нам поступил большой заказ на шелк.

Сердце подпрыгнуло в груди, когда Николь услышала ложь из уст отца. Девушка села как можно дальше от всех, на стул с жесткой спинкой возле камина. Комнату заполнили любимые желтые розы Сильвии, и от этого приторно-сладкого аромата Николь затошнило. Она взглянула на Марка, и он одарил ее все той же широкой улыбкой, которая прежде вызывала в ней восторг. Николь отвернулась, не ответив ему тем же, однако сердце ее разрывалось на части. Душа наполнилась чувством необычайной беспомощности. Николь не могла даже взглянуть на Марка. Вместо этого она уставилась на каминную полку, где стояла коллекция сине-белого вьетнамского фарфора пятнадцатого века.

Эта комната, как и многие другие, была оформлена в индокитайском стиле. На полу лежала глянцевая плитка с цветочными мотивами, прикрытая по центру небольшим антикварным вьетнамским ковриком. Горели лампы, создавая в гостиной уютную атмосферу, хотя Николь никакого уюта не ощущала. Она смотрела на темнеющее небо за двумя огромными окнами. Сезон дождей еще не закончился, и на улице снова шел ливень. Она слышала стук капель, что срывались с карнизов и собирались в лужи на веранде. Ей безумно хотелось выбежать на улицу и постоять под дождем, чтобы вода смыла ее боль.

– Я хотел собрать всех вас, – сказал отец, – потому что по городу ходят разные слухи. Что бы вы ни слышали, нет никаких свидетельств того, что Вьетминь приближается к Ханою. Угрозы нет. Хочу заверить вас.

– Значит, живем как прежде, – улыбнулась Сильвия.

– Вот именно.

Николь заметила, как яростно закивал Марк. Он поймал на себе ее взгляд и снова попробовал улыбнуться, но она опять отвернулась. Правда оставалась правдой: все трое были в том подвале отеля, все участвовали в убийстве брата Чана.

На короткое мгновение Николь захотелось вернуться в прошлое. Несмотря на размолвки, она любила сестру, но вновь и вновь вспоминала ее в объятиях Марка, что вызывало на душе пустоту. Сильвии досталось красивое личико, семейный бизнес, а теперь, по всей видимости, и мужчина.

– Я слышала, что город будет в осаде, – сказала Николь, нарушая тишину и пытаясь унять внутренний ураган.

– Николь, где тебе такое сказали? – спросил отец.

Она пожала плечами.

– Ерунда! – возразила Сильвия. – Разве ты не слышала слова папы?

– Я не с тобой разговаривала, – огрызнулась Николь.

– Ради всего святого, не будь ребенком.

Стараясь не обращать внимания на то, как сильно задели ее слова сестры, Николь повернулась к отцу:

– Во время войны люди сильно голодали?

– Французы не так уж сильно.

– Я говорю о вьетнамцах.

Отец выпятил вперед подбородок.

– Голод был зверский.

– Говорят, что трупы горами лежали на улицах.

– Да.

– Не думаешь ли ты, что у них есть причина точить на нас зуб?

– Мировая война давно закончилась, chérie. Нужно смотреть в будущее и дальше стоить крепкий французский Индокитай.

Николь изогнула брови, но ничего больше не сказала. Она посмотрела на отцовские ладони – руки убийцы, не зная, как можно и дальше любить его. Странно, но все же она его любила. Однако доверие и любовь разные вещи, напомнила себе Николь. А что насчет Марка? Зачем он проявлял к ней такую заботу и симпатию, когда все это время желал Сильвию? Николь ни о чем его не просила, он ничего не обещал, но все же она не сомневалась, что между ними промелькнула искра. Чувствовала это, как и он. Их отношения могли пойти по миллиону дорог, но теперь не осталось ни одной.

Она снова старалась найти в уме оправдание случившемуся: Марк не знал, что произойдет, он не хотел становиться свидетелем убийства, его вынудили. Воскрешая в памяти момент, когда Марк целует Сильвию, она неизменно видела всколыхнувшуюся челку, упавшую на грудь голову, слышала отвратительное бульканье. Марк, сестра, голова убитого юноши были связаны воедино на веки вечные.

Разве может Николь теперь думать о нем? Ей снова стало до боли обидно, щеки вспыхнули, но нет, она не заплачет перед ними. Николь встала и бросилась прочь из комнаты. Случайно она задела стеклянную вазу с желтыми розами, и та с грохотом разбилась, но Николь не сбавила шагу. В холле набрала в легкие побольше воздуха и обхватила себя руками. За спиной раздались повышенные голоса, и следом за ней появился Марк.

– Николь, что такое? Почему ты огорчена?

Она не могла вымолвить ни слова, как и взглянуть на Марка. Николь упрямо отвернулась. Он коснулся ее руки, но девушка смахнула его ладонь.

– Не трогай меня, – произнесла она, стараясь не выдать дрожи в голосе.

– Я в чем-то провинился?

Николь повернулась к нему лицом:

– Это ты мне скажи.

– Похоже на то. Не расскажешь, в чем дело? Это как-то связано с твоей матерью? С тем, что у нее скоро день рождения?

– С мамой?

– Сильвия рассказала о ее смерти более подробно. Мне очень жаль. – Марк замолчал, подбирая слова. Его взгляд наполнился грустью. Спрятав руки в карманы, он покачал головой. – Конечно, ты знаешь, что моя мать тоже умерла. Это сильно отразилось на всей моей жизни. Я тебя понимаю.

– Ничего ты не понимаешь.

Под сердитым взглядом Николь Марк замялся.

– Но твоя мама не умерла, когда ты появился на свет. Этого мне никогда не позволяли забыть.

– Николь…

Марк снова протянул к ней руку, но она отступила на шаг и побежала вниз по лестнице.

Глава 13

Николь не могла выкинуть из памяти ночь бала. То и дело вспыхивали воспоминания, заставляя проснуться среди ночи: взмах челки, бульканье – ни на что не похожий звук, – обмякшее тело. Она видела это снова и снова. В августе стояла такая жара, что сон не шел. Но как оставить все позади, если не провалиться в сон? Николь замахала руками, стараясь прогнать кошмары. «Нет, только не опять!» – хотелось кричать ей. Должно быть, она все же уснула, а проснулась от собственного крика. С обеспокоенным видом в комнату заглянула Сильвия. Сестра поджала бледные губы.

Николь вздрогнула, когда Сильвия присела к ней на кровать.

– Ты в порядке? – Сестра положила руку на плечи Николь. – Сейчас середина ночи. Ты будто призрака увидела.

– Да ты и сама неважно выглядишь.

Николь перевела взгляд на руки сестры с красивыми, как у музыканта, длинными пальцами и аккуратными ноготками. Николь спрятала свои ладони под покрывало, однако скрыть страха не могла. А хуже всего, в душу закрались сомнения. Они проникали все глубже, тяготили, навсегда лишая покоя.

Кому же ей довериться? Николь посмотрела на сестру, изучая ее лицо.

– Как ты так живешь?

Сильвия сочувственно улыбнулась:

– Не так просто, как тебе кажется.

– О чем ты?

– Не только тебе снятся кошмары. У меня свои тревоги.

Николь заметила, что у сестры дрожат руки.

– Расскажи о них, – попросила она, желая поговорить по душам, как водится между сестрами.

Сильвия некоторое время не двигалась.

– Нечего тут говорить, – не задумываясь, ответила она. – Я просто приболела.

Ужасные образы вновь наводнили мысли, и Николь застонала. Не поэтому ли приболела Сильвия? Может, она вспоминала то же самое?

– Хочешь теплого молока и немного бренди?

Николь была тронута заботой, но ей следовало кое-что выяснить.

– Так ты встречаешься с Марком?

– Сама знаешь, что да.

* * *

На следующее утро, когда первые солнечные лучи пронзили темноту, Николь тихонько вылезла из постели и осторожно поставила обе ноги на коврик, чтобы не попасть на сломанную паркетную доску. Она распахнула окно, затем облокотилась о перила, шедшие вдоль тыльной части дома. Пребывая в подавленном состоянии, она все равно любовалась порхающими пташками, серебристой гладью прудов. Николь вздохнула полной грудью. Улицы прогревались на солнце, день обещал быть влажным, но не дождливым. Николь надела свободные хлопчатобумажные брюки и топ в тон, после чего спустилась на кухню.

Лиза уже давно встала. Она всегда поднималась первой.

– Доброе утро, – сказала она. – Что хочешь на ужин?

– Так рано?

– Мне нужно на рынок. Будешь кофе?

Николь взяла кружку горячего, как кипяток, кофе, согревая руки.

– Возможно, ужинать я не приду.

Когда Лиза открыла дверь черного хода, комнату наполнили птичьи трели. Николь высунулась на улицу. Светило солнце, и сад, утопая в зелени, пребывал в постоянном движении. На легком ветерке шуршали листья, скрипели ветви деревьев, омытые ливнем цветы радовали глаз яркими оттенками. Но невозможно думать только о проблемах, решила Николь. Сад, наполнившись новой жизнью, приветствовал ее. Сильвия встречается с Марком. Просто нужно с этим смириться.

Лиза выдвинула стул, убирая с лица седеющие волосы.

– Надеюсь, у тебя на сегодня есть планы. Ты такая бледная.

– Просто приснился плохой сон.

– Не о том, как ты тонула в реке?

– Нет.

– Дорогая моя девочка, что-то случилось? – нахмурилась Лиза. – Ты в последнее время сама не своя.

Николь покачала головой. Она не могла ничего рассказать Лизе. Не имела права. Да и не пора ли оставить позади ужас той ночи? Николь попробовала переключиться на что-то более приятное.

– Вот что я тебе скажу, – произнесла Николь, садясь за стол. – Я бы хотела на десерт яблочный тарт. Оставишь мне кусочек, если я не успею к ужину?

Лиза улыбнулась и протянула руку:

– В кладовой оставлю кусок специально для тебя. Со взбитыми сливками?

Николь пожала теплую руку Лизы:

– Да, если можно.

Комната погрузилась в тишину.

Николь повела носом.

– Это что, горелый сыр?

Лиза подпрыгнула на месте:

– Боже ты мой! Камамбер для завтрака…

Николь заулыбалась. Запахи всегда помогали вспомнить любимые моменты – как они с Лизой запекали камамбер на кухне в Хюэ.

– Сказала бы мне. Я бы помогла с готовкой.

– Или сожгла бы, – проворчала Лиза, обмахивая плиту.

– Похоже, с этим ты и сама справилась, – изогнула брови Николь.

Еще ребенком Николь нравилось смотреть, как Лиза надрезает жирный круглый сыр, посыпает розмарином и отправляет в духовку. Потом режет хлеб на небольшие кусочки. Николь терпеливо ждала, предвкушая тот момент, когда ей разрешат сорвать две веточки розмарина и нанизать на них кусочки хлеба. Она смачивала их в оливковом масле и посыпала солью, потом Лиза клала их в духовку вместе с камамбером. Потом они садились за кухонный стол у открытого окна, только Лиза и Николь, втягивая в легкие воздух с Ароматной реки и поедая сыр. Что за потрясающий вкус, особенно когда погружаешь кубики хлеба в горячий камамбер! Божественно! Запеченный камамбер, розмарин и солоноватый воздух с реки: этот аромат стал для Николь самым любимым.

Она дотянулась до руки Лизы:

– Я люблю тебя.

– Ой, перестань, милая.

* * *

Николь устала бороться с грызунами, наводнившими магазин. Несмотря на огромный вентилятор под потолком, который рассекал воздух, там все равно сохранялась влажность. В такие дни Николь казалась себе беспомощной, не зная, что и делать. Она зажигала палочку благовоний, желая освежить воздух.

За витриной магазина торговка поманила ее, показывая пирог. Николь не смогла устоять перед сладким и вышла наружу.

Поедая пирог, она думала о Чане. Николь решила, что ни при каких обстоятельствах не станет с ним встречаться, и в то же время ее снедало любопытство. Что же он хотел показать? Николь знала, что затея не слишком хорошая. Лучше обо всем забыть. Если она пойдет с Чаном, то вернутся воспоминания. Нет, она никуда не пойдет. Иначе совершит большую ошибку. Все. Она так решила.

Тогда почему после закрытия магазина Николь надела шелковый жакет и направилась в противоположную от дома сторону?

Чан немного опоздал, но когда все-таки объявился, то протянул ей руку:

– Я знал, что ты придешь.

– Тогда ты знал больше моего. – Николь пожала ему руку.

– Должно быть, сработало мое очарование, – засмеялся Чан.

Он вел себя дружелюбно, однако Николь не теряла бдительности, пока они петляли по многолюдным улицам. Обходили женщин, которые собирали товар в корзины, отказывались от поджаристых пончиков и крошечных чашечек апельсинового чая. Николь просто было любопытно. Не более.

Когда они добрались до переулков, практически пустынных, за исключением несколько темных силуэтов, Николь вновь забеспокоилась. Вряд ли Чан собирался причинить ей вред, но темнота могла скрыть любые злодеяния. Николь остановилась, испуганная нарастающей темнотой.

– Я передумала, – как можно хладнокровнее сказала она.

– Уже слишком поздно. – Чан взял ее за локоть.

Позади кто-то шел, и Николь обернулась, но это оказался старик-вьетнамец, который семенил неровной походкой, а потом куда-то свернул.

– Почему здесь никого нет?

Чан ничего не ответил.

– Я спросила…

– Да, я слышал, – перебил парень.

Николь осмотрелась по сторонам.

– Просто иди со мной рядом.

– Я хочу домой.

– Еще не время.

– Я хочу уйти сейчас же! – Николь попыталась вырваться.

– Я не обижу тебя. – Чан остановился и взглянул на Николь.

У нее одеревенела шея, когда Николь осознала, как опасен для нее, девушки из французской семьи, мужчина с подобными политическим взглядами. В некоторых районах старого квартала, очагах беспорядков во Вьетнаме, скрывались мятежники. С чего она взяла, что ему можно доверять?

– Я не обижу тебя, – повторил Чан, и на этот раз ее чуть успокоили теплые нотки в его голосе. – Не бойся. Ты вернешься домой в целости и сохранности. Всему свое время.

Они прошли островок света из окна второго этажа. Николь взглянула на парня. Внутри боролись противоречивые чувства – любопытство и волнение, но вот Чан широко улыбнулся, и Николь, увидев искренность в его глазах, успокоилась.

– Николь, ты можешь быть во мне уверена.

– Как тебя на самом деле зовут?

– Ты уже знаешь, что имя моей семьи Чан. Пока этого достаточно.

Николь все больше проникалась интригующей ночной прогулкой в незнакомой части города. Когда они свернули на узкую улочку, раздались голоса. В каждом окне светились красные и желтые фонарики. Николь чихнула от приторного аромата, который пронизывал воздух.

– Опиум, – сказал Чан.

Николь нахмурилась.

– Как видишь, под лоском французского высшего света Ханоя прячется второе дно.

– Я слышала об этом.

– Французы поддерживают государственную монополию торговли опиумом.

Они прошли мимо вьетнамцев, которые стояли на улице, посматривая на откровенно одетых вьетнамских девушек: те облепили французских офицеров в белой форме. Николь отошла в тень, чтобы французы не узнали ее, но довольно быстро компания покинула улицу и зашла в здание.

– Они идут танцевать?

– Не совсем. – Чан скорчил мину.

– Ты же не ведешь меня танцевать, правда?

– Я не танцую.

– Не верю. – Николь посмотрела на его серьезное лицо. – Ты хоть как-то веселишься?

Чан ничего не сказал, но ей показалось, что он слегка улыбнулся.

Улица выводила на другую, с еще более подозрительными барами и одурманивающими ароматами опиума.

– Идем, – сказал парень, остановившись на пороге одного заведения.

Николь замешкалась, вспомнив все кошмарные истории отца о похищенных девушках. Она считала их вымыслом, способом контролировать ее, но теперь не была так уверена.

Когда они ступили внутрь, Чан повел Николь по узкой лестнице и коридору вглубь здания. Там он толкнул тяжелую дверь. Николь ахнула, вдохнув головокружительный аромат. Комнату заполняла синеватая дымка, фоном играла тихая музыка.

– Это fumerie, – сказал Чан.

Сперва Николь ничего не видела в полутемном помещении, но стоило глазам привыкнуть, и она заметила озерца рассеянного света, исходящие от масляных ламп наверху. Клиенты, в основном вьетнамцы, лежали на решетчатых деревянных кушетках, покрытых циновками, с кожаным валиком под головой. Их тусклый оцепенелый взгляд говорил о многом. Молодая босоногая вьетнамка сидела возле одного из этих людей. Все атрибуты лежали рядом: длинные черные опиумные трубки, бамбуковый горшочек, игла с серебряным наконечником. Девушка подняла иглу и покрутила ею, поднося смолу к огню масляной лампы.

Чан кивнул другой женщине, которая, очевидно, здесь всем заправляла, и она указала на арочный проем. Понимая, в каком уязвимом положении находится, Николь вцепилась в руку своего спутника.

– Мы можем уйти?

– Это только часть того, что я хотел показать.

Николь пошла за парнем, нервничая все больше.

За пределами арки протянулся широкий коридор, покрытый рубиново-красным ковролином. Тяжелые парчовые занавески отгораживали просторные кабинки по обе стороны. В воздухе висел синтетический запах, словно бы пропитавший и стены. Николь зажала нос ладонью и осмотрелась по сторонам. Одна из занавесок была чуть приоткрыта. Николь отвела взгляд, боясь увидеть лишнее. Здесь не просто отсутствовал яркий свет, но, казалось, сама тьма и ужас поселились в этом месте.