Текст книги "Пропавшая сестра"

Глава 15

Диана, Челтнем, 1921 год

Человек в темно-синем макинтоше поднимается по лестнице. Как же мне сейчас не хватает Симоны! Помню, вскоре после родов, когда мое душевное состояние никуда не годилось, она принесла подарок для Эльвиры: красивую серебряную погремушку. Вещица была настолько прелестной, что я поверила словам подруги. «Мрачные времена непременно пройдут», – говорила она. Симона была медсестрой и всегда отличалась умением видеть светлую сторону жизни. Сейчас она бы знала, что́ сказать человеку в макинтоше. Мне же на ум не приходит ничего, кроме желания убежать и закрыться в ванной, хотя я сознаю, что так делать нельзя. В голове стойко засела мысль: чем безумнее мое поведение, тем это лучше для окружающих.

Человек поднимается на площадку и протягивает руку:

– Здравствуйте, миссис Хэттон. Я доктор Уильямс.

– Я знаю, кто вы, – говорю я, узнав этого пронырливого седовласого человека с водянистыми голубыми глазами. – Мы уже встречались. Вы занимаетесь сумасшествием.

– Так оно и есть, хотя нам предпочтительнее называть эту профессию «психиатр». Вы разрешите войти в вашу комнату?

Он кивает на дверь комнаты, затем улыбается, скрещивает руки на груди и изучающе смотрит на меня.

Мы входим. Он садится на стул возле кофейного столика.

В комнате вдруг делается душно. Мне хочется выглянуть в окно. Я подхожу к окну, поворачиваясь к доктору спиной.

– Хотелось бы узнать, как на вас действует новое лекарство. Веронал чуть сильнее горчит, зато переносится легче, нежели бромиды. К тому же у него нет их стойкого неприятного вкуса. Вы принимаете таблетки ежедневно?

Я поворачиваюсь и киваю. Всем нам порой приходится лгать.

– Веронал вызывает у меня сонливость, – отвечаю я, вспоминая ощущения после нескольких проглоченных таблеток.

– А что-то еще вы чувствовали?

Я качаю головой. Он смотрит на меня с недоверием.

– Вам не повезло, – говорит доктор Уильямс.

Я сердито делаю резкий шаг в его сторону:

– Не повезло? Мы теперь так называем потерю ребенка? Вы еще скажите: «Очень не повезло, но не расстраивайтесь. Вы же можете зачать и родить другого».

– Но вы и родили другого.

– Суть не в этом.

– Почему бы вам не присесть рядом со мной? Расскажите, в чем, по-вашему, суть.

Я думаю над его словами. Не правда ли, странно, что обычно знаешь, кому доверять? Этот разговор никоим образом не заставит меня изменить мою точку зрения.

– Пожалуйста, миссис Хэттон. – Он вымученно улыбается, словно улыбка – нечто чуждое для него.

– Ладно.

Я сажусь напротив него, спиной к окну, и начинаю пристально разглядывать его лицо. Довольно приятное, хотя на редкость заурядное. Вежливым, заученным движением он снимает очки и вновь водружает их на нос. Я думаю о том, как мне хочется красоты, и в то же время ухитряюсь улыбаться доктору.

– Ваш муж говорил мне, что вы не выходите из дому.

Я пытаюсь ответить сдержанно, однако в конце проигрываю сражение и раздраженно встаю:

– Вы опять повторяете нелепые сказки? Муж ошибается. Я бываю в парке, причем часто. Мне нравится смотреть, как няни катают коляски.

– В самом деле?

Я ощущаю его раздражение, хотя и скрытое.

– Думаете, я лгу? – резко спрашиваю я.

Разве я могу рассказать ему правду? Ну как я скажу этому доктору, что мне страшно покидать дом? Одна мысль об этом вызывает у меня сильнейшую дрожь во всем теле. Я плюхаюсь на пол и хватаюсь за ножки стула, дабы почувствовать, что я по-прежнему на земле, а не унеслась неведомо куда.

– Разумеется, нет, – покачав головой, отвечает он. – Присядьте, пожалуйста.

Он ведет себя со мной очень осторожно. Даже настороженно. Мне не нравится это его чувство… снисходительности, вот как оно называется.

– Я прекрасно себя чувствую, – говорю я и направляюсь к двери, полуобернувшись к нему и следя за его реакцией.

Доктор Уильямс откашливается. На лице вновь появляется эта отвратительная улыбка.

– Вас не затруднит ответить на мой вопрос? Когда вы в последний раз выходили из дому?

Я таращусь на него и бубню:

– Я была в парке. Никто не видел, как я покидала дом, оттого они и не знают. – Я ловлю себя на том, что говорю тоном обиженного ребенка, и меняю интонацию. – Простите, я не хотела говорить вам резкости.

Доктор Уильямс глядит в пол, затем снова на меня:

– Эти голоса… что они говорят?

От удивления я не знаю, как ответить. Раньше никто не расспрашивал меня об этом. Я возвращаюсь на стул. Прежде врачи добивались, чтобы я сделала вид, будто эти голоса нереальны.

– Значит, вам известно…

– Нет, потому я и спросил.

– Они говорят разное.

Не хочу ему рассказывать, что порой они меня пугают, иногда смеются надо мной или обвиняют в чудовищных поступках. Иногда они шепчут, и я вынуждена замирать на месте, чтобы расслышать их слова. Да, вынуждена. Нет ничего хуже, чем знать, что голоса звучат во мне, и не иметь возможности услышать яд, который они льют мне в уши.

Доктор Уильямс кривит рот, делает более продолжительную паузу и возобновляет разговор:

– Я хотел бы поговорить с вами о Грейндже. Возможно, вы уже знаете, что так называется частная клиника в Даудсвелле. Я…

Вот оно что. Вот истинная цель его визита. Как мне сейчас нужна Симона рядом! Когда, ну когда же она приедет?

– Нет! – выпаливаю я. – Я не поеду.

– Никто и не заставляет вас туда ехать. Просто у нас с вашим мужем сложилось впечатление, что здесь вам очень одиноко.

– А если я откажусь?

Глава 16

Прохлада раннего утра с его золотистыми и розовыми красками сменилась нещадной дневной жарой. У Белл кружилась голова. Ее обдало тошнотворной жаркой волной. Она продолжала смотреть на детскую погремушку. Серебряный шарик немного потемнел, хотя и не настолько, как можно было ожидать. Ручка из слоновой кости пожелтела, но оставалась крепкой. Белл поднесла погремушку к свету.

– Глядите, здесь надпись. – Кончиками пальцев она провела по маленьким буквам. – Три сердечка, буква Д, вторая буква Д и буква Э. Диана, Дуглас и Эльвира. Мои мать, отец и старшая сестра.

На одной стороне шарика была изображена крошечная собачка и написано: «Гав-гав-гав». На другой – птичка и тоже слова: «Которая съела дрозда». Белл удержалась, чтобы не всхлипнуть. Пропавшая сестра вдруг сделалась в ее воображении очень реальной.

– Пойдемте отсюда. – Оливер ласково взял ее за руку. – Вам нужно на воздух.

Белл и сама не хотела задерживаться во влажной духоте заброшенного дома. Снаружи тоже было жарко, зато в воздухе ощущалась свежесть. Она смотрела на густые заросли, появившиеся на месте некогда красивого сада.

– Как вы думаете, эти заросли совсем непроходимые? – спросила она.

– Трудно сказать, – пожал плечами Оливер.

Белл заметила просвет в кустах, служивших естественной границей для высокой травы:

– Быть может…

– Быть может, там есть проход?

Солнце жгло ей шею и спину, проникая сквозь тонкое хлопчатобумажное платье. Пока они пробирались по траве, само пребывание в этом саду утащило ее в прошлое. Белл увидела мать, идущую впереди. Солнце заливало ее фигуру. Мать направлялась к тому же просвету среди кустов. Белл отчаянно захотелось положить руку на материнское плечо и окликнуть. Быть может, все пошло бы по-другому, если бы ей это удалось?

Ощущение пропало.

Оливер ушел вперед, освобождая путь от ползучих и прочих растений.

– А здесь действительно есть проход! – возбужденно сообщил он.

Белл пошла следом. Она почти не чувствовала колючек, царапавших ей руки и ноги. Хлопанье крыльев указывало на порхающих птиц. У Белл возникло ощущение, что они совсем не напрасно забрели в эту часть сада.

Проход вывел их на широкое пространство. Они попытались его обогнуть, но натыкались на заросли тропических растений – кустов и множества деревьев. Оливер указал на развесистую акацию, мраморный ствол которой тянулся вверх, изгибаясь в разные стороны, пока не достиг мощной кроны, дававшей тень.

– А это что? – Белл указала на дерево высотой футов тридцать.

Его крона была еще шире – футов сорок.

– Оно называется Гордость Бирмы. Это орхидейное дерево.

Белл кивнула и продолжила рассматривать запущенный сад, отмахиваясь от жужжащих насекомых, что лезли ей в волосы и глаза. Ствол другого дерева обвивал плющ с пучками красных цветков. В поисках солнечного света они тянулись до самой кроны. Чуть дальше проглядывали почерневшие развалины какой-то постройки.

– Должно быть, это и есть летний домик, – сказала Белл. – Сгорел во время пожара. Как жаль!

Переведя взгляд в сторону, она удивленно вскрикнула, увидев дерево с гигантским стволом.

– Тамаринд, – произнес Оливер.

Белл смотрела на сочную зеленую листву. Высота тамаринда была не менее восьмидесяти футов. Ствол разделялся на три, что делало крону необычайно широкой. Сколько тени давал тамаринд младенцу, лежащему в коляске!

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил Оливер, заметив, что она притихла.

Белл кивнула и побрела к развалинам сгоревшего летнего домика. Оливер пошел с ней и стал обрывать ветви ползучих растений.

– Вы там ничего не найдете, – сказала она.

– Может, и не найду, – согласился он, но продолжил работу, время от времени вытирая пот со лба.

– Я вам помогу.

Оливер закатал рукава. Вид его загорелых мускулистых рук вызвал у нее улыбку. Как же давно она не испытывала удовольствия, находясь рядом с мужчиной. Белл чувствовала, что присутствие Оливера придает ей уверенности. Окажись она здесь одна, все это подействовало бы на нее гораздо хуже. В их первую встречу Оливер показался ей просто веселым и беззаботным человеком. Сейчас она понимала: в нем есть и другие стороны характера, и ей они нравились.

Городской шум почти не долетал до этого уединенного места. Только птичий щебет сопровождал работу Оливера, неутомимо освобождавшего развалины летнего домика от ползучих растений. Белл погрузилась в полудремотное состояние, забыв свое обещание помогать. Она следила за желтокрылыми бабочками, порхающими над кустами в задней части сада. Там из зелени проступали остатки ворот. В этот момент Оливер окликнул ее.

Она подбежала к нему и увидела у него в руках закопченную металлическую коробку.

– Выкопал под остатками половиц, – сообщил Оливер, подавая ей коробку.

Белл попыталась открыть крышку, но та не поддавалась.

– Попробуйте перочинным ножом, – предложил Оливер. – Может, он сгодится.

– Вы никак запаслись на все случаи?

– Профессия у меня такая, – ответил он, широко улыбаясь.

Белл взяла нож и постепенно сумела открыть крышку. Первым, что она увидела внутри, был пожелтевший снимок ее родителей. Фотограф запечатлел их держащимися за руки, со счастливыми улыбками на лицах.

Белл обдало жаркой волной негодования вперемешку с тоской, которую она всегда старалась тщательно скрывать. Она не любила мать и прочно убедила себя в этом. Белл не задевало, что и мать ее не любит. Но она годами жила с ложным убеждением.

Думая о Диане, она смотрела на слегка склоненные ветви тамаринда и прикрывала глаза от излишне ярких лучиков солнца, проникающих сквозь листву. От солнечного света и громкого жужжания насекомых ей вдруг сделалось не по себе, и она протянула Оливеру руку.

Он взял ее руку и задержал в своей. Сейчас она отчетливо понимала одно: что бы ни случилось в этом саду, под этим тамариндом, произошедшее изменило мать, а затем невольно изменило и отца. Белл подумалось о том, какой мать была до трагедии, сокрушившей ей жизнь и разум. Девушка обхватила себя за плечи, чувствуя боль тех далеких событий. Как бы она ни убеждала себя, что ее это не касается, как бы ей ни хотелось, чтобы это действительно ее не касалось, история жизни родителей была и ее историей.

Глава 17

Диана, Челтнем, 1921 год

Чем дольше я нахожусь словно бы не в себе, тем тяжелее это сказывается на Дугласе. Как и раньше, от него пахнет все тем же одеколоном «Веллингтон» от Трампера. Этот аромат – смесь куркумы, апельсина и нероли – я узнаю где угодно. Мы с мужем практически перестали разговаривать. Только спорим, и мне не победить его логический ум. Это меня глубоко ранит. Чем больше я думаю об этом, тем сильнее путаются мысли в голове. Желая прекратить их поток, я спускаюсь вниз и смотрю на сад из гостиной с высокими окнами. Послеполуденный холод обжигает меня, зато вид птиц, чистящих перышки в поилке на террасе, действует успокаивающе. Их чириканье поднимает настроение, и во мне начинает теплиться робкая надежда. Надежда. Сколько удивительного в этом маленьком слове!

Быть может, все изменится. Быть может, я точно вспомню, что́ тогда произошло в Золотой Долине. А если вспомню, может, случившееся окажется не настолько ужасным.

Солнце сегодня неяркое. Оно едва пробивается сквозь серое облачное небо. Как странно, что в этот холодный день, накануне ожидаемого по прогнозу снегопада, я думаю о ярком солнце, светившем в тот день с небес Рангуна. Огромное, круглое, невероятно жаркое. Оно и сейчас слепит мне глаза. Я закрываю их, но его свет остается у меня под веками.

Что касается Дугласа… Всплески его любви ко мне сменяются равнодушием. Разумеется, он это прячет, но я вижу глубже его беспокойных улыбок и отрывистых слов. Я проникаю в глубину его души, туда, где он прячет горе. Он тоже опустошен. Изрешечен. Но я помню, как его губы касались моих, помню нежность в его глазах. Помню мгновения нашей близости, пока мы не сливались воедино.

Я твержу себе, что хочу вспомнить случившееся. Я действительно хочу, но при каждой попытке обруч боли сдавливает мне голову и разум утрачивает ясность. Все врачи говорят одно и то же. Каким бы ни было случившееся в Бирме, я не позволяю себе увидеть это событие, вытеснив его из сознания.

Правда, я продолжаю видеть сны. В них тоже нет ясности, и каждый последующий отличается от предыдущего. Я совершенно не помню возвращения в Англию. Помню лишь, что в Рангуне я находилась под домашним арестом, а в следующее мгновение попала сюда.

Глава 18

Для воскресной поездки в клуб «Пегу» Эдвард надел элегантный полотняный костюм. Белл ограничилась повседневным бело-голубым платьем в горошек, перехваченным в талии красным кожаным поясом. Волосы она собрала в пучок, спрятав их под белой широкополой шляпой с красной, под цвет пояса, лентой. Хотя она не до конца разобралась в своем отношении к Эдварду, ей хотелось выглядеть наилучшим образом и произвести должное впечатление.

Они ехали мимо колониальных административных зданий с пышными арками, карнизами и пилястрами. От этих построек веяло ощущением власти и непобедимости. Затем потянулись частные дома. Их крыши глубоко нависали над стенами, защищая чувствительную кожу англичан от жгучего бирманского солнца.

– Не правда ли, красивое местечко? – спросил Эдвард.

Раньше чем она собралась с мыслями, он продолжил расспрашивать ее о том, как она привыкает к рангунской жизни. Белл рассказала ему о встрече со старшим инспектором Джонсоном.

Эдвард прищурил свои темные глаза, нахмурился и задумался.

– Он толковый малый, но вам стоило сначала обратиться ко мне. Я бы официально представил вас ему. У меня широкий круг знакомств.

– Вы работаете в полиции?

– Не совсем. Среди прочего я являюсь советником полицейского комиссара. Как бы то ни было, но, думаю, вас обрадует, что я произвел кое-какие изыскания.

– И?.. – спросила она, отмечая его самодовольный вид.

– Оказывается, перед исчезновением младенца ваша мать довольно странно себя вела. Это и дало основание для обвинений в ее адрес и последующего домашнего ареста.

– Как странно! – вырвалось у Белл; Эдвард почесал выпяченный подбородок, словно не желая говорить дальше. – Пожалуйста, продолжайте.

– Полагаю, вашу мать застали, когда она копалась в земле. Примечательно, что она была в ночной сорочке.

Эдвард объяснил, что ладони и ногти Дианы были перепачканы землей. Это вызвало подозрение. Подумали, будто она разыскивала место, где похоронила новорожденную дочь. Воображение тут же нарисовало Белл жуткую сцену: ее плачущая мать стоит на коленях, голыми руками копая землю.

– Айя сообщила, что младенец кричал, не умолкая ни на минуту. Состояние ребенка так сильно действовало на вашу мать, что в какой-то момент ее охватила ярость. Полицейские сделали вывод: она попыталась утихомирить дочь, но зашла слишком далеко. – (Белл испуганно покачала головой.) – Полицейские перекопали весь сад и не нашли ничего, кроме розовой младенческой пинетки.

– Пинетки Эльвиры?

– Скорее всего. Я не смог узнать, что же случилось потом. Ваши родители спешно вернулись в Англию. Уехали, даже не продав дома.

– Так, значит, мою мать признали невиновной?

– Увы, нет. – Эдвард покачал головой и поморщился. – Какое-то время дело оставалось открытым. Никаких новых фактов, говорящих о причастности или непричастности вашей матери, не появилось.

– Тогда почему ей разрешили уехать?

– Сдается мне, что это дело дурно пахло и могло вызвать неприятный резонанс, а потому колониальные власти приняли единственно правильное решение. Прямых улик против вашей матери не было. Во всяком случае, я их не обнаружил. Дело, как говорят в таких случаях, положили под сукно, причем вскоре после отъезда ваших родителей.

Белл вздохнула:

– Инспектор Джонсон сказал мне, что полицейские протоколы сгорели во время пожара.

– Так оно и было.

– Тогда откуда у вас эти сведения?

– Я же говорил вам: у меня обширные знакомства.

Белл кивнула:

– А знаете, я ходила взглянуть на дом.

– Одна? – удивился Эдвард.

Она покачала головой, но по необъяснимым причинам не захотела сообщать, что была там с Оливером. И об их планах снова встретиться в ее выходной Эдварду тоже незачем знать.

– Дом в ужасном состоянии, – добавила она.

– Я так и думал. Кстати, он может перейти к вам.

– Серьезно?

– Я ведь сказал, что ваши родители уехали, не продав дома.

– Откуда вы знаете?

– Это не такой уж секрет, – помолчав, ответил Эдвард. – Вам нужно обратиться в регистрационное бюро и пройти всю официальную процедуру. Представить документы, удостоверяющие вашу личность, свидетельство о смерти вашего отца и так далее.

Услышанное не укладывалось в ее голове. До сих пор она была всего лишь молодой англичанкой, приехавшей в Рангун, а в перспективе могла оказаться владелицей внушительного дома.

– Возможно, вы захотите продать дом. Если надумаете, обязательно сообщите мне. Я не прочь его купить. Разумеется, дом требует ремонта. Обширнейшего ремонта.

Белл кивнула и, желая сменить тему разговора, спросила, какое общество будет в «Пегу».

Клуб находился в предместье. Белл увидела импозантное здание в викторианском стиле, целиком окруженное деревьями и окаймленное тенистой верандой. В воздухе ощущался густой аромат жасмина и плюмерии. Эдвард рассказал, что здание возведено в восьмидесятых годах прошлого века и построено преимущественно из тика. Прежде здесь собирались британские армейские офицеры и чиновники колониальной администрации. Постепенно клуб приобрел репутацию самого известного мужского клуба Юго-Восточной Азии, сравнимого разве что с сингапурским клубом «Танлинь».

– Вход только для членов, – добавил он, – и высших правительственных чиновников, а также для высших офицеров и известных деловых людей. Печально, что нынче клуб становится реликвией. Времена меняются, и не всегда в лучшую сторону.

– Сюда допускают только мужчин?

– Уже нет. Во всяком случае, по выходным. Люди привыкли видеть в этом клубе олицетворение реальной власти в Бирме.

Клуб «Пегу» встретил Белл сияющими паркетными полами и большими потолочными вентиляторами, разгонявшими теплый воздух.

Твердая рука Эдварда легла ей на поясницу. Он провел Белл через бильярдную и просторную столовую в уютную гостиную в задней части здания. Ей сразу бросились в глаза скучающие лица мужчин среднего возраста. Собравшиеся попыхивали сигарами или прятались за развернутыми газетами, а их жены обходительно улыбались и потягивали джин со льдом.

Эдвард нашел свободный уголок. Они с Белл уселись в потертые коричневые кожаные кресла. Перед ланчем он предложил отведать коктейль «Пегу».

– Это наш фирменный напиток. Джин с соком розового лайма.

Белл кивнула. Она успела убедиться, что оставаться трезвенницей в этой стране невозможно, но сейчас поклялась себе ограничиться одной порцией. Когда они с Ребеккой ходили в Чайнатаун, Белл не позволила себе напиться, однако выпила две бутылки пива, чего ей хватило с лихвой.

Коктейль подали в охлажденных бокалах, с ломтиком лайма. Сделав глоток, Белл почувствовала вкус грейпфрута.

– Очень освежает, – сказала она.

Выпитый джин шипел у нее в крови и ударял в голову.

Коктейль пили молча. Белл украдкой осматривала посетителей. Они соответствовали описанию Эдварда; даже в воскресный день все были одеты официально. Немногочисленные женщины приехали сюда в унылых платьях с высоким воротом. Они беседовали вполголоса. Основной тон задавали мужские голоса.

– Клуб назван по имени бирманской реки Пегу, – пояснил Эдвард.

– Сюда допускают только англичан?

– Боюсь, кое в чем мы старомодны. – Эдвард нахмурился. – Но да. Азиатов здесь нет. Знаю, времена меняются. Есть люди, считающие, что и мы должны меняться, но… – Он пожал плечами и развел руки, подняв их ладонями вверх.

Белл подумала, как отозвался бы об этом Оливер. Такую «старомодность» он и ненавидел в британских колонизаторах. Возможно, он прав. Белл тоже не поддерживала откровенно антибирманские настроения. Похоже, собравшееся здесь замкнутое сообщество считало себя обязанным любой ценой поддерживать власть и превосходство англичан.

Эдвард кашлянул и провел пальцем по внутренней стороне воротника своей рубашки. Могло показаться, что он немного нервничает, однако Белл догадывалась о какой-то иной причине.

– Вот что, Белл, – начал он, – надеюсь, что как-нибудь вы согласитесь пообедать со мной в узком кругу. Только вы и я. – (Белл удивленно смотрела на него.) – Это позволит нам лучше познакомиться, – широко улыбнулся он. – Надеюсь, я вас не шокировал? Как насчет вашего следующего выходного, вечером?

– Нет… В смысле, конечно, это было бы… Просто я… – Она замолчала, так и не закончив свою сбивчивую фразу.

– А может, вы согласитесь сопровождать меня на очередной обед в резиденции губернатора?

Белл начала отвечать, как вдруг Эдвард виновато улыбнулся и встал:

– Я заметил старину Ронни Аутлоу. Возможно, он сумеет вам помочь.

Белл тоже встала.

К их столику шел престарелый джентльмен. Он слегка прихрамывал и опирался на трость с серебряным набалдашником. Густые седые усы компенсировали отсутствие волос на голове. Эдвард приветствовал старика, похлопав по спине, затем объяснил, что Белл надеется встретить тех, кто знал ее родителей – чету Хэттон, – в пору их жизни здесь.

Ронни Аутлоу прищурил выцветшие голубые глаза и погрузился в кресло.

– Я был немного знаком с ними, но тогда я служил в Мандалае. Так что наши пути пересекались не часто. Если мне не изменяет память, у них случилась беда? – Он вопросительно посмотрел на Эдварда, и тот кивнул. – Должно быть, мистер Хэттон разозлил своими приговорами нескольких влиятельных персон. Он ведь тогда председательствовал в Верховном суде?

Эдвард снова кивнул.

– А вы откуда, юная леди? – поинтересовался Ронни.

– Из Челтнема, – с максимально доступной ей учтивостью ответила Белл.

– Вы обучались в женском колледже?

Она кивнула, продолжая думать о том, кого же мог разозлить ее отец.

Ронни молчал. Белл подумала, что больше ничего толкового они от него не услышат, как вдруг глаза старика вспыхнули.

– Вот что я вам скажу. Когда мы наконец перебрались в Рангун, моя жена Флоренс подружилась с женщиной по имени Симона. Симона… Черт, как же ее фамилия?! Жена доктора. Словом, я почти уверен, что эта Симона была близка с вашей матерью.

– Вы знаете, где она живет?

– Не имею ни малейшего представления. Но думаю, Флоренс до сих пор с ней переписывается. Попросите сестру Эдварда свозить вас в Уголок Сплетен. Там собираются все девушки. Поболтаете с Флоренс. Скажете, что учились в Челтнемском женском колледже, и она станет вашей закадычной подругой.

– В самом деле?

– Наша дочь Грейси проучилась там четыре года, – после недолгой паузы сообщил Ронни.

– А сейчас ваша дочь живет в Челтнеме?

Ронни опустил глаза, затем снова взглянул на Белл:

– Увы, нет. Ее сгубила здешняя малярия. Ей не было и пятнадцати.

– Соболезную вам.

– Благодарю.

Снова возникла пауза. Белл не знала, как продолжить разговор. Эдвард пришел ей на выручку, поблагодарив Ронни за помощь и угостив порцией «стенга», напитка из равных пропорций виски и содовой с добавлением льда.

– Глория мне говорила, что у вас есть знакомства в индустрии развлечений, – сказала Белл, когда Ронни выпил угощение и удалился.

– Да, так оно и есть. Если хотите, могу замолвить за вас словечко.

– Я была бы очень рада, – улыбнулась Белл. – Разумеется, после Бирмы.

– И о чем же вы мечтаете? Поделитесь.

– Хочу путешествовать, смотреть мир и пением зарабатывать себе на жизнь.

– Мне нравится столь независимая девушка, – засмеялся Эдвард и подался вперед, чтобы похлопать ее по плечу.

Свернув в коридор, ведущий в ее комнату, Белл остановилась. Она попросила Эдварда высадить ее неподалеку от отеля. Ей хотелось собраться с мыслями, но жара мешала. Пока никто, кроме Ребекки, не знал об анонимной записке, которая до сих пор не давала ей покоя. Храмовый предсказатель говорил, что она задала неверный вопрос и что вскоре ее ждет путешествие. Но путешествием и не пахло. Наверное, обычная чепуха, выдаваемая за предсказание.

Белл надеялась пройтись и подышать свежим воздухом, а закончилось тем, что она еле дотащилась до отеля, взмокнув от пота. Послеполуденное время в здешнем климате было самым тяжелым. Неудивительно, что большинство англичан прятались за стенами домов и погружались в сон. Впрочем, жара проникала даже сквозь самые толстые стены. Прежде чем проститься, Эдвард напомнил ей о приглашении на обед в резиденцию губернатора. Она согласилась и поблагодарила его. Эдвард искренне обрадовался и пообещал заранее известить ее о дате обеда. Пожалуй, тогда она и расскажет ему о записке.