Текст книги "Фиалки цветут зимой"

Глава 5. Соблюдать дистанцию

Я начинаю входить в ритм, но по утрам это просто жесть. Из кровати себя вытаскиваю в пять утра, чтобы успеть на автобус в пять сорок пять, а потом всю дорогу в автобусе еле держусь, чтобы не уснуть. Вчера пришлось зевнуть раз сто, глаза закрывались. А от автовокзала до «Бель-Эйр» еще минут десять пешком. Замотаюсь в шарф почти с головы до ног и иду на автопилоте.

Синий парик сменила на светло-каштановый. Каре до подбородка, просто и практично. Я заметила, что старичков этот цвет меньше шокирует. Даю им время ко мне попривыкнуть, приручаю.

В шесть тридцать начинается смена, и нужно быть в полной боевой готовности. Сначала – прием дежурства: те, кто ишачил всю ночь, передают пост следующим. И дальше уже ни минуты отдыха. Побудка, умывание, помощь с туалетом лежачим, завтрак, обход всех комнат, вниз в столовую, обед (помочь тем, кто сам есть не может), обратно в комнаты – укладывать всех на послеобеденный сон, сдача дежурства.

И так без конца по кругу.

Я пыталась вспомнить разочарование, которое испытывала в первые дни, когда ничего не делала, а только смотрела. Как же давно это было! Теперь-то у меня ноги чуть ли не дымились от того, с какой скоростью приходилось носиться туда-сюда всю смену.

В то утро я помогала Патрисии с ее пятнадцатью подопечными, из которых десять – лежачие. Я решила проявить инициативу и – была не была! – спросила у нее, можно ли мне самой помыть одного лежачего господина. Месье Пупляра, 94 года по счетчику, весом не больше пятидесяти килограммов. Она кивнула, и я приготовила тележку для мытья, положила туда все необходимое. И повторяла себе под нос, как мантру: «Нежность и эффективность».

– Не забывай предупреждать его обо всем, что собираешься делать, – напомнила Патрисия. – И не забывай про стыдливость.

Стыдливость.

Интересно, чью – этого тощего старика со сморщенной кожей или мою собственную?

На мгновение меня прямо парализовало. Абсолютная паника. Я подумала: «Нет, ни за что не смогу!» – и через секунду: «Какого черта я здесь вообще делаю?» Но резкий голос сиделки привел меня в чувство:

– Маргерит! Ты что, заснула?

И тогда я сказала себе, что, если не смогу принять эту реальность, мне здесь действительно не место. Сделала глубокий вдох и принялась объяснять дедуле, что сейчас буду его мыть. Если вода вдруг слишком холодная, или слишком горячая, или если где-то больно, пускай обязательно мне скажет.

Он никак не отреагировал.

Медленными и мягкими движениями я накрыла его до пояса простыней и намочила варежку-мочалку. Стала нежно протирать ему лицо, а он тем временем не мигая смотрел в потолок. Будто замкнулся внутри себя, окопался и спрятался в убежище, куда не добивали никакие ощущения.

Омывая высохшее тело, я думала о том, что ведь это мог бы быть мой дедушка, который давно умер. Под совершенно белой кожей пульсировали вздувшиеся вены, а взгляд поблек: ни за что не догадаешься, что там за ним скрывается.

– Давай скорее! – поторопила Патрисия. – Нам еще четверых полностью помыть и двоих частично.

Я не ответила, но увидела, что ее замечание не осталось незамеченным. Старик перевел взгляд на меня, в потускневших глазах блеснула веселая искорка.

– Вообще-то юная барышня занята – не отвлекайте ее от общения со стариком-развалюхой.

Патрисия не нашлась что ответить.

– Не такая уж и юная, – поправила я его. – Скоро восемнадцать.

– А, ну тогда совсем другое дело!

Он не скрывая насмехался надо мной, но зато меня вроде отпустило.

Я промокнула кожу-да-кости полотенцем, и Патрисия помогла мне дедулю одеть. Он потянулся к тумбочке и знаком попросил меня выдвинуть ящик.

– Там блокнотик, подайте-ка.

Я вытащила блокнот, потертый от долгого использования, с крошечным карандашиком, прикрепленным сбоку резинкой.

– Не будете ли вы так любезны назвать мне дату своего рождения? – попросил он, открывая блокнот на чистой странице.

– Весной, – ответила я. – Пятого мая.

Он неровным почерком записал мое имя и дату рождения. Патрисия вздохнула – достаточно громко, чтобы услышали и я, и месье Пупляр. Я расчесала его поредевшие волосы и пошла в ванную. Я еще раньше заметила там рядом с раковиной флакон одеколона. Патрисия уже толкала тележку к выходу, и тут я подхватила флакон.

– Мы не уйдем без заключительного штриха! – воскликнула я, пшикнула из флакона себе на ладонь и от души похлопала месье Пупляра по шее.

В чистом свитере, слегка помятом, и с волосами, расчесанными на боковой пробор, он стал похож на мальчишку, только с морщинами. Патрисия ждала меня с недовольным видом. Я поскорее вышла, но перед тем, как закрыть за собой дверь, подмигнула дедуле, и тот тихонько рассмеялся. Он попытался подмигнуть мне в ответ, но вышло так себе. Ничего, главное – намерение.

После этого Патрисия стала еще холоднее, чем обычно. Даже немного меня проработала. Нельзя терять время зря, каждая минута дорога, и теперь по моей вине мы выбились из графика.

– Неужели непонятно, как важна в нашей работе эффективность? Мы не можем себе позволить часами болтать с подопечными – как мы тогда все успеем? К тому же… – Она понизила голос. – Надо соблюдать дистанцию. Вот увидишь, это самый ценный совет из всех, что я могу тебе дать.

Она остановилась посреди коридора и посмотрела на меня со значением:

– Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я пробормотала, что понимаю, но это было неправдой. Я не понимала. Почему у нас нет времени на то, чтобы поговорить с подопечными? А этот бред про дистанцию… Мы же, в конце концов, не роботы! Разве можно совершать настолько интимную процедуру, как мытье, и не установить с человеком дружеского контакта? Я проглотила свои мысли и решила, что завтра надену парик блонд. Превращусь в кудрявую медовую блондинку с небрежной косой до середины спины.

Мед – чтобы быть ласковой, а кудри – чтобы не забывать делать все только так, как я хочу.

Глава 6. Черный кот – к несчастью

Аппетит пропал напрочь. Комок, вставший в горле, проскользнул вниз – в желудок. А какая уж тут еда, когда желудок заполнен комом?

Вчера вечером, как всегда по воскресеньям, звонил Антуан.

– Как ты? Все хорошо?

Его голос показался мне невозможно далеким, не знаю, дело в большом расстоянии или во мне – в том, что я уже где-то не здесь.

– Да, все хорошо.

Но он хотел знать наверняка:

– Точно хорошо?

У меня не было сил сочинять, как проходят здесь мои дни. Медсестра, которая вчера приходила измерить давление, отчитала меня, как ребенка. «Мадам Флоран, вам нужно есть, нельзя себя так распускать!» Я дождалась, пока буря уляжется: знай она, скольких учеников я за свою жизнь сама отругала, поняла бы, что меня так просто не проймешь. Пообещала ей, что постараюсь. Сказала то, что она хотела услышать.

В конце концов я все-таки задала Антуану вопрос, который меня беспокоил. Кляла себя за то, что не спросила раньше.

– Новостей нет? Он не вернулся?

Смешно, наверное, так переживать из-за кота. Голос Антуана стал как будто еще бесцветнее.

– Нет, – ответил он и сделал выразительную паузу. – Мама, он, может быть, вообще не вернется.

Я не стала спорить. Я знаю, о чем он думает. О том, что в каком-то смысле именно из-за кота я тогда упала. Поскользнулась на ровном месте, когда нагнулась, чтобы поставить на пол его миску.

Но Антуан ошибается.

Он не знает, что за последний год я уже несколько раз так заваливалась. Вот вроде только что стояла и все было нормально, а через секунду лежу на полу. Ну и ничего страшного. Надо просто подождать, пока контуры предметов снова станут четче, и можно потихоньку подниматься. Синяки на руках прятала под длинными рукавами, так что никто и не догадывался. Старушки ведь вечно мерзнут.

Репейник сбежал в день переезда. Антуан приехал, чтобы помочь мне определиться с тем, что брать с собой в «Бель-Эйр». У меня от одного только взгляда на вещи, упакованные в коробки, сердце переворачивалось. Вся моя жизнь – в нескольких картонных коробках. Остальное – мебель, книги, цветы в горшках – я взять с собой не могла. Мало места. Ну а тут еще и кот пропал – чтобы уж все сразу.

Антуан пытался меня утешить. Соседка Женевьев обещала позаботиться о коте, как только он объявится. Она вот уже несколько лет вела в моем доме хозяйство. Немного болтливая, но зато сердце доброе, и я знала, что она сдержит слово.

Когда я уезжала, дом стал почти нежилым. Репейник так и не вернулся. Я сказала себе: «Ну что ж, его, по крайней мере, никто не отправляет в хоспис».

Но все равно очень жаль, что я не смогла с ним попрощаться.

Мне вспомнился тот день, когда я его подобрала. Я тогда пошла вынести мусор, предназначенный для переработки, и вдруг услышала плач младенца. Так мне сначала показалось – будто младенец плачет. Я порылась в желтом мусорном баке, из которого доносился звук, и тут увидела его – в обувной коробке. Маленький дрожащий комочек, нежный как шелк. Не представляю, кто мог такое сделать. Я где-то читала, что от черных котов часто избавляются. Якобы они приносят несчастье. Но я не суеверна. Ни секунды не раздумывая, взяла коробку и внесла в дом. По-моему, все несчастья – как раз от тех, кто способен выбросить животное на помойку.

Потом я сунула коробку в велосипедную корзину, котенок лежал там, завернутый в одеяло. Я крутила педали и думала, что долго он не продержится, а я просто выжившая из ума старуха, раз так ради него стараюсь. Ветеринар сказал, что это мальчик, весит восемьсот граммов и до утра, скорее всего, не доживет. Посоветовал кормить его из шприца молочной смесью, и я ушла с коробкой под мышкой, со средствами от блох и от глистов и с кошельком, который стал гораздо легче, чем прежде. Несколько недель я вскармливала котенка, как новорожденного младенца. Скоро он окреп и теперь повсюду ходил за мною словно тень. Я говорила: «Ну надо же, прилип как репей!» – да так имя к нему и прицепилось. И месяца не прошло, как он уже носился по всему дому и драл когтями большое кресло – то, что перед камином. Вечером, стоило мне прилечь, чтобы почитать, он тут же усаживался прямо на раскрытую книгу. Я его тогда гладила, и он устраивался за подушкой рядом с моей головой и урчал там, пока я не усну.

Это было у нас что-то вроде ритуала.

С тех пор как я переехала сюда, мне очень трудно засыпать. Скучаю по его урчанию, и место за подушкой кажется слишком пустым.

Я каждый день звоню Женевьев и спрашиваю, не вернулся ли Репейник. Она пытается меня успокоить. Она его не видела, но мисочка с кормом, которую она оставляет за домом, каждое утро оказывается пустой. «Виолетт, не волнуйтесь, он вернется», – обещает она и сразу же меняет тему разговора. У нее ведь всегда так много новостей.

Но вот уже неделя, как мисочка с кормом стоит нетронутой.

– Тебе надо свыкнуться с мыслью, что он больше не придет, – осторожно проговорил Антуан.

Интересно, что означает эта перифраза, скругляющая слова, будто реальность чересчур уродлива или жестока, чтобы озвучивать ее как есть?

«Он больше не придет».

Это означает, что он мертв? Довел себя до голодной смерти? Попал под машину или просто ушел, потому что я оставила его одного в доме со всей этой громоздкой мебелью?

Антуан сменил тему. На работе у него сейчас все непросто, но команда вроде мотивированная, так что он надеется довольно быстро добиться результатов. Он инженер и часто уезжает за границу. Лично мне кажется, что из-за этого у них брак и распался. Я сама теперь его почти не вижу. Ну ладно, в конце концов, мы же не для себя детей рожаем. Думаю, он счастлив, и мне этого достаточно.

Я слушала, как он говорит о работе, о своих внуках (я стала прабабушкой уже три раза), и думала, что у него все в порядке. Жизнь идет себе потихоньку своим чередом, без меня. Когда я положила трубку, она показалась мне ужасно тяжелой. Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, скудные и горькие, и в гневе их утерла. Не может быть и речи о том, чтобы заплакать. Я никогда не плачу.

Когда сиделка вкатила тележку с едой, я увидела, что это та, малышка. Я ее узнала, хотя она и была с другими волосами. Чудно´, если вдуматься, носить парик в таком возрасте. Впрочем, новая прическа мне больше нравится, так лицо помягче. Она была бы даже хорошенькой, если бы не была настолько тощей. Вообще-то Маргерит напоминает мне скорее не маргаритку, а стрелицию. Это очень яркий цветок на длинном стебле. Его еще называют «райской птицей», такой он красивый.

Малышка поставила поднос на прикроватный столик и пожелала мне приятного аппетита. Я буркнула под нос «спасибо» и тут же попрощалась, но она не сдвинулась с места. Посоветовала мне есть осторожно, суп горячий, и я поняла, что она не уходит, потому что хочет убедиться, что я стану есть. Я поднесла ложку ко рту, суп действительно был горячий и к тому же безвкусный, я невольно поморщилась.

– Пресно? Согласна, без соли отстой, – сказала она и, пробежав глазами мою карточку, сообщила: – Противопоказаний нет.

После чего порылась в недрах тележки и протянула мне пакетик соли – с таким видом, как будто вручает билет на гастрономический ужин.

– Я люблю, когда еще и с перцем, – проговорила я.

Не хотелось капризничать, но я всегда предпочитала острые блюда. Пряности и все, от чего щиплет в горле. Маргерит дала мне другой пакетик, и я почувствовала, что теперь обязана проглотить хотя бы несколько ложек. Малышка вроде осталась довольна. Возможно, она из тех, кто считает, что сытый желудок избавляет от печали.

– Вам не хочется спуститься в столовую к остальным?

Я положила ложку. Ей мало того, что я силой заталкиваю в себя пищу?

– Мне больше нравится одной, – буркнула я.

Она молча посмотрела на меня, как будто дожидаясь продолжения.

– О чем мне с ними разговаривать? – попыталась я придумать оправдание.

– Но ведь вы их даже не знаете!

– Директриса меня им представила – еще в первый день. Там один мужчина послал мне воздушный поцелуй.

Малышка прыснула, прикрыв рот рукой.

– Вы ему понравились, как круто!

Я надула губы. Можно было взглянуть на вещи и под таким углом. Девочка задумчиво разглядывала фотографию Репейника.

– Какой красивый у вас кот.

Она медленно прочитала вслух стихотворение, которое я переписала и повесила под фотографией.

 
Кончается год.
Уютно свернулась кошка
У меня на коленях…[5]5
  Нацумэ Сосэки, перевод А. Долина.


[Закрыть]
 

– Это хайку, – пояснила я.

Вид у Маргерит был мечтательный, и она, будто насквозь пропитавшись стихотворением, направила тележку к выходу.

«А она необычная, эта девочка, – подумала я. – И к тому же очень добрая, ведь он далеко не красавец, мой Репейник».

Жирный суп тяжестью лег в желудок.

– Он пропал.

Слова сорвались с моих губ прежде, чем мозг успел отдать приказ молчать.

«Не забывай, старуха, – напомнила я себе, – жаловаться нельзя».

Малышка развернула тележку и через секунду уже сидела на краю кровати, совершенно не беспокоясь о том, не оскорбит ли меня такая фамильярность.

– Расскажите, – попросила она и перекинула косу на плечо, устраиваясь поудобнее.

И поскольку эта почти незнакомая девочка, которая не прожила еще и четверти моих лет, была тут и слушала меня, я взяла и выложила перед ней всю свою тревогу, как сваливают со спины на землю тяжелую сумку.

Глава 7. Златовласка

Я двигалась по маршруту, проложенному в телефоне, и прошла уже больше девятисот метров.

Сен-Мишель-де-Воланжи. Я даже названия этой глухомани раньше не слышала, а теперь вот ввела в телефон, и оказалось, что это не так уж и далеко от моего дома. Погода была такая, в какую хороший человек собаку на улицу не выгонит, и я все спрашивала себя, какого черта здесь делаю. Было ясно как день, что кошара сбежал окончательно и я только бессмысленно проезжу туда-обратно.

«Пф, подумаешь, каких-то пятнадцать минут автобусом», – приободряла я себя. Вот только холод стоял прямо полярный, и, несмотря на две пары носков, ноги у меня напрочь заледенели.

В голове все звучал голос Патрисии: «Ты должна сохранять дистанцию и ни к кому не привязываться».

Я делала все с точностью до наоборот.

Когда я впервые увидела мадам Флоран, она только-только приехала в «Бель-Эйр». Она тогда была похожа на заключенную, которая не может понять, что же такого натворила, чтобы здесь очутиться. Иногда она ворчала, но не очень часто. Все время сидела одна у себя в комнате и смотрела в окно, и глаза такие, как будто она конца света ждет или вроде того. Ну и, в общем, когда она вдруг решила мне довериться, я не могла поступить по-другому.

Я дрожала под толстой курткой и думала: «Да ладно, это ведь быстро. Просто заеду и посмотрю, как обещала, не бродит ли эта скотина где-нибудь поблизости».

Вдруг брякнул айфон.

Жюстин: Че как?

Я: Иду ловить призраков.

Жюстин: Опять с бабулями?

Я не ответила. Жюстин классная, но тут она просто не врубается.

Я познакомилась с Жюстин через несколько месяцев после Аварии, в первый день учебы, когда мы только перешли в лицей. Я сидела одна на предпоследнем ряду. Слушала, как учитель рассказывает, что нам придется усиленно работать, чтобы успешно закончить этот год, – обычная проповедь. Через пять минут я слушать перестала. Жюстин явилась с опозданием, вся из себя в черной кожаной куртке, с пирсингом, извиняться и не подумала. Уж такой она человек – ни в чем не видит проблем: ни в парнях, ни в родителях, ни вообще в жизни. «Зачем грузиться тем, что будет завтра? Важно только то, что сегодня», – вот ее философия.

В тот день она села со мной и решила, что мы будем подругами. Спустя какое-то время я ее спросила почему. Она пожала плечами и сказала: «Место было свободное». Лично я уверена, что дело в моем парике. Я тогда была в синем, он у меня талисман, если куда-то прихожу в первый раз. Из-за парика она наверняка решила, что мы с ней похожи. Я такая в стиле «отвалите от меня», она – в готическом прикиде. Но она, конечно, промахнулась по полной программе. Она, когда чувствует угрозу, смеется и отвешивает какую-нибудь мерзкую шутку. А я – кусаюсь. Жюстин говорит, я – натуральный питбуль.

Весь первый семестр мы прогуливали. Ходили на пустырь за городской стадион. Садились по-турецки, пили пиво, купленное в «Монопри»[6]6
  Сетевой супермаркет.


[Закрыть], и чувствовали себя ужасно взрослыми. Замечательно пинали балду.

Родителя моего вызвали в школу: надо было переводиться на другую программу[7]7
  Во Франции в середине первого года обучения в лицее (примерно соответствует десятому классу нашей школы) можно выбрать себе направление на следующий год: есть класс для тех, кто собирается после лицея поступать в вуз, а есть классы, которые дают среднее профессиональное образование.


[Закрыть].

– Что ты хочешь делать? – спросил он меня.

– Не знаю, – сказала я со вздохом. – Мне по барабану.

Это было правдой. От меня осталась лишь оболочка, пустая кожа, не способная испытывать эмоции. Внутри – ничего.

Папа потащил меня на ярмарку профессий. Изо всех сил старался, чтобы я определилась, останавливался перед каждым стендом, задавал вопросы. Мне хотелось исчезнуть.

И тут я увидела плакат о профессии сиделки. Девушки в белых халатах суетились в чистых светлых комнатах, у больных был очень довольный вид. Сиделка с идеально уложенными волосами стояла, опустив руку на плечо дедули, и тот улыбался – прямо как в кино. Меня эта фотография жутко взбесила. Ясно же было, что он несчастен, этот старикан.

– Вот что я хочу делать, – сказала я, кивнув на плакат.

И стала делать именно это.

С Жюстин нам пришлось разделиться. Она тоже сменила направление, выбрала технический профиль. У нее в классе только две девочки, но ей все равно. А я оказалась с кучей счастливых девиц, которые мечтают работать с детишками, но с учетом моей прошлогодней трагедии я тут, конечно, выбиваюсь из коллектива. А с Жюстин мы все равно остались подругами. Возможно, все дело в том, что наши различия идеально друг друга дополняют.

Короче говоря, мне неохота было ей объяснять, почему я болтаюсь полдня неизвестно где вместо того, чтобы тусоваться с ней. Я быстро набрала в телефоне: «Важное дело. Потом напишу», – и выключила звук, чтобы больше не отвлекаться.

Навигатор сообщил: «Вы прибыли в пункт назначения», но я уже и сама узнала домик. Мадам Флоран показывала мне фотографию, правда, сейчас ставни были закрыты. Крыльцо заросло сорняками, и, когда я потянула ржавую калитку, та заскрипела. Вытянутым в высоту фасадом, похожим на обиженное лицо, дом напоминал свою хозяйку. Я пошла через двор, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто не примет меня за взломщика. Впрочем, я зря беспокоилась: на улице не было ни души. Казалось, в этой дыре вообще никто не живет. Может, здесь все давно умерли, очень уж было похоже на декорации для фильма ужасов.

Я завернула за дом и увидела перед закрытой кошачьей дверкой миску для корма. Она была полная. Репейник явно удрал, и я только зря проездила. От досады мне захотелось как можно скорее отсюда свалить, но тут перед глазами возник образ моей старушки. Ладно, раз я все равно здесь, можно и в дом войти.

Я вставила ключ в замок и немного надавила на ручку, как учила мадам Флоран. Внутри пахло затхлостью и немного плесенью, так что, несмотря на холод, я приоткрыла окно. В доме стояла мертвая тишина, но страшно мне не было. Наоборот, показалось, что это очень круто – оказаться в таком тихом месте, где нет соседских квартир: никто не хлопает дверью, не спускает воду в унитазе и не включает музыку на полную мощь.

Я медленно обошла комнаты: все здесь будто замерло в ожидании возвращения Виолетт Флоран.

– Мы забрали то, что я смогла увезти, то есть почти ничего, – рассказывала она мне. – От остального сын избавится, как только дом будет продан.

Я молчала, но она все равно бросилась защищать сына.

– Антуан вообще-то хотел немного подождать… с продажей дома. Это я его уговорила не затягивать и выставлять дом сразу. Если удастся продать по хорошей цене, я не буду для него обузой. И потом… какой смысл его сохранять? Ведь всем известно, что те, кто попадает сюда, уже не возвращаются.

Она не мигая смотрела вдаль перед собой, как будто видела там что-то такое, чего я разглядеть не могла.

– И зачем я все это рассказываю? Очень вам нужно тратить время на старую развалину!

Я помотала головой:

– Во-первых, как хочу, так время и трачу. А во‐вторых, дайте мне адрес, я поеду и сама посмотрю, что там.

Я почувствовала на руке ее холодную ладонь – и вот я уже связана обещанием.

– Если увижу его, скажу вам. А если его действительно нигде нет, мы расклеим объявления, разместим информацию в соцсетях – есть куча способов его найти! В общем, перестанем мотать себе нервы и начнем действовать.

Вот что привело меня в этот мрачный дом и заставило морозить себе задницу.

Я вернулась в кухню и отперла кошачью дверку. Стол был покрыт клеенкой. В одном месте цветочный узор почти полностью вытерся – и я представила себе, как моя старушка протирает тряпкой свой уголок стола, единственный, которым пользовалась, потому что ела она одна и напротив нее никто не сидел. Я пробормотала: «Я тут с ума сойду», – и пошла немного посидеть в гостиной. Старомодный диван был придвинут вплотную к большому креслу, наполовину скрытому под пушистым пледом. Куда лучше сесть? Я выбрала кресло и съежилась под пледом, потому что теперь, без движения, стало уже совсем холодно. «Вот опять ты вляпалась черт знает во что!» – подумала я, но с места не сдвинулась. Полчаса, даю себе только полчаса. Если он за это время не явится, ухожу.

Я закрыла глаза, оглушенная тяжелой тишиной, которая укрыла меня еще надежнее, чем пушистый плед. Я и не заметила, как задремала прямо в кресле, в котором до меня дремали, наверное, бесчисленное количество раз.