Текст книги "Одна маленькая ошибка"

Глава девятая

Двумя неделями раньше

Элоди Фрей

Отправитель:

[email protected]

Кому: [email protected]

Тема: «Харриерс»

Здравствуй, Элоди!

Как у тебя дела? Надеюсь, ты наслаждаешься погожими деньками!

Я получила ответ от «Харриерс». Боюсь, у меня для тебя плохие новости: редакция отклонила все три концепции для романа. Я тебе потом перешлю ответ отдельно, но в общих чертах смысл такой: как бы они ни восторгались твоим слогом, им по-прежнему кажется, что твои идеи не подходят для их издательского портфеля. Правда, они уточнили, что история о том, как ты нашла тело отца лучшего друга, уже ближе к тому, что они хотят видеть, но, с их точки зрения, этот сюжет выигрышнее смотрелся бы в качестве побочной линии в большом романе.

Ты неоднократно озвучивала сомнения в целесообразности решения оставить карьеру и сосредоточиться на писательстве. Вероятно, сейчас подходящий момент для того, чтобы сделать перерыв и вернуться в маркетинг. Может, тебе стоит позвонить Арабелле (?) и спросить, нет ли у нее местечка. Я не хочу давать обещания, которые не смогу выполнить. Пусть я и не сомневаюсь в твоем писательском таланте, сейчас ситуация на рынке складывается не в нашу пользу. В настоящий момент я не в силах помочь твоей книге увидеть свет. Если ты и правда решишь сделать перерыв в творчестве, я согласна оставить тебя в нашем списке клиентов на год – или можем разорвать контракт, и в этом случае ты вольна искать других агентов, если сочтешь нужным. Буду ждать твоего решения.

С наилучшими пожеланиями,

Лара

Я снова и снова перечитываю письмо, уже стоя на крыльце дома Ады. Руки так трясутся, что мне с большим трудом удается не выронить телефон. Лара написала мне вчера, в пятницу, поздно вечером, а я увидела сообщение только сейчас. По всей вероятности, она успела отправить его перед самым концом рабочего дня в надежде, что за выходные я переварю полученные новости и к понедельнику уже достаточно успокоюсь, чтобы со мной можно было разговаривать. Сейчас же у меня ощущение, будто земля ушла из-под ног и я падаю в пропасть. Ну вот и все. Погас последний лучик надежды.

И я сама виновата. Я сама решила, что все мои надежды, мечты, все мое счастье зависят от одной-единственной, почти недосягаемой победы. И потратила целый год, пытаясь пробиться в эксклюзивный клуб публикуемых авторов. Я видела, как они общаются в соцсетях – обсуждают переиздания, годовщины выхода книг, дизайн обложек, – и так отчаянно стремилась стать частью этого общества, что мое желание переросло в физическую потребность, почти осязаемую: казалось, если засунуть руку в грудную клетку, можно нащупать и выудить эту потребность. Зелененький камушек зависти.

Перечитываю сообщение еще раз, и будущее, которое я представляла себе в детстве, сочиняя истории для папы, скукоживается и вянет, а внутренний голос, шептавший, что я недостаточно хороша, что такого невероятного дара заслуживаю не я, а кто‐нибудь получше, – теперь этот голос орет так громко, что уши закладывает.

Я смотрю на дверь темно-зеленого цвета, ведущую в роскошный сестрицын дом, и не могу заставить себя войти; сейчас, когда я настолько разбита и сломлена, у меня не хватит сил сесть за стол вместе с родными. Я уже поворачиваюсь, чтобы сбежать, но тут дверь открывается и на пороге возникает Ада. С озадаченно-хмурым лицом и в цветастом миди-платье стоимостью в недельную аренду жилья она выглядит одновременно роскошной и растерянной.

– Ты чего тут топчешься? – раздраженно спрашивает она. – Все уже ждут.

– Я… – Не найдя слов, я просто таращусь на сестру, замерев на месте.

Растеряв остатки терпения, Ада хватает меня за руку и тащит в дом. Я слишком ошарашена, чтобы сопротивляться, поэтому покорно плетусь следом.

«Отклонили все три концепции». «Можем разорвать контракт».

Сообщение Лары мечется в мозгу, как электрический заряд в проводах, замкнутых в круг безо всякого выключателя, гудит и искрится.

Ада тащит меня по коридору.

«Отклонили все три концепции».

Сестра заговорщически оглядывается на меня и покрепче стискивает мне руку.

«Можем разорвать контракт».

Ада распахивает дверь в гостевую столовую.

Не верится, что отклонили все три концепции.

– По-здрав-ля-ем!!!

Я подскакиваю, напуганная слаженным хором. В столовой, оказывается, полно народу. Я моргаю, оглядываясь по сторонам и тщетно пытаясь понять, что происходит, разобраться в круговороте лиц, рук и поднятых бокалов с шампанским.

Мама с папой стоят рядом, высоко держа бокалы. Рядом я замечаю Руби, дядю Грегори, Итана, моих друзей из университета – Кэти, Оливию, Иви. Здесь же мама Джека Кэтрин вместе со старшим сыном Чарли и его другом Тобином, а за спиной у них я вижу и самого Джека. И все они смотрят на меня, широко и радостно улыбаясь. Все, кроме Джека, который, судя по движению губ, беззвучно спрашивает: «Какого хрена?»

Меня словно вытащили на сцену посреди спектакля, даже не дав взглянуть на сценарий.

– Сюрприз! – Ада сжимает мне руку.

Я отрываюсь от Джека и смотрю на сестру, на ее широченную белозубую улыбку.

– А ты даже не догадалась, да?

Осовело мотаю головой.

– Что… – Облизнув пересохшие губы, я выдавливаю: – Что происходит?

– Неужели ты думала, что мы так ничего и не узнаем, а, милая? – Мама подлетает ко мне и сгребает в объятия. – Мы так гордимся тобой, Элоди! Очень гордимся!

Она выпускает меня, и я едва могу отдышаться, чувствуя, как потеют ладони. Да какого же хрена происходит‐то? Оглядываюсь по сторонам – всюду цветы, гирлянды, праздничные шарики, еда на столах…

А потом я замечаю самое главное.

И у меня едва не останавливается сердце.

Белый баннер, растянутый у нас над головами, украшен золотой вышитой надписью: «Поздравляем с контрактом на издание книги, Элоди!»

Глава десятая

Двумя неделями раньше

Элоди Фрей

Несколько мгновений я молча стою, не шевелясь. Родные и близкие слетаются ко мне, обнимают, поздравляют, кто‐то сует мне стакан чего‐то полупрозрачного и с пузырьками, и я осушаю его одним глотком. И подсознательно жду, что сейчас из шкафа выскочат оператор и телеведущий с криком: «Разыграли!», потому что это единственное доступное объяснение происходящему. С чего все решили, будто я подписала какой‐то контракт? Я оглядываюсь на Аду – может, это такая злая, изощренная шутка? Но в улыбке сестры – лишь искренняя радость и ни капли злорадства.

Джек не торопится подходить, чтобы поздравить меня с несуществующим достижением. Он наблюдает за творящимся вокруг фарсом с таким обалдевшим видом, что я бы даже посмеялась, если бы речь шла не обо мне.

А потом включается музыка, и Итан приглашает всех попробовать приготовленные закуски.

Ада берет меня за руку и ведет к столу.

– Ну у тебя и лицо! – взвизгивает она и поворачивается к папе: – Кажется, моя сестричка в шоке.

Я блекло улыбаюсь, потому что все слова утонули в водовороте захватившей меня растерянности.

– Итак, – начинает папа, надевший сегодня свою лучшую рубашку, – когда ты собиралась нас обрадовать?

Я сглатываю.

– А как вы узнали? Кто…

Мама усаживается рядом, пристраивая на стол тарелку с пикантными канапе и разноцветными макарунами.

– На прошлой неделе папа заехал к тебе домой, чтобы поменять ту лампочку на крыльце. Ну и…

– …И при покупке чертовой лампочки ошибся с цоколем! – встревает папа.

Мама бросает на него укоризненный взгляд и заканчивает:

– …Ну и пока он был там, приехал курьер и привез прямо‐таки огромный букет цветов.

О господи боже. Твою ж мать.

Букет. Тот самый, от Марго. Дожидавшийся меня возле двери, с бежевой открыточкой и надписью золотыми буквами – поздравлением с подписанием контракта на публикацию. А я ведь даже не задумалась, кто вместо меня расписался в получении букета, просто подхватила его и занесла домой, пока никто не увидел.

– Папа такое славное фото сделал, – продолжает мама, – и я тебе всю неделю пыталась дозвониться, чтобы расспросить про контракт, но потом Ада предложила устроить небольшую вечеринку. – Она на мгновение умолкает, чтобы съесть макарун. – Мы и Марго позвали, но та не смогла: мы организовались в последнюю минуту, а у нее завтра свадьба в Глостере.

Я киваю, по-прежнему не дыша. Воздух просто не лезет в грудь. Только и остается, что смотреть на собравшихся. Собравшихся ради меня: мы опять находимся в одном помещении с сестрой, но впервые за долгие годы именно я служу центром всеобщего внимания, именно меня все хвалят и поздравляют. Но эта победа зиждется на зыбком фундаменте обмана. На одной бездумно произнесенной лжи. На одной маленькой ошибке.

– Ты наша гордость, – говорит папа, мягко улыбаясь, и в уголках его глаз резче проступают морщинки.

Жгучее чувство стыда пропитало меня насквозь – и мышцы, и кости, и даже одежду. Это ужасно. И я сама ужасна. Опускаю взгляд, чтобы не видеть, как родители мной гордятся, и невольно замечаю мамины туфли – те самые, на каблуках, для особых случаев, отделанные голубым шелком и с маленькими бантиками; мама надевала их на церемонию вручения моего аттестата, поскольку носит только по самым-самым важным поводам. От осознания того, что мама сегодня в своих лучших туфлях, сердце кровью обливается. Я не могу здесь оставаться. Надо бежать. Надо…

И тут чья‐то сильная рука берет меня за локоть. Джек возникает рядом, весь такой обаятельный и уверенный:

– Мередит, вы сегодня отлично выглядите. Шикарные туфли. Не возражаете, если я украду вашу дочурку на минуточку? – И уводит меня прочь. Слава богу.

Он затаскивает меня в небольшой закуток, где между книжных шкафов прячется кресло, освещенное золотистой лампой; подразумевается, что здесь можно посидеть с книжкой, но мы оба не торопимся занимать место.

– Элоди, какого черта? – спрашивает Джек, внимательно глядя мне в лицо.

– Я дала Марго повод думать, что мне предложили контракт на публикацию, – отвечаю я, с трудом сглотнув подступивший к горлу комок.

– Что? – округляет глаза мой друг. – Почему?

– Потому что! – огрызаюсь я чуть громче, чем хотелось бы, и оглядываюсь через плечо, проверяя, не услышал ли нас кто‐нибудь – гости‐то сидят совсем рядом. А затем снова поворачиваюсь к Джеку, сверлящему меня суровым взглядом, и добавляю чуть тише: – Потому что Марго предложили контракт, а она же вообще не собиралась ничего писать. Я чувствовала себя настолько униженной, и… и мне так не хотелось ей показывать, какое я позорище, вот я и… Я просто…

– Соврала, – припечатывает Джек.

Я киваю. Боже, какой кошмар. Стыд накатывает на меня с удвоенной силой. Надо было сразу объяснить Марго ее ошибку.

– Я не думала, что все так далеко зайдет. Не рассчитывала, что…

– А оно взяло и зашло, – злится Джек. – Столько людей собралось. Да еще твои родители…

– Именно.

Джек переводит дух.

– Тебя трясет.

– Я сама виновата. И должна все исправить. Надо рассказать правду, надо…

Но ведь родители сейчас так радуются и гордятся мной. Как сказать им, что все это ложь? Как сказать об этом всем моим близким, собравшимся здесь сегодня?

– Ты не сможешь, – качает головой Джек, словно прочитав мои мысли. – Надо придумать, как теперь выкрутиться.

Я моргаю, чувствуя, как в желудке шевелится целый комок эмоций, облегчения и вины вперемешку с наспех проглоченным шампанским.

– А как ты собиралась объяснить Марго, что книга так и не вышла? – Джек стискивает мне плечи, и я пристыженно опускаю глаза.

– Хотела сослаться на то, что контракт в итоге сорвался. – Джек так долго молчит, что я не выдерживаю и поднимаю взгляд. И вижу недоуменно приподнятую бровь. – Ты чего?

– Вот уж не думал, что ты такая коварная, Фрей.

– Спасибо. – Я поджимаю губы.

– Значит, постараемся пережить сегодняшний вечер, а потом, попозже, скажем всем, что контракт обломался.

Я киваю.

– К тому же как знать, – мягко добавляет Джек, – может, «Харриерс» еще надумает взять какую‐нибудь из твоих идей в работу.

Мне снова становится горько. Мой защитник еще не знает, что издательство отвергло все три. Но сказать ему об этом я уже не успеваю: меня окликает Ада, и мы с Джеком рефлекторно отстраняемся друг от друга.

– Ты пропускаешь собственную вечеринку, – замечает сестра, подходя ближе. – Присоединяйся к веселью.

Остаток вечера я провожу за бесстыдным враньем людям в глаза. С Кэти, Оливией и Иви я не виделась несколько месяцев. Говорят, что горе любит компанию, вот только не говорите мне, что и компания любит горе. После смерти Ноа подруги навестили меня всего один раз, и им за глаза хватило.

– Вообще‐то, надо сказать, что заранее не узнаешь, подпишут с тобой в итоге контракт или нет, но Лара считает, что моя рукопись достойна успеха, – сообщаю я подругам, сдабривая вранье щепоткой правды.

Все три кивают и улыбаются, радуясь за меня, и наперебой спрашивают: «А когда книга выйдет?», «А на презентацию пригласишь?», «И какой гонорар тебе пообещали? Ну давай, скажи, мы хотим знать!», «Тебе разрешат самой выбрать обложку?», «А вдруг она тебе не понравится?».

Я вру, вру и снова вру:

– Ой, даже не знаю, мы еще не обсуждали точную дату выхода. Да, конечно, презентация будет. Да-да, просто невероятно! Ой, нет-нет, я вам даже не скажу, какой аванс мне назначили: вы же знаете, я не разбалтываю чужие секреты. Нет, обложку выбирать не дадут, но и не страшно. Все в порядке. Все отлично…

Каждую новую порцию вранья я подкрепляю активным жестикулированием, словно пытаясь смастерить из громоздящейся лжи убедительную картину, как клоун – зверюшек из воздушных шариков.

А потом ко мне подходит Руби, придерживая рукой выпирающее пузо и старательно натягивая улыбку.

– Новости про книгу меня просто потрясли. Такая неожиданность! Ты, должно быть, счастлива.

– Спасибо, Руби, – откликаюсь я, вымучивая не менее фальшивую улыбку.

К нам подскакивает Ада – они с кузиной, видимо, так и ходят парой.

– Ну, – ласково тянет Руби, – теперь, когда ты таки получила свой вожделенный контракт, что будешь делать дальше?

Ее снисходительный тон царапает, пусть даже контракт – выдумка чистой воды. Проблема в том, что Руби – как акула; стоит ей учуять малейшую слабость, единственную капельку крови, и она набрасывается на добычу, разрывая ее в лоскуты. Так что я не поддаюсь на провокацию и лишь пожимаю плечами:

– Поживем – увидим.

– И то правда. – Тут Руби округляет глаза, словно ее осенило: – Может, парня себе найдешь?

Какая же она все‐таки паршивая актриса. Только имбецил поверит, что эта мысль забрела Руби в голову только что.

– Ну а что, – щебечет кузина, – ты ведь давно ни с кем не встречаешься. Нельзя жить одними воспоминаниями.

Атмосфера в столовой сгущается. Все смотрят на меня, ожидая реакции, потому что прекрасно знают, как закончились мои предыдущие отношения.

– Тяжко, наверное, когда дома никто не ждет и радостью поделиться не с кем, – продолжает кузина. Каждое ее слово сочится притворным сочувствием, точно желчью.

– У нее есть мы, – холодно отрезает Ада.

Я машинально оглядываюсь, удивленная таким активным заступничеством. Руби тоже этого не ожидала, и я краем глаза замечаю, как она демонстративно расправляет плечи, готовясь к атаке.

– Вообще‐то, Элоди почти уже почти двадцать девять, а изданная книга – это все‐таки не живой ребенок, – изрекает она ласковым тоном эдакой мудрой матери-природы, поглаживая огромный живот. Правда, впечатление портит едва заметная ухмылочка. – Книга не подарит тебе такой безусловной любви.

Повисает неловкая пауза. Ада отчего‐то напрягается, и я подозреваю, что шпилька Руби, предназначавшаяся мне, зацепила и сестру. Мягко говоря, замечание кузины прозвучало нетактично. А если называть вещи своими именами – просто мерзко.

Совершенно неожиданно для себя я заявляю:

– Не уверена, что хочу детей. Видишь ли, моя вагина устраивает меня в ее исходном виде. В смысле, когда она не слиплась с анусом.

Неловкая пауза перерастает в гробовое молчание.

Руби кривится, словно лимон надкусила. Ада, выпучив глаза, судорожно поджимает губы, стараясь не расхохотаться в голос. И пусть за прошедшие годы между нами выросла огромная кирпичная стена, может быть, сейчас мне удалось вытащить оттуда хоть один кирпичик. И теперь мы с сестрой сможем хотя бы видеть друг друга.

Не говоря ни слова, Руби поворачивается и демонстративно ковыляет обратно к мужу.

Я почти уверена, что Ада уйдет следом, – но сестра остается рядом со мной, ехидно улыбаясь. Но прежде чем она успевает открыть рот, к нам подходит Джек:

– Моя мама хочет с тобой поговорить.

Покосившись на него, Ада поворачивается ко мне:

– Иди выясни, чего она хочет.

Затем она снова переводит взгляд на моего друга – суровый и стальной. Может, после смерти Джеффри Джек и изменился, но мнение Ады о нем осталось прежним. Прошло уже немало времени, но сестра до сих пор считает, что он плохо влияет на меня и сбивает с истинного пути. В присутствии посторонних они общаются вежливо и доброжелательно, но взаимная неприязнь нет-нет да проскакивает.

Джек берет меня за руку и уводит прочь. Я успеваю оглянуться через плечо – Ада смотрит мне вслед, но по ее лицу невозможно понять, о чем она думает.

Мама Джека Кэтрин Вествуд – стройная, элегантная, в бежевом комбинезоне и жемчугах. Но даже когда она улыбается, ее глаза печальны; уже тринадцать лет печаль и скорбь служат ей верными спутниками. Со временем самоубийство мужа обросло романтическим ореолом и превратилось для окружающих в повод для досужих сплетен. Но достаточно увидеть пачку антидепрессантов в шкафчике ванной и маленькую бутылочку водки в сумочке миссис Вествуд, чтобы понять, что в чужой трагедии нет ничего романтического.

– Элоди, дорогая, поздравляю с получением контракта. Это большая победа. – Кэтрин притягивает меня к себе и целует в щеку. Руки у нее ледяные. Джеку от нее достались длинные ресницы, светлые волосы и верхняя губа той формы, что зовется «луком Купидона». Все отмечают, что он куда больше похож на мать, чем на отца.

– Так приятно, что мы снова собрались вместе, – добавляет моя мама, сжимая руку миссис Вествуд. – Ты только посмотри на наших детей, Кэтрин, – совсем уже большие!

Ада присоединяется к нам, доливая дяде Грегори выпивку – именно в стакан, потому что пивные бутылки, с точки зрения сестры, выглядят вульгарно.

– Спасибо, золотце, – кивает дядюшка, а затем с улыбкой добавляет, глядя на нас с Джеком: – Из вас обалденная парочка получилась бы.

Я закатываю глаза, а Джек, как обычно, подыгрывает, целуя меня в лоб.

– Нет-нет, из них и друзья замечательные, – откликается Кэтрин. – Просто замечательные.

Она говорит это совершенно непринужденным тоном, но я вижу, как ее пальцы сжимают бокал – аж костяшки побелели. Кэтрин и Джеффри считали меня недостойной их сына – семья у них была куда более обеспеченной, чем наша. Джеффри абсолютно четко продемонстрировал, что он думает на эту тему, когда застукал нас с Джеком, тогда еще подростков, за поцелуем. За первым – и, благодаря яростной отповеди Джеффри, последним.

Чья‐то рука приобнимает меня за плечи.

– К тому же все знают, что мой братец – тот еще кобель! – встревает Чарли.

Я смеюсь, позволяя ему обнять меня покрепче. Чарли высокий, стройный, темноволосый, со щетиной модной длины. Но если Джек – дерзкий, уверенный в себе и похож на темный шоколад, поначалу сладкий, но оставляющий на языке горечь, то его старший брат – мягкий и добродушный; он словно глоток ледяной воды в жаркий день: сначала чувствуешь себя неуютно, а затем – хорошо.

– Ты молодец, мелкая, – говорит он мне в макушку, – все так и сияют от гордости.

Гости смотрят на меня с улыбками – все, кроме Джека, молча потягивающего напиток из бокала. А у меня улыбка такая широкая и неестественная, будто рот раскроили ножом.

Через какое‐то время я ухожу в кухню перевести дух и посидеть в тишине. Мне грустно, что жизнь не стала такой, какой я ее представляла. Что я постоянно разочаровываю своих родных. Что так и не смогла добиться успеха, даже ради Ноа. И теперь придется либо рассказать всем правду, что никакого контракта и не было, или соврать – в очередной раз, – что контракт сорвался. Но где взять на это силы? Все пожертвовали собственными делами, чтобы собраться сегодня здесь. В последний раз родные и близкие собирались ради меня на праздник восемь лет назад, когда я университет окончила. Господи боже, восемь лет! Что же, выходит, я за эти годы не добилась ничего, что стоило бы отпраздновать всей семьей?

Бо́льшая часть фотографий в гостиной родительского дома – это достижения Ады, развешанные, как жемчужные бусы, на обоях от Лоры Эшли. Вот Ада, улыбающаяся на фоне светло-голубой «ауди», подаренной Итаном на тридцатилетие, вот Ада и Итан на Амальфитанском побережье на собственной свадьбе, вот счастливые новобрачные с ключами от этого самого дома, где мы собрались сегодня…

Дверь кухни приоткрывается, словно кто‐то собирался войти, но передумал, и до моих ушей долетает обрывок чужой ссоры:

– …Я просто хотел сказать, что тебе не стоило сегодня пить вино. Доктор же говорил…

– Я помню, о чем говорил доктор, – огрызается Ада, прерывая Итана на полуслове. Дверь открывается пошире, но затем снова дергается, словно кто‐то с той стороны попытался закрыть ее. – Ты что делаешь?

– Не надо уходить посреди разговора. – Итан устало вздыхает. – Если мы хотим добиться беременности, нужно следовать предписаниям врача.

– «Мы»? – Ада смеется, холодно и зло.

– Что?

Повисает тяжелая пауза. Сердце у меня тревожно стучит; этот разговор явно не предназначался для моих ушей. Наверное, стоит уйти куда‐нибудь в прачечную, пока меня не заметили.

– Возвращайся к гостям, – сухо велит Ада. – Со стороны хозяев невежливо оставлять их без внимания надолго.

– Хорошо.

Судя по звуку шагов, Итан уходит.

Я подскакиваю со стула, намереваясь уйти в подсобку, но не успеваю: Ада решительно заходит в кухню и, увидев меня, вздрагивает, хватаясь за сердце.

– Господи, Элоди! Что ты здесь делаешь?

– Голову проветриваю.

Ада хмурит брови – шикарные, надо отметить, брови, прямо как на рекламных плакатах косметики, – и уже открывает рот, чтобы задать еще пару вопросов. Отвечать мне на них совершенно не хочется, поэтому я наношу упреждающий удар:

– А ты сама что здесь делаешь – разве тебе не нужно развлекать гостей?

Ада закрывает рот и коротко оглядывается на двери кухни, гадая, сколько я успела услышать.

– За лимонадом пришла, – отвечает сестра просто. – А то он закончился.

Она подходит к холодильнику, и я замечаю, как напряжены ее плечи и шея. Я ни разу не слышала, чтобы они с Итаном цапались или хотя бы в чем‐то друг с другом не соглашались. Кажется, сейчас на идеально отполированной поверхности их семейной жизни обнаружилась царапинка. А у сестрицы еще и руки дрожат…

– Ада, у тебя все в порядке?

Я настороженно жду ответа, но сестра упорно продолжает ковыряться в холодильнике, как будто не желая со мной разговаривать. Интересно, насколько часто люди задают Аде такие вопросы, – глядя на нее, в жизни не подумаешь, что у нее хоть что‐нибудь может быть не так. А затем она все‐таки поворачивается и устало смотрит на меня. Не знаю уж, в чем дело – в размолвке с Итаном или в неудачной остроте Руби, – но, кажется, сейчас мне подвернулась возможность наладить наши отношения. Судя по глазам, Ада тоже так подумала.

– Да, – отвечает она преувеличенно бодро, – все замечательно. Прием гостей – дело утомительное, но мне нравится этим заниматься.

Я киваю, огорченная ложью сестры, но, с другой стороны, мне ли ее осуждать?

– А ты как? – спрашивает Ада, подходя ближе, тем же мягким тоном, каким она разговаривала со мной после смерти Ноа. – У тебя все хорошо?

Я благодарна ей за этот вопрос, заданный явно не из пустой вежливости, – пускай мне тоже неизбежно придется солгать. Ведь если я отвечу честно, правда разлетится повсюду: слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Моя жизнь окончательно развалится, и я не уверена, что смогу потом собрать ее по кускам.

– Да, все хорошо, – вру я. – Все просто зашибись как хорошо.

– Вот и славно! – радуется Ада, и я даже слегка огорчаюсь, что она мне поверила. – И… да. – Ее радость гаснет. Пристроив бутылку лимонада на разделочную стойку, сестра задумчиво барабанит пальцами по столешнице. – Не обращай внимания на слова Руби. Если у тебя нет ребенка, это не значит, что ты неполноценная.

– Безусловно. Да и вряд ли она впредь полезет учить меня жизни после сегодняшней вечеринки.

Губы Ады растягивает улыбка.

– У нее было такое лицо, когда ты про вагину с анусом сказала!..

Мы смеемся. Искренне, взахлеб. Ада так хохочет, что у нее краснеют щеки, а глаза начинают слезиться.

Неожиданно мне в голову приходит одна мысль, и я зачем‐то озвучиваю ее:

– Не понимаю, как вообще с ней можно общаться – она иногда такой засранкой бывает…

– А кто не бывает? – возражает Ада. – Руби, конечно, позволяет себе иногда нетактичные замечания, но всегда поддерживает меня. Мы разговариваем обо всем на свете.

Я киваю, хотя, конечно, горько осознавать, что наши отношения с сестрой уже давно перестали быть такими близкими.

– Знаешь, – заявляет Ада, – отрадно видеть, как ты живешь собственной жизнью, занимаешься тем, чем хочешь, и следуешь за своей мечтой.

Я молчу, не зная, как реагировать. Такие эпизоды – большая редкость. Впервые с похорон Ноа ледяная стена между нами подтаивает, и Ада снова напоминает сестру, а не просто знакомую. Меня подмывает спросить, почему она тогда утром ушла, не сказав ни слова, но портить момент не хочется, поэтому я отвечаю коротким «спасибо».

– Я рада, что ты получила, что хотела, Пчелка Элли.

Детское прозвище бьет меня по голове, как обухом. Я уже сто лет его не слышала. Так меня называла только Ада: по ее словам, в детстве я была докучливой, как пчела, жужжала и носилась с места на место, однако без меня в нашем доме все завяло бы.

– Ты тоже – у тебя и муж, и дом в отличном районе.

– Да, – отвечает Ада, помолчав. – Нам обеим повезло.

Я вспоминаю, в каком тоне шел их с Итаном разговор. Все полагают чету Арчеров счастливейшей парой мира, ведущей идеальную жизнь. Мне и самой частенько так кажется. Но иногда, глядя на сестру, я замечаю грусть в ее глазах. Может, на самом деле ее идеальный дом – идеальная золотая клетка.

– Ада, – осторожно интересуюсь я, опасаясь спугнуть доверительную атмосферу, воцарившуюся здесь, в закутке между плитой и холодильником, – у вас с Итаном все нормально?

Сестра смотрит прямо на меня – и ее взгляд пронзает насквозь.

В этот момент дверь кухни резко распахивается и к нам заглядывает мама:

– Ада, тебя Итан зовет.

Я выдерживаю еще пять минут вечеринки, а затем понимаю, что больше не могу. Слишком уж скребут кошки на душе. Не попрощавшись ни с кем, я прихватываю пальто и ускользаю из дома. Ковыляя по усыпанной гравием дорожке, я думаю лишь о том, где взять силы, чтобы переставлять ноги; наконец оказавшись на улице, я замечаю чью‐то тень – и, подняв глаза, испуганно охаю.

Это он.

Стоит, смотрит. Желтоватый свет уличного фонаря отражается в его круглых очках. На нем опять черный джемпер и голубая ветровка-анорак, хотя на улице еще жарко. Что‐то такое мелькает в его глазах – то ли удивление, то ли торжество. Я абсолютно уверена, что он следовал за мной по пятам, и от этой мысли кровь стынет в жилах. Я рефлекторно поднимаю руки, отступая обратно к дому, – и всякий раз, когда я делаю шаг назад, преследователь делает шаг вперед.

– Оставь меня в покое, – шиплю я с напускной решительностью.

– Я…

Договорить он не успевает: я цепляюсь каблуком и заваливаюсь через низкую оградку палисадника, разбитого перед домом Ады. С размаху ударившись о землю, я чувствую, как хрустит запястье, – и кричу от боли. Мужчина бросается вперед, хватает меня за травмированную руку, и я кричу снова. Вспыхивает свет, слышатся чьи‐то громкие шаги. Баюкая ноющую руку, я замечаю, как мимо проносится темный силуэт. Я поднимаю взгляд – это Джек, бросившийся на незнакомца с кулаками. Раздается влажный хруст – попал, кажется. Мужчина падает на спину, с рычанием зажимая разбитый нос, кровь течет у него из-под пальцев.

Джек подхватывает меня под локоть, помогая встать.

– Ты цела?

Я киваю. Сердце едва не выскакивает из груди. Мужик скулит, корчась на асфальте.

– Не вздумай подойти к ней еще раз, сукин ты сын, – цедит Джек, обернувшись, и уже поворачивается, чтобы подойти к противнику, но я успеваю поймать его за руку – и запястье снова пронзает боль.

А за спиной у нас уже собирается толпа; я слышу, как папа громко кричит: «Что случилось?», как мама зовет меня по имени.

Джек оглядывается через плечо – сквозь толпу гостей к нам пытается пробиться Чарли. Незнакомец с трудом поднимается на ноги и бросается наутек. Джек рвется следом, но на этот раз его успевает поймать брат.

Я же смотрю вслед сталкеру – тот сворачивает за угол, растворяясь в темноте.