Текст книги "Одна маленькая ошибка"

Я киваю, хотя внутренне меня корежит, когда дядюшка называет Лондон манерным.

– Ну, будем держать кулачки, – дядя салютует бокалом. – Как знать, может, ты у нас станешь новой Джоан Роулинг.

Я вежливо улыбаюсь в ответ – мне это уже миллион раз говорили.

В этот момент к нам подходят Ада и Руби.

– Элоди, – прохладно кивает моя сестра и, подавшись вперед, делает вид, что целует меня в обе щеки, словно шапочную знакомую с работы – как будто мы не плескались с ней в детстве в одной ванной, как будто это не я застукала ее над унитазом с пальцами во рту, когда на пятнадцатом дне рождения Катрина Харрисон обозвала Аду «жирухой», как будто это не Ада рыдала в три ручья в тот вечер, когда ее бросил Адам Личфилд.

Руби следует примеру Ады и тоже изображает пару поцелуев. Руби на год старше Ады, к тому же она единственный ребенок в семье, хотя всегда считала Аду своей сестрой, а меня – лишь досадной помехой.

– Вечеринка отличная, – говорю я сестре.

– Спасибо, пришлось потратить целую кучу сил и нервов, – отвечает она. – Нас чудовищно подвела компания, устанавливающая шатры, но в конечном итоге мы сумели решить проблему. Оно того стоило: хорошо, когда вся семья собирается вместе.

– Элоди мне как раз про свою книгу рассказывала, – вворачивает дядя Грегори.

– И как идут дела, все в порядке? – спрашивает Ада, и я медлю, пытаясь понять, насколько ей на самом деле интересно. Сестра выдерживает мой взгляд, ничуть не меняясь в лице, поэтому я отвечаю настолько честно, насколько это возможно, – опуская тот факт, что мне отказали девять издателей.

– В понедельник поеду в Лондон на встречу с агентом.

– В манерный Лондон, – повторяет дядя Грегори. – Толковая у тебя сестренка, Ада.

Она кивает, отхлебывая шампанского.

– А в кофейне как дела? – спрашивает Руби с гаденькой ехидцей.

– В кофейне? – хмурится дядя.

– Ага, Элоди работает в «Кружке» в центре, – радостно сообщает Руби. – Разве тетушка Мередит не говорила тебе?

– Ты же вроде в какой‐то престижной маркетинговой компании работала, разве нет? – укоризненно интересуется дядюшка, оборачиваясь ко мне, и я краснею.

– Работала, да… а теперь не работаю. Взяла перерыв, чтобы сосредоточиться на книге. Я бы физически не смогла соблюсти сроки сдачи рукописи, если бы продолжала заниматься карьерой, поэтому… – Я умолкаю, и повисает выразительная пауза: от меня явно ждут дальнейших объяснений. Приходится презентовать свою позицию, как раньше приходилось регулярно презентовать идеи маркетинговых стратегий клиентам. – Учеба в университете далась мне нелегко. Годичный перерыв после защиты диплома я, в отличие от многих моих друзей, тоже брать не стала – сразу с головой нырнула в работу и несколько лет оттрубила в Лондоне с его бешеным темпом жизни. – После «задушевных бесед» с мамой я рада возможности высказаться прямо. Дядюшку мои слова явно впечатляют, ухмылочка Руби хоть немного, но тускнеет, однако у Ады лицо остается совершенно непроницаемым. – И сейчас я хочу посвятить хоть немного времени делу, которое мне по-настоящему близко. – Я делаю глоток вина, довольная тем, как получилось сформулировать последнюю фразу, и слегка пожимаю плечами. – А кофейня – явление временное.

– Так ведь ты же там уже целый год работаешь? – Руби с наигранным недоумением приподнимает бровь.

Я открываю рот, чтобы ответить, но дядя Грегори меня опережает:

– Не переживай, Элоди, ты девица башковитая, так что преодолеешь любые трудности. – Он жмет мне руку, причем без всякой снисходительности.

Краем глаза я замечаю, как Руби ухмыляется. Дядюшка, извинившись, уходит, оставляя нас втроем. Пока мы молча пьем, я гадаю, о чем бы таком поговорить. Было бы куда проще, останься мы с Адой наедине. Пока Руби торчит рядом, я чувствую себя неловко; трое – это, как говорится, уже толпа, к тому же, хоть Ада и моя сестра, именно я чувствую себя третьей лишней.

– Дом выглядит превосходно, – говорю я Аде. У нее всегда был талант создавать шикарную обстановку. – Тебе стоило бы заняться дизайном интерьеров.

Вообще‐то я хотела сделать ей комплимент, но сестра едва заметно поджимает губы – видимо, углядев в моих словах издевку. Я уже набрала воздуха в грудь, чтобы объясниться, но тут встревает Руби:

– Да, Адалин, надо было пойти и получить диплом – сейчас бы работала вместе с Элоди в «Кружке».

Краем глаза я замечаю, как Ада закусывает губу, чтобы не рассмеяться, и краснею от стыда. Но торчать тут и препираться с ними я не собираюсь.

– Как бы там ни было, отличная вечеринка, Ада, – говорю я, повернувшись сначала к сестре, а затем перевожу взгляд на кузину: – Поздравляю с беременностью и с кабриолетом, Руби. Уж такая радость – и одно и другое.

И ухожу, не дожидаясь ответа.

Спустя бесчисленное количество бокалов вина и явно недостаточную порцию барбекю, не сумевшую впитать весь алкоголь, я стою возле шоколадного фонтана, заметно пошатываясь. Джек так и не приехал и на сообщения мои пока что не ответил.

Я совсем одна.

И выпила куда больше, чем стоило.

И меня мутит. Конкретно мутит.

Зайдя в дом, я отправляюсь прямиком наверх, в ванную комнату: не уверена, что сумею выстоять очередь в общий туалет на первом этаже. Хватаюсь за ободок унитаза и опускаюсь коленями на толстый серый коврик. Господи, мягкий‐то какой! На ощупь нежнее моих пододеяльников из супермаркета. Как же грустно осознавать, что у моей сестры коврик в туалете лучше, чем мое постельное белье…

Спустя пять минут спазмы еще продолжаются, но меня уже хотя бы не тошнит. Надо идти домой; больше всего мне хочется избавиться от каблуков и лифчика и улечься в кровать.

Но, выйдя из туалета, я слышу, как Ада спрашивает кого‐то: «А как насчет этого?»

Голос сестры заставляет меня задержаться возле двери гардеробной – может, удастся перехватить Аду вдали от посторонних глаз, и тогда я смогу объяснить, почему заговорила про дизайн интерьеров. Со стороны она, конечно, выглядит счастливой, но иногда я смотрю на нее и понимаю, что не все так радужно. Самая большая проблема сестренки – ее перфекционизм. Если она не уверена на сто процентов, что сразу достигнет успеха, то отступает, стремясь избежать провала. Но Ада обожает интерьеры и с ее талантом могла бы стать звездой. Может, ей просто нужна поддержка, пара теплых…

– Симпатичное, но фиолетовый мне не к лицу. – Второй голос принадлежит Руби, и все мои надежды побеседовать с сестрой наедине рассеиваются как дым. – Не пойму, как меня угораздило пролить на платье вино. Да еще красное. Спасибо, что согласилась одолжить мне наряд.

Привалившись к стене, я достаю из сумки телефон и начинаю набирать сообщение для Джека – нужно предупредить его, что я ухожу. Он собирался меня домой отвезти, но я и такси обойдусь.

– Все в порядке, мне не сложно.

В этот момент я вспоминаю, во сколько мне обойдется поездка на такси отсюда и до дома, и решаю пойти пешком. Погода хорошая, к тому же по дороге я, наверное, успею протрезветь.

– Ох, ну какая ж я неуклюжая. Честное слово, Адалин, если у меня и есть хоть одна общая черта с твоей самовлюбленной сестричкой, то это точно неуклюжесть.

Я замираю, не успев нажать на кнопку «Отправить». Ада хихикает, и я даже не знаю, что меня сильнее коробит: едкие слова кузины или реакция на них родной сестры. Затем слышится лязг вешалки.

– А это не подойдет?

– Сейчас попробую, но мое здоровенное пузо туда может и не влезть.

Слышится звук застегиваемой молнии, затем шелест ткани. Я надеюсь, что сеанс перемывания костей закончен, но Руби, судя по всему, уже понесло.

– Элоди думает, что она вся из себя особенная: типа, отучилась в университете, так, значит, она теперь круче всех. Круче нас, – Руби фыркает. – Слышала, как она распиналась? «Учеба давалась нелегко», «Мне нужно время на себя», а сама при этом в какой‐то паршивой кофейне работает.

Они обе смеются, а меня охватывает такой стыд, что горит не только лицо, но и шея. Меня саму воротит от собственного пафоса. Я так старательно сдерживалась во время разговора с мамой, что вывалила все накопившееся на дядю Грегори, Руби и Аду.

– Ты, кстати, в курсе, что ваша мама ходит и всем рассказывает, будто Элоди до сих пор маркетологом работает, только уже из дома?

Я мрачнею, не в силах поверить: мама ведь знает, что я уже не маркетолог.

– Я слышала, как она перед этим разговаривала с родителями Итана. Явно стеснялась. Посмотри на себя, Адалин, на то, что у тебя есть. А у Элоди? Еще чуть-чуть, и она пойдет в «Асду» [2]2
  Британская сеть гипермаркетов, аналог российской «Ленты».


[Закрыть] товар по полкам раскладывать.

От этих слов у меня внутри все холодеет. Да, мама разочарована, да, она волнуется, но как же больно слышать, что ей настолько стыдно, что она готова врать другим.

– Когда тетушка Мередит сказала, что у Элоди появился агент, я забила фамилию в поисковик, и результаты, честно говоря, оказались удручающие. – В голосе Руби столько торжества, что хоть ложкой зачерпывай. – Так что не светит ей никакой договор на публикацию.

– В самом деле? – Может быть, мне всего лишь показалось, но Ада, похоже, несколько огорчилась.

– В самом деле. А я только рада. И тебе тоже стоит радоваться. Она такая воображала – неудивительно, что ее последний ухажер аж под машину бросился.

Я судорожно охаю, словно получив удар под дых. А следом за шоком накатывает ярость. Как она смеет приплетать сюда Ноа? Да как она смеет, мать ее?!

– Руби… – Тон Ады становится укоризненным, и, несмотря на обиду, я признательна ей.

– А что? – откликается кузина совершенно невинным голоском. – Он же и правда бросился.

– Это был несчастный случай.

– Но водителя ведь так и не нашли?

– Нет.

Как бы мне хотелось, чтобы сестренка вместо очередного платья выдала Руби хорошую затрещину! Ада ведь поддерживала меня после трагедии – пришла ко мне в тот же день, когда мать Ноа сообщила мне, что он умер. Сестра была рядом и в следующие дни, слившиеся для меня в одно сплошное пятно, состоящее из сочувственных шепотков, слез и бесчисленных литров темного виски, без которого я не могла уснуть по ночам. А в день похорон Ада подняла меня с пола спальни, отволокла в ванную и помогла принять душ и помыть голову. А потом накормила разогретой в микроволновке лазаньей и заставила переодеться в чистое белье, плотные колготки и костюм из черного бархата – недавно купленный ею же самой, судя по всему, потому что Ада вытащила завернутый в упаковочную бумагу комплект из блестящей коробки, обнаружившейся возле кровати. Прикосновения ласковых рук сестры ощущались как целебный бальзам – она словно собирала меня из осколков, чинила и чистила с той особой заботой, с какой возилась в детстве со своими куклами. А после похорон семь ночей спала со мной в одной кровати, пока наконец я не пришла в себя настолько, что уже могла сама одеваться и умываться. И на восьмой день, открыв утром глаза, я обнаружила, что Ады рядом нет, – и холодная отстраненность, возникшая между нами, вернулась. Я так и не поняла, в чем дело, но стена между нами явственно свидетельствовала, что объяснений мне не дождаться.

Глубоко расстроенная маминым враньем, ядовитыми словами Руби и тем, что Ада поддерживает их обеих, я разворачиваюсь и торопливо сбегаю вниз по лестнице. Оказавшись возле двери, я рывком распахиваю ее и сталкиваюсь нос к носу с Джеком, таким здоровенным, широкоплечим, и с поднятой рукой – он как раз собирался постучать. Несколько мгновений мы удивленно таращимся друг на друга, но затем Джек замечает мои слезы, мрачнеет и решительно шагает через порог.

– Что стряслось? – Он отмахивается от шампанского, предложенного официантом, встречающим гостей возле двери, и сгребает меня в объятия.

Я утыкаюсь в Джека носом, глубоко вдыхаю запах сандала и выделанной кожи, и буря у меня в душе слегка утихает. Джек отстраняется, чтобы заглянуть мне в лицо. Встревоженно нахмурившись, он большим пальцем стирает мне слезу со щеки.

– Расскажи, что случилось.

По всему коридору разносится смех, долетающий из сада, где продолжается вечеринка. Джек, коротко оглянувшись на дальнюю дверь, снова хмурится, а затем берет меня за руку и затаскивает в столовую, захлопывая за собой дверь. Мы остаемся вдвоем, и я некоторое время молчу, опасаясь, что снова разревусь, если начну что‐то говорить. Джек садится напротив меня, подавшись вперед. Он явно хочет помочь, но не знает как.

Несколько раз вдохнув и выдохнув, я рассказываю ему про сегодняшний вечер. Лицо Джека все это время остается непроницаемым, но его реакция видна по глазам. Темно-голубые, они напоминают моря Исландии, и сейчас в этих морях бушует шторм. Джек всегда стоял за меня горой.

– Да что эти две курицы могут знать, а? – Он нервно запускает пальцы в собственную шевелюру. – Господи Иисусе, ты, по крайней мере, хоть как‐то барахтаешься! Добиться договора с издательством – это не за богатенького выскочить.

– Не стоило на тебя все это вываливать. – Мне стыдно, что я его так разозлила.

– Они просто завидуют.

– Все так говорят, когда им надо чем‐то утешиться. Чему может завидовать Ада? А Руби?

– Ты талантливая, храбрая и амбициозная. У тебя есть все качества, которых нет у них, и…

– Джек.

– Я серьезно. – Он берет меня за руки. Ладони у него теплые, а длинные пальцы напоминают цепкие древесные корни. Именно эти руки придерживали мне волосы, пока я расставалась с лишними стаканами текилы, именно они сломали нос Крису Флинну, когда тот обозвал меня фригидной из-за того, что я ему не дала, и собирали мне книжный шкаф, когда я переехала обратно в Кроссхэвен, в маленький дом с единственной спальней. – Руби – это такая бюджетная версия Ады, и единственное значимое событие в ее жизни – беременность. Следующие несколько месяцев она будет раздуваться, как воздушный шарик, и ныть из-за отекающих лодыжек, пока наконец Тим…

– Том, – поправляю я.

– …Том не утомится от нее и не начнет трахать секретаршу.

– Джек! – укоризненно хмурюсь я, про себя покатываясь со смеху. Друг улыбается.

– А твоя сестрица завидует, потому что бросила школу в шестнадцать и моталась с одной бессмысленной работы на другую, пока не оказалась в нужное время в нужном месте и не встретила парня с нужным количеством бабок на счету. И чем она занята теперь? Устраивает посиделки с дамочками, ходит на йогу и без конца передвигает мебель.

– Не жизнь, а сказка.

– Не жизнь, а болото.

– Ну, хоть в этом мы с ней похожи.

– Ты‐то как раз не в болоте. – Джек крепче сжимает мне пальцы. – Ты знаешь, чего хочешь, ты идешь к цели, а они могут отправляться к черту, раз не желают уважать твой выбор. А твои родители… Я люблю и Мартина, и Мередит, но вся их жизнь катится по общепринятой траектории: работа, дом, свадьба, дети. Как по мне – скука смертная. А ты по этому пути не пошла, ты выбрала свой, вот они и всполошились. Но все поменяется, когда родители зайдут в книжный магазин и увидят твое имя на обложке.

Талантливая, храбрая и амбициозная – мне нравится, что он видит меня такой. Как будто мне всё по силам. Как будто я всё могу. Иногда я думаю, что Аде тоже не помешал бы такой Джек.

– Спасибо, – шепчу я.

– Так и будет, – говорит он так уверенно, словно явился из будущего и уже знает наверняка. И я улыбаюсь: Джек никогда не сомневается в собственной правоте.

– Этот день какой‐то бесконечный, – вздыхаю я устало. – Если честно, больше всего мне хочется домой, в кровать.

– Без проблем. Сейчас шампанского с твоей сестрой тяпнем и поедем.

– Не надо, оставайся. Я такси возьму, – вру я, не желая уточнять, что собиралась пойти пешком, ведь тогда Джек решит, что просто обязан меня подвезти.

– Нет уж, я все равно не в настроении веселиться. Пойдем, – он встает и подает мне руку. Я принимаю ее.

– А где твоя родительница? Она же вроде собиралась заглянуть?

– Не сегодня.

– Мама расстроится.

Наши матери, Кэтрин и Мередит, с детства были не разлей вода, и сейчас сложно поверить, что Джеффри, муж Кэтрин, сумел убедить ее надолго переехать в Америку, да еще перед самым рождением Джека.

– Ей нездоровится. Мигрени. Я задержался, потому что она никак не могла найти свои таблетки.

Кэтрин мается мигренями уже тринадцать лет, с тех самых пор, как Джеффри умер. Я до сих пор вздрагиваю, стоит вспомнить об отце Джека и о том чудовищном запахе, который ударил нам в ноздри сразу же, когда мы заглянули к ним домой по дороге из «Глицинии», таща с собой пляжные сумки и надувные матрасы, не успев толком отряхнуть со ступней морской песок.

– Ладненько, дай мне пять минуточек, и я отвезу тебя домой, – говорит Джек.

– А можно я тебя в машине подожду?

– Не будь трусихой, – друг укоризненно смотрит на меня, – попрощайся со всеми.

Я собираюсь возразить, но Джек уверенно тащит меня в коридор, на ходу успевая прихватить бутылку шампанского со столика возле двери.

Оказавшись в саду, Джек подходит поболтать то к одному гостю, то к другому, а я просто таскаюсь за ним хвостиком и надеюсь, что никто не заметит моих заплаканных глаз. Мой спутник вызывает восторг у всех, с кем разговаривает. В тусклом свете садовых фонариков он и впрямь прекрасен: точеные скулы, мужественный подбородок и все такое… Я вспоминаю, со сколькими девчонками он переспал, и никак не могу понять, почему ни одна из них не задержалась дольше чем на одну ночь. Джек ведь мог бы сделать свою избранницу совершенно счастливой, если бы захотел. И было бы у него сейчас все, что теперь есть у Ады: и дом, и роскошные вечеринки в саду, да вообще жизнь как с картинки.

Пальцы Джека на мгновение стискивают мою руку чуть крепче – значит, углядел Аду. Лицо у него каменеет, и я начинаю беспокоиться: сейчас точно ляпнет что‐нибудь эдакое.

– Джек, пожалуйста, – предупреждающе начинаю я, – только не надо…

– Ада! – окликает он, не обращая на меня внимания. Сестра оглядывается и, заметив нас, натягивает улыбку гостеприимной хозяйки. Ада с Джеком не ладят; он считает ее лицемерной пустышкой, а она его – самовлюбленным нахалом. Выпустив мои пальцы, Джек направляется к моей сестре, и я торопливо шагаю следом.

– Извини, припоздал, – говорит Джек, расцеловав Аду в обе щеки. – Матушке нездоровится. Просила ее извинить.

– Бедняжка, – воркует сестра. – А Чарли?

– Братишка в Вест-Энде: у Тобина сегодня торжественное открытие. Ладненько, вот, держи, – Джек протягивает Аде бутылку. – Это от нас всех.

– «Дом Периньон»? – округляет глаза сестрица. – Право же, не стоило…

– Так ведь с тех пор, как вы переехали в этот шикарный дом, уже почти год прошел. Вот мы и решили отметить такое событие.

Я в шампанском не разбираюсь, но, судя по лицу Ады, бутылка и впрямь очень дорогая. В отличие от моей сестры, Джек не женился на денежном мешке – он в нем родился.

– Спасибо. Итан будет рад. Мы обожаем «Дом Периньон».

Разговор сворачивает на виноградники во Франции, и мне остается лишь неловко переминаться с ноги на ногу. Впрочем, Джек хотя бы ничего лишнего не ляпнул, и это радует.

– Должен признать, сад потрясающе обставлен, – замечает он, и Ада гордо задирает подбородок.

– Благодарю!

– Ты отлично потрудилась. Слава яйцам, что есть Итан, правда? – Джек улыбается так широко и обезоруживающе, что смысл сказанного доходит до Ады не сразу, зато, дойдя, бьет наотмашь. – Ладненько, наслаждайся шампанским.

Не успеваю я открыть рот, как Джек хватает меня за руку и тащит прочь. Я с трудом поспеваю за ним, но, оглянувшись на Аду, замечаю, в какой она ярости. Сейчас моя прекрасная, безупречная сестрица выглядит истинной уродиной: рот перекошен, лоб сморщен.

Пока Джек деловито роется среди курток и пальто, я злюсь молча, но стоит нам выйти на улицу, как меня прорывает:

– Ну и зачем ты это устроил?

– Ты и впрямь думала, что я закрою глаза на то, как она с тобой сегодня обошлась? – Джека мой гнев ничуть не смущает.

– С Адой я сама разберусь.

– Да не надо уже, – пожимает плечами друг. – Я за тебя разобрался.

– Я тебя не просила.

– А тебе и не надо просить. – Он делает шаг ко мне, но я отступаю на такой же шаг; пусть видит, что я злюсь на него за вмешательство, но раздувать из этой мухи целого слона не собираюсь.

– У меня для тебя что‐то есть. – Джек демонстрирует ключи от машины.

Похоже, я еще не протрезвела, потому что совершенно не понимаю, что это значит.

– Слышал, у Руби новый кабриолет… – тянет он, и по позвоночнику у меня ползет холодок.

– Ты что, ключи у нее украл? – Я вспоминаю, как Джек копался в пальто и куртках, хотя сам туда ничего не вешал.

– Это, конечно, не «кадиллак» Джеффри, но тоже подойдет.

Когда я в свое время получила водительские права, два дня спустя мы взяли у Джеффри раритетный «кадиллак», чтобы просто покататься. Я вспоминаю, как Джек закрыл мне глаза руками, когда мы неслись по трассе, и сердце на пару секунд замирает: теперь ясно, куда он клонит.

– Ты собираешься угнать машину Руби?

– Мы ее вернем потом.

– Нет.

– Да она ничего не узнает.

– Нет.

– Почему ты каждый раз позволяешь о себя ноги вытирать?

Я хмуро отворачиваюсь – возразить мне нечего.

– По-моему, будет несправедливо, если мы поставим Аду на место, а Руби уйдет безнаказанной. Зачем же нарушать мировую гармонию, Элоди? – Он произносит мое имя с невероятной нежностью. Я поднимаю взгляд, и Джек оказывается так близко, что я чувствую исходящее от него тепло. – Как далеко ты зайдешь?

Эти слова – наш лозунг с детства, родившийся в тот день, когда мы познакомились неподалеку от коттеджа «Глициния». Джеку было девять, а мне – шесть. Мы сразу же подружились и, взявшись за руки, убежали на дальний берег, куда не долетали строгие крики родителей, запрещающих подходить близко к морю. И там, на маленьком пляжике, Джек подбил меня снять туфли и шагнуть в воду. И тоже спросил, как далеко я зайду. Не знаю, что имелось в виду: «в воду» или «чтобы впечатлить меня», – но я забрела по пояс, пока он шагал рядом. Это был маленький праздник непослушания. Только для нас двоих.

Потом, в летние каникулы перед моим поступлением в университет, мы с Джеком неожиданно сорвались в Амстердам, опять‐таки под тем же лозунгом, и несколько дней шатались по кофешопам, поглощая брауни с гашишем. А четыре года спустя, в двадцать четвертый день рождения Джека, мы вломились на свадьбу, где организатором подвизалась моя лучшая подруга Марго, – и, к ее вящему ужасу, Джек выдал такую роскошную поздравительную речь для счастливой пары, что никому и в голову не пришло, будто он впервые их видит. На таких безумных выходках наши отношения и строились.

Я вспоминаю яд, что лился изо рта Руби, – ее слова, ее суждения, – и в душе снова разгорается пламя обиды и злости. Именно она первой начала поливать меня помоями, хотя Ада, конечно, тоже хороша. И, решившись, я смотрю Джеку в глаза. Потому что не могу не ответить так, как отвечала всегда:

– Лучше спроси, как далеко я не зайду?

Спустя несколько минут мы уже несемся по извилистым сельским улочкам на новеньком кабриолете. И на этот раз уже я закрываю Джеку глаза.