Текст книги "Жак-фаталист и его Хозяин"

Госпожа де Ла Помере: «Конечно, нет. Одной роскоши вашего выезда, вашей одежды, ваших лакеев было бы достаточно, чтобы, в соединении с чарами этой молодой особы, вызвать сплетни соседей и соседок и погубить их».

Маркиз: «Вы меня огорчаете, так как это, конечно, не входит в мои намерения. Значит, мне нельзя будет ни помочь им, ни видеть их?»

Госпожа де Ла Помере: «Полагаю, что так».

Маркиз: «Но не мог ли бы я оказать им помощь через вас?»

Госпожа де Ла Помере: «Я не считаю ваши побуждения достаточно чистыми, чтобы принять такое поручение»…

Маркиз: «Это жестоко!»

Госпожа де Ла Помере: «Да, жестоко; вы правильно выразились».

Маркиз: «Какое предположение! Маркиза, вы надо мной смеетесь! Молодая девушка, которую я видел всего лишь раз…»

Госпожа де Ла Помере: «Но она из числа тех немногих, которых не забываешь, если увидишь».

Маркиз: «Правда, такие лица не забываются».

Госпожа де Ла Помере: «Берегитесь, маркиз: вы готовите себе огорчения, и я предпочитаю уберечь вас от них, чем утешать впоследствии. Не равняйте ее с теми, кого вы знали: она на них не похожа; таких не ослепишь, они неприступны. Она вас слушать не станет, и вы от нее ничего не добьетесь».

После этой беседы маркиз вдруг вспомнил о каком-то неотложном деле; он поспешно встал и удалился в задумчивости.

В течение довольно продолжительного времени маркиз не пропускал ни одного дня, чтоб не навестить госпожу де Ла Помере; но он приходил, усаживался и хранил молчание. Госпожа де Ла Помере говорила одна. Через четверть часа он вставал и удалялся.

Затем он сделал месячный перерыв, после которого снова явился, но грустный, подавленный чем-то, расстроенный. Посмотрев на него, маркиза сказала:

«Какой у вас вид! Откуда вы? Можно подумать, что вы провели это время в доме свиданий».

Маркиз: «Приблизительно так и было. С отчаяния я окунулся в ужасный разврат».

Госпожа де Ла Помере: «Как! С отчаяния?»

Маркиз: «Да, с отчаяния…»

Вслед за тем он принялся молча расхаживать взад и вперед; он подходил к окнам, глядел в небо, останавливался перед госпожой де Ла Помере; приближался к дверям, звал своих лакеев, которым ему было нечего сказать, отсылал их назад; возвращался в комнату, к тому месту, где работала госпожа де Ла Помере, не обращавшая на него внимания, пытался заговаривать, но не решался. Наконец госпожа де Ла Помере сжалилась над ним и сказала:

«Что с вами? Вы пропадаете на целый месяц, возвращаетесь с лицом покойника и бродите как неприкаянная душа!»

Маркиз: «Я больше не в силах сдерживаться и должен вам все сказать. Дочь вашей подруги произвела на меня глубокое впечатление; я предпринял все, решительно все, чтоб ее забыть; но чем больше я старался, тем чаще ее вспоминал. Образ этого ангельского существа неотступно преследует меня; окажите мне большую услугу».

Госпожа де Ла Помере: «Какую?»

Маркиз: «Мне необходимо снова повидаться с ней, и ваше содействие крайне меня обязало бы. Я прибег к помощи своих слуг. Они узнали, что эти дамы ходят только в церковь и обратно. Десять раз я останавливался на их пути; они меня даже не заметили. Я напрасно дежурил у их дверей. Благодаря им я стал сначала развратен, как обезьяна сапажу, затем благочестив, как ангел: за две недели я не пропустил ни одной обедни. Ах, друг мой, какое лицо! Как она прекрасна!..»

Госпоже де Ла Помере все это было известно.

«Иначе говоря, – ответила она маркизу, – после того как вы сделали все, чтоб исцелиться, вы не упустили ни одного из безумств, и в этом вы преуспели».

Маркиз: «Да, преуспел, и в такой мере, что не смогу вам описать. Неужели вы не сжалитесь надо мной и откажете мне в счастье ее повидать?»

Госпожа де Ла Помере: «Дело трудное, но я им займусь; впрочем, при одном условии: вы оставите этих несчастных в покое и перестанете им докучать. Не скрою от вас, что они горько жаловались мне на ваши преследования, и вот их письмо…»

Письмо, показанное маркизу, было составлено ими сообща. Дочь якобы написала его по приказу матери: оно было преисполнено достоинства, кротости, наивности, изящества и ума – словом, всего того, что могло вскружить голову маркизу. А потому он каждое слово сопровождал восклицанием, каждую фразу перечитывал и плакал от радости; он говорил госпоже де Ла Помере:

«Согласитесь, сударыня, что лучше написать было нельзя…»

Госпожа де Ла Помере: «Пожалуй».

Маркиз: «…И что от каждой строки проникаешься восхищением и почтением к женщинам такого склада».

Госпожа де Ла Помере: «Так оно и должно быть».

Маркиз: «Я готов дать слово, но просил бы вас не отказаться от своего».

Госпожа де Ла Помере: «Право, маркиз, я не благоразумнее вас. Должно быть, вы сохранили надо мной ужасную власть; это меня пугает».

Маркиз: «Когда я увижу ее?»

Госпожа де Ла Помере: «Не знаю. Прежде всего надо найти способ устроить это так, чтоб не возбудить подозрений. Они не могут заблуждаться насчет ваших намерений; подумайте только, какого мнения будут они о моих стараниях, если заподозрят, что я действую с вами заодно!.. Но между нами говоря, маркиз, к чему мне все эти хлопоты? Какое мне дело до того, любите вы или нет, безумствуете или нет?.. Распутывайте сами этот клубок. Роль, которую вы хотите мне навязать, носит какой-то странный характер».

Маркиз: «Друг мой, если вы меня покинете, я погиб. Не буду говорить о себе, ибо это вас обидит; но заклинаю вас теми милыми и достойными существами, которые вам так дороги; вы знаете меня; охраните их от всех тех безумств, на которые я способен. Я пойду к ним; да, я пойду, предупреждаю вас; я взломаю дверь, ворвусь против их воли, усядусь. Не знаю, что скажу, что сделаю; ибо нет ничего такого, чего бы вы не могли опасаться при том бешеном состоянии, в котором я нахожусь…»

– Заметьте, господа, – добавила хозяйка, – что с первого до последнего момента этой истории каждое слово, сказанное маркизом Дезарси, вонзалось ножом в сердце госпожи де Ла Помере. Она задыхалась от негодования и гнева, а потому ответила маркизу дрожащим и прерывающимся голосом:

«Да, вы правы. Если б меня любили так, как вы любите ее, то, быть может… Но оставим это… Не ради вас я буду хлопотать; однако надеюсь, маркиз, что вы предоставите мне достаточно времени».

Маркиз: «Как можно меньше, как можно меньше!»

Жак. Ах, хозяйка, какая чертовка! Хуже самого ада! Я просто дрожу: необходимо выпить глоток, чтобы оправиться… Неужели вы хотите, чтоб я пил один?

Трактирщица. Я ничуть не напугана… Госпожа де Ла Помере промолвила про себя: «Я страдаю, но страдаю не одна. Жестокий человек! Не знаю, как долго продлятся мои терзания, но твои я постараюсь сделать вечными…» Она промучила маркиза целый месяц ожиданием обещанной встречи, иначе говоря, предоставила ему изнывать и опьяняться, и под предлогом смягчения тяжести столь долгой отсрочки позволила ему говорить ей о своей страсти.

Хозяин. И, говоря о ней, разжигать ее.

Жак. Какая женщина! Какая чертовка! Хозяйка, мой страх удвоился.

Трактирщица. Итак, маркиз ежедневно приходил беседовать с госпожой де Ла Помере, которая ухитрилась лукавейшими речами довести его до белого каления, ожесточить и окончательно погубить. Он узнал все о месте, где они жили раньше, о их воспитании, о их доходах, о несчастьях, постигших этих женщин; постоянно возвращался к этому предмету, ибо все считал, что он еще недостаточно обо всем осведомлен, и не переставал умиляться. Маркиза указывала ему на усиление его страсти и, будто бы желая его предостеречь, подготовляла его к последствиям.

«Маркиз, – говорила она ему, – берегитесь, как бы это не завело вас слишком далеко; в один прекрасный день может случиться, что моя дружба, которою вы так странно злоупотребляете, не оправдает меня ни в моих, ни в ваших глазах. Конечно, ежедневно совершаются еще большие безумства, но я боюсь, маркиз, что вы получите эту девушку только на условиях, которые до сих пор не были в вашем вкусе».

Когда госпожа де Ла Помере сочла маркиза достаточно подготовленным для осуществления задуманного дела, она сговорилась с обеими женщинами, что они придут к ней обедать; маркиз же должен был застать их врасплох, одетыми так, как это принято в деревне. Все это было приведено в исполнение.

Не успели подать второе блюдо, как доложили о маркизе. И он, и госпожа де Ла Помере, и обе д'Энон мастерски разыграли смущение.

«Сударыня, – сказал маркиз госпоже де Ла Помере, – я приехал из имения; уже слишком поздно, чтобы возвращаться домой, где меня не ждут сегодня вечером, и я льщу себя надеждой, что вы не откажетесь накормить меня обедом…»

С этими словами он взял кресло и присел к столу. Прибор поставили так, что маркиз оказался рядом с матерью и напротив дочери. Он взглядом поблагодарил госпожу де Ла Помере за этот знак внимания. После первой минуты замешательства наши притворщицы овладели собой; завязался разговор, стало даже весело. Маркиз оказывал весьма глубокое внимание матери и проявлял сдержанную вежливость по отношению к дочери. Старания маркиза не сказать ничего лишнего и не позволить себе ничего такого, что могло бы отпугнуть гостей, доставляло всем трем женщинам тайное, но, однако, забавное развлечение. Они оказались настолько бесчеловечными, что заставили маркиза битых три часа говорить о благочестии, и госпожа де Ла Помере сказала ему:

«Такие речи служат лучшей похвалой вашим родителям; первые уроки никогда не изглаживаются из памяти. Вы отлично усвоили все тонкости божественной любви: можно подумать, что вы питались только Франциском Сальским. Не были ли вы часом также и квиетистом?»[39]39
  Не были ли вы… квиетистом? – Квиетизм (от лат. quies – покой) – религиозно-этическое учение, проповедовавшее созерцательность, пассивное подчинение «божьей воле» вплоть до безразличия к добру и злу, к собственному страданию и «спасению». Возникло в конце XVII в. как течение оппозиционное по отношению к папе и иезуитскому ордену. Церковная комиссия, которую возглавил Боссюэ, осудила квиетизм как еретическое учение. Франциск Сальский (1567-1622) – видный представитель квиетизма.


[Закрыть]

«Не могу припомнить…»

Излишне говорить, что наши ханжи вложили в разговор весь запас грации, ума, обольщения и хитрости, каким обладали. Коснулись мимоходом и вопроса о страстях, причем мадемуазель Дюкенуа (таково было ее настоящее имя) высказала мысль, что есть только одна опасная страсть. Маркиз ее поддержал. Между шестью и семью обе женщины удалились, причем удержать их не было никакой возможности: госпожа де Ла Помере и госпожа Дюкенуа сошлись на том, что необходимо строго блюсти религиозные обязанности, ибо без этого почти каждый день духовного счастья был бы испорчен раскаянием. И вот они уехали, к величайшему огорчению маркиза, и маркиз остался один на один с госпожой де Ла Помере.

Госпожа де Ла Помере: «Итак, маркиз, разве я не бесконечно добра? Найдите-ка в Париже другую женщину, которая согласилась бы сделать что-либо подобное!»

Маркиз (падая перед ней на колени): «Признаю: нет ни одной, которая бы походила на вас. Ваша доброта приводит меня в смущение: вы единственный истинный друг, какой только существует на свете».

Госпожа де Ла Помере: «Уверены ли вы, что всегда будете одинаково чувствовать цену моей любезности?»

Маркиз: «Я был бы чудовищем неблагодарности, если бы усомнился в этом».

Госпожа де Ла Помере: «Перейдем на другую тему. Каково состояние вашего сердца?»

Маркиз: «Не скрою от вас: эта девушка должна быть моей, или я погибну».

Госпожа де Ла Помере: «Она, безусловно, будет вашей, но вопрос – в качестве кого».

Маркиз: «Посмотрим».

Госпожа де Ла Помере: «Маркиз, маркиз, я знаю вас, я знаю их; смотреть больше нечего».

Около двух месяцев маркиз не появлялся у госпожи де Ла Помере, и вот что он предпринял за это время. Он познакомился с духовником матери и дочери. Тот был другом милейшего аббатика, о котором я вам говорила. Духовник этот, использовав сначала все лицемерные отговорки, к каким обычно прибегают в нечистых делах, и продав возможно дороже святость своего сана, согласился на все желания маркиза.

Каверзы свои этот божий человек начал с того, что отвратил от подопечных госпожи де Ла Помере расположение приходского священника и убедил его лишить их пособия, выдаваемого общиной, так как они будто бы нуждались меньше других. Он рассчитывал, что лишения заставят их покориться его намерениям.

Затем он постарался на исповеди вызвать разлад между матерью и дочерью. Выслушивая жалобы матери на дочь, он преувеличивал проступки одной и разжигал недовольство другой. Если дочь жаловалась на мать, он намекал на то, что власть родителей над детьми ограниченна и что, если преследования матери переходят известные границы, можно избавить дочь от ее тирании. В качестве наказания он приказывал ей вторично прийти на исповедь.

В другой раз он мимоходом коснулся ее чар, которые, по его словам, были одним из опаснейших даров господа: они даже произвели сильное впечатление на одного достойного человека, которого он не назвал, хотя имя его было нетрудно угадать. Затем он перешел к беспредельности небесного милосердия и к снисхождению по отношению к грехам, вызываемым особыми обстоятельствами, к слабостям человеческой природы, в которых всякий находит себе оправдание, к силе и естественности некоторых наклонностей, от которых не свободны даже самые святые люди. Он спросил ее также, не испытывает ли она желаний, не бывает ли у нее пылких снов, не волнует ли ее присутствие мужчин. Он обсуждал с нею вопрос, должна ли женщина уступать или противиться мужским желаниям и тем самым погубить или осудить на вечные муки существо, за которое была пролита кровь Христова, причем сам он не брался решать эту проблему. Затем он испускал тяжелые вздохи, воздевал глаза к небу, молился за заблудшие души… Девушка не мешала ему ораторствовать. Ее мать и госпожа де Ла Помере, которым она подробно пересказывала речи своего духовного отца, внушали ей признания, клонившиеся к тому, чтоб его подстрекать.

Жак. Ваша де Ла Помере – злобная женщина.

Хозяин. Жак, не торопись осуждать. Кто причина ее злобы? Маркиз Дезарси. Будь он таким, каким клялся и каким должен был быть, – и тебе не в чем было бы упрекнуть госпожу де Ла Помере. Когда мы двинемся в путь, ты возьмешь на себя роль ее прокурора, а я – ее защитника. Что же касается презренного искусителя-священника, то делай с ним что хочешь.

Жак. Священник – такой дурной человек, что после этого случая я, пожалуй, больше не пойду на исповедь. А вы как, хозяйка?

Трактирщица. Я не перестану бывать у моего старика священника: он не любопытен и довольствуется тем, что ему рассказывают.

Жак. Не выпить ли нам за здоровье вашего священника?

Трактирщица. На этот раз я вас поддержу, так как он человек хороший: по воскресеньям и праздничным дням он разрешает девкам и парням плясать, а мужикам и бабам приходить ко мне в харчевню, лишь бы только они не выходили оттуда пьяными. За здоровье моего священника!

Жак. За его здоровье!

Трактирщица. Наши дамы не сомневались, что божий человек сделает попытку передать письмо своей прихожанке; он так и поступил, но с какими предосторожностями! Он не знал, от кого оно; он не сомневался, что послал его какой-нибудь благодетель и милостивец, узнавший о их нужде и предлагавший им помощь. «Впрочем, вы девушка примерных нравов, мать ваша осторожна, и я требую, чтобы вы вскрыли письмо не иначе как в ее присутствии». Мадемуазель Дюкенуа приняла послание и передала матери, которая тотчас же направила его госпоже де Ла Помере. Та, заручившись этой бумагой, послала за священником, осыпала его заслуженными упреками и пригрозила пожаловаться на него начальству, если еще раз услышит о подобных проделках.

В этом письме маркиз рассыпался в восхвалениях самого себя и в похвалах мадемуазель Дюкенуа; он описывал все неистовства своей страсти и предлагал применить решительные средства, вплоть до похищения.

Отчитав священника, госпожа де Ла Помере пригласила к себе маркиза, изложила ему, насколько такое поведение недостойно галантного кавалера, до какой степени это может ее скомпрометировать, показала ему письмо и заявила, что, несмотря на соединявшую их дружбу, она будет вынуждена представить письмо в суд или передать его госпоже Дюкенуа, если ее дочь станет жертвой какого-нибудь скандала.

«Ах, маркиз, – говорила она ему, – любовь развратила вас; вы рождены порочным, ибо создатель всего великого внушает вам одни лишь мерзостные поступки. Чем провинились перед вами эти две бедные женщины, что вы стараетесь прибавить к их нищете еще и позор? Вы преследуете молодую девушку потому, что она красива и хочет остаться добродетельной? Вы хотите, чтоб она возненавидела один из ценнейших небесных даров? А я – чем заслужила я роль вашей соучастницы? Нет, маркиз, падите к моим ногам, просите прощения и поклянитесь оставить в покое моих несчастных приятельниц».

Маркиз обещал не предпринимать больше ничего без ее согласия, но заявил, что добьется обладания этой девушкой любой ценой.

Он не сдержал своего слова. Мать была осведомлена обо всем, а потому маркиз не поколебался обратиться к ней. Он признал преступность своих намерений, предложил значительную сумму, а в будущем все, что позволят обстоятельства; к его письму была приложена шкатулка с крупными драгоценностями.

Три дамы устроили совещание. Мать и дочь уже склонялись к тому, чтобы принять предложение; но это не входило в расчеты госпожи де Ла Помере. Она напомнила о данном ей обещании, пригрозила все открыть, и, к великому огорчению наших святош, особенно дочери, которой пришлось вынуть из ушей весьма понравившиеся ей серьги с подвесками, шкатулка и письмо были отосланы обратно в сопровождении письма, исполненного гордости и негодования.

Госпожа де Ла Помере пожаловалась маркизу на то, как мало можно доверять его обещаниям. Он пробовал сослаться на невозможность впутывать ее в такое дело.

«Маркиз, маркиз! – сказала госпожа де Ла Помере. – Я уже предупреждала вас и снова повторяю: вы просчитались; но теперь уже поздно читать вам проповеди, это было бы излишней тратой слов – все средства исчерпаны».

Маркиз согласился с ней и попросил разрешения предпринять последнюю попытку, а именно – обеспечить рентой обеих женщин, разделить с ними свое состояние и предоставить им в пожизненное владение один городской и один загородный дом.

«Делайте что хотите, – заявила маркиза, – я только против применения силы; знайте, друг мой, что истинная порядочность и добродетель имеют мало цены в глазах тех, кому дано счастье обладать ими. Ваши новые предложения будут столь же безуспешны, как и прежние: я знаю этих женщин и готова держать пари».

Маркиз делает новое предложение. Новое совещание трех дам. Мать и дочь молча ждут решения госпожи де Ла Помере. Маркиза молча расхаживает взад и вперед, затем говорит:

«Нет, нет, этого недостаточно для моего истерзанного сердца».

И она сразу же велела им отказать маркизу. Обе женщины залились слезами, бросились к ее ногам и стали объяснять, как ужасно в их положении отвергнуть такое огромное состояние, которое они могли принять без каких-либо неприятных последствий. Госпожа де Ла Помере сухо заявила:

«Неужели вы воображаете, что все это я делаю для вас? Кто вы такие? Чем я вам обязана? Не от меня ли зависит отправить вас обратно в ваш притон? Если то, что вам предлагают, для вас слишком много, то для меня это слишком мало. Пишите, сударыня, ответ, который я вам продиктую; я хочу, чтоб он был отослан при мне».

Мать и дочь вернулись домой огорченные, но еще более напуганные.

Жак. Вот бешеная женщина! Чего ей еще надо? Как! Пожертвовать половиной огромного состояния, по ее мнению, недостаточно, чтоб искупить любовное охлаждение?

Хозяин. Жак, ты никогда не был женщиной, тем более – порядочной женщиной, и судишь по своему характеру, весьма мало похожему на характер госпожи де Ла Помере. Знаешь, что я тебе скажу? Боюсь, что брак маркиза Дезарси со шлюхой был предначертан свыше.

Жак. Если он там предначертан, значит, он совершится.

Трактирщица. Маркиз не замедлил появиться у госпожи де Ла Помере.

«Ну как? – спросила она. – Как приняли новое предложение?»

Маркиз: «Оно было сделано и отвергнуто. Я в отчаянии. Мне хотелось бы вырвать из сердца эту злосчастную страсть, вырвать самое сердце, но я не могу. Взгляните на меня, маркиза: не находите ли вы некоторого сходства между мной и этой девушкой?»

Госпожа де Ла Помере: «Я вам не говорила, но я это заметила. Дело, однако, не в том; на что вы решились?»

Маркиз: «Я ни на что не решился. Иногда мне хочется сесть в дорожную карету и ехать на край света; минуту спустя силы меня покидают, я чувствую себя разбитым, в голове туман, полное отупение, и я не знаю, что предпринять».

Госпожа де Ла Помере: «Не советую вам пускаться в путешествие; не стоит доезжать до Вильжюива, чтобы тотчас же вернуться».

На другой день маркиз написал маркизе, что уезжает в свое поместье, что останется там возможно дольше и умоляет ее походатайствовать за него перед ее приятельницами, если представится случай. Отсутствие его длилось недолго; он вернулся с намерением жениться.

Жак. Мне жаль бедного маркиза.

Хозяин. А мне – нет.

Трактирщица. Он подъехал к дому госпожи де Ла Помере. Ее не было дома. Вернувшись, она застала его сидящим в кресле с закрытыми глазами и погруженным в глубокую задумчивость.

«Ах, это вы, маркиз! Прелести деревни недолго вас удерживали».

«Нет, – отвечал он, – мне всюду не по себе, и я вернулся, чтобы совершить величайшую глупость, на какую только может решиться человек моего звания, возраста и характера. Но лучше жениться, чем так страдать. Я решил жениться».

Госпожа де Ла Помере: «Маркиз, это серьезное дело и требует размышлений».

Маркиз: «Я уже размышлял, и размышлял серьезно: несчастнее, чем сейчас, я никогда не буду».

Госпожа де Ла Помере: «Вы можете и ошибаться».

Жак. Ах, предательница!

Маркиз: «Вот, наконец, дорогая моя, поручение, которое я, как мне кажется, могу передать вам, не оскорбляя вашего достоинства. Повидайтесь с матерью и дочерью: расспросите мать, узнайте чувства дочери и сообщите им о моем намерении».

Госпожа де Ла Помере: «Не торопитесь, маркиз. Я думала, что знаю их в той мере, в какой мне до сих пор было нужно. Но когда речь идет о счастье моего друга, он позволит мне осведомиться о них подробнее. Я наведу справки о них на их родине и обещаю вам проследить их жизнь в Париже шаг за шагом».

Маркиз: «Эти предосторожности кажутся мне излишними. Бедные женщины, не поддавшиеся соблазнам, которые я им предлагал, могут быть только исключительными существами. Перед такими обещаниями не устояла бы даже герцогиня. К тому же не сами ли вы говорили…»

Госпожа де Ла Помере: «Да, я вам это говорила; но разрешите мне удовлетворить мое желание».

Жак. Сука! Мерзавка! Подлая тварь! И зачем только сходятся с такой женщиной!

Хозяин. А зачем было соблазнять ее, а после бросить?

Трактирщица. Зачем было бросать ее без всякой причины?

Жак (указывая на небо). Сударь!

Маркиз: «Почему бы и вам, маркиза, не выйти замуж?»

Госпожа де Ла Помере: «За кого прикажете?»

Маркиз: «За молодого графа: он умен, знатен, богат».

Госпожа де Ла Помере: «А кто поручится мне за его верность? Уж не вы ли?»

Маркиз: «Нет; но мне кажется, что верность мужа – вещь второстепенная».

Госпожа де Ла Помере: «Согласна; но при всем том я, пожалуй, могу обидеться, а я мстительна».

Маркиз: «Ну так что же? Вы отомстите: это в порядке вещей. Мы сообща снимем особняк и составим вчетвером приятнейшее общество».

Госпожа де Ла Помере: «Все это прекрасно; но я не выйду замуж. Единственный человек, которого я, быть может, могла выбрать в мужья…»

Маркиз: «Это я?»

Госпожа де Ла Помере: «Могу сознаться в этом теперь, когда все кончено».

Маркиз: «А почему вы не сказали мне этого раньше?»

Госпожа де Ла Помере: «Факты доказывают, что я поступила разумно. Та, которую вы избрали, подходит вам во всех отношениях больше, чем я».

Трактирщица. Госпожа де Ла Помере навела справки так тщательно и быстро, как ей хотелось. Она предъявила маркизу самые лестные отзывы, одни из Парижа, другие из провинции. Затем она предложила ему обождать еще две недели, чтобы обдумать окончательно. Эти две недели показались ему вечностью; наконец маркиза была вынуждена уступить его нетерпению и просьбам. Первое свидание произошло у приятельниц; договорились обо всем, устроили помолвку, подписали брачный контракт; маркиз преподнес госпоже де Ла Помере великолепный алмаз, и брак был заключен.

Жак. Какое коварство и какая месть!

Хозяин. Она непостижима.

Жак. Избавьте меня от разочарования первой брачной ночи; до этого момента я не вижу никакой особенной беды.

Хозяин. Молчи, простофиля!

Трактирщица. Брачная ночь сойдет отлично.

Жак. А я думал…

Трактирщица. Думайте то, что сказал вам хозяин… (И, говоря это, она улыбалась и, улыбаясь, провела рукой по лицу Жака и прищемила ему пальцами нос.) Но это случилось на следующий день…

Жак. Разве на следующий день не повторилось то же самое?

Трактирщица. Не совсем. На следующий день госпожа де Ла Помере написала маркизу письмецо, приглашая его заехать к ней по важному делу. Маркиз не заставил себя ждать.

Когда маркиза приняла его, лицо ее выражало сильнейшее негодование. Речь ее была краткой. Вот она:

«Маркиз, – сказала госпожа де Ла Помере, – узнайте меня поближе. Если бы все женщины достаточно уважали себя, чтоб карать обиду так, как я, то люди, подобные вам, были бы редкостью. Вам досталась честная женщина – я; она отомстила, женив вас на особе, которая вполне вас достойна. Уходите отсюда и наведайтесь на улицу Травестьер, в гостиницу „Гамбург“, вам расскажут там про грязное ремесло, которым ваша жена и теща занимались в течение десяти лет под именем д'Энон».

Трудно передать изумление и смущение бедного маркиза. Он не знал, что подумать; но его сомнения длились не дольше, чем ему было нужно, чтобы проскакать с одного конца города до другого. Домой он в этот день не возвращался; он бродил по улицам. Теща и жена возымели некоторые подозрения относительно того, что случилось. При первом ударе входного молотка теща бросилась в свои покои и заперлась на ключ; жена стала ждать одна. Увидев супруга, она прочитала на его лице овладевшее им бешенство. Она упала перед ним на колени и молча прижалась головой к паркету.

«Уходите, низкая женщина! – произнес он. – Прочь от меня!..»

Она попыталась подняться, но упала, ударившись лбом об пол и протянув руки к ногам маркиза.

«Сударь, – простонала она, – попирайте меня, топчите меня: я этого заслуживаю; делайте со мной все, что угодно, но пощадите мою мать…»

«Уходите, – повторил маркиз, – уходите! Достаточно того позора, которым вы меня покрыли; избавьте меня от преступления…»

Несчастная осталась в том положении, в котором была, и ничего не ответила. Маркиз сидел в кресле, сжимая голову руками; тело его свисало набок, и он то и дело повторял:

«Уйдите!»

Молчание и неподвижность бедняжки поразили его; он повторил еще громче:

«Уходите! Разве вы меня не слышите?..»

Затем он нагнулся, сильно толкнул ее и, заметив, что она без чувств и почти без жизни, схватил ее за талию, положил на диван и на мгновение остановил на ней взгляд, в котором поочередно сменялись гнев и жалость. Он позвонил; вошли лакеи; позвали служанок, которым маркиз сказал:

«Унесите вашу госпожу, ей дурно; перенесите ее в комнату и позаботьтесь о ней…»

Спустя несколько минут он потихоньку послал узнать, как она себя чувствует. Ему сказали, что она пришла в себя от первого обморока, но что припадки продолжаются, что они часты и длительны и что нельзя ни за что поручиться. Час или два спустя он снова послал украдкой проведать о ее состоянии. На этот раз ему сообщили, что она задыхается и что у нее появилась какая-то очень громкая икота, которую слышно на весь двор. В третий раз – дело было под утро – ему доложили, что она долго плакала, что икота утихла и больная как будто задремала.

На следующий день маркиз приказал заложить карету и исчез на две недели; никто не знал, куда он девался. Однако перед отъездом он позаботился обо всем необходимом для матери и дочери и приказал слушаться жены, как самого себя.

В течение этого времени обе женщины пребывали наедине друг с другом и почти не разговаривали; дочь плакала, иногда начинала стонать, рвала на себе волосы, а мать не смела к ней подойти, чтобы ее утешить. У одной на лице отражалось отчаяние, у другой – ожесточение. Дочь раз двадцать говорила матери: «Мама, уйдем отсюда, бежим». И столько же раз мать противилась этому и возражала: «Нет, дочка, надо остаться; посмотрим, что будет. Не убьет же нас этот человек!..» «О боже, – стонала дочь, – пусть бы уж он нас убил». Мать отвечала: «Ты бы лучше молчала и не говорила глупостей».

По возвращении маркиз заперся в своем кабинете и написал два письма: одно – жене, другое – теще. Теща уехала в тот же день и поселилась в кармелитском монастыре соседнего города, где умерла недавно. Дочь оделась и дотащилась до покоев мужа, куда он, по-видимому, приказал ей явиться. Переступив порог, она упала на колени.

«Встаньте», – сказал ей маркиз.

Но, вместо того чтоб подняться, она потащилась к нему ползком, дрожа всем телом; волосы ее разметались, корпус несколько перегнулся вперед, руки свисали, голова была откинута назад, взгляд устремлен в его глаза, лицо в слезах.

«Мне кажется, – сказала она, прерывая каждое слово рыданием, – что ваше сердце, справедливо разгневанное, смягчилось и что, быть может, со временем я заслужу прощение. Умоляю вас, сударь, не торопитесь меня прощать. Столько честных девушек стали бесчестными женами; быть может, я явлю собой пример противного. Я еще недостойна того, чтобы вы со мной сблизились; повремените, но оставьте мне надежду на прощение. Удалите меня от себя; вы увидите мое поведение, вы сможете судить о нем; я буду счастлива, безмерно счастлива, если вы удостоите изредка звать меня к себе. Укажите мне самый отдаленный уголок в вашем доме, где мне будет позволено жить; я останусь там безропотно. Ах, если б я могла совлечь с себя имя и титул, которые меня заставили украсть, и после этого умереть, – я тотчас же сделала бы это, чтобы угодить вам. Слабость, соблазн, чужой авторитет, угрозы побудили меня совершить гнусный поступок; но не думайте, сударь, что у меня злобный нрав: нет, это не так, раз я не поколебалась явиться к вам, когда вы меня позвали, и осмеливаюсь теперь посмотреть вам в глаза и говорить с вами. Ах, если бы вы могли читать в моем сердце и видеть, как далеки от меня прежние прегрешения, как чужды замашки мне подобных! Разврат коснулся меня, но не пристал ко мне. Я знаю себя и отдаю себе отчет в том, что по своим вкусам, чувствам, характеру я родилась достойной чести вам принадлежать. О, если бы в ту пору я могла с вами свободно видеться, то стоило бы сказать одно только слово, и, кажется, у меня хватило бы на это мужества. Сударь, располагайте мной по своему усмотрению: прикажите своим людям войти, пусть отнимут у меня все, пусть бросят на улицу – я на все согласна. Какую бы судьбу вы мне ни уготовили, я подчинюсь: отдаленное поместье, мрак монастыря удалят меня с ваших глаз навсегда; прикажите, и я отправлюсь туда. Ваше счастье еще не погублено навеки, и вы можете меня забыть…»