Текст книги "Его сильные руки"

Глава 3

В салоне не смолкали оживленные разговоры на одну и ту же тему – побег рабов. Тетя Кэтрин развернула салфетку на коленях, где она была совершенно бесполезна, поскольку случайные крошки или брызги, ежели бы таковые и появились, должны были бы оказаться на ее груди, выступающей вперед наподобие полки. Она бросила пронизывающий взгляд на капитана, который завтракал с ними, и спросила:

– Значит, это был Лис?

– Сомнений быть не может в том, что это работа Ренара, – кивнул капитан. – Никто другой не осмелился бы совершить такой дерзкий поступок. Стремительный и осторожный, как лис на охоте, он проник на судно со своими друзьями под покровом ночи и увел с собой десять рабов.

– А недавнее приобретение мистера Бодена… его рабы были среди сбежавших? – с нарочитой небрежностью поинтересовалась Энни, кладя третью ложечку сахара в свой обычный cafe au lait.[3]3
  кофе с молоком (фр.).


[Закрыть]

Капитан отхлебнул из своей чашки и сурово кивнул:

– Да, были.

– И как он… гм… воспринял эту новость?

– Никак. Он еще в постели.

– Великолепно! – воскликнула Кэтрин, решительно намазывая масло на тост. – Уже четверть девятого, а он еще спит. Считай, полдня прошло!

– По-моему, он вчера выпил лишнего, – заметил капитан. – Делакруа предложил не будить его лишь для того, чтобы сообщить дурные новости. Хотя новостей немного. Ни одного свидетеля.

«Ни одного свидетеля, кроме меня», – подумала Энни, протягивая руку к блюду со сладостями. Печенье в шоколаде ей понравилось настолько, что она успела пристраститься к нему за время плавания. Плохо только, что следы от него оставались на пальцах.

– Но другие рабы в трюме наверняка должны были что-нибудь заметить, капитан? Они ведь помещаются в такой тесноте. И потом, почему они все не бежали, коль скоро представилась такая возможность?

Капитан снисходительно взглянул на Энни, которая сидела на противоположном конце длинного стола. Тетя Кэтрин была занята тем, что старательно перчила вареное яйцо, а дядя Реджи задумчиво крутил ус и неодобрительно наблюдал, как перец просыпался на белоснежное камчатное полотно скатерти. Капитан был очень добр к Энни; ему нравились ее любознательность и прямолинейная манера задавать вопросы.

– Даже если бы среди негров были свидетели, то все они молчат, мадемуазель Уэстон, – ответил он. – И это лишний раз убеждает нас в том, что побег – дело рук Ренара. Среди рабов существует негласный договор о поддержке этого разбойника. Поэтому даже те рабы, которые не хотят, чтобы их освобождали, становятся слепы, глухи и немы, когда Ренар помогает бежать их собратьям.

– И все же я не понимаю, – настаивала Энни, положив руки на скатерть вверх ладонями, испачканными в сахарной пудре. – Почему все рабы не хотят, чтобы их освободили? Кому не хочется стать свободным!

– Рабство – это единственная форма жизни, которую знают негры, – ответил капитан Дюваль. – В большинстве случаев хозяева обращаются с ними хорошо, кормят их, одевают, оказывают медицинскую помощь. Они настолько привыкают к господскому дому, что не смогут жить самбстоя-тельно, если их вдруг отпустить. Большинство негров пугаются самой идеи свободы.

– Но если бы у них были те же возможности, что и у белых…

– Энни, – вмешался Реджи, с сожалением глядя на племянницу, – возможно, есть вещи, которые ты не совсем понимаешь…

– А зачем, по-твоему, она задает вопросы, Реджинальд? – колко поинтересовалась Кэтрин. – Как она может составить мнение о предмете, если в нем несведуща? Ах да, я совсем забыла. Ведь вы, англичане, возводите женское невежество в ранг добродетели.

– Я никогда не говорил ничего подобного, – недовольно пробормотал Реджи.

– Я уверена, что ты не хочешь видеть меня невежественной, дядя Реджи, хотя и предпочитаешь, чтобы я почаще молчала, – справедливо заметила Энни. – Однако иногда важно разобраться в чем-либо, несмотря на то что факты порой бывают неутешительными. Разве человек может быть счастлив в неволе, даже если с ним хорошо обращаются? Я думаю, что если у рабов появится возможность получать образование, все они захотят стать свободными.

– Осмелюсь заметить, что отмена рабства связана с большой ответственностью за судьбу рабов, – сказал Реджи. – Более того, подобная попытка полностью разрушила бы экономику Юга.

– Изменения в экономике можно было бы проводить постепенно. Но это требует объединения всеобщих усилий, поскольку никакой человек в одиночку не способен на такое. – Говоря это, Энни имела в виду Ренара. Со вчерашнего вечера она постоянно думала о нем. Чувство надежности и восхищения, которое охватило ее в объятиях пресловутого разбойника, казалось ей осуществлением давней мечты. Она все еще не могла поверить в то, что целовалась с местным Робин Гудом.

– Дорогая мадемуазель Уэстон, – сказал капитан, поднимаясь с места и глядя на нее с высоты своего внушительного роста, – с чего вы взяли, что южане собираются вносить какие-либо изменения в свою жизнь? Уверяю вас, что большинство из них никогда не задумывалось по этому поводу. – Он подошел к Энни и с чувством пожал ей руку. – Я должен готовиться к швартовке, потому что мы войдем в порт менее чем через час. А на прощание хочу дать вам один совет, мадемуазель. Наслаждайтесь жизнью. Такая очаровательная, страстная и умная девушка, как вы, обязательно станет объектом мужских притязаний, едва войдет в высшее общество Нового Орлеана. – С этими словами он откланялся.

– Как он осмелился! – воскликнул Реджи, покраснев, как спелый помидор. – Как мог этот грубиян так свободно и откровенно выражаться в присутствии невинной девушки! Страстная! Объект мужских притязаний! Выражения из будуарной сцены дешевого французского романа! Как он позволяет себе так говорить в присутствии Энни?!

– Я вижу, что притворная стыдливость снова поднимает голову, – отряхивая крошки со своего бюста, сухо заметила Кэтрин. – Капитан Дюваль сказал правду, Реджинальд просто повторил это в более красочных выражениях, чем те, к которым он привык. Интересно, Реджи, чьи ушки невиннее – твои или Энни? Твои, по-моему, более девичьи.

– Тетя Кэтрин, – сказала Энни, – меня покоробило не от выражений капитана, а от его снисходительного тона. Неужели здесь нет никого, кто в состоянии думать о насущных проблемах и принимать меня всерьез? Этой стране нужно больше таких людей, как Ренар!

– Как Ренар? – откликнулся Реджи. – Но ведь он разбойник!

– Зато делает то, во что верит. В рамках закона он бессилен. И не говори мне, дядя, что ты согласен с капитаном!

– Разумеется, нет, Энни. Но в Англии, где живут цивилизованные люди, не существует таких неприятных явлений, как рабство, а соответственно подобных тем для застольных бесед с дамами.

– Я уж лучше умру, чем буду все время молчать и жеманно улыбаться, – заявила Энни, слизывая сахарную пудру с кончиков пальцев.

– Энни, юной леди не пристало выражаться так резко. И пожалуйста, возьми салфетку, – сделал ей замечание Реджи, будучи на грани раздражения.

Энни облизывала большой палец, когда вдруг подняла глаза и увидела Делакруа, который стоял на пороге салона с Боденом и смотрел на нее. Проклятый ловелас улыбался!

В салоне было полно пассажиров, многие из которых задержались за завтраком, чтобы дождаться появления Бодена, «героя дня», жестоко наказанного судьбой. И надо же было случиться такому, что насмешливый взгляд Делакруа остановился именно на ней и как раз в тот момент, когда она засунула палец в рот.

Она поспешно отвернулась от удивленного Делакруа и незаметно вытерла палец о салфетку, которая лежала у нее на коленях.

Энни была сконфужена и раздосадована, но любопытство вынудило ее снова взглянуть на дверь салона, чтобы выяснить, как Боден воспринял неприятную новость. В душе она надеялась, что он будет выглядеть довольно жалко. Однако казалось, он страдал от головной боли едва ли не сильнее, чем от жалости к себе по поводу проделки Лиса. «Браво, Ренар! Боден получил то, что заслуживает», – подумала Энни.

Она исподтишка, уголком глаза наблюдала за тем, как Делакруа и Боден направлялись к свободному столику, соседнему с ними. Все присутствующие в салоне молча следили за ними. Делакруа выглядел совершенно невозмутимым, будто ничто на свете его не интересовало. И Энни снова отметила про себя, что у него красивые ноги. Она вздохнула и отвернулась. Бездельнику незачем иметь такие ноги. Все равно он использует их лишь для того, чтобы возбуждать гнусные желания в женских сердцах. Слава Богу, она к этому невосприимчива!

* * *

Энни Уэстон сидела за столиком, залитым ярким солнечным светом, в бледно-желтом платье и легкой шляпке, украшенной маргаритками и перьями, которая венчала ее кудрявую макушку. Она облизывала пальцы, откровенно наслаждаясь вкусом пирожного. Через весь салон Люсьен разглядел тонкую полоску сахарной пудры над ее верхней губой. Одно движение языка – предпочтительно его собственного – и она была бы снова чиста и готова к поцелуям.

Поцелуй. Не в его правилах было смешивать дело с романтическими похождениями, но прошлой ночью он не смог устоять против чар Энни Уэстон, которая волею случая оказалась в его объятиях. Когда он увидел ее у поручня на палубе парохода в Билокси, ему стало интересно, насколько сильно ее талия стянута корсетом, если кажется такой тонкой. Теперь он знал наверняка, что ее грудь, талия и ягодицы совершенны безо всяких дамских ухищрений и даже без нижнего белья.

Он хорошо помнил свое ощущение, когда она прислонилась к его груди и коленям: пульсирующее тепло ее кожи проникало сквозь тонкую ткань ночной рубашки. Ее губы были сладкими и податливыми, как у захмелевшей невесты. Но гораздо сильнее, чем телесное совершенство, его душевный покой смутил тот невероятный факт, что Энни Уэстон поддержала разбойничью выходку Ренара с таким восторгом, с каким женщины обычно выбирают в магазине новую шляпку или зонтик. Она дрожала от радостного возбуждения, от того, что рабам удалось бежать. В этой девушке есть страстность и сила духа. Она идеалистка. Черт побери, она само совершенство!

Но придется оставить ее. У Люсьена нет времени на такие глупости. Ему нужно играть свою роль на этом маскараде, и некогда отвлекаться на соблазнительных девушек.

Она смотрела на него, пока он шел к свободному столику. На долю секунды он встревожился, потому что ему показалось, что она обнаружила в нем черты сходства с Ренаром. Он лукаво улыбнулся ей и подмигнул. Она бросила на него возмущенный взгляд и отвернулась. Удачно, но какой ценой!

До тех пор пока ему не встретилась Энни Уэстон, он даже получал удовольствие от своего маскарада, поражаясь тому, как легко ввести в заблуждение людей несложной игрой, несколькими вычурными манерами, эгоистичными замечаниями и показным пристрастием к волокитству, кутежам и картам. Однако лицемерная победа над Энни его вовсе не радовала. С ней ему хотелось быть самим собой.

– Этот подойдет, Боден? – спросил он, кивая в сторону свободного столика.

– Здесь слишком много солнца, но ничего не поделаешь, больше сесть некуда, – капризно поморщился Боден.

Люсьен видел, что они в центре внимания всех присутствующих, но его интересовало внимание лишь одной девушки, сидевшей за соседним столиком, и привлекал испытующий взгляд ее синих, самых чистых на свете глаз. Боден плюхнулся на стул, не глядя по сторонам, поставил локти на стол и обхватил ладонями голову.

Прежде чем сесть, Люсьен, приветствуя знакомых, обошел соседние столики. Он поцеловал несколько дамских ручек, получив в ответ ряд страстных взглядов и застенчивых улыбок. Одна юная девица покраснела до корней волос и смущенно спрятала лицо за веером. Исполнив свой светский долг, он подошел наконец к столику Энни и учтиво поклонился.

– Bonjour,[4]4
  Здравствуйте (фр.).


[Закрыть] леди, месье Уэстон. Надеюсь, в это прекрасное утро вы счастливы и у вас все благополучно. – Он обнажил в беззаботной улыбке два ряда белоснежных зубов. Но Энни пристально следила за ним, и под ее взглядом ему было трудно изображать абсолютную беспечность. Он почувствовал, как скула у него стала непроизвольно подрагивать.

– Во всяком случае, мы куда счастливее, чем ваш друг мистер Боден, – сказала Кэтрин, кивнув в его сторону.

Люсьен приблизил к лицу ладонь тыльной стороной и стал внимательно рассматривать ногти. Сквозь слегка растопыренные пальцы он видел верхнюю губу Энни – все еще со следами сахарной пудры, – приподнятую в едва заметной презрительной усмешке. Безусловно, ему удалось вызвать ее раздражение своим кругом почета, во время которого он так откровенно заигрывал с дамами. Ничего не скажешь, очень утешительно.

– Да, вчера ночью случилось очень неприятное происшествие, не так ли? Насколько мне известно, он выложил кругленькую сумму за эту семью рабов. Не важно, насколько богат человек, но расставаться со своей собственностью таким образом всегда досадно. Больше всего Бодена раздражает то, что это дело рук разбойника Ренара.

– Да, мистер Боден сегодня как в воду опущенный, – с ядовитой слащавостью в голосе заметила Энни и, вздохнув, скорбно добавила: – Как мне жаль его! Но может быть, он воспрянет духом после того, как позавтракает.

– Его тошнит, и голова раскалывается, так что вряд ли он закажет что-нибудь, кроме чашки крепкого кофе, – с оттенком озабоченности сообщил Люсьен. – Мой дружеский долг состоит в том, чтобы убедить его хоть немного поесть. А как вам показались сегодняшние пирожные, мадемуазель Уэстон? Я собирался поцеловать вашу руку, но если я почувствую привкус сахарной пудры на ваших пальцах, то уже не смогу оторваться и повергну вас в смущение… Сахар сладок, как губы женщины.

Он видел, что щеки ее зарделись. Это было похоже на то, как распускается алая роза, медленно раскрывая свежие лепестки. Он неучтиво уставился на нее, улыбаясь от удовольствия. Ее дядя бросил на него раздраженный взгляд и, склонившись к самому уху Энни, что-то шепнул. Она поспешно вытерла губы и пальцы салфеткой. Самообладание вернулось к ней, и она вызывающе подняла глаза на Люсьена:

– Пирожные сегодня необычайно вкусные, воздушные и ароматные, месье Делакруа. Надеюсь, что они также достаточно сладкие, чтобы поднять настроение мистеру Бодену, Возможно, вам стоит посоветовать своему другу заказать их, пока он не отослал официанта.

Люсьен понял отнюдь не тонкий ее намек: она хотела, чтобы он ушел. И как раз в то время, когда он намеревался утешить ущемленную гордость Бодена и таким образом проявить себя его преданным другом. Показная дружба с Боде-ном была самым отвратительным обманом в том маскараде, который он разыгрывал.

– Вы правы, мадемуазель, – согласился Люсьен с галантным поклоном. – Я немедленно посоветую месье Бодену заказать блюдо пирожных. Au revoir,[5]5
  До свидания (фр.).


[Закрыть] дамы, месье Уэстон. Надеюсь, в городе мы будем часто видеться.

Энни взглянула на него так, словно предпочитает встретиться с дьяволом, чем с таким повесой, как он. Люсьен должен был бы радоваться, добившись того, что она его так откровенно невзлюбила. Но он, напротив, огорчился и вернулся за свой столик к Бодену с твердым намерением выбросить из головы романтические мысли и сосредоточиться на деле.

– Обрабатываешь красотку, Делакруа? – спросил Боден, с трудом приподняв голову.

Люсьен бесстрастно взглянул в обрюзгшее лицо Бодена. Он выглядел так, как будто много часов шел по пустыне в песчаную бурю: глаза превратились в слезящиеся щелочки, щеки пылали жаром. Никто не предполагал, что он страдает от чего-нибудь помимо побега рабов, но Люсьен знал наверняка, что сонное зелье, которое приготовил Арман, доставляло ему куда более серьезные физические мучения.

– Немножко перебрал вчера вечером, а, Боден?

– Я выпил не больше, чем обычно, когда что-нибудь праздную, – дребезжащим голосом вымолвил он. – Ты выпил столько же, а я не какой-нибудь слабак и могу опрокинуть в себя столько же бокалов мадеры, сколько любой другой. Не понимаю, почему мне так плохо. Голова раскалывается на части. – Он потер глаза кулаками.

– Мне на долю выпала прискорбная обязанность разбудить тебя утром и сообщить неприятную новость. То, что тебя уже не в первый раз обокрал Ренар, поможет тебе пережить эту потерю.

Боден уронил руки на стол, и они непроизвольно сжались в кулаки. Его налившиеся кровью глаза излучали ненависть.

– Если мне повезет когда-нибудь добраться до этого ублюдка, я задушу его собственными руками!

– Mon Dieu! – Люсьен притворился, что его поразила страстная злоба Бодена. – Слава Богу, что я не тот, кто вызывает в тебе такую ненависть, Боден. – Он непринужденно положил ногу на ногу. – Скажи мне, сколько раз Лис забирался в твой курятник?

Боден свирепо засопел и не ответил. Люсьен медленно, безжалостно сыпал соль на его давнюю болезненную рану.

– По-моему, «курятник» – очень подходящая метафора, а? Он всегда уводит у тебя женщин, которые тебя интересуют. Жаль, что ты не успел поразвлечься с той черной девчушкой, прежде чем Ренар выкрал ее.

– А кто тебе сказал, что я не успел? – ощетинился Боден.

– A, mon ami,[6]6
  мой друг (фр.).


[Закрыть] ты забыл, – покачал головой Люсьен. – Я сам проводил тебя в каюту вчера вечером и помог стюарду стащить с тебя ботинки и уложить в постель. Ты здоровяк, но вчера… как бы это выразиться?.. мало на что был пригоден. Ты захрапел прежде, чем голова коснулась подушки.

У Бодена не было сил оспаривать очевидные вещи, и он снова уронил голову на руки. Люсьен делал вид, что сокрушен неудачей друга. Он похлопал его по массивному плечу, сдерживая отвращение:

– Что я за друг, если постоянно напоминаю тебе о неприятностях? Слушай, а почему бы тебе не завести любовницу и не перестать искать… э… утешения в объятиях неопытных девочек-рабынь? Посели какую-нибудь красотку в собственном petite maison[7]7
  маленьком домике (фр.).


[Закрыть] на улице Рампарт и навещай ее когда душе угодно.

– Я не стану покупать какой-то шлюхе собственный дом. – Боден стряхнул с плеча его руку и снова принялся тереть глаза. – Когда она мне надоест – а это случится наверняка, не пройдет и года, – мне придется оставить ей дом, как того требует наш чертов рыцарский кодекс. По-моему, это глупое расточительство. Рабыни принадлежат мне, и поэтому спать с ними ничего мне не стоит. Кроме того, я люблю разнообразие. Мне нравятся молоденькие, и желательно девственницы.

– Понятно. Чистота и невинность в твоем вкусе, – поощрительно кивнул Люсьен, борясь с желанием плюнуть ему в лицо. – Тебе нужно поесть. Мадемуазель Уэстон утверждает, что пирожные сегодня просто божественны.

– Кофе. Это единственное, чего мне хочется, – пробормотал Боден, сложив руки на столе и опустив на них лысеющую голову.

Люсьен подозвал официанта и заказал кофе для Бодена и плотный завтрак для себя. Вчерашнее предприятие отняло у него много сил, и теперь он был по-настоящему голоден. А если от запаха вареных яиц Бодена мутило, что ж, оставалось лишь пожалеть об этом.

– Да, и вот еще что, приятель. – Люсьен намеренно обратился к официанту панибратски. – Отправьте блюдо пирожных на соседний столик с моими наилучшими пожеланиями. – Он кивнул в сторону столика Энни и случайно встретился с ней глазами. Она бросила на него уничтожающий взгляд. Он улыбнулся и подмигнул ей. Она отвернулась, притворившись, что не заметила этого. Он тихонько усмехнулся. Притворство. Люди всегда притворяются.

Новый Орлеан по сравнению со сдержанно-элегантным Лондоном производил впечатление эклектичного рая. Из суматошного порта до дома Кэтрин за Кэнэл-стрит они ехали в экипаже через Французский квартал, полностью восстановленный после пожара 1788 года. Светлые отштукатуренные дома в основном были двухэтажными, с плоскими крышами и выходили прямо на тротуар или отделялись от него невысокой изгородью.

По улице сплошным потоком двигались люди с самыми немыслимыми оттенками кожи. На фасадах домов выделялись маленькие балкончики, украшенные затейливыми чугунными решетками. Энни увидела женщин-креолок, которые прятали под зонтиками изысканно-бледные лица; янтарно-желтых квартеронок в ярких шарфах-тиньонах; черных как смоль рабынь, которых, казалось, только что привезли из Гвинеи.

Торговки продавали на углах сладости, фрукты и цветы. Некоторые здесь же готовили рисовые кексы в медных печурках, которые топились углем, и варили пенистый cafe au lait особо нетерпеливым клиентам. Густой кофейный аромат, смешиваясь со зловонием сточных канав, проникал в экипаж через открытое окно. Был конец сентября, но жара стояла адская. Энни чувствовала, как по шее у нее из-под шляпки стекала струйка пота.

Реджи, сидевший напротив, поднес к носу платок:

– Ты все еще думаешь, что мы попали в рай, Энни?

– Я как раз только что подумала о том, что все это очень напоминает рай, где всякой твари по паре, – ответила она, широким жестом указывая на вид за окном.

Реджи втянул носом воздух и, судя по тому, какая гримаса перекосила его лицо, пожалел об этом.

– Никогда не предполагал, что в раю может так отвратительно пахнуть. Не понимаю, как люди, которые здесь живут, выносят нечто подобное. Скажи, твой… твой дом близко отсюда? – отважился он спросить Кэтрин.

– Нет, я живу в районе, населенном преимущественно американ-цами. Он называется Фобург-Сент-Мэри. Дома там расположены дальше от дороги. У меня во дворе много деревьев – дубы, магнолии, пальмы и даже банановое дерево, – поэтому в доме всегда прохладно. Скорее бы уже приехать! Надеюсь, Тереза все подготовила к нашему приезду. – Она внезапно сжала Энни руку: – Посмотри, это собор Святого Людовика!

Энни смотрела, смотрела и смотрела, восхищаясь всем, что видела вокруг; ей не терпелось узнать побольше об истории и культуре города, где будет ее новый, временный, дом.

Наконец они пересекли Кэнэл-стрит и оказались в так называемой американской части города. Здесь американцы построили для себя церкви, театры, отели и особняки. Они, как правило, презрительно относились к креольской архитектуре, поэтому предпочитали жить в больших домах с вычурными фасадами в стиле ренессанс. Глицинии и розы украшали дворики. Кирпичные дома были выкрашены в различные бледные цвета и на вид казались аккуратными и приятными.

Дом Кэтрин находился на Притания-стрит. Как только они свернули на покрытую гравием дорожку, ведущую на задний двор к конюшне, Энни стала разглядывать особняк цвета черного дерева, который потряс ее не меньше, чем все, что она уже успела увидеть в Новом Орлеане. Она подумала, что, похоже, недооценивала благосостояние своей тети. Даже Реджи был несколько ошеломлен, поэтому воздержался от комментариев и тем самым не провоцировал Кэтрин на споры.

Когда они вошли в дом, Реджи по-прежнему хранил глубокое молчание. Энни предположила, что он просто не ожидал, что дом Кэтрин Гриммс окажется таким уютным и добротным. При всей грандиозности этого сооружения, помпезной лепнине на потолке, обилии карнизов и мраморных каминов здесь царила домашняя атмосфера, хотя и не лишенная экзотики.

Кэтрин сумела добиться такого эффекта, тщательно продумав и спланировав интерьер, – всему нашлось здесь свое место: сувениры и предметы искусства, привезенные ею из путешествий по всему свету; оттоманки и диваны с грудами подушек; маленькие столики, заваленные книгами. Повсюду в вазах стояли цветы. Энни дом очень понравился. Она подозревала, что и Реджи тоже, хотя он не проронил ни слова.

Экономка Тереза была чернокожей, но не рабыней, свободной. Большинство американцев из Нового Орлеана имели рабов, но у Кэтрин не было ни одного. Высокая, крупная Тереза, возраст которой определить было трудно, обладала очень гладкой коричневато-красной кожей; ее вьющиеся волосы под белым тиньоном уже тронула седина.

Она показала Энни ее комнату, в которой все предметы, включая обои, балдахин на кровати и обюссонский ковер на натертом до блеска деревянном полу, были декорированы столистной розой. Задернутые легкие шторы на окнах закрывали доступ в комнату палящим лучам полуденного солнца, кровать была под москитной сеткой. К комнате примыкала гардеробная с глубокой фарфоровой ванной, которой Энни немедленно воспользовалась.

После ванны она решила немного отдохнуть перед трапезой. Лежа на мягкой перине и наслаждаясь прохладой ветерка, проникающего в комнату через задернутые шторы, она размышляла о предстоящем в течение года пребывании в Новом Орлеане. Что с ней произойдет за это время? Встретится ли она снова с Ренаром? Последняя мысль – как ни смешно – занимала ее больше всего, когда она думала о своем будущем. Его образ занимал главное место в ее подавляемом сном сознании. Вспоминая, как спокойно, надежно и восхитительно она чувствовала себя в объятиях опасного разбойника, Энни заснула.