Текст книги "Его сильные руки"

Глава 5

– Мистер Уиклифф, вы вынудили меня рассказывать о себе на протяжении всего первого акта! – весело воскликнула Энни. – Вы меня смутили, и дядя Реджи смотрит неодобрительно.

– Надеюсь, он не станет журить вас из-за меня. Клянусь, я никогда не думал, что так люблю «Севильского цирюльника».

– Вы всегда находите нужный ответ? – заметила Энни.

– Вы же знаете, я писатель, – улыбнулся в ответ Джеффри Уиклифф, и в уголках его карих глаз появились лучики морщин. – В опере я всегда чаще с кем-нибудь разговариваю, чем слушаю спектакль, но никогда прежде мне не везло оказаться рядом с очаровательной девушкой, которая была бы так увлечена происходящим на сцене, мисс Уэстон.

– Вот как! А разве вам не понравилась опера? – рассмеялась Энни. – Как неучтиво с вашей стороны признавать это! Впрочем, мне очень приятна ваша искренность, которая давно вышла из моды. Но скажите, если вы не поклонник драмы и музыки, то зачем пришли сюда?

Энни почувствовала, что кто-то вошел в ложу, но не хотела прерывать разговор с мистером Уикпиффом и предпочла не замечать визитера как можно дольше, насколько допускали рамки приличия.

– Я хожу в оперу, потому что так принято. Мне нравится наблюдать высшее общество, когда публика, причудливо украшенная драгоценностями, разыгрывает заранее расписанные роли. Мною движет природное любопытство журналиста.

– И природный цинизм, я полагаю. – Энни бросила на него проницательный взгляд. В черном вечернем костюме и с традиционной белой гарденией в петлице, он казался ей не таким, как все. К его прямым, песочного цвета, волосам, к открытому, привлекательному, чисто американскому лицу с ясными глазами и квадратным подбородком больше подошли бы высокие ботинки и штаны из кожи буйвола. – Однако вы одеты как и другие, мистер Уиклифф… А вы какую роль играете?

– Я – хамелеон, мисс Уэстон, – доверительно сообщил он ей, понизив голос. – Я умею приспосабливаться к окружающему ландшафту. Я вписываюсь в любую обстановку, где бы ни оказался, но при этом никакой роли не играю. Я всегда остаюсь самим собой.

– А кто вы?

– Ничего выдающегося. Простой сирота из Балтимора, который обладает сноровкой водить пером по бумаге.

– Почему вы уехали из Балтимора?

– Там мне нечего делать, – пожал широкими плечами Джеффри. – У меня нет семьи, состояния тоже нет. Я поехал туда, где надеялся чего-то добиться в жизни. И вот я здесь.

– Вы – амбициозный человек.

– Очень. Потому что у меня нет выбора.

– А вам бы хотелось его иметь?

– Разумеется, я нахожу увлекательным то, что мне приходится обламывать ногти и зубы, карабкаясь вверх по скале жизни. – Его глаза весело блеснули.

– Вы дразните меня, но я, однако, чувствую, что вы продолжаете говорить правду.

Он снова уклончиво пожал плечами и застенчиво улыбнулся.

– Новый Орлеан – удивительное место, – сказал он. – Он стоит на почве, которая таит в себе источник глобальных перемен. Писать об этих грядущих переменах и, может быть, отчасти провоцировать их своим пером – это невероятно занимательно.

– Я читаю все ваши статьи с тех пор, как приехала сюда. Мне понятно и близко все, что вы пишете, в частности о проблеме рабства и аболиционизме. Особенно мне нравятся ваши отчеты о смелых набегах Лиса. – При этих словах Энни почувствовала, что ее щеки и шея стали пунцовыми. Всякий раз при мысли о Ренаре она вспыхивала, как школьница, хотя уже прошло две недели со дня их встречи на пароходе.

К счастью, Джеффри не заметил в ней этой перемены. Он вдруг заговорил серьезно, отбросив даже тень насмешки:

– Я уважаю и высоко ценю этого человека. Если бы мне не был присущ цинизм, я назвал бы Ренара героем на все времена.

– Не допускайте, чтобы цинизм помешал вам прийти к такому естественному умозаключению, мистер Уиклифф, – сказала Энни, радуясь тому, что нашла единомышленника. Она доверительно склонилась к его плечу и импульсивно сжала его руку. – Потому что Ренар действительно герой.

– Кого вы назвали героем, мадемуазель Уэстон? Может быть, вы говорили обо мне?

Энни подняла голову и увидела перед собой насмешливые глаза Люсьена Делакруа. Она не видела его с тех пор, как сошла на берег с «Бельведера». Все это время она пыталась забыть о его существовании, но безуспешно. Ее против воли тянуло к этому человеку, и она укоряла себя за то, что поддалась его внешнему мужскому обаянию. После того как ее поцеловал по-настоящему сильный, отважный мужчина – Ренар, – такая слабость казалась ей неуместной и непростительной.

Люсьен Делакруа был в этот вечер еще более неотразим. И казался самодовольным. Его сардонический взгляд на какое-то время приковал ее к месту, но Энни отвела глаза и посмотрела с некоторым удивлением на свою руку в перчатке, которая все еще покоилась на локте Джеффри Уиклиффа.

Энни заметила, что Люсьен не одобряет такого проявления дружеской близости, и рассердилась. Какое он имеет право судить ее? Если ей нравится свободно держаться с мужчиной, с которым она только что познакомилась, то это не его дело. Движимая праведным гневом, она продержала свою руку на локте Джеффри еще несколько мгновений, после чего протянула ее Делакруа с вызывающей улыбкой:

– Мистер Делакруа, рада видеть вас снова.

Он поцеловал ей руку, и прикосновение его губ вызвало странную дрожь во всем ее теле.

– А я рад видеть вас, мадемуазель. Вы, как всегда, похожи на чудесное видение. Надеюсь, вы удобно устроились в своем новом доме?

– Спасибо, вполне удобно. Вы знакомы с мистером Уик-лиффом?

Делакруа смерил Джеффри надменным, нетерпеливым взглядом, словно не желал брать на себя труд знакомиться с ним. Джеффри поднялся, и они пожали друг другу руки.

– Мы уже встречались с месье Уиклиффом.

– Да, встречались. Я делал репортаж об игорных домах Нового Орлеана, и мистер Делакруа фигурировал в нем чаще других.

Делакруа вежливо улыбнулся, очевидно, не придавая никакого значения унизительной характеристике, которую ему дал Джеффри.

– Помнится, в ту ночь мне чертовски везло. Если бы вы задержались подольше, то смогли бы включить в свой репортаж отчет о вечеринке, которой я отпраздновал выигрыш. Нынешний читатель любит сообщения обо всем, что отдает дебоширством. Такие новости лучше продаются, не так ли?

Джеффри поджал губы и не ответил. Энни вынуждена была признать, что Делакруа сумел побить противника его же оружием. Конечно, он был грубияном, но, без сомнения, умным. Делакруа медленно перевел взгляд на нее. Его глаза лукаво сияли и в полумраке ложи казались такими же черными, как его сюртук.

– А что думаете о дебоширстве вы, мадемуазель Уэстон?

– У меня мало опыта в подобных делах, – натянуто ответила она, не сомневаясь, что ее тон позабавит Делакруа.

– Человек, не имеющий возможности вести разгульную жизнь, может по крайней мере прочитать о тех, кто такую жизнь ведет. Позвольте мне поставить вопрос иначе. Вам нравится читать скандальную хронику?

– Я всегда предпочитала романы газетам, – призналась она, сдерживая улыбку и ненавидя себя за то, что находит его таким привлекательным. – Но в романах те, кто ведет недостойную жизнь – а именно дебоширы и повесы, – обычно в конце погибают.

Делакруа глубокомысленно кивнул, и при свете свечей стало особенно заметно, какие густые и пышные у него волосы.

– Я считаю, что это очень верно и поучительно для юношества. Но мистер Уиклифф пишет о реальной жизни и реальных людях. А газеты часто свидетельствуют о том, что плохие люди обычно уходят от ответственности и никогда не расплачиваются за свои преступления.

– Именно поэтому нам нужны герои, мистер Делакруа, – сказала Энни. – И один из них Ренар. Мистер Уиклифф постоянно пишет о нем. Вы знаете, кого я имею в виду?

– Ренара знают все. Мне он представляется глупцом, который рискует собственной шкурой неизвестно во имя чего.

Энни тут же рассердилась и готова была завести свой любимый спор о несправедливости рабства и необходимости его отмены, но Делакруа успел аккуратно направить разговор в другое русло:

– Как вам понравился Новый Орлеан? Похоже, что Новому Орлеану вы понравились. – Он кивнул в сторону двери, через которую в ложе появилось довольно много мужчин, спешащих представиться Энни. Здесь были также три дамы, которые смотрели на Делакруа как на большую конфету. Кэтрин задержала их у входа, пока Реджи разливал шампанское. Энни подивилась тому, что Делакруа удалось беспрепятственно миновать кордон, выставленный ее словоохотливой тетушкой.

– Все, что я успела увидеть, мне понравилось. Но к сожалению, я пока видела немного. Тетя Кэтрин все это время была очень занята хлопотами по дому и неотложными визитами. Мне бы хотелось осмотреть город, но дядя Реджи не позволяет выезжать одной – даже в сопровождении камеристки и двух лакеев, – а сам составить мне компанию отказывается. Он говорит, что сейчас слишком жарко для прогулок по городу.

Энни поймала себя на том, что в ее голосе невольно прозвучали жалобные нотки, и решила исправить положение. Ей не хотелось казаться неблагодарной.

– Дядя еще не привык к климату, – добавила она бодро. – Иногда мне жалко, что я не родилась мужчиной и не могу делать то, что хочу. Тогда я никому не была бы в тягость!

– Вашего дядю не в чем винить, – сказал Делакруа, щелчком сбросив с рукава едва заметную пылинку, после чего снова обратил на нее пристальный взгляд. Его улыбка была ленива, а в глазах сверкало лукавство. – Такая очаровательная английская девушка не продержится и десяти минут на улицах суматошного и склочного Французского квартала.

– Послушайте, Делакруа… – начал было возражать Джеффри. Манера Делакруа выражаться прямолинейно действительно была не вполне учтива, но Энни это нравилось.

– И что бы вы мне посоветовали? – спросила она Делакруа.

Он склонил голову набок и прищурился, изучая ее. При свете свечей четко обозначилась линия его мужественного подбородка.

– Я предложил бы вам себя в качестве эскорта, но вы знаете, что в обществе такого дебошира, как я, вы будете в еще большей опасности.

– Разумеется, – пробормотала Энни и почувствовала мгновенную непроизвольную дрожь.

Их глаза встретились на довольно продолжительное время, но он взял себя в руки и, приняв небрежную позу, произнес с нарочитой медлительностью:

– Так что советую вам, мадемуазель Уэстон, слушаться старших.

– Если бы я была двадцатитрехлетним мужчиной, мне позволяли бы выходить из дома без охраны, – возмутилась Энни. – Это несправедливо!

– Но вы не мужчина, и я чрезвычайно рад этому факту. – Делакруа приложил правую руку к белоснежным кружевам на груди, поклонился, прикрыв глаза, желая тем самым выразить восхищение и уважение к ее полу. Его густые ресницы при этом отбрасывали на щеки длинные тени.

Как и раньше, инстинктивное, безотчетное влечение к этому красивому мужчине испугало Энни и заставило ее сердце биться учащенно. Она рассердилась на себя и обернулась к Джеффри, надеясь путем сравнения – один из них благороден, другой – отъявленный подлец – отвлечься от неприятных ощущений. Отодвинувшись в сторону от Делакруа, словно опасаясь его «подлого» присутствия, она заметила, что Джеффри смотрел на него со смешанным чувством ненависти и… зависти. Нет, на его помощь рассчитывать не приходилось.

– Мисс Уэстон – сторонница равноправия женщин, Делакруа, – сказал Джеффри. – В нашей дискуссии во время первого акта она высказала мнение, что женщины должны обладать теми же правами и свободами, что и мужчины. – Он с улыбкой повернулся к Энни: – Однако я согласен с вашим дядей. Избирательное право – это одно, и здесь я полностью разделяю вашу точку зрения, а прогулки по городу без эскорта – совсем другое.

Энни выслушала его слова с разочарованной улыбкой, слегка склонив голову набок. Ей было проще принимать советы со стороны любого другого мужчины, но только не от Делакруа, который обладал способностью выводить ее из себя, не прилагая особых усилий.

– И почему я нисколько не удивляюсь тому, что мадемуазель Уэстон ратует за право женщин принимать участие в выборах? – с ленивым любопытством и невыносимой снисходительностью в голосе спросил Делакруа. – Наверное, потому, что она очень отличается от традиционного идеала женщины, который принят у креольских мужчин.

– Вы раните меня в самое сердце, сэр, – ответила Энни с едким сарказмом. – Поскольку, да будет вам известно, я больше всего на свете мечтаю походить на креольский идеал женщины.

Ее поразил хохот, которым вдруг разразился Делакруа. Широко раскрыв глаза, она смотрела, как содрогается его мощная шея – он смеялся, запрокинув голову, – и не переставала изумляться такой безудержной энергии, которая казалась странной в таком лентяе. Ее заворожили открывшиеся в блистательной улыбке белоснежные зубы, мощный торс, волна черных волос, упавших на лоб. Эта оживленная реакция на ее слова была ей приятна и – как стало понятно в следующий момент – оскорбительна.

В том, что она сказала, не было ничего смешного, а он продолжал хохотать. Энни поняла, что он смеется над ее современными взглядами на женское равноправие, которое стояло в одном ряду с ее представлениями о правах человека вообще. «Как легко ему смеяться над моими убеждениями, когда он не имеет собственных», – возмущенно подумала она.

Он, без сомнения, считал ее напыщенной, эмансипированной англичанкой. Она его считала грубияном.

В этот момент три дамы протиснулись наконец в глубь ложи и обступили Делакруа. Почувствовав, что задыхается от обилия пышных юбок из тафты и шелка, Энни поднялась и, подойдя к Джеффри, машинально взяла его под руку.

– Делакруа, – кокетливо протянула блондинка, вцепившись в его локоть, – расскажи, что это так тебя развеселило?

– Да, Люсьен, – прильнула к нему другая, брюнетка. – Наверное, что-то необычайно смешное. Мне так нравится твое чувство юмора, проказник!

Третья вертелась тут же, готовая подхватить Делакруа, если бы у него вдруг выросла еще одна рука. Очевидно, что все они явились в ложу вовсе не для того, чтобы познакомиться с Энни. Они пожаловали сюда из-за Делакруа.

Мгновенно перестав смеяться, он похлопал по дамской ручке, затянутой в перчатку, которая лежала у него на локте:

– Мы нарушаем изысканную благопристойность оперной ложи мадам Гриммс, леди. Предлагаю выйти в фойе, где никто не помешает нам веселиться, как нам хочется. – И добавил, склонившись к самому уху брюнетки: – Или как мы осмелимся.

– Дорогой Люсьен, – она погладила его по руке, – с тобой я готова идти куда угодно!

Делакруа лукаво улыбнулся, кивнул и подмигнул Энни на прощание, после чего пронесся мимо к выходу с двумя дамами, повисшими у него на локтях, и еще одной – ей повезло меньше, – которая волочилась сзади, пожирая его влюбленными глазами. Едва переступив порог ложи, все четверо расхохотались с новой силой.

– Господи! – потрясенно прошептал Реджи, украдкой подступив к Энни. – Что за отвратительные манеры!

– Ничего другого ожидать от Делакруа не приходится, – отозвался Джеффри, презрительно хмыкнув. – Не понимаю, что все эти дамочки в нем находят – не считая его денег, конечно.

Энни безошибочно распознала зависть в его тоне, хотя он вроде бы откровенно ненавидел Делакруа. Она не могла разобраться в своих чувствах. Конечно, она была оскорблена его снисходительностью и пренебрежением. Делакруа задел ее самолюбие. Но почему этот человек обладал такой властью над ней?

– Энни, дорогая, здесь множество моих друзей, с которыми я хочу познакомить тебя. – Голос Кэтрин ворвался в поток ее бессвязных мыслей, и только теперь она заметила, что в ложе толпятся щегольски одетые кавалеры, которым не терпится обратить на себя ее внимание. И еще она заметила, что по-прежнему держится за локоть Джеффри Уиклиффа.

Энни смутилась. Она бросила взгляд на Джеффри, увидела, что он смотрит на нее с усмешкой, и поспешно отняла руку, – Простите, мистер Уиклифф, – шепнула она ему. – Я несколько растерялась и забылась.

– Вы нравитесь мне больше всего, когда забываетесь, мисс Уэстон, – прошептал он в ответ.

Энни невольно улыбнулась, что было очень кстати, поскольку ритуал знакомства требовал благорасположенного выражения лица.

* * *

– Что стряслось, cher?[9]9
  дорогой (фр.).


[Закрыть] – Золотисто-карие глаза Микаэлы полны здорового любопытства и сострадания.

Она протянула руку и убрала прядь волос со лба Люсьена. Они сидели на диване в ее маленькой, уютно обставленной гостиной. Роскошное тело Микаэлы прикрывал пленительно прозрачный пеньюар, который Люсьен сам выбрал для нее, но с тем же успехом на ней мог быть надет балахон из дерюги.

– Ничего, Микаэла, – ответил Люсьен, нагнувшись и обхватив голову. – Просто устал.

Повисла долгая пауза, которую осторожно нарушила Микаэла:

– В последнее время ты очень устаешь, Люсьен.

– Да.

Что еще он мог сказать? Лучшего оправдания не придумать. Сначала он старался как можно больше времени проводить в постели с Микаэлой, чтобы не думать об Энни, но оказалось, что это не помогает. А за последнюю неделю – задолго до их вчерашней встречи в опере – он совершенно утратил желание заниматься с Микаэлой любовью. Как можно объяснить любовнице, что тебе хочется просто… поговорить?

После отвратительной сцены в театре, когда он так грубо оставил Энни, Люсьен считал себя негодяем. Он причинил ей боль – это было видно по ее глазам. Но он почувствовал тогда, что сползает, сползает… в пропасть, с существованием которой не может смириться в такой сложный период своей жизни. Ему слишком сильно нравилась Энни Уэстон, и если бы он провел с ней в ложе еще несколько минут, то не исключено, что готов был бы наброситься на нее и повалить на пол с порочными намерениями. Он поступил с ней грубо в целях самообороны, убравшись оттуда как можно быстрее, хотя и произвел неприятное впечатление.

– Ты сегодня какой-то сердитый, Люсьен. На меня, cher? – Микаэла погладила его по руке.

– Нет, не на тебя. На себя самого. – Люсьен выпрямился, взял ее руку и рассеянно сжал в ладони.

– Почему? Ты сделал что-то дурное?

– Да. – Он криво улыбнулся. – Ты удивлена?

Она улыбнулась в ответ, ободрившись, и придвинулась к нему ближе.

– Я могу сделать так, чтобы ты забыл об этом… – Она обняла его за шею и поцеловала.

Люсьену это было безразлично.

Микаэла изумленно отстранилась. В постели она была необычно, невероятно красива и восхитительно откровенна. Но это не Энни. Люсьен на мгновение прикрыл глаза, представляя, что она – Энни. Воображение уносило его все дальше, и он представил себе золотистые волосы Энни, разметавшиеся по подушке, страстно сверкающие голубые глаза, нежный, влажный язычок, умолкнувший от его поцелуев…

– Люсьен?

Он открыл глаза. Микаэла пересела на подлокотник дивана и издали наблюдала за ним.

– Прости, – сказал он, понимая, что извинение неуместно, но не знал, что еще сказать.

– Все в порядке, cher, – ответила она. – Расскажи мне о ней.

– Неужели это так заметно? – смущенно улыбнулся он.

– Да. Итак, расскажи мне о ней. Я выслушаю тебя.

– Нет, я не хочу говорить о ней. – Люсьен покачал головой. Ему не следовало не только говорить, но даже думать об Энни. Он благодарно улыбнулся Микаэле: – Спасибо тебе за понимание. Но сейчас единственное, чего мне по-настоящему хочется, – это чашечка крепкого кофе.

– Все, что хочешь, cher. – Она с улыбкой поднялась и отправилась на кухню.

* * *

Энни печально вздохнула, глядя в окно. Их экипаж медленно ехал по Французскому кварталу к дому. Шел дождь, дорогу покрывал толстый слой грязи, в сточных канавах бурлила глинистая вода. Город освещали масляные лампы, висящие на цепях на каждом перекрестке.

Реджи дал понять Энни, что не одобряет то, как она повела себя с Уиклиффом, позволив ему завладеть ее вниманием на весь вечер. Энни не могла придумать подходящего оправдания, поскольку понимала, что проявила безответственность, уделяя Джеффри слишком много времени.

Возможно, она пробудила в нем романтические чувства, импульсивно опершись на его руку, когда Делакруа так бесцеремонно покинул ложу. А до этого она прикасалась к его руке, позволив себе против всяких приличий затянуть это прикосновение только для того, чтобы досадить Делакруа. Странно, что Люсьен побудил ее повести себя несвойственным для нее образом, только чтобы вызвать его раздражение. Энни не могла объяснить этого не только Реджи, но и самой себе.

Так что ее поведение с Джеффри было понятнее ей, чем Реджи. Дядя снобистски отнесся к сиротскому прошлому Джеффри, а его неодобрение амбициозных намерений в отношении Энни пробудило в ней решимость узнать журналиста получше.

Поскольку Кэтрин на этот раз не вмешивалась в спор, Энни, устав от бурной дискуссии, постаралась ее прекратить. Она рассмеялась и откинулась на плюшевые подушки сиденья.

– Я польщена неусыпной, заботой обо мне, дядя Реджи, но ты слишком торопишься с выводами. Ты говоришь так, словно я собралась замуж за Джеффри Уиклиффа. Он мне нравится – очень нравится, – пожалуй, я даже восхищаюсь им, но я не сумасшедшая, чтобы выходить за него! Не волнуйся, я не стану спешить в таком важном вопросе, как брак.

Эти прочувствованные слова Энни окончательно успокоили Реджи. Он тоже с видимым облегчением откинулся на подушки, и его лицо растворилось в сумерках. Они продолжали свой путь к Фобург-Сент-Мэри в полном молчании, так что Энни имела возможность погрузиться в размышления о наиболее интересных мужчинах, с которыми она уже успела познакомиться в Америке. Джеффри, Ренар, Делакруа. Да, Делакруа.

Но прежде всего Джеффри. Он более других соответствовал тому образу мужчины, которого она надеялась здесь встретить. Он был самостоятелен, честолюбив и занимался важным делом. И конечно, он был привлекателен. Однако Энни истинную причину своего увлечения Джеффри предпочла мудро утаить от Реджи. Дело в том, что журналист и она были явными поклонниками Ренара. Энни понимала, что это достаточное основание для того, чтобы они стали друзьями. Но она сомневалась в том, что между ней и Джеффри возможны романтические отношения. Он не действовал на нее так, как Ренар, не заставлял ее сердце выпрыгивать из груди.

Ренар был ее романтическим идеалом. Их случайная встреча на «Бельведере» представлялась Энни чудесным осуществлением золотой мечты. Она не надеялась и не рассчитывала на то, что они встретятся снова. Но то, что она почувствовала в его объятиях, несмотря на краткость и мимолетность этих ощущений, совершило переворот в ее душе. Теперь она всегда будет других мужчин сравнивать с ним. Но при таком неизбежном и очень серьезном соперничестве разве обычный человек сможет завоевать ее руку и сердце?

Оставался Делакруа. Энни покачала головой и невольно улыбнулась, но улыбка ее была горькой. Ее огорчила его сегодняшняя выходка. Он оставался для нее человеком-загадкой. В нем было что-то, что волновало ее. Неужели это простое любопытство? Он, несомненно, очень умен… Может быть, она очарована его умом? Или она настолько поверхностна, что может пренебречь его чванством, высокомерием, аморальностью и дурными манерами и увлечься его физической красотой?

Она терялась в догадках. Но Делакруа все же сумел затронуть ее сердце, и не единожды…

Энни закрыла глаза. Засыпая, она думала о том, что американские мужчины очень разные.