Текст книги "Ночь вампиров"

Я бросил сердце вампира наземь, и девушка наступила на него, давя и размазывая по полу.

– Боюсь, я разбила ему сердце, – вздохнула она.

Вампир поднес руки к тому месту, где еще минуту назад билось его сердце; он засунул пальцы глубоко внутрь и застонал. Его черные глаза закатились, став моментально желтыми и тускнея с каждой секундой.

В последнем усилии он перекусил свой язык и рухнул на колени.

Франсуаз подошла к твари и пустила ему в рот серебряную пулю.

– Не говори, что отпустили тебя голодным, – сказала она.

12

– Как я вижу, взять его живым вам не удалось, – произнес Маллен.

– Он не может сказать, что мы не пытались, – ответила девушка.

– Он вообще уже ничего не сможет сказать, – взорвался полицейский. – Обязательно было его убивать?

– Не знаю, как высоко вы цените жизни тех людей, что ждали его на лестнице, – ответил я. – Но я полагаю, что лучше потерять убийцу, чем десять стражников.

– Я вас ни в чем не упрекаю, – сказал Маллен, хотя только что занимался именно этим.

– Вы бы только попробовали, – ответил я. – У вас есть носовой платок?

– Можете не возвращать, – буркнул Маллен. – Все еще хотите переговорить с теми двумя проститутками?

– Это может быть полезно, – согласился я. – Вызовите отца Карлоса из католической церкви в восточном районе. Пусть он позаботится о сожжении тела.

Франсуаз поправила волосы.

– Пусть ваши люди не прекращают поиски, – сказала она. – Этот недоносок не приезжал из Аспоники два дня назад. Значит, у нас еще два ублюдка ходят по улицам.

– Я всего лишь глупый полицейский, – огрызнулся Маллен. – Но до трех я уж как-нибудь посчитаю и сам.

Он вернул на место свой револьвер, заряженный серебряными пулями, который так и не понадобился. После этого Маллен тяжело направился к двери.

– Держу пари, с каждым шагом он продавливает по квадратному футу в потолке внизу, – сказал я.

– Я всего лишь сказала, что два взбесившихся от крови вампира все еще ходят по улицам.

– Ты во всем можешь найти что-то хорошее, – заметил я.

– Встречаюсь же я с тобой, – улыбнулась Френки.

– Никто сюда не заходит, – Маллен отдавал приказания, стоя в дверях. – Никого не впускайте, пока там все не уберут.

Он окинул взглядом комнату, покрытую темными пятнами запекающейся крови и усыпанную отрубленными частями нечеловеческого тела. Маллен глубоко вздохнул и удовлетворился сознанием того, что все плохо.

Франсуаз целеустремленно сбежала вниз, как горная лавина. Спецназовец, который заговорил со мной, отступил на шаг от стены и дотронулся до моего пиджака, желая что-то спросить.

В том настроении, в котором я находился, я бы, скорее, сбросил его через перила, ибо это тоже являлось неплохим способом убрать его с дороги.

– Майкл, – тихо спросил офицер.

Его белесые усы отсвечивали от вкрученной в потолок лампочки. Они походили на грязноватый пластырь, прилепленный под разбитым носом.

Если бы я в этот момент громко сказал ему «У», он сам бы кубарем перелетел через перила.

– Что? – спросил я.

– Я не хочу тебя задерживать, – сказал он.

Я кивнул, ибо такое начало значило, что он и дальше намеревается занимать мое время.

– Ты что-то хотел спросить, Джесси? – поинтересовался я.

Он продолжал говорить тихо, хотя решительно все, стоявшие на лестнице, могли его расслышать; мало того, он еще согнул спину, пряча голову в плечи, точно полагал, что так его никто не заметит.

– Майкл, – спросил он шепотом, какой в театральных ремарках называют страшным. – Что, черт возьми, там произошло?

Настал мой звездный час, и я не собирался его упускать.

Я одобрительно похлопал офицера по груди.

– Ты абсолютно прав, Джесси, – сказал я.

С тем я его и оставил.

Он распахнул рот, но я не стал задерживаться, чтобы узнать, влетела ли туда какая-нибудь муха.

Лейтенант Маллен продолжал отдавать указания, стоя на верхней площадке. Он махал руками так энергично, словно управлял сложным уличным перекрестком, и, не стой спецназовцы гораздо ниже по ступенькам, Маллен не преминул бы случайно сбить с ног одного или двух.

Но этих ребят здорово учат основам выживания.

– Что он хотел? – недовольно осведомилась Франсуаз.

Девушка стояла возле двери с номером 67, возле которой, сложив руки на груди, дежурил скучающий полицейский офицер.

Его лицо было непроницаемо, как нос ледокола, и ясно говорило, что если его не взяли участвовать в захвате преступника, чего он, без сомнения, заслуживает гораздо более, чем некоторые другие, и направили охранять двух полусумасшедших проституток, то, стало быть, его вовсе не интересует, что может происходить наверху.

– Спросил, каким кремом для лица я пользуюсь, – ответил я.

Франсуаз распахнула дверь так резко, что я не успел предупредить дежурного полицейского о том, что иногда бывает полезно беспокоиться о сохранности своих ушей. Впрочем, на этот раз отважному стражу порядка повезло больше, чем когда ему не доверили штурмовать квартиру, и дверной косяк прошел в четверти дюйма от его приплюснутого к черепу уха.

Я успел удостовериться в этом как раз вовремя, чтобы поймать злой взгляд моей партнерши, которая нетерпеливо стояла в дверях и поджидала меня.

– Так что ты ему сказал о том, что произошло внутри? – спросила она.

– Сказал, что мы помогали миссис Дульциус оправиться от запора, – ответил я. – А вот и наши свидетельницы.

– Мы слышали громкий шум там, наверху, – с поспешностью сообщила нам одна из девиц.

Бесспорно, это была крайне ценная информация, которая могла очень сильно помочь нам в дальнейших розысках.

– Я там трахалась, – мрачно сообщила моя партнерша, усаживаясь в третье из трех находившихся в комнате кресел.

Больше в помещении не имелось ни одного предмета, на который можно было бы сесть, кроме пола; да и тот производил впечатление такого грязного, что мог бы без труда прожирить насквозь сколь угодно толстые брюки.

Таким пол выглядел; и я твердо знал, что на деле он еще грязнее.

Я мог бы, пожалуй, взгромоздиться на каминную полку и полагать себя рождественской игрушкой, но если в подобных комнатах обнаруживаются бутафорские каминные доски, то на них опасно ставить даже обычную рождественскую игрушку.

Поэтому я остался стоять.

Если маленькие дети и подростки относятся к Франсуаз с трогательным доверием, способным даже вызвать слезы на глазах того, кто видел детей только на картинках, то с женщинами Френки далеко не всегда находит мгновенное взаимопонимание.

Те из них, кто считают себя красивыми и сексуальными, обычно не склонны радоваться, осознав, что на самом деле такими не являются; что же касается унылых, правильных и всепонимающих жен, которые, пока их муж работает, заботятся о семье, ведут хозяйство и спят с садовником, – то женщинам такого типа трудно смириться с тем, что Френки принимают в обществе как мою жену.

После того, как Франсуаз, небрежно обронив пару слов на светских ужинах, разбила три брака, считавшиеся издалека счастливыми, взаимопонимание было достигнуто; и я не сомневался, что, если эти две проститутки не станут вести себя разумно с самого начала, то их жизни станет угрожать опасность, гораздо большая, нежели могла исходить от их сутенера.

Существует нечто столь глубокое, и в то же время столь очевидно открытое, чего мы, люди, воспитанные в окружении слуг, ливрейных шоферов и огромных парков, в котором каждая аллея и лужайка мои, мы, для кого старинные полотна художников были тем же, что для остальных обои в цветочек, просто не можем полностью осознать. Нечто дикое и естественное, что существует в душе каждого человека, и может быть вытравлено только десятилетиями роскоши, упорного труда, не знающего преград, самолюбования и цинизма.

Но двух ярко раскрашенных проституток еще не успела испортить цивилизация, да им это и не грозило. Вот почему они сразу же поняли, что на вопросы Френки необходимо отвечать так же охотно, как и проводящему венчание священнику.

– Вы работали на придурка, который жил наверху? – спросила Френки.

Жизнь на улицах не учит ни латыни, ни конному поло, ни игре на виолончели. Но она способна научить внимательности. Слово «жил» ударило по ушкам накрашенных девиц, как маленький молоточек, а камертоны в их головах ответили пушечным залпом. Эти девицы привыкли к словам похуже тех, которые я даже никогда и не слышал; но известие о гибели их сутенера все-таки вывело их из состояния возбужденного страха.

Иногда людям удается приятно удивить меня.

Но это бывает редко.

– Пончо умер? – спросила первая из девиц.

Таким тоном спрашивают у молочника, закончилась ли у него сметана.

– Да, и я сомневаюсь, что попал в рай, – ответила моя партнерша. – Еще есть вопросы?

Девица проглотила что-то. Возможно, это был вопрос, или ее гордость, или откушенный язык – чем бы это ни оказалось, девица проглотила его вовремя.

– Я спросила, работали ли вы на человека, который жил наверху? – спросила моя партнерша.

Пожалуй, мне не очень-то понравился тон, которым Франсуаз разговаривала с этими двумя бедняжками. Они не были ни в чем виноваты, кроме как в проституции, мелких кражах и торговле наркотиками, которые прилагались к их услугам.

Я не могу сказать, что знаю женщин по крайней мере хорошо – но я знаю, что никогда нельзя защищать одну женщину в присутствии другой. Даже если ты не спишь ни с одной из них.

Меня тоже неплохо научили технике выживания.

– Пончо был нашим другом, – проститутка потупила взор.

Если бы она стояла, а не сидела, то тут же начала бы ковырять пол носком лодочки.

Франсуаз зарычала.

Девушка сделала это тихо, не разжимая зубы. Ее серые глаза съежились, и я понял, что у меня есть кое-какие задатки к тому, чтобы читать мысли.

В головах у обеих девиц тут же промелькнуло слово «затрещина».

Теперь вопрос был в том, кто из них ответит. Вряд ли в головах этих созданий имелось хоть что-то ценное, не говоря уже о мозгах; но отчего-то они дорожили сохранностью своих черепов – возможно, боялись за прическу.

Поэтому они ответили, перебивая друг друга.

Смысл десятка слов, которые налезали друг на друга и слипались, как дешевые леденцы, простоявшие в жаре пару дней, не был откровением – ни Иоанна Богослова, ни просто откровением.

Они хотели сказать, что девица может иметь сутенера, но в то же время оставаться порядочной.

Я бы сказал, что это contradictio in adjecto[1]1
  Contradictio in adjecto – противоречие в определении (лат.)


[Закрыть], но девицы явно не знали, что это такое, и потому могли лелеять себя иллюзиями.

Франсуаз переложила ногу, приняв самую сексуальную позу, какую можно проделать в подобном кресле, и улыбнулась мне.

Мне полагалось похвалить Френки за то, как умело и споро красавица взялась за дело.

Девицы недоуменно переглянулись; одна из них глуповато хихикнула.

Если кое-кто и считает Френки лесбиянкой, то не потому, что она не подает повода.

Сама Френки этого не замечает и всегда обижается на подобные намеки.

– Что это был за человек? – спросила девушка.

– Это не был человек, – произнесла одна из проституток таким шепотом, что у нее едва не слезла кожа с ротовой полости.

Они переглянулись и стали многозначительно качать головами – так энергично, как две нефтекачки.

– И кто же это был, – ласково спросила Френки.

Девицы не почувствовали в вопросе подвоха.

– Вампир, – уверенно заявила одна из них.

При этом от осознания собственной важности ее глаза округлились, став больше раза в два.

Вторая качнула головой еще раз, забивая гвоздь точки в произнесенную товаркой фразу.

Стали ли глаза проститутки видеть лучше, будучи выпученными; или же сам факт разговора с новыми людьми позволил им выпустить нервное напряжение и стать более внимательной к происходящему вокруг, нежели к собственным эмоциям, но девица-таки заметила, что черная куртка Франсуаз сверху донизу заляпана запекшейся кровью.

У меня свои представления о том, что такое элегантная одежда, поэтому пиджак от костюма я снял еще наверху, вместе с бронежилетом.

Люблю выглядеть опрятно.

– Батюшки, – выдохнула проститутка. – Это же тоже вампиры.

Они громко завизжали и бросились вон из комнаты.

Нет ничего забавнее, чем человек, убегающий из кресла.

Из кресла не так-то просто встать, даже если ситуация не предполагает ни скорости, ни грации. Необходимо сперва ухватиться руками за подлокотники, затем напрячь ноги; а если кресло достаточно низкое – то еще и согнуться пополам.

Поэтому быстрого старта у девочек не получилось.

Вдобавок к этому, оба сиденья были развернуты лицом к нам. Френки сама установила так свое кресло с тем, чтобы ей было удобнее разговаривать с двумя проститутками.

Поэтому, выбравшись из своих нор, они оказались прямо передо мной.

Я мягко положил им руки на то безопасное место, где уже закончилась шея, но еще не началась грудь, и мягким толчком вернул каждую в то кресло, из которого она выползла.

– Если будете визжать, – произнес я тем ласковым тоном, каким обычно разговаривают вивисекторы, – и говорить глупости, вас посадят в муниципальную психиатрическую клинику.

Одна из них икнула, вторая потеряла туфлю, и теперь сидела, задрав вверх ногу.

– Вы когда-нибудь видели человека, который вышел из муниципальной психиатрии? – спросил я.

Они покачали головами.

– Правильно; потому, что оттуда не выходят.

Я развел руками, смел Френки с кресла и удобно устроился в нем.

– А теперь, – сказал я. – Мы мило поговорим. Ведь так?

13

Не знаю, как у меня получается общаться с детьми; наверное, это потому, что я никогда не пробовал.

Но вот с женщинами у меня почему-то выходит.

Первая из проституток, та, что выпучивала глаза, теперь наклонилась ко мне в кресле, обхватывая руками грудь. Вторая продолжала махать в воздухе ногой, пытаясь сесть.

– Это правда, – спросила первая проститутка, – что вы – вампиры?

– Нет, – серьезно ответил я. – Мы – люди в черном.

– Да? – с интересом произнесла она. – Тогда почему же вы не носите черное?

Я объяснил:

– Если бы мы носили черное, то все бы поняли, что мы – люди в черном.

В глазах проститутки сверкнуло понимание. Данное чувство было там редким гостем, поэтому девица пришла в легкое возбуждения.

– Расскажите мне о том, кого вы называете Пончо, – произнес я. – Как звучало его настоящее имя?

– Мы никогда его не знали, – ответила первая из девиц.

Вторая, которая подсунула под себя руки в тщетной попытке принять сидячее положение, глухим голосом ответила:

– Рикки Эрманос. Пончо его прозвали из-за того, что он всегда носил через плечо какую-то тряпку, толстую такую, с орнаментом. Ох.

Девице удалось выпрямить себя в кресле, и она продолжила более разборчиво:

– Аспониканцы носят такие, не знаю уж, для чего.

– Как это ты не знаешь? – набросилась на нее вторая. – Все ты знаешь, и очень хорошо.

Она обратилась ко мне.

– Пончо носил там пушку, – объяснила она. – С того дня, как ретлинги из соседнего квартала пересчитали ему ножом ребра, он не расставался с пистолетом.

– А вот и не пушку, – уверенно заявила первая девица. – У Пончо там был специальный карман, ну, внутренний, и он носил там наркотики, когда передавал их нам.

– Захлопни пасть, – резко сказала вторая.

– Да ведь они и сами это знают, – возразила ее товарка. – Ведь правда?

– У Эрманоса были родственники в Аспонике? – спросил я.

– А как не быть, – ответила одна из них. – У аспониканцев всегда родственников две-три деревни. А потом они приезжают сюда, и нам приходится больше отстегивать, чтобы их прокормить. Чертовы эмигранты.

Девица, которая была то ли полуорком, то ли полугоблином, вряд ли могла претендовать на звание настоящей эльфийки. Но это не мешало ей ненавидеть эмигрантов так же сильно, как их всегда ненавидят низшие классы общества. Этим людям гораздо проще найти виноватых в лице тех, кто отличается от них языком и цветом кожи, чем превзойти свою лень и начать работать.

– Он упоминал о том, что его родственники должны приехать к нему?

– Вот уж еще.

Несмотря на ночь, в комнате было очень жарко, так бывает с теми, у кого нет денег на кондиционер.

Краска на лице у первой девицы потекла, и это ее не украсило.

– Он не делился с нами тем, что там у него происходит в семье.

– А вот и нет, – возразила вторая. – Он рассказывал мне, что его брата повесили там, в Аспонике.

– За что? – поинтересовалась Френки.

Девица небрежно отмахнулась.

– Кажется, воровал с поля тыквы.

* * *

– Это человек, с которым вам необходимо переговорить, – сказал лейтенант Маллен.

С этими словами он указал на мешок с мусором, сваленный на стойку бара.

Владелец заведения, толстый дворф с огненно-рыжими волосами – происхождение которых он скрывал ото всех, даже от своей жены – недоверчиво глядел на нас через стойку. Он не знал, то ли ему радоваться неожиданному наплыву посетителей, то ли не на шутку забеспокоиться о том, что произошло в доме напротив.

– Это может говорить? – спросил я.

Франсуаз нетерпеливо сложила руки на груди. Девушке не терпелось принять душ и переодеться.

– Это Майерс, – коротко пояснил полицейский. – Сейчас он не в лучшей форме, но это не потому, что он пьян. Я велел Луиджи ему не наливать. Луиджи?

Последние слова, сказанные достаточно грозным тоном, заставили владельца бара подпрыгнуть за стойкой, и приветственно замахать тряпкой.

– Майерс был приятелем Эрманоса, – произнес Маллен, массивно опираясь локтями о стойку. – Это его имели в виду те девицы, когда говорили, что он знает о делах их сутенера.

– Судя по его виду, он порядочно набрался, – заметил я. – Трудно было его найти?

– Не очень. Если бы мы могли посадить всех мошенников и торговцев наркотиками, имена которых нам известны, эти улицы бы опустели.

Он отлепился от края стойки, грозя унести с собой добрую его часть.

– Луиджи, – распорядился он, знаком подзывая бармена. – Когда эти господа закончат разговаривать с Майерсом, можешь налить ему выпить. За счет заведения.

Оставив бармена молча восхищаться щедростью полицейского, который позволил ему угощать Майерса за его, Луиджи, счет, Маллен выплыл из дверей тяжелой грозовой тучей.

Я подсел на тот табурет, возле которого сидел Майерс, и с некоторым удивлением обнаружил, что у этого мусорного мешка на самом деле имелись руки и голова; только они были надежно спрятаны под телом, служа ему подпорой.

– Вам сейчас тяжело, мистер Майерс, – сказал я.

Он ответил, и при этом в его словах фигурировали и растения, и животные, и полицейские. По странному стечению обстоятельств, добрая половина из этих слов оказались ругательными.

– Они даже не дают мне выпить, – заключил он.

Франсуаз спросила Майерса:

– Сложный день?

Тот тяжело поднял голову, словно в ней было хоть что-то, могущее придать вес. Затем он сказал:

– Что-то я тебя здесь раньше не видел.

Френки уверяет, что может простить людям очень многое – хотя мне еще не доводилось этого видеть.

Но ей очень не нравится, когда ее принимают за проститутку.

Правда, из-за этого Френки не собирается менять свою манеру одеваться.

– А ты ничего, – заключил Майерс.

Френки наотмашь ударила его по лицу металлическим подносом.

Луиджи вздрогнул, не зная, что еще в баре ему сегодня испортят. Но вмешиваться дворф не стал – по всей видимости, собственную физиономию он забыл застраховать.

Сутенер свалился с табурета, и Френки пнула его ногой, не глядя.

– Мое лицо, – закричал он, ощупывая то, куда пришелся металлический поднос. – Мое лицо.

Один человек пришел бы в глубокий экстаз при виде мистера Майерса. Он наверняка счел бы его лицо самым замечательным из тех, что когда-либо видел.

Ломброзо.

Девушка благосклонно посмотрела на преступника сверху вниз – Френки предпочитает разговаривать с людьми именно с такой позиции.

– Если у тебя есть еще части тела, которыми ты дорожишь, – проворковала она. – Самое время их назвать.

Заплывшие глаза сутенера скользнули по черным полуботинкам девушки. Они снабжены металлическими подковками и достаточно крепки, чтобы при желании проломить кому-нибудь череп.

– Что вам надо, – сутенер отполз подальше по полу. – Я всего лишь хочу выпить.

– У твоего друга Эрманоса, – объяснил я, – были плохие друзья. Поэтому теперь Эрманос в морге. Ты улавливаешь нить истории?

– Нет, – ответил он.

– Ты тоже был другом Эрманоса, – вздохнул я. – А сегодня ночью это небезопасно.

Он отполз еще дальше, не предпринимая попыток подняться на ноги.

– Вернись сюда, – мягко посоветовала ему Френки.

Он испуганно покачал головой.

Франсуаз запустила тонкие пальцы в стоявшую на стойке чашку с соленым печеньем. Девушка прибросила одно из них на руке и с разворота швырнула его в лежащего на полу сутенера.

Твердый комочек теста угодил человеку в ухо. С мочки полилась кровь.

– Черт, ухо мое, – закричал Майерс. – Ухо. Я ж ни черта не слышу теперь.

Наверное, у него на самом деле наметились проблемы со слухом, потому что он кричал в два раза громче, чем следовало бы.

– Слушать тебе не надо, – улыбнулась Френки. – Это не концерт. Ты будешь говорить. Сядешь сюда сам?

Она приподняла одну бровь, и Майерс поспешил вновь занять место у стойки.

– Ты должен рассказать нам все, что знаешь о друзьях Эрманоса из Аспоники, – сказал я. – Абсолютно все.

Он спросил:

– А вы защитите меня от них?

Я пожал плечами.

– В полицейском участке для тебя всегда найдется камера.

Его нижняя челюсть задрожала так сильно, что он чуть единым махом не отгрыз себе губу.

– Говори, – напомнила Френки. – Я девочка нетерпеливая.

– Хорошо, – сказал он, и начал.