Текст книги "Смешно и грустно. Сборник рассказов"

Одержимость творчеством

(сценическая миниатюра)

Ненавязчивый гомон полупризрачных, воздушных голосов разрушает тишину. Будто мысли, роящиеся в голове, они сменяют и накладываются друг на друга.

Голос 1:

– Реально всё, во что мы верим.

Голос 2:

– Стоит ли воспринимать творчество буквально?

Голос 1:

– Стоит ли искать планеты и миры, находящиеся на самом деле внутри нас?

Голос 3:

– Идти за самим собой – вот настоящая цель…

Голос 2:

– Идти за самим собой…

Голос 1:

– …идти и доказывать самому себе поступками и всей жизнью в целом…

Голос 4:

– Вечный путь творчества…

Голос 1:

– …что ты не просто проводник космической воли, но и творец…

Голос 2:

– Ты творец!

Голос 3:

– Творец?

Голос 4:

– Волшебство!

Голос 1:

– … и что тот уровень морали и нравственности, который ты заявляешь в своих работах, соответствует уровню твоего сознания,

Голос 3:

– Осознай себя!

Голос 2:

– Хм, творец…

Голос 1:

– …а не просто возвышает в краткие моменты просветления!

Голос 2:

– Человек – существо духовное…

Голос 4:

– Вечный путь душевных мук и исканий, вечный путь блаженства, вечный путь предназначения и любви, который у каждого человека свой.

Голос 3:

– Да будет так!

Автор с опасной бритвой в руке:

– …и вот я встаю, а она лежит. Я встаю, а она лежит…

Путь к свету всегда идёт через очищение, а очищение – через боль.

Убирает бритву.

Болею. Болезнь моя давно перешла из душевной ещё и в физическую. Состояние моё вошло в прямую зависимость от творчества, а темы для него идут опять-таки из души, из больной уже души. Замкнутый круг. Во мне присутствует постоянная неуёмная одержимость. Я одержим творчеством, творчеством литературным в первую очередь.

Писать. Писать! Копаться в себе и вытаскивать на свет божий проблемы внутреннего мира, облачённые в типизированные образы незнакомых, но таких родных людей – персонажей! Если пишу о чём-то смешном, то я – сама весёлость, а если о трагическом…

Начал писать пьесу «Когда тебя не слышат», оглох на одно ухо. Отпустило только, когда уже приближался к концу. Оставалось 2 тяжёлых сцены, к которым пришлось долго готовиться морально, настраиваться на то, чтобы влезть в шкуру самоубийцы. Заболел. Горло драло так, что и описать трудно. Думал – простыл, потом догадался… в первой из тех двух сцен мне предстояло повешение. Всё, барьеры стёрты.

А как иначе? Не поверишь – не проживёшь. Не проживёшь – останешься в прежней реальности и вернёшься по кругу к тем же самым проблемам, с которых начинал. Не проживёшь сам, не проживут и другие те, кто будет читать или слушать. Смешно говорить, что твой герой – это совсем не ты. На какое-то время мы сливаемся воедино. Главное, честно признаться самому себе в том, что система отражений этого мира снова выдала ещё один образ тебя. Нужно попытаться понять, зачем тебе нужно было влезть именно в эту шкуру и почему именно сейчас? Поймёшь – узнаешь, как стать лучше.

Когда сажусь писать, то обязательно создаю плейлист с подходящим музыкальным фоном. В этот раз – это Аппокалиптика, Металлика, Систем оф э даун, что-нибудь депрессивное из Милен Фармер и обязательно «Стойкий оловянный солдатик» Красного Смеха.

Барьеров нет. Всё больше начинаю жить жизнью героя и, убивая его, готов умереть по-настоящему. Прожить на бумаге, прожить внутри себя или… или воплотить программу в реальности. Непрожитая до конца боль перерождается в депрессию и ищет выхода наружу. Начинаю понимать, что, если не завершу начатое, всё это может плохо кончиться. И я это сделал – я повесился. Прошёл через отчаяние, через программы, бушующие в моём герое – Максиме – и увидел ту грань, которую не заметил он. Глупость и упрямство его поражают – мои глупость и упрямство поражают… Да, можно изменить, переписать сценарий, но тогда это уже не будет правдой, а творчество (настоящее) – это всё-таки фантазия правды. Я должен был умертвить в себе этого человека, чтобы возродиться самому, стать лучше, чище… Стать самим собой. Убил героя – убил себя. До чего больно! Болею смертью, в который раз переживаю её, чтобы снова воскреснуть и жить счастливо. Но это потом…, а сейчас плохо и больно. Господи! Господи!!! Как же больно каждый раз умирать!!! Губы дрожат…

Ещё не всё, ещё не всё. Мне ещё предстояло вскрыть себе вены. Две смерти подряд одна за другой. Снова довёл себя до грани нервного срыва. Я давно уже научился чувствовать эту грань, но удержаться от того, чтобы сделать ещё один лишний шаг, иногда не получается и не хочется.

Реакция материальности оказалась непредсказуемой. Нет, руки не болели. Если бы я знал заранее… Вены, артерии, сосуды… Понимание часто приходит задним числом. Вены, артерии, сосуды. Я настолько привык к боли, что она не причиняет мне вреда, а вот… Волна оказалась слишком мощной. В ночь я сел писать и к утру даже придумал шутку про сужение сосудов во время похмелья. Мои родные слегли – все. Сосуды. Осознание боли, которую я невольно причиняю дорогим для меня людям, повергло в шок. Они не должны страдать из-за меня! Идиот! Как я мог допустить подобное?! Бросить бы всё это к чёртовой матери! Забыть, но нельзя. Механизм запущен. Если я не завершу отработку проблемы, которую поднял, то эта боль останется и тогда уже будет вечной! Эта боль будет вечной!

Простите меня, родные мои, я один должен был участвовать в этом безумии, я один должен был нести эту ношу! Простите меня!!! Что же делать?

Нужно это прожить и прожить как можно скорее, но как?! И сфальшивить нельзя! Фальшь не даёт отработки, она не может разрядить биополе. Но ведь я же волшебник. Я должен сжать время и пройти за несколько часов тот путь, на который обычному человеку потребуются месяцы, а то и годы. Поверить в безысходность, в необходимость смерти. Обосновать. Прочувствовать.

Ну, здравствуй, Боль! Я рад тебе. С чем пришла ты на этот раз, мой дорогой учитель – Боль?! Что должен я понять теперь? Подойди ко мне, обними меня, Боль. Обними меня так крепко, как только можешь. А я буду смеяться, как это было всегда во время твоих уроков. Обними меня.

Как «хорошо-то!!!» Я умираю. Я в экстазе смерти! Я в оргазме смерти! Боль, убей меня!!! Я хочу стать тобой, я хочу понять! Я… хочу… понять!!!…

И вот я уже не я. Я девушка по имени Альбина. Мой возлюбленный повесился сегодня после того, как наговорил мне гадостей.

Да, когда-то я сделала с собой то, одно воспоминание о чём заставляет моих родных дышать через раз, но когда это было?

(Из тумана образов, проявляется фигура девушки – это Альбина)

Альбина:

– Я была просто сопливой девчонкой тогда. Первая любовь. Казалось, что это на всю жизнь, что большего счастья и придумать нельзя! И разочарование было сокрушительным. Как я пришла к тому решению даже и не помню – туман плыл перед глазами, постоянное перемалывание в памяти одного и того же события умножало обиду многократно и казалось, что жизнь остановилась, зависла на одном моменте, словно винда, в которую пробрался вирус. А вирусом была обида. Я наглоталась Феназипама, залезла в ванну с тёплой водой и… да, я вскрыла себе вены. Не понарошку в полсилы, как делают некоторые дурочки, пытающиеся привлечь к себе внимание окружающих и вызвать чувство жалости. Нет, у меня была одна цель – уйти навсегда. Поэтому я взяла старую отцовскую бритву (опасную бритву) и со всего размаха ударила по запястью! Больно? Нет. На душе у меня тогда было куда больнее.

Когда вышла из больницы, поклялась себе, что это было в первый и в последний раз. «Никто, – сказала я себе тогда, – слышишь, никто и никогда не заставит тебя так возненавидеть этот мир, чтобы ты захотела покинуть его добровольно!». И до сегодняшнего дня так и было. До сегодняшнего дня у меня был прочный непробиваемый щит из уверенности в контроле над происходящим. Всего одного только человека подпустила я к себе настолько близко, что он оказался способным причинить мне такую жуткую боль, и он этой способностью отлично воспользовался. Я открыла ему свою душу, а он в неё наплевал. Максим. Ненавистное слово, ненавистное имя, презренный, подлый человек!

Автор:

– Как быстро порой меняется всё в жизни: один день, один час, одно слово, один взгляд…

Альбина:

– И всё же, каким бы гадким не казался Максим мне сейчас, он умер и умер после того, как мы поругались. Ведь что-то толкнуло его на этот поступок? Если не любовь ко мне, тогда, должно быть, чувство вины. Всё так, всё так. Каждая смерть должна быть обоснована. Смерть должна быть…

(Тяжело выдохнув воздух)

Во мне говорит обида, но разве можно обижаться на мёртвых? Ведь не всё в нём было только плохим, не могло быть, потому что я любила его и… и сейчас… люблю. Да-да-да! Нужно быть честной, хотя бы с самой собой! Люблю.

Какая-то непонятная безысходность наполняет меня.

Ой, Максим-Максим! Он постоянно стоит у меня перед глазами бледный, с верёвкой на шее, мёртвый… И ещё рука, свесившаяся с насилок. И слова, последние слова нашей ссоры так и звучат в ушах, вызывая теперь уже совершенно непонятную реакцию моей души.

Безысходность. Я чувствую её, ощущаю, как она просачивается в меня сквозь кожу. Это его – Максима – безысходность. Вот я стою на крохотном клочке земли, а вокруг меня уже нет ничего: ни прошлого, ни будущего, ни настоящего. Ни-че-го. Только бездушная звенящая пустота.

Он знал, что пустота уже совсем близко, но не хотел верить. Он умножал её, но не хотел видеть. Он звал её и не слышал собственного голоса.

Автор:

– Смерть должна быть обоснована.

Альбина:

– Тёмная сторона победила в нём и, когда он это осознал, то….боже! А наша ссора стала толчком к этому осознанию. Но почему же я не видела всего этого раньше?! Сердце моё, как могло ты быть глухим, когда любимый мой с каждым днём становился всё ближе к краю пропасти?! Терпело, обижалось, мучилось…, но почему ты молчало?!

Он сказал: «Это из-за меня». Может быть, это значит, что он никого не винит, что он покончил с жизнью из-за себя, запутавшись в мыслях и чувствах? Но ведь это ничего не меняет. Будет ли переживать парень, если обидел девушку, которая ему безразлична? Если человек убил себя, потому что понял, сколько зла причинил тому, кого любил, значит, любил по-настоящему! Значит, прочувствовал ту боль, которую причинял. И значит, он ушёл из жизни из-за меня, из-за нашей разрушенной судьбы!

Какое, должно быть, невероятное отчаяние овладело им в тот момент, когда верёвка затянулась у подбородка!

К отчаянию приводят не события и не люди. К отчаянию приводят собственные мысли и это мерзкое ощущение БЕЗЫСХОДНОСТИ. Нельзя позволять ему накручивать и без того неприятные чувства на стержень обоснованных слов. Это опасно. Это смертельно опасно!

Бедный, глупый мой Максимка, что же ты натворил? Что оставил ты мне? Зачем я здесь? – кормить безысходность отчаянием и думать, думать, думать, как жить дальше?! Или НЕ жить? Не жить. Без него, без нас, без веры в чудо…

Автор:

– Да, очень быстро всё меняется… Всего несколько минут наедине с самим собой… и вот уже человек стоит с верёвкой на шее или заносит лезвие для удара по венам! Несколько минут отчаяния, которые затмевают всё! И главное в этот момент не думать ни о чём другом.

(Автор даёт Альбине бритву)

Альбина:

– Вот она – та самая бритва. Я сохранила её, как память, как напоминание…, наверное, неспроста. Наверное, это судьба. Меня не должны были откачать тогда, и бритва осталась, осталась, чтобы рано или поздно исполнить то, что ей предначертано. Мы все должны исполнять то, что нам предначертано. И пусть сейчас всё не так, но судьба нашла ту единственную ниточку, дёрнув за которую, привела жестокий приговор в исполнение и мне не остаётся ничего другого, как только помочь ей! И я готова!

Да, глупо! Да – мерзко! Да – страшно! Но другого выхода я не вижу.

Иногда, чтобы жить дальше нужно пройти по самому краю: по краю совести, грызущей словно голодный бультерьер; по краю нервного напряжения, когда звон в ушах перерастает в неописуемый хаос шумов; по краю жизни и смерти, когда ни одна из мыслей, возникающих в голове, не кажется разумной; по краю лезвия опасной бритвы, способной за одно мгновение разрешить все сомнения, простить всё, что казалось не поддающимся прощению, стереть память, смести чувства и одной резкой болью вытеснить всю ту постоянную, не прекращающуюся боль тяжести жизни, от которой сама жизнь становится более невыносимой, чем мысли о смерти!

Вот только соскользнуть с этого края очень легко, гораздо легче, чем удержаться. Тогда сама идея продолжения жизни становится чем-то фантастическим, невероятным! А принять в себе новую реальность становится делом чести. Без-ыс-ход-ность!

Наотмашь бьёт опасной бритвой по запястью, вскрикивает от боли, роняет бритву и зажимает рукой раненную руку. Струйка крови, опускаясь до локтя, течёт на пол.

(кричит):

– Мама! Мамочка!

Альбина (полушёпотом, опускаясь на колени):

– Ну, вот и всё. Жизнь моя течёт по полу. Густая, красная, вязкая жизнь. Она останется здесь, грязной лужей, испачкавшей ковёр. Мечты, надежды, испачкавшие ковёр. Любовь, испачкавшая ковёр и разрушившая душу. Вот и всё. Всё…, всё…

(Заваливается на бок, Автор стоит и плачет над ней)

Альбина:

– Всё…, ещё одна нелепая история… закончилась… закончилась… всё…

Автор:

– И вот я встаю, а она лежит, я встаю, а она лежит, я встаю, а она…

III. Остановка

Театральная композиция по рассказам «Соседи», «Разрешите познакомиться», «Про этикет и про культуру» «Остановка», «Скучный день», «Кильманда – иди сюда!», «Миром правит МАГАРЫЧ».

В основном на остановке присутствуют: Автор, дворник, музыкант, отсидевший парень и его девушка, БОМЖ-Магарыч, писатель.

Вечер. Лето. На сцене стоит автобусная остановка, рядом знак пешеходного перехода, светофор. Перед ней пролегает проезжая часть дороги. С другой стороны дороги ассиметрично к остановке – фонарный столб. На остановке толпятся люди с задумчивыми лицами, как это всегда бывает в таких местах, если не находишься в большой дружеской компании. Кто-то поглядывает на часы, кто-то меряет остановку шагами… Кроме стоящих там, по сцене проходят в разных направлениях спешащие люди – прохожие. Слышится шум машин, гомон толпы…

В какой-то момент всё стихает и люди застывают неподвижно. Темнота. Когда снова загорается свет (лампа на фонарном столбе), на остановке остаётся сидеть только один человек и вокруг ни души. Назовём этого человека Автором.

Автор:

– Наконец-то все разошлись. От постоянной городской суеты устаёшь безумно. Здесь на остановке, как нигде, чувствуется этот бешеный бег современной жизни и здесь же в контрасте наступающего прохладного вечера можно ощутить неописуемое спокойствие, прочувствовать тишину и на какой-то миг остановиться. Правда, на главных улицах даже ночью уже нет этого спокойствия, а здесь…

Я очень люблю вечерами сидеть на этой самой скамейке, говорить о чём-то наедине с самим собой, смотреть на окружающих, которые лишают себя такого огромного счастья маленькой остановки, лишают себя возможности посмотреть на мир со стороны и всё бегут куда-то, бегут, бегут…

Когда это началось – когда я впервые остановился – я не помню, да и важно ли? Но с тех пор я бываю здесь почти каждый день и домой возвращаюсь обновлённым, уравновешенным душевно и психически. Благо и живу я здесь рядом. Вон в той пятиэтажке (показывает рукой в сторону балкона).

А сколько интересных людей приходит сюда ежедневно, каждый со своим кусочком жизни, со своими мыслями, со своей правдой. Иногда мне удаётся заглянуть за занавески внешних красочных декораций и тогда панорама микрокосмоса предстаёт во всей своей красе.

Вот, к примеру, Фёдор Иванович (на сцене появляется дворник, метущий улицу) – человек с двумя высшими образованиями, огромным жизненным опытом и целой кучей разных интересных историй. Его всегда хочется послушать.

Соседи

Мне с соседями повезло: грызутся, как пауки в банке, а до меня руки не доходят (то времени не хватает, то здоровья). Правда, та соседка, что сверху, постоянно кляузы строчит на своих лучших подруг, а моей фамилией подписывается, из-за чего меня уже один раз побили. Но это не в счёт. Я ей тогда письмо послал официальное. Напечатал (как положено): «… гражданка Упырёва А. Н. уведомляется в том, что в соответствии с новым законопроектом и по результатам следствия, в отношении её заведено уголовное дело по статье №35.09. пункт „б“ о клевете и доносах, которые караются лишением свободы сроком от трёх до пяти лет. Данное письмо является так же повесткой, по получении которой следует явиться в районное отделение милиции в течение двух суток. В противном случае объявляется федеральный розыск». И на конверте обратный адрес ФСБ выбил. Уж явилась она по моей повестке или нет, я не знаю, только после этого она целый месяц зелёная ходила – сама на себя не похожа. Всё ждала чего-то, по ночам тряслась. Её за цвет лица даже ребятня во дворе дразнить стала, кто – жабой, кто – ведьмой, а потом и вовсе частушку сложили:

«Не ходите девки в лес —

Там живёт кикимора.

И в квартире номер шесть

Есть одна – не вымерла!»

Правда, писать после этого она так и не перестала. Такая вот сильная тяга у человека к творчеству. Ну, ничего, если меня ещё раз побьют, я что-нибудь покруче придумаю.

А, вообще, со стороны наблюдать очень интересно и даже весело. Вот, например, у одной соседки муж в командировку уехал, а вторая быстренько по всему двору слух пустила, что он повесился и через два дня похороны. Причём, якобы, поведала ей об этом сама вдова. А та понять не может, что это все вокруг как-то присмирели, прижухли, смотрят жалостливыми глазами, как на собаку побитую.

Одна знакомая встретила на улице, говорит:

– Крепись, Надя, я с тобой! Прими мои искренние соболезнования!

Та ей в ответ:

– Какие соболезнования, ты о чём? У меня всё в порядке.

Знакомая повеселела:

– И правильно – не стоят они того. Что Бог ни делает, всё к лучшему! Плюнь, Надя, плюнь…

А сама быстрее к соседям побежала и рассказывает:

– Вы представляете, Надька-то, какой стервой оказалась: муж повесился, а ей хоть бы что. «У меня, – говорит, – всё в порядке». Знать, она сама его и довела. Это ж надо так измываться, чтоб мужик на себя руки наложил!

– Ух, змеюка, – соглашаются соседи, – не дай Бог никому такой жёнушки.

А ту опять встречают:

– Ой, Надя-я-а! Горе-то како-о е-е!

Надя интересуется сочувственно:

– Что за горе у тебя, Люба? Что стряслось?

Люба:

– Причём тут я? Это у тебя горе, аль забыла?

И опять запела:

– Ой, Надя-я-а!

Надя говорит:

– Ты что, сбрендила?

А Люба смотрит на неё, как на идиотку, хищным взглядом обшаривает, спрашивает ехидно так:

– А муж твой, Васька, где?

– Как где? – не поняла Надя, – отъехал.

– Так я об этом и говорю. Это же горе?

– Какое там горе, – махнула рукой Надя, – хоть отдохну от этого паразита!

Люба как-то странно гы-гыкнула и, не прощаясь, пошла дальше, оглядываясь через каждые два-три шага.

Через некоторое время соседи стали говорить о том, что у Надьки с горя «крыша поехала». А та видит, что настроение окружающих опять меняется, причём, так быстро, что она никак не успевает реагировать и не в силах разобраться в ситуации. Тут к ней подошли два друга алкоголика из соседнего дома, когда она стираное бельё на улице развешивала. Один ей говорит ласково:

– Здравствуй, Надюшенька. Не хочешь поиграть в мячик, деточка?

Она ему в ответ:

– С чего это я буду с тобой, старым пердуном, мяч гонять? Совсем допился? У меня вон стирки целый вагон.

Алкоголик не унимается:

– Надюшенька, а что это Васютки твоего давно не видно?

Та ему объясняет, что, мол, уехал по работе, а он ей:

– Нет, деточка, Васютка твой умер, всё.

У Нади руки задрожали, побелела вся:

– Как, умер?

Второй мужик говорит своему приятелю:

– Нормальная реакция, продолжай.

Первый приободрился:

– Повесился он, деточка! Ты только нам скажи, куда ты его труп дела? Схоронить надо по-человечески…

Надя взвилась коршуном. Как хлестнёт его мокрым полотенцем по фейсу, как закричит:

– Ах ты, чёртов пропойца! Чуть инфаркт мне не сделал!

…и ну его охаживать всем, что под руки попадётся. Мужик, отбиваясь, кричит второму:

– Вяжи её, Петро, она буйная! Не хочет понять правды!

Чем бы всё это кончилось предположить трудно. На счастье бедной бабы, в это время вернулся муж. Идёт он по улице и недоумевает, почему от него все знакомые по сторонам шарахаются, как от прокажённого. Смотрит, возле родного дома его жена соседа бьёт… тазом железным, а второй сзади за ней бегает и старается ухватить, как пёс шелудивый (пройдёшь мимо такого пса, он молчит… молчит-молчит, а потом хвать за ногу и обратно в конуру, будто и не было его).

– Ну, – думает Вася, – сейчас я им задам.

Засучил рукава и только подошёл поближе… алкаши глаза выпучили и стали пятиться назад. Один губу закусил, а другой креститься начал и приговаривать:

– Свят-свят-свят, свят-свят-свят…

Тут, Надя, ещё не отдышавшись, высказала, по-моему, очень интересную и глубокую мысль.

– Знаешь, – обратилась она к соседу, – дураки бывают круглыми и полными, а умачи – тощими и лысыми. А ты, хоть и тощий, как черенок от лопаты и лысый, как лампочка, но даже на полудурка не тянешь!

Ну, наконец, разобрались что к чему. А соседка, которая всю кашу заварила, опять не унимается.

– Это ж надо, – говорит, – про собственного мужа такие сплетни распускать, да ещё дурочкой прикинулась, а ведь я ей поверила…

Правильно гласит древняя индийская мудрость: «Чтобы наказать сплетников, нужно отрезать уши тем, кто их слушает!»

Вот так и живём – соседствуем. А недавно, ещё случай был: наточил один сосед (Фомич) зуб на другого, да так сильно наточил, что тот стал щёку царапать. Ни днём, ни ночью покоя не даёт – всё царапает и царапает. Встал выбор: либо с зубом что-то делать, либо с соседом. Зуб жалко… И вот, однажды ночью, натаскал он под окно и под дверь своей жертвы хвороста, облил дверь бензином и поджёг. А потом сам же позвонил по телефону и говорит:

– Федя, я вот тут покурить вышел и, знаешь, по-моему, ты горишь.

Тут в квартиру пошёл дым. Федя вместе с женой в одном нижнем белье выбегают на улицу, а Фомич, затаившийся в подъезде, в котором издревле повелось лампочки выворачивать, подошёл и спокойно подбросил в квартиру через открытую дверь пару горящих веточек…, чтобы веселее было… и снова нырнул в темноту подъезда. В это время его жена Люська, кудахча как курица и то и дело всплёскивая руками, надоумила до смерти перепуганных погорельцев вынести из горящей хаты мебель, деньги, документы…, а Люськин сын Егорка – отморозок двадцати одного неполного года от роду – уже подогнал к углу дома КАМАЗ и теперь нервно грыз ногти в ожидании сигнала.

Итак, Фёдор с женой таскают из квартиры на улицу мебель со скоростью, которой позавидует бригада грузчиков, а Фомич с сыном с ничуть не меньшей проворностью тут же грузят на машину. Ночь, темно, Люська верещит, не умолкая, сообразить ничего не даёт, погорельцев подгоняет:

– Живей-живей, увезти всё не успеют!

– Куда увезти?! – спрашивает и так ошалевший Федя.

– Да не увезти… Вынести, говорю, не успеете.

Её спрашивают:

– А где трюмо, только что тут стояло которое?

А она в ответ:

– Какое трюмо? Это тень от дуба в блике костра отобразилась. Вона, костёр-то какой! (и рукой на квартиру показывает)

Те ещё усердней выносить начали.

– А пожарных вызвала? – спрашивает Федя.

– А как же, – отвечает Люська, – часа через полтора обещали быть. Только сказали, что у них воды-то нету!

И бедняга опять – в самое пекло!

Когда жители дома стали просыпаться и выглядывать, кто из окон, кто из дверей, в квартире мало что осталось, а счастливый до идиотизма Егорка уже два рейса сделал. Вывезли всё, что смогли. Куда? – на свалку, конечно. Продавать не захотели, мол, не воры мы – за правое дело ратуем!

Наконец, погорельцы стали приходить в себя, смотрят вокруг: ни стенки, ни холодильника, ни кроватей, ни телевизора… ничего, только морды довольные. Стоят три морды, щерятся, переглядываются, подмигивают друг другу…

– А где всё? – спросила Федькина жена.

– Всё здесь! – гордо ответила Люська, – вон стол, вон табуретки, чайник… о, а вот и шляпа, твоя, Фёдор?

– Да? А почему у твоего сына из кармана наши серебряные ложки торчат?! – заорал Федя, принимая угрожающий вид.

– Ну, что за люди? – запричитала Люська, – мы вас от смерти спасли, а вы за копейку удавиться готовы! Нужны нам твои ложки. Отдай ему, сынок, пусть подавится, свинья неблагодарная!

Тем всё и кончилось – кончилось, да не совсем. Задумал Федя отомстить соседу, а тут как раз случай подвернулся: Егорке повестку прислали на призывную комиссию. Начал он по больницам ходить, жаловаться на всё подряд, справки собирать. Пришёл к хирургу, говорит:

– Доктор, что-то у меня печень разболелась. Нельзя её вырезать?

А хирург (такой закоренелый прожженный мужичок), не отрывая глаз от бумаг, вроде продолжая писать, отвечает:

– Печень? Это не ко мне – это к окулисту. А вот родинку над губой удалить могу…, но шрам будет до подбородка… от уха.

– Спасибо, не надо – сказал Егор и вышел. Заходит к окулисту:

– Доктор, у меня со зрением совсем плохо: никак не могу увидеть, куда мать отцову зарплату прячет.

– Ну что ж, проверим – ответила врач и указала ручкой на рисунок птички.

– Какая буква? – спрашивает.

Егор говорит:

– «А».

– Хорошо. А это какая? – она указала на рисунок автомобиля.

Егор говорит:

– «Л» или «М».

– Ну, вот видите? – подытожила врач, – зрение у вас хорошее, только совести не хватает. Но это не ко мне – это к урологу. Направление выписать?

– Не надо – буркнул Егор и вышел. Заходит к невропатологу:

– Доктор, у меня жуткое нервное расстройство: я плохо ем, у меня дрожат руки и ноги (видите?), я не помню, что делал пять минут назад и совсем не сплю по ночам!

Врач взглянул на него как-то хитро и говорит:

– По ночам не спите? Так это не ко мне. Я вынужден передать вас в руки родной милиции. Тут как раз прошлой ночью магазин неподалёку обокрали. Давайте вашу карточку.

– Не надо! – крикнул Егор и выбежал вон из кабинета. Приходит к главврачу, а её уже Федя обработал. Сидит такая зрелая, умудренная опытом женщина с пронзающим насквозь взглядом бывшего партработника, смотрит на будущего призывника поверх очков и говорит:

– Хватит хитрить, молодой человек. Нам всё известно: и про наркотики, и про пять незарегистрированных сотрясений мозга, и про девушку обманутую, и про связи твои сомнительные, и про оружие… Ты в курсе, что тебя разыскивает ФСБ? Кто за тобой стоит?

Она поставила руки ладонями на стол и, приподнявшись, нависла над Егором, как топор над приговорённым к смертной казни злодеем:

– Впрочем, меня это мало волнует, а вот у тебя есть лишь два выхода: либо (она показала пальцами решётку), либо (она взяла в руки Егоркину больничную карточку), либо вместо этого будет всего одна запись… «годен».

Егорка голову в плечи втянул и согласился на второе. Думает:

– Если не здесь, так на комиссии «откошу».

В это время Федькина жена попросила у подруги грудного ребёнка… взаймы. Та ей:

– Да бери, подумаешь.

Знаете, сейчас так модно: хочешь по инстанциям походить? – берёшь ребёнка и везде без очереди пропускают, а, если кто возмущаться надумает, отберёшь у младенца соску, тот начинает плакать, орать на весь этаж и возмущённые тут же пропадают. Так вот, взяла она ребёнка… напрокат, пообещала вернуть с процентами и отправилась в военкомат. А какое самое страшное оружие женщины? – язык. Ох, и наплела она там, ох и замутилось, закипело всё это гнилое дремучее болото! Дитё кричит, ручонки тянет, сама лжемама слезами горькими обливается:

– Заберите его, ради Христа! Уж и житья всей улице от него не стало! Все нервы вымотал, морда бандитская, всю кровушку попил, упырь проклятый! Да вы знаете, какой это страшный человек?

Ей говорят:

– Ничего, нам как раз такие и нужны.

– А вы знаете, какой он хитрый? – не унималась женщина, – и денег у него много. Он и так уже на три года «откосил» и ходит – лоботрясничает!

…и снова в слёзы. Она ревёт, ребёнок кричит, ручонками глазёнки трёт – дурдом. Ну, как тут не проникнуться да не посочувствовать несчастным горемыкам? А здесь ещё и недобор по призыву…

– А как это он «откосил»? – осторожно спросил один из сочувствующих.

– Да очень просто, – хлюпая носом, ответила женщина, – достал за деньги справку, что учиться поступил, а потом и вовсе диплом купил, стервец. И не докажешь ничего-о!

– Ну нет, – говорят ей, – от нас так просто ещё никто не уходил. Уж на этот раз не вырвется.

На следующий день она опять пришла, да ещё подругу с собой прихватила. В общем, пока Егорка готовился и репетировал то, как будет «валять дурака», его не только весь военкомат знал по фамилии и в лицо, но даже до генерала слух дошёл. Как? Да жена за завтраком сказала. Она как раз в том военкомате работала. Генерал сначала чуть не подавился, а как дослушал жёнушку до конца, так ему совсем плохо стало: схватился за сердце, дышит тяжело, побелел лицом… Жена скорее ему валокординчику накапала, а тот пришёл в себя и говорит:

– Сотру, гниду! В порошок его, в навоз…

…и опять за сердце.

– На Колыму, – говорит, – его отправлю!

И отправил. Тем более, что Федя, для пущей уверенности, ещё и письмами военкомат забросал анонимными, в которых после перечисления всех Егоркиных грехов (настоящих и вымышленных), приписки сделал, что авторы «… не могут открыть своих имён из страха мести от вышеназванного гражданина. Спасите души наши грешные!»

Так что, друзья мои, не плюйте соседям в спину, а то они могут плюнуть и в душу.