Текст книги "Письма русского офицера. Мемуары участников войны 1812 года"

В четырех верстах не доходя села Фоминского, укрывшись в лесу близ дороги, Сеславин видел Наполеона с огромною его свитою, за ним его гвардию и другие многочисленные войска. Пропустивши их, схватил несколько пленных и расторопнейшего из них, гвардейского унтер-офицера, привез с собою, который показал следующее: «Уже четыре дня, как мы оставили Москву. Маршал Мортье с его отрядом, по взорвании кремлевских стен, присоединился к армии. Тяжелая артиллерия, кавалерия, потерявшая лошадей, и все излишние тяжести отправлены по Можайской дороге под прикрытием корпуса польских войск в команде генерала князя Понятовского. Завтра главная квартира императора в городе Боровске. Далее направление на Малоярославец». <…>

Туманно было утро, и не рано начали проясняться предметы. Мы увидели Боровск, окрестности его, занятые войсками и артиллериею в больших силах; часть пехоты, вышедшую из города по почтовой дороге; по речке Протве во многих местах конные пикеты, которые тотчас сбиты, но, подкрепленные скрытыми в лесу резервами, усилили перестрелку. Генерал барон Меллер, хотя и не желал по краткости дня завязать дело, принужден был, однако же, послать часть войск и половину артиллерийской роты. Проскакавши с версту молодым березником, еще сохранившим лист, представилась нам невдалеке почтовая из Боровска дорога и на ней бивуак армии италианского вице-короля Евгения и французский корпус маршала Даву. Не теряя времени, возвратились мы на левый берег речки Протвы. Войска Донского храброго Сысоева полка избранному расторопному офицеру приказал я с несколькими казаками неприятельским берегом доехать до Малоярославца, узнать, что происходит в городе, и ночью отыскать нас на возвратном пути к генералу Дохтурову. Гораздо за полночь догнал он нас и донес, что мост чрез речку Лужу у самого Малоярославца разобран жителями, с которыми он переговаривался чрез речку. От атамана Платова прислан в город разъезд казаков. У моста стоят три баталиона неприятельской пехоты. В девять часов утра городничий и другие гражданские чиновники были при своих местах, но вскоре потом удалились, и в городе большое смятение.

Проведши всю ночь, с краткими для отдохновения привалами, рано поутру соединились мы с VI корпусом. Он расположен был близ города на дороге в Калугу. С левого же фланга стоящей батарейной артиллерии действие направлено было на мост, который неприятель старался всячески исправить.

Первый полк, присланный генералом Дохтуровым, был 33-й егерский. Долго противился он, выгодно расположенный на вершине крутого от речки подъема, но часть города, прилежащая к мосту, оказывалась постоянно в руках неприятеля, и он успел по набросанным кладкам перевезти в город два орудия. Войска его умножались и начинали вступать в улицы. Противолежащий берег покрылся войсками вице-короля италианского.

В помощь 33-му егерскому присланы под командою полковника Вуича 6-й и 19-й егерские полки. Генерал Дохтуров войска, находящиеся в городе, поручил в мое распоряжение. Неустрашимо защищались они, но, преодолеваемые превосходством, должны были отступить, и, теснимые, с трудом вывезли мы нашу артиллерию, и наших уже не было в городе. Неприятель занимал крайнюю черту его при ограниченном числе артиллерии.

В это время против правого фланга нашего лагеря появилась пехота, вероятно высланная для обозрения сил наших и расположения их, ибо в короткое время действием батарей наших вынуждена возвратиться в город. По приказанию генерала Дохтурова с неимоверною быстротою явились ко мне пехотные полки Либавский и Софийский. Каждый полк особенно приказал я построить в колонны, лично подтвердил нижним чинам не заряжать ружья и без крику ура ударить в штыки. Генерал-майору Талызину назначил вести Либавский полк, с Софийским послал полковника Халяпина. Вместе с ними пошли все егерские полки. Атаке их предшествовала весьма сильная канонада с нашей стороны. С большим уроном сбитый неприятель оставил нам довольное пространство города, в средине которого храбрый полковник Никитин занял возвышенность, где было кладбище, и на ней поставил батарейные орудия. Долго неприятель не мог употребить против нас равного количества артиллерии, вероятно остерегаясь подвергнуться опасности по затруднению в случае отступления.

Прошло уже за половину дня. Большие массы войск французской армии приблизились к городу и расположились за речкою Лужею; умножилась артиллерия, и атаки сделались упорнее. Я приказал войти в город Вильманстрандскому пехотному и 2-му егерскому полкам, составлявшим резерв. Они способствовали нам удержаться, но уже не в прежнем выгодном расположении, и часть артиллерии я приказал вывезти из города.

Испросивши позволение генерала Дохтурова, я поручил генерал-адъютанту графу Орлову-Денисову от имени моего донести фельдмаршалу во всей подробности о положении дел наших и о необходимости ускорить движение армии, или город впадет во власть неприятеля. Армия стояла на реке Протве у села Спасского. Неприятным могло казаться объяснение мое фельдмаршалу, когда свидетелями были многие из генералов. Он отправил обратно графа Орлова-Денисова без всякого приказания.

Не с большою благосклонностью принят был вторично посланный от меня (также многие из генералов находились при фельдмаршале), и с настойчивостию объясненная потребность в скорейшем присутствии армии могла иметь вид некоторого замечания или упрека. Он с негодованием плюнул так близко к стоявшему против него посланнику, что тот достал из кармана платок, и замечено, что лицо его имело более в том надобности.

Небесполезна, однако же, оказалась употребленная мною настойчивость, ибо к трем часам прибыли генерал-лейтенант Раевский с своим корпусом. Занявши с правого фланга довольно большую часть города и устроив свои резервы, он дал возможность войскам, прежде там бывшим, подвинуться вперед.

Прежде вечера прибыл фельдмаршал с армиею, которая заняла позицию по обеим сторонам дороги, идущей в Калугу, по возвышенностям в двух верстах с половиною от города. Приказал генерал-лейтенанту Бороздину 1-му вступить с корпусом в город, сменив утомленные полки, с самого начала сражения защищавшие город, после чего и я не возвращался уже туда; приказал также на ближайший от черты города пушечный выстрел строить несколько редутов и тотчас приступить к работам.

С величайшим упорством дрались французы, и в особенности теснимый корпус генерала Бороздина не мог уже противостоять. Место его заняли свежие войска в значительных силах. Окончательно введены гренадерские полки, и почти до полуночи продолжалась жесточайшая борьба. Войсками распоряжался дежурный генерал Коновницын, с обычною его неустрашимостию, и из последних сил оставил город. Овладевши им, неприятель в крайней черте его (в опушке) расположил артиллерию и в продолжение ночи ничего не предпринял!

13-го числа октября поутру армия занимала ту же позицию. Атаман генерал Платов, собравши на оконечности левого нашего крыла большое количество Донских войск, перешел речку Лужу и ударил на неприятельскую конницу. Внезапное нападение произвело большой беспорядок и смятение. Казаки взяли пленных, тридцать пушек и одно знамя. Отступили тогда, как большие массы войск обратились на них. При сем случае понес огромную потерю уланский полк польской армии.

Атаман Платов оставил несколько полков, приказавши им находиться и по возможности действовать в тылу неприятельской армии.

По приказанию фельдмаршала взятые пушки и знамя провезены по лагерю для показания войскам.

Призвавши меня, князь Кутузов сказал о намерении его отойти с армиею по направлению на Калугу. Стараясь убедить его остаться в позиции если не на весь день, по, крайней мере, несколько часов, я должен был войти в подробности и говорил, что с самого начала дня не умножена артиллерия на опушке города, ничто не обнаруживает приуготовлений к действиям наступательным. Не от Наполеона можно ожидать безрассудной решительности атаковать нашу армию в ее выгодной позиции, имея в виду город, в малом числе тесные улицы, повсюду неудобные к речке спуски, пагубные в случае отступления, мосты под нашими выстрелами. Армия наша превосходила в силах, особенно после отправления на Можайск польской армии и тяжелой артиллерии. Кавалерия наша свежая и в хорошем состоянии; у неприятеля большой в ней недостаток. Можно было подозревать, что город занят одним авангардом, ибо главные массы обозрены были за речкою Лужею. Фельд маршал настаивал доказать выгоду отступления армии. Меня спросил он, как я думаю. Я допускал движение армии, но только на малое расстояние по направлению на Медынь. «Как можно это в виду неприятеля?» Я отвечал, что Платов взял пушки на той стороне речки Лужи. «Я люблю говорить с тобою, ибо никогда обстоятельства не представляются тебе в худом виде». Таковыми, конечно, казались они всякому. Я уверен, что Кутузов не ожидал атаки со стороны Наполеона; не противоречил рассуждению моему, что недостаточно целого дня, чтобы подвинуть через весь город всю армию с артиллериею, и необходимо иметь пространство, где бы расположить ее в каком-либо предварительном порядке. Со всем тем армия на один переход отошла по Калужской дороге, где уже находился Кутузов 14-го числа октября при самом начале дня. Оставлен арриергард под начальством генерала Милорадовича, составленный из II-го пехотного корпуса, бывшего генерала Багговута; IV-го пехотного корпуса графа Остермана; кавалерийского корпуса генерал-адъютанта барона Корфа и нескольких донских полков с генерал-майором Карповым.

14-го числа октября пред полуднем выслан из города небольшой отряд пехоты; бывшая при нем артиллерия перестреливалась с артиллериею передовых постов нашего арриергарда. Прочие войска не приняли в том участия, и день кончился без последствий.

Ночью уже возвратился я в главную квартиру и, отогреваясь в своей избе, не имел нужды быть у фельдмаршала. Вдруг неожиданно требует он меня к себе. Первые слова его: «Милорадович доносит, что неприятелем оставлен Малоярославец и занят нашими войсками. Наполеон с армиею в пяти верстах за городом». С покорностию изъявил я ему, что без внимания оставлена просьба моя не отдалять армии к Калуге. Фельдмаршал продолжал: «Неприятеля наблюдают одни передовые казачьи посты. Милорадович приказал генерал-адъютанту барону Корфу с кавалерийским корпусом и донскими казаками генерала Карпова следовать за неприятелем по исправлении мостов через речку Лужу, в самом городе обоим пехотным корпусам не сделал назначения. Отправляйся теперь же к Милорадовичу, объяви на то мое повеление. Мне обо всем давай знать подробно. Впредь до особенного приказания оставайся у Милорадовича! Ты знаешь, голубчик, что в рапорте не все можно писать, и потому уведомляй меня просто записками! Движение армии я буду согласовывать содействиями авангарда». Отправляясь, я доложил фельдмаршалу, что как уже объяснилось решительное отступление Наполеона, то полезно усилить авангард, и выпросил генерал-майора Паскевича, известного храбростию, с командуемою им 26-ю пехотною дивизиею, и ему приказано тотчас следовать. Милорадовича нашел я в Малоярославце и за ужином у барона Корфа веселую беседу. Много оставалось еще ночи, и в расположении войск не было никакой перемены. На том же месте стоял лагерь Наполеона, вероятно давая время собраться разбросанным в разные стороны отрядам. Известия от окрестных жителей противоречили одни другим. Слышно было, что большие силы замечены к стороне Боровска и Вереи. Я объявил волю фельдмаршала, чтобы с рассветом II-й и IV-й пехотные корпуса выступили по направлению в город Медынь. С началом дня кавалерийский корпус, с ним генерал барон Корф и все донские полки были в виду неприятеля. Наполеон продолжал отступление, далеко в правой стороне оставляя город Верею, но точного направления нелегко было угадать. Не дошедши до Медыни, я получил сведения, что атаман Платов преследует неприятеля, взял уже фланг его, что посланный от него с частию казаков генерал-адъютант граф Орлов-Денисов нанес совершенное поражение выступившему из Медыни отряду польских войск.

Генерал Милорадович, ускорив движение свое, прошел чрез село Одоевское, село Кременское на речке Луже и село Георгиевское, местами спокойными, где жители не оставляли домов своих и нам ни в чем не было недостатка.

Атаман Платов между тем близ Колоцкого монастыря на дороге от Можайска на Гжатск отнял двадцать пять орудий без больших усилий; во множестве пленные доставлялись ежедневно; всякого рода недостатки обнаруживали худое состояние поспешно отступающей французской армии. Преследуя до Гжатска, Платов сближался с авангардом Милорадовича, который доходил до села Никольского на дороге от Гжатска до Юхнова. Здесь установлено между нами сношение. Из села Георгиевского писал я фельдмаршалу, что армия может сократить путь прямо на Вязьму, будучи совершенно закрытою авангардом. Он взял предложенное мною направление, но ничего не отвечал, и мы знали только, что армия из лагеря при селе Дичине пошла на Медынь. По известиям атамана Платова и по показаниям пленных подтверждалось, что Наполеон, сопровождаемый своею гвардиею, идет впереди на целые сутки; три корпуса его армии вместе, но в величайшем беспорядке. Начальствующий ими Евгений, вице-король италианский, видя всегда одних казаков, не подозревает, чтобы на левом фланге его могла быть пехота наша в значительных силах, скрытно наблюдавшая его в близком расстоянии от большой дороги. Недостаток кавалерии у французов лишил их возможности обозревать окрестности.

Основательно заключал генерал Милорадович, что, отрезав у неприятеля единственную дорогу, стать одним авангардом против всей армии было небезопасно: он решился идти к селению Царево-Займище, где хорошо известное нам местоположение представляло нам большие выгоды. На последнем переходе к селению особенно подтверждено было начальникам идущих в голове войск, чтобы место ночлега их скрыто было непременно; воспрещены были огни на бивуаке. Никогда не было более необходимо присутствие при них самого Милорадовича, но вот что произошло.

При Милорадовиче находился отлично способный и храбрый полковник Потемкин, нечто вроде начальника штаба. В этот день на переходе давал он обед Милорадовичу; восхваляем был искусный его повар; не без внимания смотрели на щеголеватый фургон, в котором хранился фарфоровый сервиз и во множестве разные лакомые припасы. Было место и для шампанского. Полки проходили с песнями и кричали ура! Короток был день, и ночлег неблизок. Не доехавши еще до него, услышали мы ружейные выстрелы. Поспешно прискакавши, мы нашли сильную уже перестрелку. Начальник 4-й дивизии принц Евгений Виртембергский вопреки распоряжению не только не старался скрыть пребывания своего, но так близко к дороге, по которой беспечно проходил неприятель, подвинул посты свои, что он должен был взять предосторожности, выслать стрелков и составленные с поспешностию массы в особенном устройстве. Безрассудное действие принца Евгения, любимого войсками, неустрашимого, но мало способного к соображениям, хотя несколько сложным, поставило в необходимость графа Остермана подкрепить его IV-м корпусом, и всем прочим войскам приказал быть в готовности. Неприятель, пользуясь темнотою продолжительной ночи и не остановясь на ночлег, с поспешностию продолжал движение. Генерал Милорадович, человек при дворе ловкий, сообразив, что принц Евгений принадлежал царскому нашему дому, был к нему весьма снисходительным. Я, объяснив важность последствий неисполненного распоряжения, сообщил, что в звании моем я обязан донести обо всем фельдмаршалу, и уверен был, что принц почитал его несравненно превосходящим ловкостию генерала Милорадовича.

Если бы неприятель не был встревожен неожиданным нашим появлением, он расположился бы на ночлег и на другой день был атакован на марше. Авангард мог напасть на часть войск, соразмерную своим силам, и ее уничтожить.

Выступивши рано на другой день, мы нашли за селом Царево-Займище весьма длинное дефиле, состоящее из высокой насыпи, по которой пролегла вязкая дорога, обсаженная огромными тополями. Видно было, какие она представляла затруднения проходившему ночью неприятелю. Во многих местах оставлены в грязи тяжелые орудия, фуры с зарядами и обозы или сброшены с дороги, чтобы не препятствовали последующим. Не менее двух часов употребили мы, чтобы авангард продвинуть чрез дефиле. <…>

В Вязьме в последний раз мы видели неприятельские войска, победами своими вселявшие ужас повсюду и в самих нас уважение. Еще видели мы искусство их генералов, повиновение подчиненных и последние усилия их.

На другой день не было войск, ни к чему не служила опытность и искусство генералов, исчезло повиновение солдат, отказались силы их, каждый из них более или менее был жертвою голода, истощения и жестокости погоды. В четырех верстах далее Вязьмы, на переправе через небольшой ручей, нашли мы несколько брошенных орудий. Поспешность в отступлении не происходила оттого, чтобы авангардом нашим тесним был неприятель, всю ночь шедший беспрепятственно.

23-го числа октября авангард в прежнем его составе под начальством Милорадовича, при котором дано мне приказание находиться, преследовал неприятеля по большой дороге на Дорогобуж. Атаман с казаками и их конною артиллериею пошел в правую сторону от большой дороги. Фельдмаршал с армиею взял направление на город Ельню. Мороз был необыкновенный.

Авангард, не сделав выстрела до села Семлева, взял в плен более тысячи нижних чинов и несколько офицеров, совершенно изнуренных и больных. По всей дороге разбросаны были пушки, зарядные фуры и обозы без упряжи. Единственная пища людей была лошадиное мясо, но и того было мало, ибо чуть годных лошадей брали под артиллерию. Неприятель отступил поспешно: отдыхал немного днем, не достигаемый нашим авангардом; в ночи, тревожимый казаками, продолжал движение. Следы его означали разрушение спасающейся бегством армии.

Не дошедши восьми верст до города Дорогобужа, неприятель, переправясь за речку Осьму, расположился на ночлег; мост сохранен был для последних его войск. Передовые наши отряды, стремительно преследуя их, в такое привели замешательство, что они, стеснясь на мосту, бросили пушки в воду, и лагерь подвергся близкому действию наших орудий. Но сильная колонна неприятельской пехоты быстро кинулась чрез мост на нашу сторону, и немалая опасность угрожала нашим батареям.

Атаман Платов из Вязьмы отправился на Духовщину по известиям, что туда идет парк тяжелой артиллерии, высланной в Можайск пред выступлением Наполеона из Москвы. Медленно было его движение по причине огромного количества повозок под канцеляриями различных штабов и экипажей множества чиновников (non combattans). Прикрытие состояло большею частию из войск армии вице-короля италианского и прочих союзников. Уклоняясь от большой дороги, они почитали себя в безопасности, не соблюдая порядка, ни малейшей осторожности. Внезапное появление тучи казаков с самим атаманом Платовым привело все в замешательство; никто не помышлял о защите, всякий искал спасения. Взяты в плен: один генерал, занимающий важное место в армии, все чиновники, много нижних чинов и многочисленная коллекция карт и планов. Казакам при самой незначительной потере достались в руки шестьдесят три орудия и богатая весьма добыча.

Атаман Платов, пришедши на правый берег Днепра, остановился против предместия Смоленска, укрепленного французами. Наполеон с гвардиею и вся армия занимали город. <…>

В движении от Смоленска до Москвы неприятельская армия для обеспечения сообщений располагала военные посты, достаточно укрепленные против внезапных нападений в церквах и отдельных строениях, где удобно могли храниться запасы продовольствия и другие снабжения для войск, идущих к армии. Но беззаботливость до такой простиралась степени, что нигде и никаких запасов заготовляемо не было.

Не прежде окрестные поселяне Москвы взялись за оружие, как по занятии ее Наполеоном. Быстрое движение его армии не давало времени тревожить деревни, лежащие по обеим сторонам большой дороги. Жители не покидали домов своих, производили сельские работы и ни в чем не терпели недостатка. Неприятелю могли служить чрезвычайно важным пособием находящиеся в тылу армии селения, если бы шедшие за нею нестройные толпы развратной союзной сволочи воздерживаемы были от бесчинств и разбоев. Между народом, спокойным и не раздраженным, рассыпанные ловким образом деньги в уплату за доставляемые припасы если бы и не могли предотвратить восстания, то конечно не сделалось бы оно общим и столько гибельным; но даже нет сомнения, что нашлись бы и готовые усердствовать.

Наполеон, видевши нашу армию в грозном порядке отступившую после ужасной битвы Бородинской, Москву, оставленную без защиты, обреченную произвольно на истребление пламенем, должен был убедиться, что продолжение войны неизбежно, и особенно когда, долго ожидая тщетно предложений о мире со стороны фельдмаршала, прислал он с объяснениями генерала Лористона в главную его квартиру селение Тарутино.

Правдоподобно было, что он умножит армию идущими свежими войсками, призваны будут недалеко расположенные сильные во множестве резервы. Но каждый далек был от мысли, чтобы так скоро и в самое неблагоприятное время предпринял он отступление.

Главная квартира фельдмаршала была в городе Ельне; графу Остерману с IV-м пехотным корпусом приказано быть недалеко впереди для наблюдений. Доходили слухи, что в Смоленске собраны огромные запасы, и фельдмаршал допускал мысль, что Наполеон, давши отдых армии, восстановит в ней порядок; но, конечно, нелепыми казались ему толки главной квартиры, что если наша армия приблизится к Красному, тогда Наполеон пойдет из Смоленска чрез Мстиславль и в городе Могилеве, присоединивши к себе польские войска генерала Домбровского, возьмет дальнейшее направление к Литве местами неопустошенными.

В Смоленске Наполеон не нашел никаких заготовлений, даже гвардии его недоставало полных рационов; направился на Красный, занял его своею гвардиею и слабым корпусом маршала Даву в ожидании главных своих сил, которые медленно двигались по большой дороге, каждый корпус особенно, без всякой между собой связи, без взаимной обороны, в совершенном расстройстве, со множеством людей, бессильных владеть оружием, до невероятности изнуренных голодом.

Фельдмаршалу докладывал я, что из собранных от окрестных поселян показаний, подтвержденных из Смоленска выходящими жителями, граф Остерман доносит, что тому более уже суток, как Наполеон выступил с своею гвардиею на Красный. Не могло быть более приятного известия фельдмаршалу, который полагал гвардию гораздо сильнейшую, составленную из приверженцев, готовых на всякое отчаянное пожертвование. Выслушавши доклад мой, он предложил генералу Беннингсену завтракать с собою, и, положивши на тарелку котлету, с обыкновенною приветливостию подал мне ее и вместе рюмку вина. С ними отправился я к окошку, ибо по тесноте негде было посадить меня. При сем случае барон Беннингсен представлял необходимость скорейшего движения армии на Красный. Он удивлен был грубою ошибкою Наполеона, который, если бы в Смоленске не потерял напрасно трое суток, успел бы по устроенному в местечке Дубровне мосту перейти на правый берег Днепра, не только не преследуемый, ниже замеченный нашими армиями. <…>

Я полагал, что Наполеону выгоднее было выступить из Смоленска правым берегом Днепра. Морозы, скрепившие болота, сделали пути столько же удобными, как почтовая дорога. Направление на Смоляны оставляло в стороне город Оршу и Дубровну, сокращало расстояние и ускоряло сближение с маршалом Удино. Наполеону не могло быть известно, что город Полоцк уже в руках наших и что происходит с войсками, защищавшими его, и теми, которые содействовали гарнизону по сдаче города. Много было причин, побуждавших к поспешности. <…>

Генералу Милорадовичу с авангардом приказано уже было идти к городу Красному.

Атаман Платов по занятии Вязьмы и блистательном набеге на Духовщину, где овладел огромным парком артиллерии и другими важными предметами, явился пред укрепленным французами предместьем города Смоленска на правом берегу Днепра, когда Наполеон находился в городе. Следуя этим берегом, атаман полагал предупредить Наполеона в Дубровне или Орше и, затрудняя его при переправе, сколько возможно замедлить его движение, но узнал, что, спокойно перешедши Днепр, Наполеон находится в Орше. Не мог представить себе атаман Платов, чтобы армия наша, знавшая в подробности состояние неприятеля, с неимоверною поспешностию уходящего, не тронулась даже с места. <…>

Ноября 4-го числа вице-король италиянский, следовавший из Смоленска с остатками своей армии, к которой присоединено было несколько частей других войск, миновавши правую оконечность нашего авангарда, сошел с большой дороги и решительно атаковал VI-й пехотный корпус. Генерал Раевский со свойственною ему твердостию встретил неприятеля, которому картечный огонь нашей артиллерии, в количестве гораздо превосходном, наносил ужасный вред, но корпус Раевского потерпел значительный урон. Прежде прошедшая в Красный неприятельская колонна возвратилась на звуки выстрелов в тыл слабой части 4-й пехотной дивизии храброго принца Евгения Виртембергского, угрожая отличному Белозерскому полку. Горяча была схватка, но приспели полки I-го кавалерийского корпуса генерал-адъютанта барона Меллер-Закомельского, и колонна опрокинута в расстройстве.

В то время, когда атака вице-короля италиянского была отражена и он принужден был удалиться, Московский драгунский полк под командою неустрашимого полковника Давыдова (Николая Владимировича) врубился в отдалившуюся колонну пехоты из двух тысяч человек; но до того изнурены были лошади в полку, что из средины колонны не могли проникнуть до ее хвоста. В таковой же степени истощения и усталости была неприятельская пехота, что не имела сил не только защищаться, но даже двигаться, бросила оружие и сдалась в плен. Взят орел, принадлежавший одному из знаменитых полков. Успех оружия нашего в действии нынешнего дня мог иметь важные последствия, но наступившая темнота заставила войска отойти на отдохновение, для всех необходимое, на прежний ночлег. Расположенные сторожевые казачьи посты известили, что вице-король прошел ночью в Красный. <…>

Усмотренный вдали неприятель в продолжение большей части дня проходил отдельными толпами, из которых редкие были свыше двух тысяч человек, в совершенном расстройстве. Под огнем батарей наших оставляли они орудия, бросали обозы и рассеянные, с огромною потерею, спасались в леса. Некоторые отважно прошли далее, но пали под штыками дивизии гренадерской графа Строганова и 3-й пехотной. Одну из колонн атаковали полки лейб-гвардии драгунский, гусарский и уланский, и хотя нанесли ей чувствительный урон, но глубокий снег во рвах по бокам дороги не допустил истребить ее, и, прикрываясь ружейным огнем, не отклоняясь даже с дороги, она прошла в Красный.

Против генерала барона Розена, ближайшего к городу, высланы из него колонны. Недолго и нетвердо противлялись они, бросили пушки и удалились пораженные. Упорно дрались части наполеоновской Молодой гвардии и корпуса маршала Даву, но не выдержали они стремительного удара и лейб-гвардии егерского полка; когда барон Розен ворвался в город, он взял оставленные орудия, все тяжести, экипажи маршала Даву, секретную его переписку и его маршальский жезл. Войскам досталась богатая добыча.

Подвигом этим заключилось 5-е число. Гвардия наша вошла в Красный. Армия, сосредоточенная, провела ночь у самого города. Барон Розен, имея подкрепление, мог следовать за неприятелем, наблюдая, по крайней мере, за его действиями, но ему приказано не выходить из города.

Ноября 6-го числа, с началом дня, замечен неприятель, идущий из Смоленска. Долго густой туман мешал определить его число, но схваченные пленные показали, что будет проходить маршал Ней с арриергардом, составленным из остальных людей всех вообще корпусов, довольно значительной артиллерией и конницей в девятьсот человек, соединенных одиннадцати полков разных наций, всего до пятнадцати тысяч человек, из которых корпус самого маршала, весьма уже малолюдный, отличался примерным порядком.

Генерал Милорадович с VII-м пехотным и I-м кавалерийским корпусами занял позицию на самой дороге, пред Красным в четырех верстах. Позади его были резервы, фронт прикрывали сильные батареи, недалеко от спуска в долину, в которой переправа. Подходя к этому месту, маршал Ней поставил батарею на противоположной высоте, но [она] недолго выдерживала действие нашей артиллерии. Тогда, выславши большое число стрелков, [он] заставил наших стрелков отдалиться, исправил переправу и решил пробиваться. Долгое время расстилался густой туман по земле; скрываемые им три колонны подвигались под картечным огнем нашим с неимоверною твердостию в глубоком молчании, ни одного не делая выстрела. Батареи наши были уже свезены, и оставалось пехоте преградить путь их. Храбрый генерал-майор Паскевич, командующий дивизиею VII-го пехотного корпуса, с двумя полками оной стремительно ударил на одну из колонн, нанес ей ужасное поражение и разметал слабые ее остатки. На другую колонну бросался Павловский гренадерский полк и с не меньшим уроном ее опрокинул и рассеял. При третьей колонне шли пять орудий. Быстра была атака лейб-гвардии уланского полка на колонну. Орудия остались, не сделав выстрела, но согласно поддержанный ружейный огонь пехоты ограничил гораздо меньшим числом удары конницы, и колонна избегла истребления. Маршал Ней, сам предводивший войска, убедившись в невозможности соединиться с своею армиею, принужден был, в крайнем положении своем, укрываться в лесу. Еще были у него войска, еще была артиллерия. Наполеон, хотя и недалеко был от Красного, ничего, однако же, не предпринял в помощь маршалу Нею. Ничто лучше не объясняло положения Наполеона, но армии нашей не возбудило деятельность. Непоколебим пребывал фельдмаршал, и занятием армии были одни остатки погибающего Нея. <…>

Имея поручение наблюдать за действиями против скрывающегося в лесу Нея, лично мог я видеть, сколь неудобно было вдаваться в глубину леса по разбросанным тропинкам; приказал я, прекратив бесполезную перестрелку, действовать артиллериею в приличных случаях. Я донес Милорадовичу, что вышедшие из опушки леса неприятельские колонны, соединившись, взяли направление на нашу позицию, остановились недалеко от батарей наших и отправили от себя для переговоров офицера, который объявил, что число всех чинов, состоящих в колонне и сдающихся пленными, более шести тысяч человек; оружие у них далеко не равное числу людей, пушки ни одной. <…>