Текст книги "Почти родственники"

amor sacro e amor profano
Хоть часочек

Есть знаменитая картина Тициана «Любовь Земная и Любовь Небесная». Интересно, что Небесная Любовь – обнаженная, а Земная – одета в платье. Только цвет оборки у одетой и цвет ленты у обнаженной объединяет их. А также очень похожие лица. Я бы даже сказал, одно лицо.

Настоящая (она же Большая) любовь похожа на родину эмигрантов. Она всегда была. Она есть кусок прошлого, который носят на груди в заветных ладанках и о котором сочиняют стихи навзрыд. Нужна разлука: без нее нет ни любви, ни родины. Родина здесь и сейчас – это пошлый пыльный городок, работа-зарплата. Любовь здесь и сейчас – комок быта и секса, привычки и злости, вечной привязанности и вечного недовольства судьбой. Зато потом – потом-потом-потом! – это становится Любовью (или Родиной). С очень-очень Большой Буквы.

Но это слишком трагично.

Как я назову свое переживание – мое дело. Имею право. Конечно, по поводу моего чувства кто-то другой (третья сторона, как говорят юристы) может чувствовать по-своему. И тоже будет в своем праве. Но поглядите: в петровском воинском уставе сказано: «Солдат есть имя общее, знаменитое. Солдатом называется первейший генерал и последний рядовой». То же – без долгих рассуждательств – я скажу и о любви. Все ее проявления – и самые легкие и нежные, безответственно детские и радостные, взрослые, глубоко-многосторонние и серьезные, и самые трагичные, и реализованные, и нет, и утонченный секс, и грубая духовность, и что вы только хотите, включая полнейшую дрянь и грязь, – это все она, она, она. Эрос. Который, по меткой записи тов. Сталина на книжке М. Горького, побеждает Танатос.

Почему? По трем причинам. Первая – общефилософская. Любовь существует в своих проявлениях, и никак иначе. Другого способа пока не придумано. Хоть я и любитель Платона, мне слабо верится, что где-то там, в занебесье идеалов, полощется Большая Любовь Как Таковая, и ею можно полюбоваться и использовать ее как мерку.

Вторая причина – скорее гуманитарная, правозащитная. Если человек считает свои чувства любовью – значит, так тому и быть. Нельзя человеку в этом отказать. Мне жалко блудниц и блудников, что любовь повернулась к ним (или они ее развернули к себе) вот этакой стороной. Но они любили. Хоть часочек. Бог любви и над ними простер свои крыла – ну, а какое перышко из этих крыл выпало, это уж как получилось…

И наконец. Хороши бы мы были, если бы говорили себе: то, что сейчас переживаю, мое стремление и восторг, мое желание и моя нежность – это не любовь, это гормональные процессы плюс культурная коррекция. Мне так не нравится.

утехи гурмана
Чай и кофе

Когда я первый раз приехал в Америку, меня особенно поразил чай. Точнее говоря, тот факт, что его подавали в пакетиках. Ну, в дешевых кафе, в офисе, в студенческой компании – это понятно. Но даже в приличном ресторане приносили чашку с кипятком, в которой болтался, закрашивая воду рыжим цветом, пакетик на шнурке. Я очень любил хорошо заваренный чай, и мне казалось, что пакетики – это неправильно.

Но вот однажды я попал в очень дорогое место. Там официанты были в смокингах. И многие гости тоже – ну просто чистый Честертон.

В меню я увидел: «Чай – 6 долларов». Ого, думаю, вот это да. Вот тут мне принесут человеческий чай, за такие-то деньги.

Заказываю. Официант спрашивает:

– Зеленый, черный, травяной?

Вот, думаю, серьезное место, серьезные люди.

– Черный.

Пообедали. Вижу, чай несут. Поднос, закрытый белой салфеткой.

Официант ставит поднос, медленно откидывает салфетку. На свет появляется сверкающий серебром чайничек. Потом – красивая фарфоровая чашка. И наконец – квадратная фарфоровая плошка. А в ней – пакетик чая.

Официант изящным движением опускает пакетик в чашку и льет туда кипяток из серебряного чайника.

На родине, впрочем, видел картинку не слабее.

Кафе. Приятный полумрак. Из дальнего угла доносится кофейный запах. Подхожу. Чашечки. Джезвы (они же турки) с длинными ручками. Поднос с раскаленными углями. Лоток с горячим песком. Просто грезы Востока. Бармен спрашивает:

– Вам кофе на песке? Или на углях?

– На углях! – говорю после некоторого раздумья. Потому что кофе на песке пил не раз. А вот на углях не приходилось.

Бармен берет джезву, ставит ее на угли. Через полминуты снимает. Ставит на барьер. Берет чайную ложку. Зачерпывает растворимый кофе из банки. Сыплет его в джезву. Размешивает там. Потом выливает этот кофе на углях в чашку и подает мне.

старинный вальс «Осенний сон»
Трудности перевода

Лет десять-пятнадцать назад рассказывала одна замечательная киноактриса: «Утром принарядилась, подкрасилась, выхожу из дому. Уйма дел, опаздываю, нужно такси. Долго не могу поймать машину. Наконец останавливается старая разбитая „Волга“. Водитель – такой же скрипучий старик. Едем, он что-то бормочет, косится на меня. Вздыхает. И говорит:

– Что, мать, не снимают тебя совсем?

Боже! Он меня узнал! Мало этого – он смотрит кино, он смотрит нынешние кошмарные картины, и он заметил, что меня там нет! Я растрогана почти до слез. Первое желание – пожаловаться на ужасную актерскую судьбу в эти безумные годы. Но странная корпоративная гордость вдруг поднимается во мне. Мне хочется защитить наше кино, несмотря ни на что.

Я говорю:

– Да, правда. Почти не снимают. Но надо понять ситуацию. Сейчас старое производство сломано, новое еще не налажено. Плюс к тому огромные финансовые трудности.

Он по-доброму так улыбается:

– При чем тут финансы, производство… Ты бы, мать, на себя посмотрела – ну кто тебя снимет? Кто тебе сто баксов даст?»

галантерейное, черт возьми, обхождение
Тонкости обращения

Один знакомый профессор очень возмущался, когда получал письма с обращением «Уважаемый Сергей Николаевич».

– Фу! Хамство какое! – ворчал он. – Это в трактире половому так говорят: «Послушай-ка, уважаемый!» Надо говорить и писать «глубокоуважаемый».

– Глубокоуважаемый шкаф? – смеялся я.

– Ничего смешного! – говорил профессор. – Можно также «многоуважаемый», «высокоуважаемый». Но просто «уважаемый» – нельзя. Грубовато.

Тоже, кстати, проблема.

Как обращаться?

Dear, lieber, cher в Европе и Америке принято за нейтральное обращение; у нас же в слове «дорогой» читается некая избыточная теплота. А «высокоуважаемый» – действительно, слишком уж надуто.

Ориентироваться на старинную русскую традицию титулования?

Тогда придется запомнить, что «высокородие» выше, чем «высокоблагородие». Это довольно трудно понять и принять. Чисто фонетически.

У нас иногда обращаются к президенту «ваше превосходительство». Тем самым умаляя его достоинство. Ибо так обращаться следует к чинам IV и III классов – действительному статскому советнику и тайному советнику.

А вот чины II и I классов – действительный тайный советник и канцлер – титулуются «ваше высокопревосходительство».

Почувствуйте разницу.

Хотя в конечном итоге все зависит от человека.

Мой приятель брал интервью у ныне покойного митрополита Питирима (в миру К. В. Нечаева).

Он спросил:

– Простите, как мне к вам обращаться? Ваше Высокопреосвященство? Владыка? Отец Питирим?

– Константин Владимирович, – был ответ.

По-моему, великолепно.

не злись, не бойся, не скули
Школа

В  начале жизни школу помню я. Это было довольно мрачное заведение. Небольшой трехэтажный дом на углу Воздвиженки и Большого Кисловского (тогда – на углу ул. Калинина и ул. Семашко). Сейчас там Институт языкознания. А школа переехала на Средний Кисловский.

На переменах мы гуляли в темноватом зале. Мы ходили по кругу, парами – мальчик с девочкой, – взявшись за руки. В середине круга стояла учительница Вера Васильевна, хмурая, в темно-синем пиджачном костюме и сержантских ботинках. Если кто-то нарушал дисциплину (например, нарочно приволакивал ногу, изображая хромого), Вера Васильевна выхватывала его из круга и ставила с собою рядом. За перемену таких набиралось человека три-четыре.

На большой перемене мы шли в буфет. Вера Васильевна дожидалась, когда первоклассник откусит хороший кусок пирога с повидлом, подходила к нему и гневно спрашивала:

– Как ты смеешь разговаривать с учителем с набитым ртом?

Первоклассник мычал и давился.

– К завучу отведу! – торжествовала она.

Сейчас я понимаю, что она была несчастным человеком. Но тогда я просто радовался, что она не наша учительница.

Нашу учительницу звали Раиса Ивановна. Она была незлая и очень веселая.

– Здорово, кретины! – приветствовала она нас, входя. – Привет, бандиты!

– Здрасьте, Раисванна! – хором кричали мы, хлопая крышками парт.

– Вчера проверяю тетрадки, – она шумно садилась за стол, – и вдруг клоп из пачки вылезает! Признавайтесь, чей?!

– Наверное, мой, – вздыхал Петров. – Мы их морим, а они от соседей ползут…

Раиса Ивановна хохотала:

– Молодец, Петров! Честный! Настоящий октябренок!

Мы писали, макая перо в фаянсовые чернильницы, которые стояли у нас на партах.

Однажды моя чернильница опустела.

Я поднял руку:

– Раиса Иванна, у меня чернила кончились.

– Пиши соплями! – сказала Раиса Ивановна и посмотрела на меня холодным и веселым взглядом долгана, который закапывает в снег новорожденных щенков. Кто выкопается – продолжит род знаменитых долганских собак-зверогонов.

Я догадался, что надо отлить чернил у соседа сзади.

Я не стал зверогоном. Но с тех пор не люблю просить о помощи.

вопросы языкознания
Школа – 2

У нас был ученик Саша Сморчков. Он пришел в класс чуть позже – в октябре. Кажется, они переехали из другого города. Помню, на урок его привел отец – точно такой же скуластый, круглоносый и стриженный под бокс.

– Раиса Ивановна! – сказал он, указывая на сына. – В случае чего вы его бейте! Вот как отец вам поручаю, честное слово говорю: бейте, бейте!

У него получалось «бейтя, бейтя!» Он прикладывал широкую ладонь к сердцу.

Потом он ушел. А Саша остался стоять у учительского стола.

– Сморчков, значит? – спросила Раиса Иванна. – Будем тебя звать Сморчок! Привыкай. Не бойся, бить не буду. Иди, Сморчок, на место.

Учился Саша Сморчков очень так себе. Чтение освоил с трудом. И никак не мог понять разницу между гласными и согласными.

– Гласные можно тянуть, – в сотый раз повторяла Раиса Иванна, – а согласные – нельзя. Вот, слушай, Сморчок. А-а-а-а-а! О-о-о-о! Ы-ы-ы-ы-ы! Но – ф! р! ж! Понял?

– Не-а… – говорил Сморчок.

– Ну давай сам. А-а-а-а-а-а! Э-э-э-э-э-э!

– А-а-а-а-а! – повторял он. – Э-э-э-э-э-э!

– А теперь: ф! р! м!

– Ф-ф-ф-ф-ф-ф… Р-р-р-р-р-р-р! М-м-м-м-м-м… – говорил он.

– Идиот! – кричала Раиса Иванна.

– Ж-ж-ж-ж-ж! – робко говорил Сморчок. – Л-л-л-л-л-л! З-з-з-з-з-з-з. Х-х-х-х-х-х. Ш-ш-ш-ш.

Он долго так жужжал, шипел и пыхтел. Мы хохотали.

Потом его перевели в другую школу. «Для особо одаренных», как пошутила Раиса Иванна. Но мы-то поняли – в школу для дураков.

А потом, на филфаке МГУ, слушая лекции по фонетике профессора М. В. Панова, а также по общему языкознанию профессора Ю. С. Степанова, я узнал, что Сморчок был прав.

политическая стилистика
Школа – 3

Другая школа была совсем другая. Огромная, красивая, высокие потолки, внутренняя парадная лестница с первого этажа на второй. На третьем этаже – учительская, куда надо было подняться еще по одной двукрылой лестнице с полированными пузатыми балясинами. Своего рода трибуна. Перед нею – квадратный зал с мемориальной доской и портретами павших на войне выпускников. Каждый пионерский отряд был имени кого-то из них. Наш – имени Михаила Сырнева. К нам на отрядные сборы приходили старик и старушка – его родители! С ума сойти можно.

Школа была бывшая гимназия (открыта в 1858 году), до тридцать седьмого года называлась 25-я Образцовая. Учились дети всей госпартверхушки, начиная со Светланы и Василия Сталиных. Плюс Марфа Пешкова и вообще кто хотите.

Но потом школа стала самая обыкновенная, даже не английская. Все ребята – по району.

Осколком прошлых лет была директриса (забыл, как звали). Высокая, худая, с рыжими крашеными волосами, в кружевной шали. Говорила гулким педагогическим голосом. Однажды она заменяла у нас какую-то заболевшую учительницу.

Спросила:

– Кто была Надежда Константиновна Крупская?

Я быстрее всех сказал:

– Жена Ленина!

– У дяди твоего жена! – возмутилась она и задекламировала: – Товарищ Крупская была выдающимся деятелем революции, основателем советской системы образования, другом и соратником вождя трудящихся всего мира товарища Ленина!

До 5 класса у нас была учительница Лидия Сергеевна, тоже с гулким голосом. У нее были свои представления о плохих словах. Например, мы выискивали однокоренные слова. «Работать» – рабочий, работа, заработок. Кто-то сказал: раб.

– Это плохое слово, дети! – сказала Лидия Сергеевна. – У нас в СССР нет рабов!

А когда Вова Б. на слово «висеть» предложил «виселица», гневу ее не было предела. Тем более что Вова недавно побывал в Польше (отец – дипломат).

– По заграницам наездился! – кричала она. – Насмотрелся!

На перемене мы обступили Вову.

– А ты правда за границей видел, как на виселице вешают?

– Дура она, – мрачно сказал он.

женщина через сорок лет
Школа – 4

Лидия Сергеевна любила беседовать с нами на разные внеурочные темы.

Вот, например, читаем мы Некрасова. Как Мороз-Воевода хвастается:

 
Богат я, казны не считаю,
А все не скудеет добро!
 

Она начинает спрашивать, у кого сколько в семье зарабатывают, кому что когда покупают. «Значит, ваши родители считают казну!» – говорит, подняв палец. В общем, подводит нас к мысли о планировании семейного бюджета. Что, конечно, мудро. Хотя скучно и немножко обидно.

Иногда выходило смешно.

Однажды Лидия Сергеевна – уж не помню, к чему – рассказывала:

– Как мы едим? Мы помещаем в рот пищу, измельчаем ее зубами, смачиваем слюной и глотаем…

Одна девочка вскрикнула:

– Ой! А я не смачиваю! Я прямо так глотаю!

Как-то Лидия Сергеевна сказала своим красивым голосом:

– Дети, сейчас шестьдесят первый год! Пройдет сорок лет, и наступит двадцать первый век! Представляете себе, как повезло вашему поколению? Вы увидите не только новый век, но и новое тысячелетие! – Мы прямо замерли от восторга, а она продолжала: – Да, дети, вы будете уже не молодыми людьми, но и не старыми. Вам будет по пятьдесят лет. Можно сказать: целых пятьдесят! А можно сказать: всего пятьдесят! Пора зрелости и опыта, мудрости и силы… – и так далее, и тому подобное.

Вдруг Аня Ганыкина руку тянет, просто на месте усидеть не может.

Лидия Сергеевна ей кивает.

Она встает и победно глядит на остальных девчонок:

– А мне будет сорок девять!

холст, масло
Школа – 5

Не все мои одноклассники живы до сих пор. Уже, наверное, лет пятнадцать назад умер Ваня Лактионов, талантливый гитарист. Мы дружили с третьего класса до десятого и еще прихватили пару лет. Ваня научил меня конопатить аквариумы «менделеевской замазкой» – мы с ним оба увлекались рыбками. Его отец, Александр Иванович, был знаменитый живописец. Я часто бывал у них дома, в огромной квартире на улице Горького, где было много комнат и детей, и там же – в самой большой комнате – мастерская Александра Ивановича.

Он был хороший художник, хотя было принято шутить над его стилем. У него красивый свет. И полный порядок с линейной, воздушной и какой хотите перспективой. Просто он родился не вовремя. Жил бы он в Делфте в XVII веке – был бы не слабее Вермеера. И еще он был добрый, милый и доступный человек. Не было в нем академической спеси.

Он писал пиджак дольше, чем лицо, потому что – он говорил это мне – для него равно драгоценен каждый квадратный миллиметр холста. У него на манекене часто висели пиджаки с орденами и лауреатскими медалями разных советских важных персон, ударников труда или старых большевиков. Однажды и пиджак Брежнева, настоящий, синий, с геройскими звездочками, там побывал. И этот пиджак надевал на себя наш с Ваней одноклассник, высокий и полноватый (тоже теперь уже покойный) Сережа Зазуля (через «а»). И стоял, как Брежнев, перед Александром Иванычем. А Александр Иваныч, оперев запястье о муштабель, как старый голландец, выписывал ворсинки и обметку петель.

Детей у Лактионовых было много. Старшая Света жила отдельно с мужем. А в квартире, кроме отца и матери, Ольги Николаевны, жили: (по старшинству) Сережа, Алеша, Маша, мой одноклассник Ваня и младшая Оля. И Машин пятилетний сын, тоже Алеша. Старший Алеша был художник-абстракционист. Александр Иванович очень огорчался и говорил мне: «Пойми же, это не искусство!» Маша тоже была художница. Студентка Суриковского института. Очень красивая. Я, восьмиклассник, смотрел на нее, боясь мечтать.

соблаговолите благосклонно рассмотреть
Тонкости обращения – 2

В старину было страшное дамское преступление: манкировать контрвизитом.

Что у нас сейчас по части этикета?

Есть вещи элементарные, но которые слегка подзабылись.

Например.

Мужчину всегда представляют женщине. «Познакомься, это Иван Иванович». Исключения делаются лишь в двух случаях. Когда мужчина старше женщины на два поколения, то есть несомненно и очевидно годится ей в дедушки. Получается, не менее, чем на сорок лет старше… И если мужчина – глава государства (именно государства, а не правительства, парламента или верховного суда) или член царствующего дома. Впрочем, это не столь актуально. Хотя мне случалось видеть дам, которые на светских вечерах вставали навстречу министру или даже замминистра. Это неправильно.

Настоятельно рекомендуется назавтра позвонить человеку, у которого были в гостях. Поблагодарить за приятный вечер.

Если вас приглашают в гости через третье лицо или если вы в этом доме в первый раз – рекомендуется костюм. Разумеется, если нет особых указаний на летне-шашлычный характер мероприятия.

Если вы закуриваете трубку или сигару даже в сильно курящем обществе, следует попросить позволения.

Если собралась уж совсем веселая компания (на даче, скажем) и вы решили прогуляться со своей новой знакомой на чердак с известными целями – необходимо попросить разрешения у хозяина дома. Так сказать, уведомить в форме просьбы.

Ни в коем случае нельзя прихорашиваться на улице! Тем более поправлять прическу или шляпу, глядя в витринное стекло.

Да, и самое главное.

Не просите соседа передать вам салат или вино! На это есть лакеи!

прогулки по Риму
Тонкости обращения – 3

…В Италии был? В Риме был? Не был? Ну ты даешь! Ну ты темнота! В Риме каждый культурный человек должен побывать! Всё, всё, всё, никаких разговоров! Никаких Мальдивов, никаких Канаров, едем в Рим! Как то есть зачем? Это ж Рим, ты что! Обалдеешь! Колонны всякие, храмы, фонтаны, умереть. Ну, рестораны тоже, тоже… И девочки тоже, обязательно. В Риме всё есть!

Я тебя там с людьми познакомлю… Серьезные люди. Я тебя, если хочешь знать, с самым главным познакомлю. Он их всех вот так держит! Ух! Не пикнешь! А из себя такой вроде тихий, пожилой, в халатике… Но крутой! Страшное дело.

С ним надо очень вежливо. Слушай и запоминай. Никаких там «батя», «пахан» и все такое. Ни-ни! Строго вот так: папа…

Один мой знакомый получил аудиенцию у папы римского. Встречают его, ведут по всяким лестницам и коридорам, вводят в маленький уютный зал. Там еще человек десять, таких, как он. Удостоенных.

Кругом кардиналы толпятся. Вот кто-то кашлянул: идет!

Через распахнутые двери два кардинала под руки вводят папу.

Все выстраиваются посередине зала.

Папа к каждому подходит.

Мой знакомый первым стоял.

Папа ему говорит:

– Здравствуйте!

Тот говорит:

– Здравствуйте, ваше святейшество. Я такой-то, из Москвы.

– Очень приятно, – говорит папа. – Как дела? Неплохо, надеюсь?

И, не дождавшись ответа, переходит к следующему. Потом к третьему, пятому, десятому.

Мой товарищ повертел головой – а папы уже нет.

Он спрашивает какого-то кардинала:

– Пардон, а когда начнется аудиенция?

Кардинал говорит:

– Всё.

маковое зернышко, игольное ушко
Не разобраться

В метро, в переходе с «Театральной» на «Охотный Ряд», стояла юная женщина с бледным лицом. У нее на руках был грудной младенец. К одеяльцу была пришпилена надпись: «Люди добрые! Помогите выжить!» Так она стояла года четыре. Или шесть. Младенец все эти годы оставался грудным. Думаю, он и сейчас грудной.

Что у нее в голове? В смысле, в сердце?

А что в сердце у человека, меняющего ночлеги каждый день, но не потому, что он нищий бродяга, а потому что настолько богат, что искренне боится убийц – вот сейчас они влезут в окно, со своими толстоствольными заглушенными винтовками… птю-ю! птю-ю!.. и поэтому лучше поспать в самолете.

Есть люди, которые говорят, что отлично разбираются в людях. Может, это и в самом деле так – просто превосходно разбираются, прямо-таки на три метра под человеком видят.

Клавдий Элиан в своих «Пестрых рассказах» приводит такой случай.

Александру Македонскому привели человека, который до того навострился, что с трех шагов попадал маковым зернышком в игольное ушко. Он продемонстрировал великому царю свое умение и спросил, чем царь вознаградит его. Александр Македонский, подумав немного, приказал подарить ему мешок мака и сундучок иголок, и прибавил: «Упражняйся и далее в своем прекрасном искусстве, о благородный метатель маковых зерен в игольные уши!»

Подобные слова сказал бы я тому, кто совершенным образом разбирается в людях. «Иди на стадион в день матча „Спартак“ – „Арсенал“, – сказал бы я, – крути головой и рассматривай публику…»

Ибо человек, который отлично разбирается в людях, отнял у себя возможность общаться свободно. Простодушно, эмоционально и отчасти непредсказуемо. Иначе – сплошной практикум по психодиагностике. Тупая проницательность, заслоняющая жизнь.

Так что лучше жить, не шибко разбираясь в людях, изумляясь их глупости, черствости, неблагодарности, жадности – а также их уму, отзывчивости, ласке и щедрости.