Текст книги "Я тебя слышу, или Дивертисменты жизни"

Голова немножко оттаяла, но ноги уже чувствовались слабо. Как ни прекрасен был вид, но торчать башкой в кунге, а остальными, не менее любимыми, частями тела – на улице, оставляя их на растерзание стихии, видимо, не очень правильно. Необходим был новый план спасения.

Второй кунг также был закрыт. Даже аварийный люк не поддался.

«У меня же есть водка! – пришла в голову ещё не совсем структурированная идея, мозг прямо фонтанировал ими, возбуждённый стрессовой ситуацией. – Только сначала надо найти место, где меньше дует. – Первое, что приходило в голову, это расположиться позади кунга, но оказалось, что именно там и сливались оба боковых воздушных потока вместе, образуя адский ураган. – Может, под машиной? Точно! А с наветренной стороны прикрыться ящиками. Их же два. По бокам колёса. Всё-таки защита», – лихорадочно думал Семён.

Так и сделал. Перетащил ящики. Сел за ними под машиной под задней предпоследней осью, прямо на пол (благо штаны ватные). Для ветра получилась некая мёртвая зона. Не тишь, конечно, но всё-таки стало дуть меньше. Голова замёрзла смертельно. Ушей вообще не чувствовал, даже если тереть ладошками. «Обморожу – останутся, как два вареника», – подумал Семён. Быстро скинул сапоги, размотал портянки и надел обувь обратно. «Портянки всё равно поверх маминых носков намотаны, чтобы дырок не было, да и ноги не так сильно замёрзли, а уши и вообще голову надо беречь», – била одна из струй Сёминого фонтанирующего мозга. После этого не совсем плотно (только чтобы держались) обмотал портянки вокруг головы, захватив уши. Неплотно, это чтобы было теплее (в каком-то фильме видел). Достал из ящика бутылку «Пшеничной». Благо что запечатана была «бескозыркой». Открылась легко. Сразу влил в себя граммов двести. Минуту посидел, не двигаясь, дождавшись, когда тёплая волна начнёт разливаться по телу. Потом отхлебнул ещё немного и стал проводить техосмотр себя в полевых условиях.

Начал с ног. Они замерзали всё интенсивнее, так как Семён сидел.

«Сидеть нельзя!» – говорил один внутренний голос.

«А что же делать? Ходить невозможно из-за ветра и снега! Более того, так замерзает всё остальное!» – тут же вторил другой.

Итак… Пальцы на ногах уже не слушались. Ну да это не страшно, их он отморозил ещё в детстве, на катке. В шерстяных носках ещё продержатся какое-то время. Странно, но под ватными штанами горели икры. Как будто Сёма был в одних трениках (тоже, кстати, зимнее воспоминание из детства). Интимные части тела надёжно были согреты набором из кальсон, ПэШа и ватников. Дальше – хуже. Всё, что находилось выше ремня, продулось насквозь и продрогло. Уже начинало колотить, но водка ненадолго остановила этот процесс. Сёма опять отхлебнул из бутылки. Кисти рук могли шевелиться лишь потому, что постоянно заняты работой. Голова обмотана портянками, как у немца под Москвой в сорок первом. Все щели у импровизированной чалмы гладко забиты снегом, и поэтому такой головной убор скорее напоминал белый мотоциклетный шлем. Хотя, надо отдать ему должное, стало заметно теплее.

«А что это я сижу?! Что мне, слабо просто по прямой пройти по платформам до вагонов??? Я же крепкий парень, да и платформ всего семь!» – опасно забродила в голове пьяная бравада. Семён залпом в позе горниста допил бутылку, выбросил её за борт, встал и пошёл к переднему краю вагона, ещё крепче цепляясь за всё, что попадётся.

Сидя на краю и свесив ноги с платформы, Семён, не мигая, смотрел на сцепку, соединяющую вагоны. Это было, наверное, полтора метра лязгающего, обледенелого железа между ходящими ходуном платформами. Даже у человека, не обладающего воображением, глядя на это, в мыслях мог представиться только один сюжет – пытающийся перебраться, соскальзывающий под колёса человек, захлёбывающийся криком и кровью, плюс леденящий душу хруст костей.

Снова начался озноб. Стало опять очень холодно. Ветер выбивал из глаз слёзы. Пришлось вернуться. Рука сама потянулась за второй бутылкой. Опять на старом месте стало не так ветрено. Опять разлились тёплой волной двести граммов. Но быстро содержимое вернулось назад, до крови оцарапав глотку и измазав Сёмину гимнастёрку липкой жижой, которая мгновенно замёрзла. Навалилась дикая усталость. Семёну стало себя очень жалко. Уже не от ветра потекли слёзы. Вдруг Семён вспомнил о своём талисмане-шарике. С трудом засунул окоченевшую руку в карман ватных штанов, нашёл талисман и сжал его в кулаке. «Только бы не уснуть! А как люди в войну держались? Вон хоть деда Аркашу, машиниста, взять… И чёй-то я его вспомнил?.. Не спать! Не спать!» – из последних сил уговаривал себя Семён.

Неожиданно кончился снег, вышло яркое, уже почти весеннее солнце, и где-то в углу неба появилась такая редкая зимой радуга. Семён первый раз обратил внимание на окружающий его ландшафт. Эшелон пересекал Уральские горы. Состав находился на сопке, и поэтому обзор во все стороны был потрясающим! Слева сопки становились всё выше и к горизонту превращались в настоящие горы. Но это не те горы, острые вершины которых теряются в облаках. Нет, они тоже высокие, но в меру и более пологие, покрытые густой зелёной хвойной растительностью. Две самые близкие горы рассекались глубоким, но широким ущельем. Реки не было видно, но внизу лежала обрамлённая скалами белая долина. На одной из скал был виден водопад!!! Именно над ним и начиналась радуга. Справа, как поётся в песне, простиралось, сливаясь с горизонтом, «зелёное море тайги»! Действительно, море! Море в полный штиль. Ровное, как стол. Настолько огромное, что заметно, как и на настоящем море, где закругляется земля на горизонте. Воздух стал прозрачным и голубым. Редкие снежинки сверкали искорками на солнце. Какие-то птицы летели параллельно составу, обгоняя то состав, то друг друга. Их крылья поднимались и опускались точно в такт стуку колёс. Снег слепил глаза белизной. Но, как и положено, на любой белизне должны быть чёрные пятна. Диалектика. И пятна были. Эти пятна оказались либо уже весенними проталинами, либо одинокими кустами без листьев, либо звериными тропками. И чёрными они только назывались. Они состояли из всей палитры. Семёну всегда нравилось смешение цветов. Вот и здесь все цвета смешивались самым удивительным образом, невероятными переходами. Зелёное – от елей. Медно-красно-жёлтое – от песчаных обрывов.

«Медно-красный… Медь… Это же Урал – медная страна. Демидовы… Хозяйка медной горы… Данила-мастер… Интересно, какая температура сейчас? Вроде бы потеплело. Птицы летят уже совсем рядом. Прямо у лица. Рифма смешная: птица у лица… А может, и не рифма это вовсе. Медные птицы прямо у лица… Хозяюшка-душенька, спаси Данилу!.. А когда до водопада доедем, я сойду… Зачем ехать, долетим… По воде от водопада до дома совсем рядом… А дома мама и тепло, очень-очень тепло… Вот… вот, вот он и цветок каменный», – орал летящий параллельно составу вместе с медными чудными птицами Гриня, вытягивая руку с палкой, на которой развевалась кухонная тряпка.

Состав всё ускорялся и ускорялся. «Спаси… Спаси… Спаси…» – мерно и убедительно стучали колёса. Эшелон медленно, плавно и тяжело, как «ИЛ-69», оторвался от рельсов и направился прямиком к радуге. Гриня замахал руками быстрее, обогнал птиц, но всё равно не смог угнаться за Семёном, сидящим будто уже и не на платформе, а верхом на «ИЛ-69». Он что-то кричал, но Сёма не мог разобрать. Впереди была только радуга. Радуга во всё небо! «Так вот ты какая, Хозяйка медной горы!..»

– О!.. Очнулся… Ты успокойся, солдатик. Всё… Всё хорошо, – склонилось над Семёном широкое и знакомое лицо полкового врача майора Календарёва. – Ну, Семён, и везунчик ты! Слава богу! Теперь не надо тебя в гарнизон тащить.

Эпизод 13

Вдохнул немного весеннего воздуха на утреннем разводе – и снова под землю. Семён заступил на боевое дежурство на сутки восьмой раз подряд без подмены. Подобные вещи были бы непозволительны на гражданке с точки зрения охраны труда, а в армии прокатывало, и ещё как. А что? Исмаилов пока названия цифр и то не точно знает по-русски, а что уж говорить, чтобы вести цели. Услышать и выудить свой позывной из мешанины эфира, разобрать сквозь помехи координаты, мгновенно найти их на трёхметровом (по высоте) планшете и, ежесекундно рискуя сверзиться, зацепившись о провод наушников, нанести в нужное место стеклографом данные в зеркальном изображении. При этом зная, что оперативный дежурный и иже с ним ведь с той стороны смотрят.

Вот и тянули они с ефрейтором Виноградским службу без подмен, день за днём, ночь за ночью, спя прямо за планшетом, надев наушники. Интересно как-то работал мозг в таких обстоятельствах. Вроде спишь и даже видишь сны, но как только где-то среди гула старых наушников, какой-то болтовни, обрывков слов, предложений и разной музыки, обилия цифр, букв и позывных услышишь знакомые «Таблица… Таблица… Таблица…», то тут же просыпаешься, как говорится, в полной боевой.

Всё время искусственное освещение. Бывало, посмотришь на часы со сна: два часа, пора на обед. А потом осечёшься и подумаешь: «Два дня? Или два ночи?»

– Эх! – потянулся Семён. – То ли дело полигон, а?! – сказал он, обращаясь к Виноградскому, не подразумевая ответа. – Свобода!.. Воздух!

– Не знаю, товарищ сержант, – всё же ответил Виноградский, обращаясь по званию больше для смеха. – Вы же один изволили первый раз ездить весной, а я был только в феврале, когда заложенный нос воздуха не чувствует.

– Ладно-ладно, не прибедняйся, – с улыбкой произнёс Семён. – Знаю я. Пацаны рассказывали, как вы тут зажигали, пока нас весной не было. Говорят, что даже на дизеля селянок приглашали, а? И, во-первых, не ездить, а выполнять боевое задание, а во-вторых, не один, а с полком.

Ранней весной полк выезжал на боевые стрельбы в Казахстан. На позициях оставалось только по одной дежурной смене, среди которых и был ефрейтор Виноградский. А для Семёна это было настоящее приключение. Целый месяц походной жизни в конце первого года монотонной службы! Неделю эшелон шёл туда, неделю – назад и две недели – там. Насмотрелся красот природы, военного разгильдяйства и реальных стартов ракет. Впечатляет. Самодельных степных сувениров привёз целый вещмешок. Но самое главное, что он узнал «страшную» военную тайну. Всё это театр и фикция. Внезапных проверок боевой готовности не бывает, и все всё знают заранее и за неделю готовятся к отражению атаки учебного противника. В основном люди заняты регламентными работами, приборкой территорий и составлением всевозможных отчётов и т. п. Ах, да! Ещё офицеры и прапорщики пили как не в себя. Гриня (старшина командного пункта, старший прапорщик Гринчук) творил чудеса, доставая продукт, которого нельзя было купить за тысячи километров вокруг. Зато надо было видеть эти рожи! По-другому не назвать! Когда на обратном пути даже Гринины запасы кончились, Семёну сначала было как-то не по себе от понимания того, что творится в войсках, но потом успокоился и влился в понимание поговорки «Война план покажет». Хотя не хотелось бы.

– Финал кубка чемпионов был. Вчера играли «Порту» с «Баварией», слышал? Счёт не знаешь? – спросил Семён.

– Откуда? – ответил Виноградский. – Я же здесь вчера весь день с тобой был.

– Ну думал, что, может, в эфире или в столовке кто сказал.

– Не-е-е, братуха. Я не в курсах, – сказал Виногорадский. – А ты вон у Оперативного спроси. Он же только утром заступил. Значит, вчера отсыпался, как человек. Может, он даже и смотрел. Не то что мы с тобой. Света белого не видим. Тем более, смотри, он «Советский спорт» читает.

Оперативным дежурным сегодня был капитан Литвинов. Наверное, ему и тридцати не было, однако выглядел он очень взрослым и строгим, что, собственно, и соответствовало его сущности. Никто из срочников командного пункта (а Семён служил именно там) да и полка, не хотел бы с ним встретиться на плацу, или в роте, или даже просто у входа на КП. Он придирался ко всему – внешнему виду, шагу, «не-отданию» чести и т. п. И, что самое главное, сыпал нарядами вне очереди, только в путь. Они пребывали в дружеских отношениях с Гриней (тоже тем ещё педагогом). На пару они могли довести любого солдатика до мыслей о суициде. Кстати, и Гриня тоже сидел в оперзале на командирском месте, разгадывал кроссворды, покачивая и сверкая чищенным сапогом. По «громкой» (центральная громкоговорящая связь из командного пункта Москвы) на всю страну разлетались мелкие поручения по готовности, касаемой SR-71. Это был американский самолёт-разведчик. Очень быстрый. Готовность по нему объявлялась всегда, ещё когда он только взлетал в нашем направлении где-то в Германии. Но сейчас, развернувшись над северными морями, он уже пилил домой, и его вяло сопровождали только вслед. В общем, тишь да гладь да божья благодать.

Семён застегнулся на все пуговицы, подтянул ремень, надел сапоги (по традиции, за планшетом их снимали), одёрнул гимнастёрку и вышел в зал.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться! – отчеканил он, вытянувшись в струнку перед капитаном Литвиновым.

– Чё надо, Студент? – влез в не начавшийся ещё разговор Гриня.

– Хотел обратиться к товарищу капитану, товарищ старший прапорщик.

– Ты что, боец, разрешения у прапора спрашиваешь, что ли, чтобы к офицеру обратиться? – отложил газету капитан, всё-таки улыбнувшись, что было хорошим знаком.

– Никак нет. Разрешите обратиться по личному вопросу, – ещё раз отчеканил Семён.

– Ну если по личному, то вольно, – скомандовал Литвинов, развалившись в кресле. – Чего тебе?

– Товарищ капитан, извините, вы не в курсе счёта финала кубка чемпионов? – уже расслабившись, спросил Семён. – А то знаем, что состоялся, а кто выиграл – информации не имеем.

– Во-первых, два – ноль «Порту» сделал, – неспешно начал Оперативный. – А во-вторых, ты почему, боец, старших по званию с праздником не поздравляешь?

«Ну вот! Нашел всё-таки к чему докопаться», – подумал Семён.

– Не могу знать, – брякнул, что первое в голову пришло, абсолютно сбитый с толку Семён.

– Во-о-от… Не знаешь, а сегодня, между прочим, День пограничника, – довольный собой, продекламировал оперативный.

– Так это же не наш праздник, товарищ капитан, – удивлённо возразил Семён.

– Вот именно так вы все и думаете, – менторски продолжил оперативный. – А что говорите на разводах – помните? «Я… заступая на охрану воздушных рубежей нашей Родины…» и тому подобное. Забыл?

Ровно час продолжалась монотонная лекция о важности и ответственности службы в ПВО СССР и о том, что только на нас надеется вся страна при внезапном нападении империалистического агрессора. И о понимании лично Семёном всей важности защиты страны от мировой закулисы… И если бы не Гриня, засобиравшийся снимать пробу в столовой, то, видимо, виновным в поражении при Цусиме, в начале войны в Афганистане оказался бы лично сержант Григорьев С.А.

– Идите, – внезапно окончил своё выступление капитан Литвинов. – Идите и хорошенько подумайте над сказанным. Кстати, пойдёте на обед, принесите мне чашку компота.

– Есть! – громко сказал Семён, развернувшись на каблуках и подумал: «А почему компот, кстати?.. Совсем даже не кстати…»

– Иди обедать, – сказал Семён Виноградскому, залезая за планшет и стягивая сапоги. – И кружку компота лектору прихвати, а то, вишь, горло у него пересохло. Зачем я про этот футбол долбаный спросил?!

«…нарушитель режима полётов… на запрос не отвечает… готовность номер два… – послышалось по „громкой“. – „Саксофон“, поднимите пару – посмотрите, кто там».

Оперативный сначала было поднялся в кресле, но, услышав не свой позывной, плюхнулся назад.

– Григорьев, номер дали цели? – прокричал он так, чтобы было слышно за планшетом.

– Нет!

– «Никак нет» надо отвечать, балбес.

– Никак нет, товарищ капитан! – спешно поправился Семён. – Думаю, что не присвоили ещё. Наверное, опять долгоживущий метеообъект, как и ночью было. Задрали уже готовностями ночью по этим тварям.

– Да что же это такое! – вспылил капитан. – Ты научись докладывать по форме, а думать буду я!

– Есть, товарищ капитан, – Семён опять надел наушники.

Пришёл Виноградский и поставил на стол оперативному компот. Тот достал из офицерского планшета печенье.

«…"Саксофон" – готовность номер один, по нарушителю государственной границы… цель номер 8255… На запад вторая…» – орала «громкая».

Зашуршал эфир. Закипела работа.

– Цель 8255 малоскоростная, низколетящая. Всем постам – готовность номер два! – более чем спокойным голосом скомандовал в свой микрофон Оперативный. Мимо протопали по железному настилу ребята из операторских кунгов, и Гриня наконец с неохотой слез с командирского места и потопал к себе в кандейку.

– Прикинь, Сём, оказывается, на девятое мая у поляков самолёт со всеми пассажирами грохнулся, а мы только сейчас узнали. Ребята в столовке сказали, – пришёл с новостью Виноградский. Он залез за планшет, не снимая сапог. – Ещё ПВО называется! А узнаём всё последними! – продолжал сокрушаться ефрейтор. – На обед пойдёшь?

– Хватит болтать. Готовность.

– Да что это за готовность? Литвинов даже не орёт, – ставя на приёмник тарелку с ещё горячей картошкой, продолжал бубнить Виноградский.

– Орёт не орёт, – сказал Семён, снимая наушники и протирая уставшие глаза, – а давай я твой картофан слопаю, а ты пока хватай «уши» и веди цель. 8255 называется.

– Злой ты и не женственный, – в своей манере схохмил Виноградский, подтачивая жёлтый стеклограф. – Люди погибли, а ему хоть бы хны. «Готовность… Готовность…» – передразнил он Семёна. – Смотри вон, Литвинов компот с печеньями за обе щеки уплетает и что-то не парится, а тебе, как всегда, больше всех надо.

– «Орёл», докладывает «Саксофон», – цель уходит на предельно малые… цель потеряна, – послышалось по «громкой».

– Ну вот, что я тебе говорил… – сказал Виноградский и сел, так и не успев сделать ни одной чёрточки на карте.

У оперативного дежурного на столе зазвонил красный телефон.

– Никак нет, товарищ полковник… Да, в нашу сторону… Но они потеряли… Видимо, метеозонд или ещё что… Наверное, и готовность сейчас отменят, – тараторил капитан, стоящий по стойке смирно, стряхивая с мундира крошки от печенья. Понятно, что звонил командир части подполковник Дзагоев, а его все боялись как огня. Литвинов выдохнул, осторожно положил трубку и опять плюхнулся в кресло.

«Цель 8255 обнаружена!.. Высота 1200… скорость 85… Был визуальный контакт… Малая авиация… 15.05 передаю "Оркестру"», – надрывалась «громкая». «Оркестр» – это позывной полка уже в Московском округе ПВО.

«Сейчас у нас первую объявят», – подумал Семён. И точно.

«"Оркестр"… "Виктор"… "Таблица"… "Ангара"… – Готовность № 1…» – перечислив все полки МО ПВО, объявила «громкая». И всё… Через пять минут на командном пункте было полно народу. Все офицеры штаба во главе с командиром и бойцы-срочники заняли все места, предусмотренные боевым распорядком. Литвинов, стоя навытяжку, докладывал обстановку.

Исмаилова посадили точить стеклографы.

За следующие три с половиной часа ситуация менялась несколько раз. Готовность то отменяли (например, в суматохе присвоили цели отзыв «я свой»), то вводили вновь. «Громкая» орала на офицеров, офицеры – на солдат, сержантов и прапорщиков. Даже Грине досталось. Дзагоеву вдруг показалось, что у того китель длиннее положенного, и пришлось Литвинову большими ножницами отрезать лишнее на глазок, короче, со страху переусердствовал. Так что Гринчук выглядел теперь очень модно, по-пляжному. На нём был словно купальный костюм и шляпа (на его маленькой сморщенной голове фуражка с огромной тульей именно так и смотрелась).

Когда «громкая» сообщила, что пост ПВН зафиксировал легкомоторный самолёт, направляющийся к центру Москвы, всё стихло. Все офицеры командного пункта выглядели как покойники. По многим признакам…

…Тоже в июне (спецнабором, как и всех студентов) Сёминого друга детства Юрку призвали в армию. И вот наконец Семён получил первое письмо от товарища: «…я рисовал курсовую на Красной площади… Сделал два круга над толпой… Сел на мост, пролетев под проводами… Дети набежали… Оцепление поставили… Я сам видел… Граница-то на замке только туда… А знаешь, „авиатор“ (как бы невзначай, напомнил Семёну тот факт, что он родился в самолёте), я тут прочитал, что пилот – твой ровесник, родился тоже в июне 1968-го».

Эпизод 14

Дембель.

Ну вот и закончилась армейская служба. Вместе с ней закончилась юность – назад не вернёшь. И уже сам факт, что Семён стал так рассуждать, подтверждал, что наступила молодость. Следующая ступень жизни, которая отличается тем, что раньше все были ответственны за тебя, а теперь ты становишься ответственным за себя сам. Ты сам выбираешь свой путь. Выстраиваешь цели, судьбу. Конечно, можно ещё ошибаться и набивать шишки, но в итоге надо определяться. Время летит. Уже пора прекращать писать жизнь вчерновую. Надо остановиться на чём-то одном, единственно верном. На том, что выведет тебя во взрослую жизнь. На следующий этап. Когда уже ты становишься ответственным за десятки (иногда меньше или больше) людей, тебя окружающих. Потом только старость, опять возлагающая ответственность за тебя на других, но в данном случае на тех, о ком заботился ты, будучи взрослым.

Вот такие глубокие и взрослые мысли целых три минуты были в голове у Семёна, когда он вышел из дверей КПП и лёгкой походкой направился к остановке автобуса, следующего до посёлка Огарково. Дальше на проходящий поезд – и домой. Тепло и солнечно… Одет он был в гражданское. Джинсы, кроссовки и ковбойка. Через плечо перекинута небольшая спортивная сумка. Он не стал измываться над формой, пришивая полу-эполеты и лампасы, уродуя сапоги и вставляя толстенную проволоку в подворотничок. «Ха!.. Что я клоун, что ли?! Всё. Хорош. Вырос», – решил Семён. Не стал делать и дембельский альбом. Не по причине снобизма или ханжества, а просто за два года столько переделал этой дребедени для друзей, что на себя физически не осталось ни сил, ни желания. Тем более, что перед увольнением две недели сутки напролёт всего лишь впятером они пахали над дембельским аккордом. Его итогом стало следующее. В полку было очищено две заброшенные стартовые площадки. Вывезли семнадцать «КАМаЗов» с мусором! Подготовлены столбы под ангары: двадцать четыре корабельные сосны срублено, ошкурено и вкопано на глубину в полтора человеческого роста.

20 мая 1988 года гвардии старший сержант Григорьев С.А., кандидат в члены КПСС (то-то батя будет рад!) был уволен в запас. Он шёл, покрытый густым, в отличие от южного, несмываемым северным загаром. В нагрудном кармане похрустывали два новых червончика (один – традиционный «язовский», а второй – присланный отцом на дорогу). С чувством выполненного долга и улыбкой на лице Семён запрыгнул в задние двери рейсового «Икаруса», уносящего его на своих жёлтых крыльях в новую гражданскую жизнь. Очевидно, что два года службы прошли не зря. Семён возмужал не только физически, но и головой. Окончательно выбросил из неё юношеские романтические сопли в сахаре о восстановлении в мореходку. Понял, что политех, куда он попал по принципу «куда бы пойти до армии», – тоже не его стезя. Решил стать юристом. Серьёзный и обдуманный выбор. В стране шумит перестройка. Такая специальность даёт обширные возможности для манёвра при окончательном определении места работы. Списался с юрфаком Волгоградского универа (пока он служил, отца перевели в Волгоград, и вся семья переехала туда). Получил уведомление, что в случае успешной сдачи экзаменов зачислят вне конкурса, как армейца.

План был такой: приехать в город – и сразу к Лёхе, у него и остановиться. Пусть не такой близкий друг, но семья уже на Волге, а все одноклассники ещё дослуживают. Михе, например, ещё год тарахтеть, так как на флот попал. День на посещение института (забрать документы) – и в Москву. Сразу в аэропорт и оттуда – в Волгоград. Вступительные скоро, надо готовиться. Лёха встретил радостно и хлебосольно. Всю ночь пропили и проржали. Пели песни под гитару. Было так хорошо, что и из квартиры выходить не хотелось. Уже под утро присоединился Лёхин отец, которому так и не дали уснуть. Семён, как взрослый дядька, панибратски приобняв его, лихо подливал в пустые стаканы. За билетами Семёну сгонял Лёхин младший брат, который готов был выполнить любую просьбу Семёна после вручения ему в качестве подарка настоящего солдатского ремня с тяжёлой латунной бляхой со звездой. Билет на поезд был куплен на вечер. И на самолёт из Москвы до Волгограда на 17.00 следующего дня. Немного поспали, потом вместе сходили в деканат и учебную часть – забрали документы. Вздремнули ещё. На посошок. Уехал.

Ярославский вокзал бодро по-московски суетился, несмотря на такую рань, умопомрачительно благоухал жареными общепитовскими пирожками. «Интересно, они что, и ночью ими торгуют? – Сдержался, не взял. – Денег мало, и я не могу размениваться по мелочам», – мысленно похвалил себя Семён за очередной взрослый поступок.

Оставалось ещё полчаса до открытия метро. Семён сел в уголочке прямо на бетонное ограждение, положил сумку на колени и, двинув молнию, стал изучать её содержимое. Скорее от скуки, чем для чего-то. Нехитрый дембельский багаж состоял из следующего. Пластиковая папка со значком Олимпиады-80, с документами из института и всякими другими нужными бумажками. Кошелёк с оставшимися после покупки презентов и билетов деньгами в размере 2 рублей 80 копеек. Ремень – офицерский кожаный. Свежее нижнее бельё. Вафельное полотенце. Коробка зубного порошка и щётка. В угол сумки закатился шарик-талисман из детства (всегда таскал его с собой, привык так, что без него чувствовал себя неуютно). Была тут и книжка на английском The lost world (всю службу не бросал занятия английским). Лежало две вологодских кружевных салфетки в подарок маме и сестре. Добрую четверть пространства занимал пластиковый пакет с изображением Modern talking, до верху наполненный самодельными сувенирами из казахских степей, привезёнными Семёном из двух командировок на полигон в Сары-Шагане. Самое большое место занимал пакет с ещё не распакованной белой нейлоновой сорочкой, которую мама привезла из турпоездки в Финляндию. Рубашка была просто потрясающей! Белоснежная. Наполовину синтетика. Не мнётся. Отложной воротник под галстук, рукава под запонки. Кстати, среди полигоновских сувениров были и запонки. Сделал сам из армейской заколки для галстука и двух маленьких скорпиончиков, залитых эпоксидкой и отполированных до состояния янтаря. Вместо пуговиц по всей длине рубашки тонкая, почти не заметная молния, тоже белого цвета. В общем, самый писк. Семён планировал надеть её, когда приземлится в Волгограде, чтобы усилить праздничный эффект от своего появления на пороге. Родные ещё не знали, что он дембельнулся, и не ждали его так рано. Так что готовился сюрприз.

Как только открылось метро, Семён поехал на станцию «Аэропорт», купил билет на автобус-экспресс и уехал в Шереметьево-1, решив дожидаться вылета на аэровокзале, чтобы не опоздать на рейс. Да и денег для прогулок по столице было негусто. Густо негусто, но всё-таки два рубля и двадцать копеек жгли пальцы и требовали их потратить. Семён рассудил так. Из аэропорта он уже не выйдет, будет дожидаться вылета здесь. Надо бы оставить 50 копеек на экспресс в Волгограде, чтобы не трястись в рейсовом. Очень хотелось есть, и он уверенно направился в аэропортовское кафе. Там он смело истратил на холодную курицу и прочее один рубль и семьдесят копеек. За соседним столиком обедала группа молодых солдатиков под командованием старослужащего-сержанта, который постоянно делал бойцам замечания и устроил прямо во время приёма пищи проверку их проездных документов. «Вот зануда! – подумал Семён. – Возится с ребятами, как с детсадовцами. Даже жалко их».

Перекусив и найдя свободное место в зале, Семён сел и крепко заснул. «Пассажиры рейса… вылетающего в Ленинград… срочно пройдите на посадку…» – особенно громко сообщил металлический голос, вырвав тем самым Семёна из объятий Морфея. Семён сладко потянулся и, убедившись, что сумка на месте, поднялся. Посмотрел на часы. 14.00. «Пойду пройдусь», – решил он. Неспешным шагом подошёл к окошку с надписью «Информация». Спокойно отстоял очередь и наконец, сдерживая зевоту, обратился с вопросом о своём рейсе (нет ли задержки и т. п.?).

Ответ женщины в синем лётном мундире поразил в самое сердце. Да что там! Практически УБИЛ! Рейс должен вылететь по расписанию. Только из аэропорта… Домодедово! Руки предательски задрожали и никак не давали вытащить из нагрудного кармана билет. Наконец удалось. Но это окончательно убило робкую надежду, что вылет всё-таки будет из Шереметьево. «Мама!..» – совсем по-детски, отчаянно просипел гвардии старший сержант запаса Григорьев. Глаза ещё и ещё раз сравнивали время на билете и на часах, расположенных над табло прилёта-отлёта. Они безжалостно показывали 14.21.

«Полтора часа до объявления посадки, – лихорадочно работал мозг Семёна. – Ну ещё плюс полчаса. Надо как-то оказаться в Домодедово. Денег только 50 копеек. На экспресс бы хватило, но он будет пилить часа два минимум. Такси. Единственный вариант. Но как?» – сбивая с ног встречных людей, спотыкаясь о сумки и чемоданы, Семён выскочил на улицу и, обогнув длиннющую очередь на стоянке, подлетел к небольшой группе водителей, спокойно куривших возле своих машин с шашечками, совершенно не обращая внимания на жадно ждущую их толпу.

– Мужики, в Домодедово надо! Срочно!!! – почти орал Семён, безумно вращая глазами.

– Смотри, сколько вас… – спокойно кивнул один из водителей в сторону очереди. – И всем срочно, – добавил, отвернувшись.

– Пошли, дембелёк, пошепчемся, – взял Семёна под локоть другой, седой, с ярко-голубыми глазами, словно по опыту догадавшийся, в чём тут дело…

– Четвертной.

– Денег нет, – сказал Семён.

– Э-э-эх! Чёрт с тобой. Давай красненькую, а я пойду ещё кого-нибудь нацепляю, – махнул рукой таксист. – Просто на сына ты моего похож, а ему тоже скоро на дембель.

– Папаша, я же сказал, что денег нет, – прошептал на ухо таксисту Семён.

– Ну ты с плеча… а как же? – подхватывая манеру, так же тихо сказал таксист.

– Я тебе вещь одну дорогую подарю – рубашку финскую. Новую. Ещё не распакованную, – уже в полный голос, нервно и быстро заговорил Семён. – Хочешь – сам носи, а хочешь – сынку на дембель подаришь. Главное, быстрее думай, а то всякий смысл пропадёт.

Таксист замер, и вся его внешность отражала сложнейшую войну страстей, происходящую внутри него.

– Покажи, – сказал он.

– На! – с готовностью ответил Семён и быстро вытащил лежавший сверху пакет.

– Поехали, только я всё-таки возьму ещё пару человек из очереди. Ты же ширпотребом платишь, а в «Гастрономе» за шмотки не отпускают.