Текст книги "Дело табак"

Особый паблик генерала

Кунакбай Бабаев: «Народ всегда относился к сотрудникам по-отечески».

По улице Украинской, основательно запущенной дорожными службами, бежал, перепрыгивая через грязные кучи подтаявшего снега, высокий человек с газетой в руках. Его внешность, обернутая видавшим лучшие времена френчем, не выдавала в нем представителя богемной профессии. Однако, это был широко известный в почти вымерших кругах газетных читателей художник-коллажист Серж Мозерсон, перебивавший себя то тем, то другим. С одной стороны где-то глубоко в душе было любопытно, как это существо умудряется существовать в современном коммерческом формате, обладая лишь талантами художественного склеивания изображений. С другой – нужно всегда помнить, что углубляться в Мозерсона ниже шапочного уровня опасно – такие персонажи в одно мгновение могли окружать, заталкивать в голову любые обязательства, а следующим днем уже стоять на чужом пороге со своим чемоданом. При этом их совокупный заем у доверчивого окружения, в том числе и на пропой, нередко достигал размеров годового бюджета какого-нибудь сельского муниципалитета.

– Куда летишь, Сержик? – загодя бросил знакомому редактор, потому что понял, что куда-нибудь деться с траектории движения Мозерсона было уже невозможно.

– А, – воскликнул коллажист, выбрасывая вперед сразу две свои бесконечные руки, – Ты только посмотри.

Художник проворно преодолел очередную снежную кучу, которую нагребли лоточники, имевшие обыкновение продавать здесь кошачий фарш в тесте и жаренные семена маслянки. При этом один из незастегнутых сапог Сержика хапнул отворотом изрядную долю снега, которая тут же провалилась внутрь, чтобы взбодрить ступню, не защищенную дырявым носком.

– Ух, гады, – затрепетал коллажист, мотая набедокурившей конечностью. В этом пространном его междометии уместились одновременно и дворники, и власть, и негодяи с атеистами, которые могли притаиться вокруг.

– Ты только посмотри, что печатает наше «Бельгоградье.

Сержик, подав по-графски свою широкую руку для рукопожатия, другой протянул издание, на первой полосе которого красовался громадный цветной фотопортрет блондина в полицейской фуражке. Под снимком лошадиными буквами с наклоном была выведена убийственная сентенция: «Грабежи, разбой, изнасилования – чего только не было в его карьере».

В этот момент знаток словесности вспомнил свою недавнюю встречу с местным начальником всей полиции. В его голове разом проявились цветные картины главного входа, когда дежурный прапорщик вывернул наизнанку не только содержимое сумки, но и его писательской души. Разом вспомнилась приемная, где писатель провел те семь минут и двадцать пять секунд, которых не хватало до обозначенного времени встречи. В этот непродолжительный отрезок времени на прием к генералу успели поочередно просочиться два полковника, которые вполне проявили всю принятую на вооружение местную тактику жизнедеятельности структуры. Перед тем, как попасть к шефу, они поправляли галстуки у большого зеркала под фирменными часами с логотипом УМВД, оставляли на журнальном столе с табличкой «Для телефонов» свои смартфоны, надевали на лица полные энтузиазма гримасы и скрывались за массивными желтыми дверями начальника. Через три минуты, видимо, получив заряд неслыханной мотивации, каждый из них вылетал с аудиенции в раскрасненном состоянии и почти бегом устремлялся на выход. Вдогонку они получали оклики обаятельной секретарши и возвращались за забытыми на столе сотовыми средствами связи.

Представителя печатной прессы сопровождал молодой полковник, руководивший отделом пропаганды, который несколько раз возвращался к темам, что общий хронометраж встречи с генералом не должен превышать одного часа, а вопросы – не выходить из списка согласованных. Будучи специалистом с большим опытом, сознавая, что печатную прессу всегда расстреливают сразу, понимая ее низкий статус в потенциальных резонансах общественного мнения, борзописец был согласен на любые условия, лишь бы попасть на беседу в заветный кабинет. В этот момент его в большей степени беспокоили ладони, которые предательски потели, угрожая не заладить беседу с самого момента генеральского рукопожатия. От этого редактор невзначай отточенными движениями массировал собственные колени тщательно вытирая каждый палец о брючную ткань.

Заметно нервничал и руководитель отдела пропаганды. На его слегка женственном лице, обрамленном в верхней части жидкими как струи лимонного сока волосами, читалось неопределенное состояние тревоги. Журналисту было знакомо это выражение, потому что юноша-полковник несколько недель назад, будучи еще лейтенантом, неудачно в одном из городских дворов сдавал на своей машине задом и попортил бампер припаркованного в кармане «таза». Как назло владельцем Тольяттинской повозки был наш редактор, выразивший тогда ряд критических замечаний в сторону неумелого ездюка. К чести обоих, персонажи не утомили себя долгой бесполезной полемикой, а сочли возможным удовлетворить друг друга небольшой денежной суммой, переданной из полицейского кармана в писательский. Именно это неказистое мероприятие отчасти положило начало их перспективным взаимоотношениям, которые сегодня переросли в это большое согласованное и одобренное интервью с шефом.

Несуществующая кукушка на фирменных полицейских часах в приемной пропела полдень и полковник, придерживая редактора жестом, негромко отчеканил:

– Еще минутку. Сначала я.

Он скрылся за желтой дверью и через мгновение появился вновь, приглашая интервьюера внутрь.

В просторном кабинете, казалось, не было ни души. Огромный стол с добрым десятком стульев, изготовленных по старинным технологиям с претензией на премиальный сектор, объемная карта области и массивный барельеф Российского герба на стенах – это все, что успел в первое мгновение выхватить редакторский взгляд. Однако в самой глубине бесконечного стола сидел небольшой человек, которого за каменным набором настольного календаря, бронзового орла на подставке и телефонов сложно было разглядеть сразу. Мужичок держал в руке большой сигарообразный паркер и изображал беспрецедентное усердие в работе с документами. Гости зависли в состоянии неопределенности в нескольких шагах от входной двери и пребывали в ощущении некоторой неловкости. Удовлетворив себя конфузом пришедших, генерал вскочил и, расплывшись в широкой улыбке, двинулся к гостям, заранее протянув вперед правую руку для приветствия:

– А, местная пресса, добро пожаловать, – сверкая зубами и лампасами, заявил высокопоставленный офицер. Он страстно сжал редакторскую руку, демонстрируя не просто информационную открытость всего Управления внутренних дел края, но и свое личное человеческое обаяние, – Очень рад, очень рад, что вы не забываете рассказывать общественности о деятельности полиции. Где вам удобно присесть?

– Везде, кроме КПЗ, – неуклюже схохмил гость.

– Согласен! – оценил юмор шутки чиновник и на всякий случай добавил, – Про КПЗ мы позже подумаем, когда Вашу газету почитаем.

Редактор, сознавая что большой Бонапарт едва достает ему ростом до плеча, поспешил занять сидячее положение на ближайшем стуле, чтобы ненароком не раздосадовать ерпыля. Генерал и зависший в позе официанта потатуй из пресс-службы нашли места по старшинству вокруг – шеф напротив гостя, полковник – справа. Заранее подготовленный и согласованный список вопросов начинался с биографического экскурса – высокопоставленный офицер был только назначен в Бельгоград, поэтому подобная вводная для беседы была весьма закономерна. Редактор выложил на стол диктофон и нажал кнопку, после чего четко произнес дату, время и место записи звукового трека.

– Кунакбай Ахметгарипович, – на едином дыхании выдал отрепетированное обращение журналист, – «Who is mister Putin?»

Аншефу польстило отождествление его скромной фигуры с образом Отца нации, он даже невольно улыбнулся в свои желтые усы, которые смотрелись под носом, как отработанная деталь полотера. И Кунакбая понесло. То, что планировалось в качестве описания официального бытия начальника, переросло в за приятельскую беседу о семье – верхних и нижних киргиз-кайсацких жузах, дедушке-герое, воевавшему в одной из стрелковых дивизий в Великую Отечественную и воспоминаниям о любимых Советских кинофильмах. Апофеозом открытого диалога стал распаленный монолог начальника о роли милиции и колбасе, который стоит привести в его предметно аутентичном варианте:

«Отношение к милиции поменялось, – генерал перемешал в воздухе указательный и безымянный пальцы правой руки, слегка нарушая свойственную востоку сдержанность, – И все это тоже было на моих глазах, как лакмусовая бумажка. Я помню добровольно-принудительные демонстрации. Они проводились. Люди ходили. По желанию, с детьми ходили. Первое Мая, флаги, шарики. Красиво. Тем более обычно там все эти большие транспаранты, которые на колесиках катились. Они раскладывались. Там были потайные дверки. Были горячительные напитки. Самогон, портвейн, брага. И мы сопровождали эти колонны. Радостные люди. Добрая милиция. Приятные ощущения. Да, нам понятно. Тогда было КГБ. Оно рассказывало страсти. Про империалистов. Про разведку. Про провокации. Но это серьезно не воспринималось. И народ, скажем так, относился по-доброму к сотрудникам. По-отечески. Милиция – мы все вместе! А потом – демократия, первые митинги. Все как-то вдруг, в одночасье поменялось. Мне запечатлелись в памяти из тех лет Гдлян и Иванов. „Хлопковое дело“. Помните? Тогда следователи прокуратуры по особо важным делам пошли на митинги. Впереди пошли. Вообще для нас нонсенс, чтобы там служащий, тем более государственный. Тем более, когда работает в органах прокуратуры следователем, шел во главе демонстрации не понятно какой. И говорил: „Да мы-то знаем, куда вроде как ниточка вьется. Главные преступники сидят там, в Кремле“. А это 90-е годы. Раздрай, шатание. Комитета госбезопасности уже нет. Никто и никаких инструкций не дает. Мы тут телевизор смотрим и не знаем, что делать. Как нам действовать? Обвиняют первых лиц государства. Открыто. Представить это себе год или два назад было просто невозможно. И совсем другое отношение к милиции сформировалось. „А вот вы с нами, или вы против нас?“ Это народ стал такой вопрос формулировать. К чему это привело, всем известно. Но вот эти первые митинги мне, конечно, запомнились. Я уже тогда понимал, что мы идем непонятно в какую сторону. Ничего из всего этого ждать хорошего в ближайшее время не получится. Так оно и вышло потом. Все резко начало пропадать из магазинов. Когда в каждом магазине очередь, тогда люди все озлоблены. Потому что они не могут купить элементарного. Они не могут купить колбасы. Привозят ее и начинается давка. Я уже не говорю про другие вещи. Надо было в каждом магазине регулировать очередь, людей успокаивать. Хотелось и себе что-то взять. У меня как раз ребенок маленький родился. Жена с ним, с коляской, из одной очереди в другую переходила. Все было дико, конечно. В магазинах было пусто, шаром покати».

Наполеон задумался, упустив дальнейший вектор повествования, а редактор слегка обомлел под потоком образов, но быстро нашел дальнейший ключ:

– И все-таки, Кунакбай Ахметгарипович, вы в самые сложные времена не теряли свой внутренний стержень, как это делали некоторые другие сотрудники органов внутренних дел.

– Согласен. Я всегда говорю, основа – это семья. То есть таких людей воспитывала их семья. И мне тоже многое дала семья. Как Вы говорите, «свой стержень» в жизни. Определенные люди. Да, потом, согласен, поздний социализм, как сейчас называют – много там появилось приспособленцев. Тех, которые пролезали. Чтобы какие-то льготы получить. Но были же и такие люди, которые верили в эту идею и шли к ней. Не щадили ни себя, ни других. Все равно те достижения, которые были за 70 лет Советской власти, они же были. Мы сейчас до сих пор пользуемся этими достижениями. Сложно их все-таки скинуть со щитов. Вот так я воспитывался и стал, кем стал, потому что меня так учили. Закаляли. Условно говоря, руки не выкручивали. Дали мне определиться самому. Милиция, так милиция. Да, они где-то, может, и высказывали свое мнение, но ни в коем случае они не пытались меня переломить.

– Считаете ли Вы, товарищ генерал, что образование в России должно быть многогранным, чтобы талантливые и спортивные мальчишки могли находить себе применение?

– Нет. Здесь тоже не со всем соглашусь. Вот помните, был такой термин в Советское время – специалист широкого профиля? И к нам очень много приезжали в те годы из других стран. Вот, например, из Соединенных штатов Америки. Мы общались. Ведь у них очень узкие специалисты. Мне там один переводчик рассказывал. У него вырезали, по-моему, камни в желчном пузыре. И он говорил, что ему все равно. Он пошел к узкому специалисту – ему было наплевать, какой там политической ангажированности специалист, знает ли он условно говоря Микеланджело, или кто такой Ленин, какие у него познания в живописи и архитектуре. Мне надо, чтобы он четко знал, где желчный пузырь находится. Мне надо, чтобы он мог это четко вырезать и оставить шовчик маленький. Вот он в этом ас. А мне вот это широкое, как пациенту, не интересно. Так же, кстати, и полицейский. У них это очень узкий специалист. У нас тоже. Мы стараемся дать полицейскому азы юридических дисциплин. Может быть, этого и не надо. Потому что, например, взять западные страны. Вот он полицейский. Его задача – быстро ездить на машине. Чтобы догнать преступника. Хорошо стрелять. Боевые приемы борьбы знать. Уметь заходить в помещение и страховать друг друга. В фильмах показывают, если обращали внимание, как они подходят к машине и один другого страхует сбоку. У них это все отточено до автоматизма. Как заходят в помещение. Как заходят в квартиру. У них есть там на палке зеркальце. Они смотрят углы, которые невозможно просмотреть. Алгоритм этого тоже выработан. Казалось бы мелочь. Сам там на месте освоишься. Нет. У них определенный алгоритм и четко все это отработано. И все. И написать рапорт. Больше ничего не надо. Ему не надо дальше идти.

– Кунакбай Ахметгарипович, я бы с Вами согласился, если бы Вы лично сами ни разу в жизни не держали молоток в руках. Просто в своей жизни. В Российских условиях. Если бы Вам не пришлось где-то разобраться в строительстве, каких-то еще профессиях. Для нас это жизненная необходимость – иметь широкий профиль.

Полицейский кукловод вздрогнул и весьма недовольно произнес:

– Согласен.

– У нас история выживания, она такая, – упрямо продолжал словоплет, – Потому что обстоятельства закаляют качество души россиянина.

– Может чаю? Я, извините, не предложил сразу, – постарался перебить опостылевшую тему начальник.

– Нет, спасибо, – спохватился редактор, осознав, что пора переходить к новым вопросам, – Как Вам, Кунакбай Ахметгарипович, наш Бельгоград?

– Не выбирал, – четко отрезал полицейский и через паузу продолжил, – Только спросил, могу ли подумать. Мне ответили: «Подумать можно, но решение уже принято. Вот тебе час времени, пиши рапорт на имя министра и направляй по факсу». Позвонил жене, так и так, едем. Она говорит: «Ну что ж, я вроде всегда готова, понимаю, что это рано или поздно произойдет». Нормально достаточно восприняла. Так что вот так получилось, совершенно неожиданно. По сравнению с другими регионами, где работал, говорить пока сложно. Времени мало прошло. Есть в этом и свои положительные моменты, безусловно. Есть, на мой взгляд, то, что надо и корректировать, мы работаем над этим. Стараюсь я и объезжать подразделения. Потому что в целом понять, как работает то или иное подразделение, можно только оценив работу территориальных наших органов внутренних дел. Потому что это все-таки основа.

– Не статистику, а именно посмотреть лично? – уточнил редактор.

– Статистику мне тут постоянно грузят. Но я же понимаю, что простому обывателю можно там рассказывать. На этих отчетах перед населением. Можно приводить огромные цифры. Обывателя же это не впечатлит. А он вышел с этого отчета перед населением, а его кто-то по голове кирпичом навернул. И я его хоть там цифрами завалю, но у него все равно будет отрицательное мнение. Вот он вышел, а его никто лично не защитил. Безопасность не обеспечил. Его ударили кирпичом. Да еще чемодан отняли. Все. Правильно? И вот это важно. Я говорил уже и сейчас добиваюсь именно этого. Обратной связи. Нет у меня такого, что я кого-то не принял. Кого-то не выслушал. Вот сейчас на первый прием ко мне уже пришла группа товарищей. Я знаю уже, что они не только ко мне ходят. Толпой, человек по семь-восемь. И сразу начинают говорить о коррупции в органах внутренних дел. Мы не можем по одному, потому что о коррупции можно говорить только толпой. Весьма спорный, конечно, тезис, но, тем не менее, вот они пришли. Уже так были настроены, что их не примут. Мне, кстати, помогал вести прием председатель общественного совета УВД. Это, кстати, и лучше, когда вместе с Общественным советом. Потому что оно все-таки лицо гражданское.

– Лицо промежуточного состояния, – вставил уточнение слововед.

– Оно все-таки подковано в юридических дисциплинах, – пропустил реплику мимо ушей начальник, – что касается Гражданского права. Потому что, нередко вопросы идут на стыке Уголовного и Гражданского права. Иногда тоже можно понять людей, что не хотят идти в суд. Нести какие-то судебные издержки. А еще неизвестно, ты выиграешь, нет ли. Бабушка вилами писала. А тут милиция или полиция. Все можно бесплатно. И обязаны. Если не захотят, я их заставлю. Я их буду понуждать. Завалю заявлениями. В прокуратуру пожалуюсь. Вот по этому пути многие идут.

В этот момент полковник отдела пропаганды начал заметно ерзать на стуле, будто пытался унять зуд у основания хвоста. Наконец, налившись негодованием, он выставил правое запястье под нос сидящему рядом редактору.

– Да, да, – засуетился ловец слов, – Понимаю. Время. Просто незаметно пролетел час. Вы – прекрасный собеседник, Кунакбай Ахметгарипович.

Бессонная ночь – плэй, тук-тук, плэй, тук тук. Гвоздь номера – центральный материал издания. Писатель нервничает, глядя, как неумолимо китайские стрелки настенных часов на его кухне кружат по циферблату. Недели согласования списка вопросов, долгие дни выяснения даты и времени встречи – все это подвело корифея аналитических жанров к самой последней черте дедлайна. Нужно успеть написать материал, пусть в надрыв, через литр кислой смолы, именуемой кофе и вторую пачку табака за несколько часов ночи. Но успеть.

Уже в окне брезжит утро, кто-то у подъезда насилует вялый аккумулятор своей «антилопы» и громко шумит лопатой тартыга-дворник. Не ради чистоты, а чтобы сообщить всей многоэтажке, что он есть. Вот часовой аудиотрек расшифрован, скрупулезно набран с бережным отражением стилистики. В висках стучит: «Сохрани стенограмму». Кантр эс. Готово. Пора художественно выписывать вирши. «Я с вами согласен», – сам собою приходит на ум заголовок и плывет далее про заплетство, – В Бельгоградском Управлении полиции ощущается состояние повышенного энтузиазма – новый генерал. Структура с нескрываемым волнением пытается как можно быстрее впитать его требования, понять систему взаимоотношений с шефом. Новый начальник УМВД России по Бельгоградской области Кунакбай Бабаев встречает нас с широкой улыбкой на лице. Подтянут, спортивен, с любознательным взглядом».

И далее течет контекст, тук-тук, гремят клавиши. Вопрос за вопросом – образ начальника из солдафонского профиля перевоплощается в благообразный, почти бунинский анфас. Некоторые тезисы удаляются целиком, ответы тщательно переписываются. Ткань интервью складывается от начала и до конца, бодрое, как аллегро с огнем. Последняя точка для тех, кто заинтересован: «Материал подготовлен при содействии Федеральной и Региональной пресс-служб УМВД России».

Крякнув от охватившего нутро волнения и гордости за столь высокоштильную работу, редактор написал электронное письмо в пресс-службу, оформив его по всем известным ему правилам штабной моды. К месседжу он прикрепил готовый текст и стенограмму, чтобы никто не заподозрил его в недостаточном усердии.

Пора было будить детей и пробираться бесконечными пробками в школу. Писатель выглянул в окно, где продолжал мучить дорожку дворник, посмотрел на свою занесенную снегом «лошадь».

Через сутки, когда печатный станок в типографии уже собрался уходить по домам, а телефон пресс службы УМВД выработал остатки ресурса эксплуатации, на электронный ящик мастера рулонных дел пришел факс с утвержденным вариантом текста. В опусе под новым заголовком «Управление работает эффективно» содержался врез: «Указом президента… на должность начальника… назначен генерал-майор полиции…» Далее по тексту шла биография Бабаева, написанная в лучших образчиках мастерства отдела делопроизводства и кадрового обеспечения. К согласованной оде были подобраны главы с подзаголовками: «О работе с ветеранами», «Полицейский Дед Мороз» и «Подрастающее поколение». Все это было снабжено данными статистики, которые раскрывали самый бодрый темп работы как всего управления, так и подразделений, в частности. Из оригинала подготовленного редактором интервью в благославенном варианте осталось только имя журналиста и кое-какие знаки препинания.

«Вот блин, – позволил себе на мгновение раздосадоваться опытный слововед, но очень быстро сглотнув недоуменность, он отточенным порядком направил новый текст в корректуру, – Леночка, побыстрее подчитайте новый материальчик. Опять горим, знаете-ли».

И вот теперь, стоя перед СержикомМозерсоном посреди улицы Украинской, прокрутив нахлынувшие воспоминания, редактор в очередной раз укреплялся в мысли – загнанные под половицы тараканы-журналисты ответили миру взаимностью. Скупая логика – вы с нами так, в ответ держите квадратное «Собрание состоялось», полное сарказма, шаблонности и стилистических ошибок формальное отношение к работе. Девиз, будто разорванная на груди рубаха – не захотели пестовать четвертую власть, бережно сохранять ее самочувствие, так получите релиз, между строчек которого уложено все пренебрежение к несносной писательской доле. Что? Духовные скрепы не нащупали, национальную идентичность не поддержали? Неужели вам центрального канала телевидения мало, где еженедельно некто преданный шьет вирши этим западным англосаксонским марионеткам. Кто еще сможет так жестикулировать в кадре, обладая столь исчерпывающей риторикой: «…как здорово, что мы провели круглый стол в знак поддержки сирийских патриотов»? А все остальные – брошенные, потерянные, не включенные… Мы тут по безработице и нужде всем журналистским профсоюзом под вашими подошвами утоптаны. Какой с нас может быть спрос?

Сержик Мозерсон, между делом, спрятав веселую газетку во внутренний карман френча, решил приступить к главному:

– Подыхаю, – почти навзрыд затянул он давно отработанную до мелочей мизансцену, – Выручишь старого товарища ста рублями?

– У-у, дорогой, – опечаленно ответил мастер слов, который с самого начала ведал, чем продолжится встреча, – Знаешь же анекдот «Красная Шапочка, я тебя съем»?

– Нет, – почти искренне заступорился Мозерсон.

– «Не съешь, волк, я сама голодная», – закончил историю редактор, размахивая руками, будто это гигантские челюсти сказочной девчушки.

– Сердце остановится, – пропустил жирный намек мимо ушей коллажист. В его голосе проступило противное уху повизгивание, которое демонстрировало подвижный склад его богатой, но очень тонкой психики.

– Эх, Сержик, – хлопнул знакомого по плечу словоплет, – Господь просто так смерти не дает. Заслужить ее надо, дружок! Бывай!

И редактор, не дожидаясь новых тезисов Мозерсона, лишь сознанием ощущая недоуменное хлопанье его ресниц, бодро припустился далее по Украинской.