Текст книги "Индиго"

64

Заполночь Валентин вернулся домой. И сразу к компьютеру, ему не терпелось скинуть фотографии на «винчестер» и любоваться, разглядывать, восхищаться самой чудесной девушкой на планете. Он пялился в монитор, пока глазные яблоки не стали пульсировать усталостью. С долгой оттяжкой и искренним сожалением Валентин выключил «комп» и сильно потёр глаза. Когда занавес чёрно-серых лоскутов расползся на фрагменты, в фокус взгляда попал стеклянный шар аквариума. Вода мутная, внутренняя стенка покрылась иловым налётом, дохлая рыбина (у Валентина не поворачивался язык назвать её рыбкой) прибилась к шлангу с воздухом, «как долбаная стриптизёрша», подумал Валентин. Безжизненный хвост то и дело приподнимался и опускался, набирал в «подол» воздушные пузырьки и выпускал их одним большим пуком. Вторая рыбина в агонии боком плавала по кругу ровно посередине высоты аквариума, она глотала всё, что попадалось на пути, вращала глазюками и медленно, мучительно медленно подыхала. Валентин не выдержал, вытащил шланг, кормушку, поднял аквариум (едва не разбил, пока нёс) и вылил затхлую воду со всем содержимым в унитаз. Бай-бай, рыбки, бай-бай, чавкающие монстры! Нажал на кнопку смыва и, наблюдая за бурным потоком воды, вспомнил без какой-либо логической связи со своими действиями выученный (кое-как из-под палки) в школе Лермонтовский «Кинжал»: «Люблю тебя, булатный мой кинжал, товарищ светлый и холодный. Задумчивый грузин на месть тебя ковал…»

– На месть. Месть… – протянул Валентин и поджал губы. Он сравнил себя с вездеходом, буксующим на ровном месте. Внутренним голосом на него давно орала (и только сейчас неожиданно дооралась) Ответственность: «Что ты творишь, кретин, что ты себе позволяешь?! На тебе такой груз меня, а ты вздумал поиграть в салочки с любовью! Господь выбрал тебя на месть, Он сделал всё, чтобы тебе было удобно, а ты за…»

– Захлопни пасть, кишки продуешь! – рявкнул Валентин и тут же нервно рассмеялся. Откуда у какого-то голоса кишки возьмутся? А голос Ответственности, поначалу захлопнув пасть на полуслове, услышав смех (пусть и далеко не веселый), набрался смелости и продолжил чихвостить Влюбленность, смущенно сжавшуюся пред Совестью: «Забылся? Страх Божий потерял?! А ты вспомни, кем ты был в прошлом? Почему Господь пожелал в этой жизни, чтобы был ты мужчиной, чтобы был сильным, могущим противостоять и многое противопоставить тем, на кого направлена Святая Месть Господня, тем четверым изгоям, которые, не искупая грехов, пытаются лестью и видимым благочестием протиснуться к воротам Рая? Четверо Из Списка. Ты должен закончить свою работу. ЗАКОНЧИ РАБОТУ!!!»

Аквариум во второй раз скользнул из рук Валентина, но сейчас причиной была не тяжесть, а влажность. Ладони вспотели так, словно Валентин в резиновых перчатках для химической защиты рук раз двести сжал-разжал эспандер. Голос в голове замолчал, Валентин подождал, может, ещё чего скажет, но нет, не сказал. Валентин поставил никчёмный аквариум возле мусорного ведра и на карачках (как реханутый партизан, хи-хи) выполз из туалета, сел на пол в прихожей напротив зеркала и невидяще уставился в него, взгляд устремился в глубину необъятного внутреннего мира. Спустя двадцать минут обездвиженной медитации молодой человек вскочил на ноги и со словами «я не могу, не могу вот так!» достал из шкафа белый шарф (купленный десять лет назад на ярмарке в Козьмодемьянске, когда они с матерью ездили во время летних каникул на праздник, Бендериаду, в гости к какой-то дальней родственнице). И завязал его поясом. Сменил футболку на чёрную и более широкую и длинную. Сунул в карман любимый выкидной нож, сигареты, спички и выскочил на улицу. Он метался по тротуарам из стороны в сторону, как одержимый, мыча, скуля и размахивая руками, потом шлепнулся задом на газон. И опять застыл, как каталептик с занесёнными над головой руками. Глаза закрыты, но за веками глазные яблоки вращались с неописуемой скоростью, будто Валентин спал и видел сон с бешеной погоней.

– Нашёл, нашёл, нашёл. Нашё-о-о-о-ол… – сперва еле слышным шепотом, но с нарастанием громкости Валентин заклинанием повторял и повторял слово. Потом пружинисто вскочил, как чего-то испугавшаяся кошка, и побежал. Побежал, больше не доказывая на своём примере теорию броуновского движения, побежал строго по вектору из пункта «А». Бежал долго вдоль Монтажной улицы, не чуя усталости, и когда до Щелковского шоссе оставалось каких-то сто метров, Валентин перестал чуять ноги. Споткнулся, упал. Дыхание сперло, скулы сводило, вязкая слюна никак не хотела сплёвываться. Валентин лёг прямо на асфальт тёмной безлюдной аллейки, подсунув под голову руку; суша губы, глотал ртом воздух (прямо как его почившие золотые рыбки) и уставился в пятачок звёздного неба, просматривающийся в прорехе рваных облаков. Когда сердце перестало загнанно биться о диафрагму, Валентин поднялся. На диву ночной спринт отрезвил мысли и парень, наконец-то смачно сплюнув, пробормотал:

– Так до утра бежать – не добежать. – Он порылся в карманах и выудил шестьсот тридцать два рубля. Валентин, понятно дело, не знал, какое его разделяет расстояние («сколько осталось?») до пункта «Б», но в худшем случае максимум пути он проедет. Отряхнулся, пригладил волосы и пошёл к шоссе.

– Я не помню адрес, но я покажу, – сказал ночному бомбиле Валентин.

Оказалось, ехать было пять минут! Недовольный собой, Валентин отдал сотню водиле потрепанной «семёрки» и зашёл во дворы. Шёл быстро и бесшумно, окидывая взглядом каждую из припаркованных поперёк тротуаров машин, пока не заметил «горбатую» «Волгу» м 788 вт, 177 RUS. Она ютилась между двух старых лип. Валентин свернул с дороги и, крадучись вдоль забора детсада (отметив мимоходом, что перелезть через него не трудно), подошёл к автомобилю, положил руку на ветровое стекло и задумался, что делать. Через короткое время Валентин вынес вердикт: авто подлежит сожжению.

– Только прежде…

Валентин посмотрел на подъезд. Нет сомнений, сволочь, специально окатившая его лужей у перекрёстка, жила здесь. Вспомнился анекдот: «Штирлиц проводил радистку Кэт до дома. Кэт сказала: «Давайте, завтра встретимся у роддома». Штирлиц посмотрел на окна её квартиры и согласился с Кэт: урод действительно был дома». Немного развеселившись, Валентин подошёл к подъезду, но сколько ни силился, не смог определить код домофона, никаких вариантов. По-видимому, не

телепатия

та была связь у Валентина с обидчиком в сравнении с Четырьмя Из Списка.

– Узкий у меня профиль, – сказал Валентин, барабаня пальцами по «морде» домофона, не расстраиваясь и не обижаясь. А чего расстраиваться и на кого обижаться? На Бога? – «Нет выше и надёжней крыши, чем та, что дарит нам Всевышний», – продекламировал он В. Сыченкова и вернулся к «Волге». Всё должно быть так, как должно быть, и быть не должно иначе. Валентин свинтил крышку с горловины бензобака и просунул в него шарф наполовину длины. Осмотрелся, достал сигарету, снова осмотрелся, чиркнул спичкой о коробок, зажёг сигарету, осмотрелся в последний раз и поджёг той же спичкой бахрому поношенного шарфа. Проследил, чтобы пламя стало стабильным, и перемахнул через забор в детсад. Не оглядываясь, Валентин пробежал вдоль веранд и скрылся за углом дошкольного учреждения. Взрыв застал взрывника на пиках забора, Валентин оглянулся и увидел столб алого пламени вперемешку с чёрным едким дымом. Завыли на все лады сирены сигнализации окрестных машин. Липы занялись огнём. Окна квартир одно за другим неохотно пробуждались ото сна, освещая двор яркими квадратами света. Валентин поспешил смыться. Дело сделано. Пусть и наполовину. Господь распорядился по-своему, не дав, как бы ни хотелось Валентину, убить дешёвого обидчика. Негоже размениваться на полушку серебряным рублём.

Когда сигарета была докурена до фильтра, Валентин был уже далеко.

Завтра поутру, то есть когда выспится, он захочет проверить ещё один адресок. Уж там-то непременно нужно довести до убийства. Скольких эта ведьма попортила и сглазила? Пора положить конец. Пока есть время.

65

Сперва дождевые капли укрупнились, и их было немного. Потом в одно мгновение хлынул поток. Шквальный ветер для разминки занялся сухими ветвями. Они трещали, как кости при переломе ноги. Кузьме было с чем сравнить такой звук. На его памяти был случай, когда парень пришёл в кузницу самолично сделать железную трость, трёстку, и – как уж он умудрился, Кузьма не уразумел, а парень толком не смог объяснить – уронил со стола на ногу малую наковальню, неудачно уронил. Ветер швырял низвергавшийся с неба водопад то в грудь, то в спину, то в бок, сбивая с ног в грязевую реку. Кузьма кубарем скатился с пригорка, чудом миновав ощерившуюся обломанными веточками ветвь старого дуба. Мысли кузнеца заняты одним – догнать, догнать поскорее бедную Валюшу, он боялся потерять белую фигурку из виду, слишком много форы. Отчаянию Кузьмы нет предела. А ещё эта непогода! Да что там – ураган!

Где-то за спиной вспыхнуло сине-ярким всполохом, и тут же небо разорвало сильнейшим БА-БАХом. Земля дрогнула под ногами, а Кузьму словно подстегнули те дюжие черти, что привиделись

осильнику

Ивану Демьянычу.

Валюша бежала к озерцу с осетрами, к последнему месту, где пусть недолго, но чувствовала себя счастливой. К её последнему месту в жизни, где она с глубокой печалью и радостью распрощается с жизнью, сведёт счёты бесчестных сделок. Она не боялась смерти, смерть стала благом; она не боялась не попасть в рай, рай ей ни к чему – она возненавидела Бога и не желала видеть Его, Он предал рабу свою, когда она в Нём так нуждалась; она не боялась ада – самоубийцы зависают меж раем и адом, они никому не нужны. Так же как ей не нужен никто, теперь даже Кузьма, милый сердцу любимый Кузьма. Валюша приняла решение не сейчас и не сейчас от него отказываться.

Кузьма о решении, естественно, не знал и преследовал любимую, медленно, но неумолимо догоняя, моля Бога, чтобы та не наделала глупостей. Силуэт Валюши размывался в толще безумных дождевых вихрей, часто, слишком часто пропадая из поля зрения кузнеца. Кузьма догадывался, что её пропадания связаны с её падениями, это-то и сокращало расстояние между ними, но каждый раз сердце юноши обливалось кровью: больше всего он боялся, что Валя причинит себе боль, преднамеренно или нет – значения не имеет. «Ей уже хватило боли! Не причиняй, Господи, огради от новой!» — молился Кузьма. Девушка бежала в одном направлении, а парень не понимал, зачем ей к озерцу.

В поле хлеба прибились к земле пластом. Заповедный островок Демьяна Евсеевича мерещился призрачным миражом. Молнии рассекали свинцовое небо. Раскаты грома уже не сменяли один другой, они слились в единый грохот. В борьбе с грязевой рекой, ураганными (из стороны в сторону) порывами ветра, дождём, ослепляющим глаза жесткими и хлесткими струями, Кузьма выдыхался. При его росте и мышечной массе он никогда не бегал на длинные дистанции (по правде говоря, и на короткие-то бегал от случая к случаю), и слабина лёгких дала себя знать – кузнец рухнул скошенным колосом. Но сразу поднялся, рыча и хрипя.

Заповедный островок перестал быть миражом, когда неоновая нить молнии изогнутым копьём воткнулась в зелёный пятачок природы, валя ясени и ослепляя кузнеца. Потеряв рассудок, Кузьма бросился сломя голову в барский уголок, невзирая на пульсирующую, колющую, не дающую дышать и всёвозрастающую боль в боку. Он не видел ничего вокруг – перед глазами лишь пульсирующее нереально ярко-снежное полотнище, будто он, убогий, долго смотрел на солнце, пытаясь разглядеть на нём языческого бога Хорса; он не слышал ничего вокруг – уши давно заложило непрекращающимся грохотом грома, не имеющим ничего общего с привычными раскатами. Он кричал нечеловеческим криком (и после долго страдал дисфонией).

Кузьма настиг Валюшу в воде озерца. Она не спешила, она готовилась. Шаг, даже для шага в воде, медлителен и исполнен достоинства: не смерть пришла за девой – дева шла к смерти. Если бы Кузьма мог видеть её лицо, то не исключено, что он не стал бы спасать несчастную, потому что с таким лицом не нуждаются в спасении. Валюша в то мгновение, когда Кузьма схватил её за талию, полностью отрешилась от внешнего мира, меньше всего её волновала свихнувшаяся стихия. Девушка не слышала, как повалились ясени, расщепленные молнией, так куда ей было слышать приближение Кузьмы? Тем более она не ожидала погони. И когда чьи-то руки обхватили талию, Валя решила, что так забирает смерть, но…

– Валя, Валюша! Родная моя! – Но в окрике не слышался леденящий душу глас смерти. Голос был родной. Валюша, не веря ушам, обернулась и заорала:

– НЕТ! УХОДИ! ЗАЧЕМ ТЫ ЗДЕСЬ?! Я НЕНАВИЖУ ВАС ВСЕХ!!! – Валюша отбивалась от возлюбленного, как исчадие ада от иконостаса, но силы у Кузьмы (пусть сердце и рвалось в клочья, а лёгкие горели огнём), безусловно, больше. Он сносил все её удары и тянул, тянул к берегу. Он не видел лица, исполненного достоинства, зато он видел лицо, искаженное болью и душевным страданием, и того было достаточно. С лихвой, чтобы защитить любимую от самой себя.

Он вытащил девушку. Молодые измученные люди лежали грязные и мокрые у воды озерца, вышедшего из своего котлована и продолжавшего расползаться по поляне, где больше не пахло цветами. Истерика дьяволенка, вселившегося в девушку, сменилась кротостью агнца. Кузьма с трудом приподнялся на локте и заглянул в Валюшино лицо. Оно не выражало чувств и не чувствовало холодных, сильных и частых-частых ударов крупных капель неутихающего ливня. За узкими щелками прикрытых век блестели глаза, устремленные ввысь, но не видевшие беснующегося неба. Тело Валюши было спасено, чего нельзя сказать о душе. Глубокая язва осилья прободила тонкую стенку

девственного духа

девичьей психики. Кузьма испугался привести ее в чувство. Испугался не реакции, а отсутствия оной. И все-таки не выдержал, обнял любимую девушку, осторожно одел в свою рубаху, потом поднял ее на руки и понес обратно к усадьбе.

66

Из дневника:

Я не уверен, что познал до конца любовь, но я познаю горечь. Это си-и-ильная боль. Сильнее, чем я думал, сильнее боли воспалённого нерва зуба. Она захлёстывает изнутри и обволакивает коконом снаружи. Те перлы известных людей, что я скрупулёзно, как дурень последний, собирал, – НИЧТО, безжизненные, как паутина в заброшенном чулане, слова принятые, как аксиомы. Каждый из них вывел для себя (и под себя) определённый критерий любви, не познав всех её граней. Только тот, я считаю, имеет право говорить что-то о любви, кто на собственной шкуре прочувствовал хотя бы половину известных мне граней любви:

А) безответную

Б) с первого взгляда

В) ответную

Г) страстную

Д) тихую

Е) безумную

Ж) беззаветную

З) ревностную

И) беспощадную

К) безоблачную

Л) безнадёжную

М) надёжную

Н) всепрощающую

О) бескомпромиссную

П) единственную

Р) до гроба

Я не спец и, скорее всего, чего-то (многого!) не учёл, поэтому заканчиваю алфавитный перечень так:

С) и т. д.

К сожалению, я не могу описать ту тяжесть, что разрывает меня – сердце, душу, мозг. Мои нервы готовы рваться, как струны гитары на последнем концерте Талькова – одна за другой. Ужас, сковавший меня необходимостью реализации мести, ввергает в эмоциональный ступор. Такая реакция, наверно, сравнима с реакцией жениха на заявление невесты накануне свадьбы, что она не хочет менять фамилию на фамилию мужа. Как серпом по яйцам, в самом деле!

Убийство (банальнейшее из всех) «метрополитеновской» ведьмы не принесло облегчения, наоборот, усилило тщетность… тщетность чего? Тщетность потуг поиска компромисса между вечными соперниками, Божьими истцами: Любовью, Жизнью, Местью, Смертью. Ничто не терпит компромиссов. Стирается граница Сил Добра и Зла, когда Любовью жертвуешь пред Смертью, когда Месть вгрызается, как червь, в зрелое наливное яблоко – в Жизнь.

Я познаю горечь любви. И по моим щекам текут слёзы от мысли, что смерти через месть я жертвую любовью и жизнью. Бог сунул в барабан один патрон, крутанул, приставил к моему виску и пригласил сыграть. Как говорится: что жил – всё зря.

Или не зря?

Мне ведь давно понятен смысл всего, что задумал Господь, так чего я вновь и вновь задаю нелепые вопросы? Даже этот вопрос нелеп. Но такова сущность человеческая, пытливость ума. Резинка-закидушка крючков-вопросов в реку ответов.

Но я хочу узнать истину, я имею право знать истину переплетения моей судьбы с судьбами Четверых Из Списка!!! И главное – как на этом завязана крестьянка? Кто она таки?

Я убью, наберусь силы воли и убью Четвертую Из Списка, как только докопаюсь до правды. Меня не устраивает фраза из «Секретных материалов» – «истина где-то рядом»! Нутром чую (а в случае с Четырьмя Из Списка это не аллегория или как там ни назови), Даша каким-то образом наведёт меня на секрет. Я пойму, за что мщу. Неспроста она главная в списке!

А с чего я решил, что она действительно главная?

67

На следующий день после убийства «метрополитеновской» ведьмы Валентин остро ощутил, что убивать (убивать вообще) стало ему необычайно противно. Может, в том крылось выкрикнутое перед смертью проклятие ведьмы? А может ему просто надоело убивать? Так редко, но бывает с заядлыми курильщиками: куришь, куришь и вдруг – бац и понимаешь, что тебя воротит от табачного дыма. Но он обманывал себя, зная, что причина в Даше. Сейчас он шёл на свидание с ней, выискивая предлоги, которые могли бы отсрочить неминуемый трагичный эпилог.

Он шёл, однако, не подозревая, как до глубины души будет удивлён быстроте получения ответов на терзающие его вопросы. Господь Бог явно его слышал (и значит, видел каждый поступок). Валентина охватит суеверный трепет… но чуть позже, после испуга, преддверием которому станет шок.

Не подозревал он и того, что сегодня с ним будет совершён акт дефлорации. Дефлорация – дурацкое слово, заусенцем засевшее в пустом без мыслей мозгу во время первого (и последнего) в его жизни полового акта. Ему не нравилось слово секс, но дефлорация – ещё хуже, поверьте! Валентину пришлось приложить титанические усилия, чтобы поганое слово заменилось более приятным во всех отношениях выражением: занятие любовью. Он занимался любовью с любимым человеком.

Валентин чувствовал себя неуместным в теле мужчины, он не знал, как правильно использовать его, чтобы доставить наслаждение партнёрше и получить оргазм самому. Благом стало то, что Даша помогала ему. Помогала стать мужчиной в прямом и переносном смысле. Валентин с благодарностью принял помощь, но в то же время был напуган до красных чёртиков. Он всё больше прикипал к девушке, всё больше хотел большего. И под этим большим где-то в глубинах сознания подразумевалось создание семьи.

На такое Валентин идти не мог. Наивно добавлять: «во всяком случае, сейчас», если подобный исход не задуман Всевышним вообще. Валентин разумом всё понимал, оставалось совладать с сердцем и приструнить душу.

Ох, как не просто!

Даша не была девственницей, и потеря оной не стала препятствием в её решении переспать с новым другом. Она переменила свои желания относительно Валентина: если сначала не хотелось торопить события, то, проснувшись этим утром снова одна в своей постели, она решилась на новый шаг в новых отношениях, потому что хотела его (собственно, Даша хотела и шага, и парня), да. Но больше всего она хотела понять: так же хорошо ей будет с ним в постели, как и в общении? Тем более у неё давненько никого не было, а качественный секс, как известно, повышает тонус и улучшает нервную систему – причину всех болезней и расстройств. Кроме того, Валентин своим поведением представил себя вполне подходящей кандидатурой из всего мужского контингента на данный момент времени. Она пригласила Валентина к себе домой. Парень долго тушевался на чужой территории и вёл себя точь-в-точь как известный на всю страну Шурик в гостях у Лиды. Они выпили, и первый этап раскрепощения молодого человека преодолен. Даша тонким женским чутьём догадалась, что он никогда не был с девушкой, и не задавала ненужных вопросов. Это даже, надо сказать, добавило изюминку – в душе Даша тяготела к преподаванию. И чем не повод для реализации тяги? Она добросовестно учила, он внимал каждому её слову, каждому движению, каждому вздоху любимой. Он – старательный и способный ученик, всегда таким был.

Когда счастливая парочка откинулась на подушки, Валентин кстати вспомнил точно подходящую по его ощущениям и предшествующим этому мыслям фразу: «я это испытал, теперь и умереть не страшно».

Даша прильнула к его горячему телу, положив голову на плечо. Отдыхали молча, каждый «на своей волне». Девушка думала о том, что Валентину с его женским именем, худощавостью, смазливостью и – что удивительно – не занудной манерностью нужно было непременно родиться девочкой, что раз уж он получился мальчиком (в чём она видела ошибку матушки-природы), то надо как-нибудь исподволь заставить его пойти в тренажёрный зал. Собственно, если вспомнить, он хиляком-то не был, наоборот – жилист, и жилы Валентина, как стальные тросы, в этом она убедилась на все сто, пока занималась с ним сексом… но всё же «качалка» не повредит!

А новоявленный миру мужчина размышлял над парадоксом: как он, Четвёртый Из Списка, мог стать девушкой и при всём былом такой положительной во всём? В голове не укладывалось, и Валентин склонен думать, что всё-таки не познал её до конца, что-то осталось скрытым, какой-то забытый чулан (а может, там целая галерея чуланов?) души Даши остался запертым, нерассказанным. Ещё он со скрипом в сердце думал над тем, что вскоре, причём это «вскоре» не за горами, а очень-очень близко, нужно будет набраться недюжих сил и свирепой жестокости (вопрос: где взять то и другое при такой любви?) и убить. Убить не только любимую девушку, пусть она четырежды Четвёртый Из Списка, убить саму любовь. После смерти матери Валентин впервые стал нужен кому-то, стал не одинок, и жертвовать обретённым счастьем тяжелее тяжкого. Он понятия не имел, почему нельзя медлить с этим, но знал, что промедление опасно. И всё же Валентин хотел надышаться раскрывшимся, как полевой цветок, омытый росой ранним утром, новым божественным чувством, чувством высшей категории во всей Мега-вселенной, жезлом Мироздания – любовью. Все его мысли неминуемо заворачивались на любовь, и это молодого человека ничуть не утомляло. Зато омрачали проникающие в сознание противные и едкие, но дьявольски меткие мыслишки. Очередная ложка дегтя была такой: «перед смертью не надышишься». Валентин нелегко вздохнул и вернулся от святой любви к своим «земным баранам»: «я обязан докопаться, выяснить…»

– О чём ты думаешь? – спросила Даша, приподняв голову с его плеча.

– Я думаю… Ты мне кажешься святой, – ответил Валентин.

– Забавно! Нет, правда, забавно. Моя прапрабабка была монашкой.

– Разве монашки имеют право рожать? – спросил Валентин, а сам подумал: «Вот он, типичный пример женской логики. Надо же, провести параллель между святой и монашкой!»

– По семейному преданию она была беременна…