Текст книги "Абонент вне сети"

– Вы-то – патриоты? С вашим Гитлером?

– Это теперь не наш, а ваш Гитлер, – Дэн вскрыл коробку, поставил ее на асфальт и, тронув меня за рукав, направился в сторону гудящего, как проснувшийся улей, Невского проспекта.

Я пошел следом, внутренне сжавшись, словно ожидал, что мне в спину сейчас прилетит пачка сахара. Но до меня не долетело даже сочного русского слова.

– Давай немного помолчим, – сказал Дэн, когда я догнал его на тротуаре. – Вынужден признать, что без ста граммов жизнь не будет мне в радость.

Я охотно кивнул, ибо после вчерашнего был страшно далек от status quo. Солнце окончательно победило тучи в небесной битве. Мы купили коньяк и решили выпить его в сквере на Марата. Два глотка из бутылки частично смыли из моей головы негатив. И даже отмороженная выходка Дэна уже не выглядела столь похожей на удар железом по стеклу. В конце концов, пенсионеры продавали голоса на выборах за куда меньшее количество сахара. И мой журнал участвовал в этих играх, даже не спрашивая моего мнения.

– У «Колизея» ты видел три тысячи восемьсот пятый аргумент за то, что человек тратит жизнь на борьбу за излишества, – Дэн откинулся на спинку скамейки. – Эх, сейчас бы цветик-семицветик.

– И что бы ты загадал?

– Я бы побывал по очереди: птицей, рыбой, змеей, львом, дождевым червем и снова самим собой. А последнее желание я бы потратил на людей: лишил бы их зависти. Правда, для общества это чревато. Откуда у нормального человека возьмется так называемое здоровое честолюбие, если он перестанет завидовать? Начнется хаос, рухнут все властные вертикали и диагонали, потому что люди не захотят полжизни унижаться, чтобы в конце немного покомандовать. Правда, семьи станут крепче: мужики перестанут мучиться, сравнивая своих жен с киноактрисами, а юные леди – разменивать нас на поездку в Барселону.

– Да хрен с ней, с Барселоной! Сделай лучше так, чтобы не нужно было кушать и зарабатывать на это деньги.

– И ничего не изменится. Люди будут рвать друг друга, чтобы иметь дома малахитовый толчок. Ты еще будешь? – Дэн кивнул на бутылку.

– Да вроде нормально вставило. Возьмем с собой, потом еще присядем.

– А жадность я бы ликвидировал вместе с завистью.

Дэн оглянулся по сторонам, взял недопитый коньяк, поставил на дорожку в 20 метрах от нас и вернулся обратно.

– Сейчас ты увидишь сцену человеческого счастья.

– Там же больше половины было!

– По-твоему, счастье не стоит пятисот рублей?

– Молчу, молчу, только не нужно больше жечь деньги.

Ждать пришлось недолго: из-за дома вырулила недавняя школьница с коляской и остановилась метров за пять до бутылки. Она осторожно приблизилась, присела на корточки и впала в медитативный транс. Прошло около минуты, прежде чем она резко вскочила, как будто увидела за стеклом рогатое рыльце, бросилась обратно к коляске и покатила ее в обход сквера.

– Печально, – резюмировал Дэн. – Женщина не верит в чудеса. Хотя давно ли читала про Пьеро и Мальвину.

– Моя бабуля рассказывала, – вспомнил я. – Выходит она с тележкой на улицу, а рядом с ней тормозит навороченное авто. Из него выходит мужик, от которого за версту пахнет деньгами. «Бабка, – говорит, – давай отвезу, куда скажешь». Бабуля испугалась, назвала край города. А мужик: не вопрос, бесплатно отвезу. Старая чует: что-то здесь не так, ненормальное что-то. Так и не поехала. А мужику, наверное, хотелось Господу должок вернуть…

– Смотри, – прервал Дэн, и мы сделали вид, что крайне увлечены беседой.

Со стороны Невского походкой потенциального суицидника двигался тощий мужичок неопределенного возраста. Похоже, жизнь ставила на нем бесчеловечные эксперименты: голова завалена набок, рот распахнут наподобие пылесосного сопла. Уставившись в асфальт под ногами, он едва не врезался в нашу бутыль. Идентифицировав объект, он застыл как памятник Ленину, пытаясь осознать, что его физическое тело пребывает в реальности, а не в объятиях Морфея. Затем счастливец прочесал взором все стороны света, не забыв взглянуть и на небо – вдруг хор ангелов погрозит ему пальцем. Не обнаружив ничего подозрительного, мужчинка схватил емкость и долго изучал оттенок жидкости на свет, затем откупорил пробку, поводил носом, осторожно пригубил. Мы с Дэном почувствовали, как коньяк катится по его пищеводу и падает в пустой желудок. На лице, словно на табло, высветилось: «Гол!», «Бинго!», «Оно!» Спустя секунду он энергичной походкой несся в глубину дворов, а на лице играло желание быть.

– Возможно, спасли человека от петли, – резюмировал Дэн. – Если бы я был тимуровцем, я ставил бы коньяк на его пути каждый день. Через неделю он бы рехнулся.

– Он, наоборот, привыкнет, – не согласился я. – Но потом ты женишься или у тебя кончатся деньги, и он прыгнет с крыши от горя.

– Возможно, ты и прав, – отозвался Дэн.

Мы покинули сквер и пешком дошли до Владимирской площади.

– А приятно делать добро, – подытожил Дэн. – Жалко, я не вижу здесь группы нуждающихся францисканцев. Давай подарим одиннадцать алых роз двум самым замороченным девушкам, которых найдем.

– С перспективой интима?

– Ну, это уж вопрос вдохновения…

Замороченные девчонки курили у скамейки на Большой Московской. Разговор между ними явно не шел. Они были похожи на двух медичек, которые надоели друг другу на работе, но, прежде чем разъехаться по домам, решили подождать приключений в людном месте. Они были скромны, как паук в ожидании мухи. Мухой стал Дэн.

– Кавалерственные дамы, – молвил он, – будьте так любезны, подскажите двум джентльменам, как пройти на Трафальгарскую площадь?

Дамы переглянулись, и одна из них уверенно объяснила путь, обозначая повороты ладонью. Дэн ликовал.

– Потрясающе, – он поцеловал рассказчице руку. – А как же нам быть с Ла-Маншем?

Девушка хотела что-то ответить, но Дэн великодушно не стал добивать ее интеллектом.

– Мы с другом не торопимся жить, – произнес он. – Тем более мы не можем пройти мимо вашего сияния и шарма. Мы, не колеблясь, отдали бы половину наших молодых жизней, за счастье станцевать с вами мазурку. А вы в каких танцах сильны?

– Киркоров, Орбакайте, – ответила одна из дам.

– Да мы все можем, – ее товарка не хотела выглядеть легкой добычей. – Рок-н-ролл, латинос, ламбаду. Были бы кавалеры приличные.

– О, ламбада! – Дэн вознес глаза к небу. – Эта предкоитальная мистерия. Но лично я особенно силен в тарантелле. Вы не сочтете за дерзость, если мы пригласим вас отобедать вон в ту таверну, – Дэн показал на бликующую вывеску на другой стороне Владимирского проспекта.

– Там шоу с семи вечера, а сейчас всего три, – сообщила та, что знала дорогу к Трафальгару.

– Вижу, что вы знаете толк в движухе, – сказал Дэн. – А пока взрывать танцпол рано, мы можем предаться трапезе и беседе.

– Опять пить, – вздохнула добыча и твердо шагнула за нами.

По дороге мы перешли на «ты» и познакомились. Девушек звали Лена и Наташа, работали в поликлинике в регистратуре. Обоим по 22 года, недавно окончили медучилище. Девчонки были не промах, и к тому же сыгранной парой. Губы улыбались, а глаза «качали» нас с интенсивностью старика Мюллера. Непривычный куртуазный подход Дэна заставлял подозревать в нем опасного извращенца. Но с той же долей вероятности он мог оказаться выходцем из вожделенного мира евроремонта и афрозагара. А ради этого стоило рискнуть.

Едва мы сдали одежду в гардероб, кавалерственные дамы отпросились в туалет. А мы прошли в пустой зал, заставленный по периметру громоздкими столами и стульями. Между баром и сценой – пространство для самовыражения.

– Женсовет, – прокомментировал Дэн отлучку спутниц. – Обсуждаются ключевые вопросы: кто с кем и как далеко мы затанцуем сегодня.

– Ты на входе достал из кармана зарплату их главврача за год. Ясен перец, им потребовался тайм-аут. На хату вряд ли поедут, будут разводить на отношения. Но если поставить вопрос ребром, согласятся легко.

– Слушай, – Дэн наморщил лоб. – А может, мы с тобой тоже закроемся в кабинке, пошепчемся, потрясем болтами. После этого будем с ними пить, базарить, колбаситься. И все это кончится за полночь банальным коитусом в миссионерской позиции. Удовольствие, положа руку на сердце, сомнительное. Если ты, конечно, не одержим идеей поиметь, например, тысячу девок, чтобы потом хвастаться об этом детям.

– Ты предлагаешь сводить их в театр? Так вперед, еще не поздно. «Князь Игорь» в Мариинке.

– А как насчет игры?

– Заставим их кричать «Зиг хайль!»? Или петь «Вечерний звон»?

– Так тебе их жалко! Ты собираешься построить с одной из них ячейку общества?

– Собираюсь, но не с ними.

– Тогда нам в любом случае придется обмануть их основной инстинкт. Девчонки зажигают не первый год, им это уже поднадоело. Они ищут, кто бы их кормил и терпел.

Лена и Наташа выпорхнули к нам летящей походкой, словно их только что благословил папа римский. Они накрасили губы одной помадой и поправили прически. Одна из них была натуральной брюнеткой, другая крашеной, но разница не бросалась в глаза. Дэн заказал официантке два пива для девушек и два сока для нас. Девушки удивились.

– Нам нужно быть в форме, – пояснил мой друг. – Работа такая.

– А чем вы занимаетесь? – спросила Наташа, которая в их паре отвечала за поддержание разговора, в то время как Лена анализировала ситуацию.

– Работа высокооплачиваемая, разовая, связанная с риском, – загадочно произнес Дэн.

– Бандиты, что ли? – Наташа подалась назад.

– Бандиты в тюрьме сидят, – продолжал Дэн. – А мы работаем на государство. Ну и на себя чуть-чуть. Много уродов людям жить мешают.

Пышная официантка, традиционная как женская доля и плутоватая как сорок разбойников, принесла на подносе напитки. Плохонький меццо-сопрано, лившийся из динамиков, зачем-то сообщал всему свету, что владелица его беременна. Но это временно. Лена и Наташа сделали по глотку, осушив кружки на треть.

– Вы, наверное, на войне были? – поинтересовалась Наташа.

– Для нас везде война, – отрезал я.

– Вам небось и в людей стрелять приходилось?

Дэн послал ей выразительный взгляд, после чего девушки заговорили о себе. Лена в 19 лет сходила замуж, но через год развелась – молодой муж плотно сидел на героине. Наташа в школе считалась перспективной гимнасткой, но работа постепенно вытеснила спорт, поскольку мать кормить ее не собиралась. Во время учебной практики в больнице в нее запустил костылем пожилой пациент, результаты анализов которого она не могла найти. В итоге один глаз у нее был практически «для вида». Со спортом пришлось расстаться окончательно. На второй кружке пива Лена призналась, что больше всего на свете ненавидит хачей и ментов. Хачей – после просмотра фильма «Чистилище». А менты однажды забрали ее, пьяную, в отдел и устроили темную в кабинете. Жаловаться Лена не пошла.

Когда девчонкам принесли по третьему пиву, Лена сфокусировала взгляд на лице Дэна.

– А в вашу организацию баб берут? – спросила она.

– Тебя зовут Никита? – улыбнулся Дэн.

– Да она со мной рядом не сидела. Если бы меня к вам взяли, я бы все препятствия прошла, все тесты, все конкурсы, – Ленины решительные глаза горели даже в полусумраке бара. – А потом пришла бы к мужу своему, торчку сраному, и сказала бы: «Ну здравствуй, сука!» И пулю бы ему между глаз.

– За что?

– А зачем такое мудило на свете живет? Кому он нужен? А потом я бы этих ментов ублюдочных по одному бы перестреляла. Но не сразу. Сначала я бы им яйца прострелила, потом коленные чашечки, потом локти. Я знаю, что это самая страшная боль для человека. И ничего бы мне за это не было. А потом хачей…

– Стой, Черная моя Мамба, стой, – Дэн выставил ладони вперед. – Методы красных кхмеров у нас не поощряются. Но я чувствую в тебе серьезный потенциал.

– Да? – Ее зеленые глаза, казалось, превратились в карие из-за нахлынувшей решимости.

– Тогда запоминай, – Дэн наклонился к Лене. – В воскресенье в 6 часов утра ты позвонишь дежурному ФСБ по городу. Телефон в «Желтых страницах» есть. Ты скажешь ему: «Цоб-цобе. Дато Туташхиа ждет патронов по телефону…» Диктуешь им свой номер, вешаешь трубку и ждешь.

– Дато – кто?

– Туташхиа – очень сентиментальный грузинский бандит-убийца. Жил, боролся и погиб сто лет назад. Когда тебе перезвонят, скажешь: хочу чистить общество от разной мрази, и прежде всего – от коррумпированных сотрудников милиции.

– А если не позвонят?

– Тогда на следующее утро звони им каждый час.

– А ты не прикалываешся?

– Сударыня, – губы Дэна вытянулись в суровую струнку, – в нашей организации такими вещами не шутят. Ты тоже хочешь послужить обществу?

Наташа, к которой был обращен вопрос, задумалась.

– Не знаю, – сказала она наконец. – Я людям в поликлинике и так служу. А у вас хорошо платят?

– Забудешь, как метро выглядит.

– Я подумаю. А ты точно не шутишь?

В этот момент у Дэна зазвонил мобильник. Он встал из-за стола и вышел на середину танцпола.

– Проблемы по последнему варианту, – сообщил он мне, вернувшись. – Девчонки, очень сожалею, но нас вызывают. Мы позвоним на днях, если будем живы.

Он записал их телефоны, потом заказал для девушек десять кружек «семерки», большой пакет чипсов и заплатил по счету. Наташа поцеловала его взасос, а Лена подставила мне щеку.

Мы с Дэном вышли из заведения и дворами вышли на улицу Рубинштейна.

– Хорошие девчонки, – нарушил молчание я. – Жалко, что убийцы.

– Не больше, чем все остальные. Не больше, чем даже мы с тобой. – Он поправлял локоны расческой, глядя на свое отражение в витрине магазина. – У меня был случай. Пригласил одну скромную девушку в дорогой ресторан, и там она как с цепи сорвалась. Икра, лангусты, фуа-гра – всего много и без хлеба. Это был ее звездный час. Она к этому шла, а сейчас с кем-то сравнивала себя и тащилась. На меня – ноль внимания. Знаешь, что я сделал? Неторопливо поужинал, выпил, потом вышел в туалет и оттуда домой. И оставил ее наедине со счетом. Да-да, и не надо так на меня смотреть! Я всего лишь сыграл по предложенным мне правилам. Какие дамы, понимаешь, такие и джентльмены.

– Как ты думаешь, они позвонят? – спросил я.

– Какая разница…

Я шел рядом с Дэном по выложенному плиткой тротуару. Мне с трудом верилось, что это он четыре года назад привел к себе в квартиру беспризорника, игравшего в переходе на гитаре, пообещав его лечить, кормить и усыновить. Пять дней спустя отъевшийся гаврош исчез, захватив с собой бумажник, золотой перстень и плеер. «Ничего не поделаешь – зов улицы», – пошутил тогда потерпевший и через два дня улетел помыться на Маврикий. Вернувшись, он констатировал, что идея получить готового ребенка потерпела крах, и потомство придется добывать естественным путем. А потом он встретил Аню Санько и разлюбил людей окончательно. Он говорил, что когда-нибудь женится на тихой скромной девушке из сибирской деревни, в которой нет телевизора, и у них будет четверо детей. Но никогда не ездил по стране восточнее Урала.

– Вот теперь не грех и пообедать, – улыбающийся Дэн распахнул перед нами дверь итальянского ресторана «Гондола».

Гардеробщик завертелся, как Баба-яга на помеле, что является верным признаком дорогого меню. Я с тоской подумал, что нельзя весь день пользоваться щедростью Дэна, словно я состою с ним в интимных отношениях. И внутри меня начались привычные терзания: как отобедать вкусно и монет сохранить побольше. Я знаю, это у многих такая привычка: сначала смотреть на цену, а потом на название блюд. Наверное, так, как мы, средний класс, никто над деньгами не парится. Богатым, понятно, пять тысяч рублей туда-сюда погоды не сделают. У бедных тоже все просто: купил к столу водки, на оставшиеся деньги еды – и порядок. И только мы, менеджеры и специалисты, пытаемся одновременно копить на аэрогриль и на поездку в Неаполь. Только мы при этом носим распаренные носки и месяцами не меняем бритвенные лезвия, отчего на шее появляется характерное раздражение. И только мы однажды упиваемся черным ромом «баккарди» в найт-клабе, а потом несколько дней экономим на обедах, терзая желудок – голодом, а душу – щемящим чувством вины.

А Дэн, кажется, и не задумывался, по каким социальным слоям тащит его судьба. Гардеробщик едва успел поймать скинутое им пальто.

– Крестный отец у себя? – зашептал он на ухо ожидавшему чаевых слуге. – Передай, что пришел Дэнни из Провензано.

Он шагнул в полупустой зал, где негромко звучала легкомысленная оперетта. Погрузив руки в карманы брюк, Дэн обратился к трудам питерских импрессионистов на стенах.

– Пикассо, – изрек он громче, чем позволяли приличия, – падлой буду, чистый Пикассо. Бессмертный дух Катькиного сада. Эй, гарсон, гарсон, да-да, вы, с усами!

Вальяжный официант с профессиональным прищуром взглянул на Дэна и принес нам две папки меню. Через пару минут он вернулся и замер рядом с блокнотом в руке. Но Дэн неторопливо изучал перечень блюд.

– Мне пасту феттучини, моему другу – тортеллини, – пропел он, не поднимая глаз от меню. – Ещё нарезку пекорино с фруктами, мидии и сухой белый «чинзано». Обязательно в запечатанной бутылке. И еще принесите книгу отзывов.

Подбородок официанта взлетел на целых полтора сантиметра, но он заткнул пальцами свой фонтан слов и ушел на кухню, виляя бедрами.

– Теперь точно в тарелку плюнет, – сказал я, когда официант удалился. – Профессиональная гордость. У него, между прочим, работа нервная, а натура тонкая. Жажда наживы заставляет его ежедневно прислуживать людям, которых он в душе презирает. Это серьезный внутренний конфликт.

– Я летом по Франции катался, так там халдеи себя не ломают, – Дэн закинул ногу за ногу. – Работа как работа, не хуже других. А ты, кстати, напрягся, пока я тут еду выбирал. Тебя действительно волнует, что он о тебе думает? Ты ему понравиться хочешь, старик? Так давай я вас познакомлю.

– Дурак, – буркнул я.

– А ты пережиток советской эпохи. Пока ты пытаешься нравиться официантам, комплексы и фобии в тебе не умрут. Ты будешь заливать их водкой и пивом, быстро состаришься, станешь импотентом и умрешь на пороге собеса.

– Зато тебе будут всю жизнь плевать в тарелку.

– Не будут. Я представляю опасность их доходам.

Наверное, у него в тот день случилось такое настроение – быть подонком, хулиганом и провокатором. Но так было не всегда. Однажды его мать поссорилась с пожилой фурией в ЖЭКе из-за ерунды – какое-то слово легло не тем углом. Дэн мог вмешаться через дружественные мне газеты, а мог за деньги заказать маме все то, что ей не хотели делать бесплатно. Но он вник в жизнь фурии чуть ли не на неделю. Благодаря его комбинациям двое ее взрослых сыновей пришли к ней мириться, на могиле мужа вдруг бесплатно поставили памятник, а к ней зачастил крестный Дэна – веселый, но непутевый учитель физики. Женщина расцветала на глазах. Правда, потом они все снова переругались, но Дэна это уже мало интересовало. Он говорил, что давно не анализирует свои поступки, а живет как свободный человек с некоторым грузом совести в груди.

– Слушай, а ты вообще часто сталкивался с битыми окнами, сахаром в бензобаке и все такое? – поинтересовался я.

– За что? – Он не смог скрыть, что задумывался на эту тему.

– А рядом с тобой себя ощущаешь как будто в новогоднюю ночь делал уроки и просрал все интересное. Ты вот деньги жжешь, работа для тебя каторга. А люди на это всю жизнь тратят и очень не хотят после встречи с тобой увидеть в зеркале рога и копыта. За это, мон ами, не только сахар в бензобак. Могут и ножом в спину.

Тогда я еще не знал, что на следующий день в Дэна воткнут нож целых двадцать восемь раз. И перережут горло.

Когда мы вышли из «Гондолы», была середина вечера. Точнее мы не знали. Дэн не носил часов отродясь, а я свои потерял в драке полтора года назад. При желании время можно было посмотреть на экране мобильника. Но какое нам, двум пьяным от счастья сеньорам, дело до положения двух стрелок на циферблате кремлевских курантов?

После ужина с вермутом я поймал за волосы ощущение бесконечности времени. Ведь большинство из нас живет в классической системе координат «работа – дом». Метания между этими двумя субстанциями принято называть стабильностью. Стоит нам дольше привычного зависнуть между этих полюсов, как в нас нарастает колокольный звон. Потому что за опоздание на работу или домой нередко предусмотрено моральное или материальное наказание. Несколько раз за вечер меня пронзала суетная мысль, что я засиделся и мне давно пора домой к Масику. Иначе она обидится. Но потом вспоминал, что Масика в квартире нет, а завтра днем она обещала забрать свои вещи и вернуть мне ключи. Сейчас эта перспектива казалась мне скорее интригующей, чем грустной.

В ресторане Дэн так и не открыл книгу отзывов, дал гардеробщику сотню и заложил две хлопушки под стульчак в туалете. Выпитый вермут воплотился в нас в воздушное опьянение, когда хочется лежать летом в поле, грызть травинку и смотреть в голубое небо на сугробообразный веер за самолетом.

Дэн помог бабульке в серой беретке перейти улицу, пояснив, что начал подготовку к Пасхе. Потом он снял с себя шляпу, и мы вместе атаковали стайку цыганок у метро. Дэн предлагал погадать им и дать приворот на удачу в наркобизнесе, а я причитал дурным голосом: «Вижу мужа твоего с бензопилой на лесосеке». Цыганки шипели не по-русски, прохожие одобрительно посмеивались. Мы шли по линиям Васильевского острова, рассказывая друг другу жестокие и потные мужские анекдоты. Шли без цели, смысла и даже мечты и были очень довольны этим.

– А все-таки мне кажется, старче, – Дэн сменил тон на серьезный, – что ты еще не совсем отошел и расслабился. Лечите душу ощущениями. Я думаю, тебе полезно будет ещё немного почудить.

– Ну давай поорем, – я и сам хотел сбросить с души остатки хвори. – Чего ты еще придумал, злодеянин?

Дэн поддел носком ботинка кусок асфальта, отколовшийся от тротуара. Потом осторожно очистил его от талого снега и грязи.

– Что ты делаешь? – спросил я и поймал взгляд, которым Дэн смерил милицейский «воронок», стоявший с включенными фарами у продуктового магазина в двадцати метрах впереди нас. – Не вздумай! Не вздумай, я тебе говорю!

– Да, детка, да, – с киношным пафосом подтвердил Дэн.

Помешать ему я не успел. Он сделал два широких пружинящих скачка, как толкатель ядра, и запустил кусок асфальта в лобовое стекло спецмашины. Попадание пришлось в левую половину – туда, где поджидал коллег водитель. Сплошные лучи трещин разошлись по всему стеклу, а сам камень исчез в салоне. Но Дэн и не думал бежать. Он неторопливо согнул руку в локте, сжал кулак, поднял вверх средний палец, поцеловал его и вытянул в направлении «воронка». Только тут мне удалось стряхнуть с себя оцепенение, и я матерно заорал, что, дескать, нечего здесь больше делать и не пора ли нам пробежаться.

– На старт, внимание, марш, – скомандовал Дэн, и мы, как два гепарда, понеслись в подворотню. Вслед нам с опозданием донесся срывающийся вопль: «Стоять!»

По местным дворам я в детстве катался на трехколесном велосипеде. Все они сообщались между собой и теоретически мы могли бежать по ним, пересекая тихие улицы, километра два до самой Невы. Со спортом я в последнее время не дружил, поэтому одышка от резкого спурта сразу сбила мне дыхание. Тем не менее ноги несли меня на крыльях собственного ужаса. Я слабо представлял себе, что произойдет, если нас поймают разъяренные люди в форме. Бить будут до утра – это точно.

Мы пронеслись через улицу и снова нырнули в лабиринт дворов. Топот наших ног разносил звенящее эхо, но мне казалось, что это звуки приближающейся погони.

– Опаньки, – Дэн сбавил скорость и замер перед двухметровым бетонным забором, который перекрывал нам путь вперед – Роковое препятствие. Главстройболт. Новый понтовый дом в престижном районе. Интересно, они соблюдают высотный регламент?

Дэн нисколько не запыхался, а из меня вместо матюгов вылетали звуки, напоминающие хрип собаки с затяжной пневмонией. Хулиган направился в подворотню, которая открывалась слева от забора.

– Там прохода нет, – крикнул я голосом висельника.

– А мы найдем, – отозвался его голос из темноты.

Мы оказались в классическом дворе-колодце: асфальтовая площадка десять на десять метров, уставленная автомобилями, и шесть этажей вверх.

– Обложили меня, обложили, – пропел Дэн, оглядываясь вокруг. – Предлагаю попытать счастья за этой дверью. Тем более что больше и негде его пытать.

Его самообладание невольно настраивало на хеппи-энд, хотя разумных оснований этому не имелось. Я следовал за ним послушным кокер-спаниелем. Рассчитывать, что здесь живут приличные люди, не приходилось: дверь советских времен с выбитыми стеклами, маргинальные надписи на стенах и сортир под лестницей. Давно не мытые ступеньки спиралью огибали шахту лифта.

Мы взлетели на третий этаж как зигзаг молнии и встали за шахтой, чтобы наши тени не было видно со двора. Тут я наконец собрался с мыслями.

– Драть тебя в клюс буксирным гаком через канифас, – что-то подобное я слышал от приятелей-мореманов.

– Потом, потом, – Дэн шкодливо улыбнулся. – Если захочешь, можешь высечь меня батогами. Но после. У тебя есть какие-нибудь документы?

– Есть редакционное удостоверение, – я нервно ощупал куртку, – ручка тоже есть, блокнот отсутствует.

– Хреново. У меня вообще ничего нет. А нужно зайти в какую-нибудь квартиру и зависнуть там часа на два.

Где-то во дворе хлопнула дверь. В детективах в таких случаях пишут что-то вроде «…и по спине пробежал неприятный холодок». Очень близко к истине.

– Да кто тебя за порог пустит? – Я почувствовал, как у меня дрогнул голос.

– Вот я ищу, кто бы пустил.

– А если не найдешь?

– Ну тогда, – он поднес палец к шляпе, и я понял, что друг мой скорее с упоением играет роль, чем пытается спастись. – Ты, кстати, не знаешь, как в тюрьме себя правильно вести, в камеру заходить, все такое?

– Там предварительно объясняют, – я на всякий случай щелкнул его по шляпе. – Главное – поздоровайся и на пол не плюйся. Но ты не волнуйся, тебя при задержании так отмудохают, что от уголовной ответственности придется освободить. Ты станешь мычать у монастырей, чтобы тебе подали на хлебушек.

Он одобрительно посмотрел на меня, как будто мы с ним два кавалера ордена Мужества. Так смотрит педагог, услышавший в ученике отзвук своего интеллекта.

– А я скажу, что это ты кидался, и мне поверят, – он плохо умел останавливаться, соревнуясь в остроумии. – Ладно, короче, мы с тобой два добровольца переписи населения России, которая сейчас, как я слышал, в самом разгаре.

– Ерунда, – я еще раз прочесал карманы. – У них документы с голограммой, бланки. А у нас одна ручка на двоих. Стоп. Что это у нас? Отчет о деятельности ГУВД за прошлый год. Три листа.

Один из них я отдал Дэну. Потом снял с удостоверения пленку, запихал в нее визитную карточку и кредитку таким образом, чтобы голограмма бросалась в глаза. С помощью жвачки мы закрепили эту конструкцию на лацкане пальто Дэна и шагнули к двери квартиры № 7. Дверь была металлической с панорамным глазком и четырьмя врезными замками.

– Основательные люди проживают, – подметил Дэн. – Им не страшна многодневная осада.

На лестнице было хорошо слышно, как трубный глас звонка громыхнул по квартире. Обычно от таких звуков нервные женщины роняют на пол салатницы. Тем не менее никакого движения в квартире мы не услышали. Дэн позвонил еще раз.

– Необитаемый остров, – покачал он головой. – И нам придется попытать счастья в квартире с номером «6». Кстати, масоны считали это число дурным… Хотя нет, смотри-ка, проснулись.

За дверью слышалось нарастающее шарканье тапок об пол.

– Кто? – Командирский голос за дверью был реально испуган и напускно строг.

– До вас дошла всероссийская перепись населения, – приветливо залопотал Дэн. – Откройте ваш сейф и впишите себя в историю страны.

– Кто такие, я спрашиваю?

– Мы комсомольцы-добровольцы, товарищ генерал. Ваш адрес нам дали в военкомате. Мы работаем над образом типичного защитника Отечества.

Последовала пауза секунд на десять, и мне показалось, что Дэн переиграл. Но загремели замки, и сердце наполнилось радостью спасения. Дверь приоткрылась, но между ней и косяком протянулась прочная цепь. В зазор выглянуло худое грубоватое лицо с остатками волос, которые стильный человек сбрил бы вовсе.

– Где ваши документы? – спросил хозяин жилища.

– Вот, – я протянул редакционную корку как наш самый убедительный козырь.

Лицо вооружилось очками брежневской эпохи.

– Вы что – журналисты?

– Так точно, товарищ генерал, – отчеканил Дэн. – Мы участвуем в переписи населения, чтобы найти интересные судьбы и рассказать о них нашим читателям

– Это вам в военкомате сказали, что у меня интересная судьба? – Он был удивлен, как будто его решили посвятить в тамплиеры.

– Так точно. Сказали, что вы герой.

Хозяин был сбит с толку, он глазел то на наши лица, то на документы, словно додумывая, где больше правды.

– Если вы заняты, товарищ генерал, мы можем зайти попозже, – рискнул я.

– Вообще-то я не генерал, а полковник. В отставке. Но прошу остаться, – сдался герой, откинул цепочку и распахнул перед нами дверь.

Победа! Пока мы раздевались в прихожей, полковник зашел в гостиную, из которой доносились звуки теленовостей, и объявил как можно небрежнее, что к нему пришли журналисты. Как зачем? Писать о нем статью.

Затем он проводил нас в комнатушку, которую величал кабинетом. Но письменного стола здесь не было вовсе: только старый шкаф, стеллажи с книгами, односпальная кровать, кресло, телевизор. На стенах – с десяток черно-белых фото хозяина, словно матрешки прослеживающие его путь от сперматозоида до полковника в отставке. Бросалось в глаза, что озабоченность на лице росла пропорционально количеству звезд на погонах. Рядом с креслом стоял складной столик с бутылкой из-под виски, в которой плескалось что-то похожее на первач, остатками еды и одной рюмкой.

– Это ко мне сослуживец заходил, – соврал полковник, отодвинув столик в сторону.

Он пригласил нас присесть на диван, а сам расположился в кресле. Дэн для вида пошелестел тремя листами с отчетом.

– Начнем с нескольких анкетных вопросов – сказал он, не поднимая глаз. – Для порядка. Вы, как офицер, понимаете.

Полковник кивнул. Его звали Владислав Иванович Чернецов, 1940 года рождения, появился на свет в белорусском городке Речица. Окончил Высшее артиллерийское училище в Минске. Служить начал под Иркутском, продолжил уже при штабе в Новосибирске и Омске. С 1992 года преподавал в Академии тыла и транспорта. В 1994 году перевели в Питер, год спустя дали полковника, хотя он в жизни не командовал даже ротой, и выперли на пенсию. Владислав Иванович, не привыкший обсуждать приказы, пил по этому поводу даже меньше месяца, после чего устроился начальником пожарно-сторожевого отдела в крупную типографию. Работа отставнику нравилась. Ее смысл заключался в том, чтобы помешать рабочим выносить за проходную журналы, которые они же печатали. Проживал Чернецов в трехкомнатной квартире с женой, дочерью, зятем, внучкой и доберманом Зямой.