Текст книги "Самый сердитый гном"

Глава 9
Обман, кругом обман

Вначале был мрак, ничего, кроме кромешной тьмы и холода, растекающегося по беспомощному телу гнома. Пархавиэль был не в состоянии сопротивляться неизвестной силе, пронизывающей его мозг и быстро захватывающей все новые и новые участки еще живой, не успевшей остыть плоти. Руки солдата онемели до самых кончиков пальцев, и даже истошный крик отчаяния не смог прорваться наружу из скованных легких, застыл в пересохшей, непослушной гортани.

Неожиданно мгла рассеялась, ушла прочь, захватив с собой страхи и боли, сухость в горле и пробирающий до самых костей холод. Наступили минуты успокоения и сладкого блаженства.

Щеки Моники были мягкими и теплыми. Они терлись о густую, колючую бороду, доставляя Пархавиэлю несказанное наслаждение. Длинные волосы девушки приятно щекотали лицо и обнаженные плечи гнома. Упругое нежное тело извивалось в его крепких объятиях, послушно отзываясь на каждое движение грубых рук и стремясь слиться с мужчиной в единое целое. В эти сладкие, упоительные минуты гном позабыл обо всем, даже о собственной смерти. Не существовало ничего, кроме тела любимой и ее ласкающего слух, нежного голоса.

– Милый, ты самый лучший, самый красивый! – шептала Моника, прижавшись влажными теплыми губами к уху гнома. – Зачем ты уехал, зачем оставил меня?! Я скучаю, мне плохо, плохо без тебя!

– Но ты сама…

– Молчи! – Девушка еще крепче прижалась к гному и властно закрыла его изуродованные губы красивыми, тонкими пальцами. – Это были только слова, слова ничего не значат. Разве ты не знал, что женщины всегда говорят одно, а подразумевают совершенно другое, кричат «Нет!», а думают «Да, да!».

Внезапно Моника отпрянула от него и сильно ударила ладонью по щеке.

– А ты, ты клялся мне в вечной любви, а сам, мерзавец, бросил меня! Предал в самый трудный момент, когда молодую, наивную девушку окружало столько соблазнов. Отпустил, ушел, отказался от борьбы! – кричала в припадке истерики женщина, хрипя и картавя, брызгая слюной и яростно размахивая руками.

Лицо разъяренной женщины перестало быть красивым, а ее нежная кожа и пышные формы уже не вызывали у гнома желания. Его рассудок охватили злость, отвращение и необъяснимое чувство брезгливости. Пархавиэль закрыл глаза и крепко сжал кулаки, силясь не поддаться искушению и не ударить еще недавно обожаемую им женщину.

Истеричные крики Моники достигли апогея громкости и бранности, а потом внезапно стихли, сменившись тишиной и успокаивающим журчанием воды. Кожа Пархавиэля ощутила приятные прикосновения теплой влаги, и гном осторожно, боясь новых сюрпризов разыгравшегося воображения, приоткрыл щелочки глаз.

Ни беснующейся Моники, ни огромной кровати, на которой гномы только что предавались безумной страсти, уже не было. Пархавиэль лежал в небольшом, выложенном из камней бассейне, медленно заполняемом струйками горячей воды из трех узких труб, украшенных на концах головами неизвестных гному животных или, быть может, птиц. Точно он не знал, да и не задавался этим вопросом. Уставшие мышцы тут же расслабились, суровое лицо гнома озарило умильное выражение засыпающего после сытной кормежки младенца, а глаза начали закрываться сами собой, повинуясь томной дремоте и размягчающей тело ласке теплых паров.

Тихий плеск воды и мягкие прикосновения к распаренной коже нежных кончиков пальцев заставили Пархавиэля очнуться. «Моника!» – слетел с его губ радостный крик, но тут же оборвался, застрял в горле, чуть ли не задушив пораженного гнома.

Рядом с ним в воде сидела обнаженная незнакомка. Мокрые волосы, ниспадающие на красивую грудь черным шлейфом, не только не скрывали прелести девичьей фигуры, но, наоборот, подчеркивали их, пробуждая желание и вызывая восхищение божественной красотой смуглого человеческого тела. Легкая улыбка сочных, манящих губ и игривый блеск больших карих глаз мгновенно покорили гнома, лишив его способности задавать глупые, никому не нужные вопросы: «Кто ты?», «Откуда взялась?», «Чего надо?» Мозг Пархавиэля окончательно распрощался с логикой и погрузился в бездонный океан ощущений.

– Моника?! – удивленно пропела незнакомка, плотно прижавшись к гному всем телом и ласково гладя мускулистую, волосатую грудь. – Нет никакой Моники. Она тебя недостойна. Капризная, глупая девчонка не смогла оценить такого мужчину! Забудь о ней, как о кошмарном сне! Больше не будет ни скандалов, ни упреков, ни истерик. У тебя есть мы, мы не позволим расстраивать тебя по мелочам!

– Кто «мы»? – едва слышно прошептал Пархавиэль, бессильно качаясь на волнах наслаждения.

– Мы это мы, а ты – самый лучший, самый красивый, ты – наш господин!

Снова послышался тихий плеск. К несказанному удивлению и радости гнома, в бассейне появились еще две обнаженные женщины. Они смеялись, шептали нежные слова, приводящие на грань исступления и потери рассудка, холили его маленькое, крепкое тело, залечивая ласками глубокие душевные раны и зудящую боль растянутых мышц.

Как прогорклый огурец портит самое изысканное яство и заставляет гурмана недовольно морщиться, так и блаженство Пархавиэля было внезапно испорчено раздражающими обоняние запахами протухшей капусты и 1 прогнивших пищевых отходов недельной давности. Гном чертыхнулся и открыл глаза.

Красавиц в бассейне не было, а на поверхности воды нежно-голубого цвета плавали грязные тряпки, щепки, бумажные коробки и безошибочно узнанные носом гнома испорченные продукты. Завершал картину сюрреалистического абсурда неизвестно откуда появившийся возле бассейна обрюзгший рыжий гном в протертой до дыр холщовой рубахе, грязных штанах и остроконечном красном колпаке. Толстяк стоял, облокотившись о каменный бортик бассейна, и, абсолютно не обращая внимания на присутствие Пархавиэля, чистил огромную рыбу. Чешуйки, ошметки и мелкие кости сбрасывались любителем сырой рыбы прямо в воду.

– Эй, чего творишь, балбес?! – выкрикнул Пархавиэль в надежде, что незнакомец одумается и прекратит свинячить. – Здесь, между прочим, порядочные гномы купаются!

Чудак среагировал на гневное замечание своеобразно: покосился через плечо на голого Пархавиэля, смачно сплюнул в бассейн и невозмутимо продолжил увлекательное занятие по загрязнению искусственного водоема.

– Эй, к тебе обращаюсь, колпак заскорузлый! – настойчиво продолжал взывать к порядку Пархавиэль, обдав на этот раз нахала фонтаном грязных брызг.

Незнакомец решил ответить и, развернувшись вполоборота, одарил Пархавиэля чарующей улыбкой щербатого рта.

– Чего шумишь, рыбка?! Сейчас с севрюжкой разберусь и тобой займусь! – прохрипел незнакомец и еще раз оросил и без того уже грязные воды бассейна своей слюной.

– Что значит «разберусь»?! Я тебе разберусь! – злобно процедил сквозь сжатые зубы Пархавиэль, собираясь вылезти из бассейна и задать хаму крепкую взбучку. – Ишь, слюнодел, расплевался, сейчас как врежу по башке!

– Попробуй! – ответил толстяк и откинул с головы колпак.

Там, где у порядочных гномов растут волосы или гордо сверкает лысина, у незнакомца возвышалась добрая дюжина мелких роговых отростков, витиеватых, зазубренных и покрытых какой-то пористой массой наподобие плесени.

– Кто, кто ты такой?! – заикаясь от страха, пролепетал Зингершульцо, ежесекундно моргая большими как сливы глазами.

– Не узнал, ты меня не узнал! – весело заверещал омерзительный тип, покатываясь со смеху и истерично долбя полуразделанной рыбиной о бортик бассейна. – Вот потеха, вот умора, он меня не узнал!!!

– Пасть закрой! – выкрикнул Пархавиэль, которому наконец-то удалось побороть испуг и взять себя в руки. – И отвечай, когда тебя спрашивают!

– А ты сам подумай, – загадочно подмигнул заплесневевший гном и перегнулся через бортик так далеко, что его толстые, лоснящиеся от жира щеки оказались почти вплотную с лицом недоумевающего Пархавиэля. – Подумай хорошенько, дурачок, ты меня знаешь. Не моргай глазищами, не вру! Даю подсказку: «Охватит злость, испуг иль страх и имя это на устах!» – проговорил скороговоркой шалопай и быстро отпрянул назад, ловко вывернувшись из рук пытавшегося схватить его за уши Пархавиэля. – Ну и кто же я таков, мой волосатый друг?

– Не знаю, – буркнул в ответ Зингершульцо, будучи явно не в настроении разгадывать головоломки, ребусы и прочие загадки.

– Фуууу!!! – Весельчак печально закачал головой. – Ты огорчил меня, Твоя Волосатость, нельзя же быть таким тугодумом! – произнес толстяк, а затем быстро схватил рыбину за хвост и с силой запустил ее в торчащую из воды голову Пархавиэля.

– Ты что творишь, акхр тебя раздери! – воскликнул Зингершульцо, с отвращением отдирая с носа и глаз липучую массу рыбьих потрохов.

– Браво, бравусеньки! Всего со второй попытки и точно в цель! – радостно заверещал толстяк, с неожиданным для его веса проворством вскочив на высокий бортик и пустившись в безудержный пляс.

Пархавиэль тихо ойкнул и принялся тереть слипшиеся от рыбьего жира глаза. Ему показалось, что из широких штанин весельчака торчали не сапоги и не голые пятки, а огромные конские копыта.

– Не три глазки, малыш, грязюку занесешь, болеть будет! – прогнусавило существо, не прекращая пляску. – Тем более это действительно копыта… подкованные лучшими мастерами и по последней моде, между прочим, – добавил толстяк, наконец-то остановившись и гордо подняв толстый палец с загнутым когтем вверх. – Ну что, Пархавиэль Зингершульцо, бывший караванщик и неудавшийся муж, давай знакомкаться, что ли?!

– Ты акхр?! – прошептали губы гнома.

– Угу-гу-гу. – Гномий черт быстро закивал плесневеющей головой и забавно сложил толстые губы буквой «о». – Акхр-мучитель первой категории, Оме Амбр, прошу жаловать, можно не любить… – пробормотал толстяк и весело захихикал. – Кстати, я твой личный душеприказчик и истязатель.

– Но… – протянул Зингершульцо.

– О, хорошо, что напомнил, – перебил его акхр и дважды хлопнул в ладоши, – у тебя сейчас как раз время процедур. Помучайся хорошенько ради меня! – подмигнул толстяк и хлопнул руками в третий раз.

Пархавиэль внезапно почувствовал, как уже почти совсем остывшая вода в бассейне становилась с каждой секундой теплее и теплее. Ровная гладь затряслась, и на ней образовались пузырьки. Жгучая боль охватила тело и прожигала насквозь раскрасневшуюся, как панцирь рака, кожу. «Я сварюсь, сварюсь заживо!» – мелькнула страшная мысль в голове гнома, судорожно барахтающегося в кипятке и безуспешно пытающегося выбраться наружу. Истошные крики боли и безудержный хохот акхра слились воедино-душераздирающий вопль гнома встревожил обитателей чащи и нарушил первозданную тишину леса. Сойки, коноплянки и даже обычно невозмутимые галки испуганно вспорхнули с веток и бойко защебетали, наверное, пытаясь обсудить со своими пернатыми товарищами причину возникновения такого страшного звука. Вторя птичьему гомону, неподалеку в кустах недовольно хрюкнул кабан и послышался треск ломающихся веток, это лось принял крик за вой вожака волчьей стаи и стремглав кинулся наутек, спасая свои аппетитные мясные бока от знакомства с зубами хищников. Что и говорить, крик гнома был внезапен, свиреп и могуч. Он застал врасплох всех в округе, даже сидевшего невдалеке на пне голого по пояс мужчину.

Тальберт, а это был именно он, быстро вскочил на ноги и, по привычке схватив лежавший поблизости меч, развернулся к источнику шума, уже стоя в отточенной годами оборонительной стойке. Однако, увидев, что послужило причиной возмущения спокойствия, мужчина грубо выругался и небрежно отбросил оружие в сторону.

Полностью обнаженный, перепачканный с ног до головы грязью Пархавиэль сидел на траве, широко раскинув ноги, и орал. Глаза гнома были закрыты, тело содрогалось в конвульсиях бугристых мышц, а руки судорожно цеплялись за траву, вырывая ее с корнями из земли и раздирая на части тонкие, неокрепшие стебли. Вывалившаяся из костра головешка случайно коснулась пятки гнома, вызвав тем самым несказанный переполох в лесу, однако не сумев разбудить кричавшего во сне.

Тальберт подошел ближе, носком сапога закинул обугленную деревяшку обратно в костер и, удрученно покачав головой, вернулся на прежнее место. Крики мгновенно стихли, и старый вояка спокойно продолжил прерванное занятие: потрошение недавно подстреленной им куропатки.

Некоторое время Пархавиэль что-то тихо бурчал себе под нос, мерно покачиваясь из стороны в сторону. А когда его телу окончательно удалось принять вертикальное положение, гном проснулся и огорошил Тальберта самым что ни на есть банальным вопросом.

– Мужик, ты кто?! – с трудом прохрипел Зингершульцо, уставившись на человека узкими щелочками красных, натертых ладонями глаз.

– За такой откровенный вопрос у нас в Филании и болт в башку схлопотать можно, – невозмутимо ответил Гальберт, даже не повернув головы в сторону отошедшего от долгого сна гнома. – Но лично для тебя я как отец родной, так что называй меня просто: «спаситель»!

Пархавиэль поморщился, пытаясь поднапрячь извилины и вспомнить, чем же он обязан неизвестному человеку. Результаты усилий были мизерными: он никак не мог припомнить, где и когда познакомился с рослым нахалом, претендующим на роль спасителя. Вместо ответа почему-то возникали только вопросы: «Что со мной?», «Почему я сижу на поляне?», «Куда подевался конвой?» Здравый смысл подсказывал, что бассейн с красавицами, встреча с Моникой и даже безобразный акхр с тухлой севрюгой были лишь кошмарными видениями, сном, но засевшие в глубинах сознания страхи нашептывали иное…

– Странный вы народ, люди. Чуть что не так, так сразу «болт в башку»! – единственное, что смог проворчать гном после долгих размышлений.

– Согласен, – кивнул в ответ Тальберт, не отрываясь от чистки птичьего оперения, – да и вы, гномы, тоже с причудцой бываете, так чего уж тут считаться?! Вот тебя взять, к примеру, другой на твоем месте какие бы вопросы задал: «Что со мной было, где я, где мои портки?» А ты все о других узнать норовишь. Нехорошо нос в чужие дела совать, – подытожил Тальберт, наконец-то повернувшись к озадаченному собеседнику лицом, – тем более в глухом лесу…

– А где они, портки то бишь?! – пролепетал гном, смущенно прикрывая наготу широкими ладонями.

– Сгорели, – рассмеялся Тальберт. – Так что судьбинушка у тебя, видать, такая, до ближайшего города срамотой сверкать. Но ты не расстраивайся, народец здесь бывалый, ко всякому приучен, а тебе топать даже сподручнее будет… свежее!

Упоминание о пожаре как волшебный ключик отперло наглухо закрытые двери сознания. Пархавиэль неожиданно вспомнил все: и поломку телеги, и ночное нападение на отряд ополченцев кровожадных чудовищ в человечьем обличье. Рука сама собой потянулась к шее. Дрожащими пальцами гном ощупал каждый участок кожи от горла до ключицы, пытаясь найти следы укусов.

– Бесполезно, можешь не стараться! – прервал наемник попытки гнома. – Уже четыре дня прошло, ранки от зубов затягиваются быстро, да и шкура у тебя добротной оказалась, крепкой.

– Четыре дня! – с ужасом воскликнул гном, вскочив на ноги и забегав нагишом по поляне. – Четыре смены, ужас какой! Зигер с Гифером явно добрались до торговцев и теперь меня ищут!

– Что точно, так точно, ищут тебя многие и не только друзья, – перебил размышления вслух Тальберт, поймав бегающего кругами гнома и властно положив ему руку на плечо. – Сядь, не мельтеши!

Послушавшись строгого голоса человека и убедительного выражения его неожиданно ставшего озабоченным лица, Пархавиэль опустился на траву.

– Начнем разбираться по порядку, то есть с того самого момента, как я тебя нашел. – Тальберт аккуратно насадил на деревянный вертел куропатку и, воткнув его в землю, присел на пень. – Я не знаю, кто ты и откуда такой странный взялся, и если честно, то на это мне абсолютно плевать! – опередил человек уже открывшего рот гнома, готового как на духу излить историю своих злоключений. – Скажу лишь одно: вчера мне пришлось свернуть с большака и укрыться в лесу. Дело не в том, что лошадь устала везти и меня, и тело бесчувственного гнома, а в неожиданно возросшем количестве солдат на дороге Патрули выставлены через каждые две-три версты, на ноги подняты все: городская стража, сельские ополченцы, ветеранский резерв и даже гвардейские части. В округе переполох, власти ищут бандита-гнома, перебившего десяток солдат и спалившего «Щит Индория»!

– Я никого не убивал! – выкрикнул гном, проворно вскочив на ноги, готовый с пеной у рта доказывать свою невиновность.

– Сядь! – прикрикнул на гнома Тальберт. – Твоя суетливость начинает меня раздражать. Я знаю, что ты невиновен, сам вытащил тебя из огня, да вот только другим ничего не докажешь, все против тебя!

– Это еще почему?! – искренне удивился гном. – Если ты был там, то видел, что натворили эти… ну… пиявки-переростки…

– Вампиры, – рассмеялся Тальберт, поразившись, как метко Пархавиэлю удалось подобрать слова и подметить саму суть существования паразитов.

– Ну, так вот! – продолжил гном, размахивая руками и забавно выпучив глаза. – Нечего нам тут рассиживаться и время терять. Выходим на дорогу, ищем стражу, требуем отвезти нас в город, а там уж и рассказываем все, как было: про кровопийц и про поджог дома! Своему-то люди скорее поверят, чем гному…

Тальберт слушал пылкую речь маленького существа и в глубине души поражался детской наивности и неиспорченности его, казалось бы, четких и простых суждений. «Если бы все вопросы решались так просто, как замечательно было бы жить!» – думал Тальберт, низко опустив голову, чтобы гном не видел искривленных в печальной ухмылке губ.

– Не пойдет! – произнес Тальберт, подождав, пока пыл Пархавиэля не утихнет и гном не замолкнет. – Во-первых, моим словам никто не поверит. Не знаю, откуда ты взялся, но в филанийском королевстве не принято доверять свидетельствам обычных простолюдинов. А я кто – охранник на службе у альмирского купца, – врал не моргнув глазом наемник, – к тому же родом не из этих мест. Во-вторых, дело получило такую огласку, что окружной судья просто обязан кого-нибудь вздернуть…

– Так пущай кровоглотов и вздергивает! – выкрикнул нервничающий Пархавиэль, взмахнув рукой так сильно, что чуть не разметал костер.

– Как можно казнить призрак, миф, легенду, в которую уже давно никто не верит? – философски ответил Тальберт и, видя, как вытянулось удивленное лицо собеседника, решил дать некоторые разъяснения: – Индорианская Церковь, да и Единая тоже, не отрицают существования живых мертвецов, питающихся человеческой плотью и кровью, но, согласно Святым Откровениям самого Индория, он «изгнал их на веки вечные из земель филанийских и близлежащих», – наизусть процитировал Тальберт изречение Великого Поборника Света. – Те, кто будет тебя судить, не поверят ни единому слову, поскольку искренне убеждены, что вампиры могут обитать где угодно: в Геркании, Империи, Кодвусе, наконец, но не на освященных рукой Индория землях. Тебя обвинят не только в убийстве и поджоге, но и в богохульстве, а это: колесование, четвертование и последующее публичное сожжение твоих грешных останков на костре. Ты хочешь быть замученным под звуки труб и фанфар?!

– Но мы же оба видели этих тварей, неужели люди настолько глупы, что не поверят словам очевидцев?! Да кто он такой, этот Индорий, бог, что ли?!

– Почти, – прошептал Тальберт, задумчиво рассматривая странного гнома. – Послушай, все-таки интересно, из какой такой богом забытой глубинки ты выполз? Ничего не знаешь ни о людях, ни о канонах Церкви, – то ли спрашивал, то ли рассуждал вслух наемник. – Если из горных районов Геркании или из Кодвуса, то все равно должен был хоть что-то об индорианах слышать!

– Махакан, – ошарашил собеседника гном.

Минуты две-три Тальберт сидел молча, пытаясь понять, издевается ли над ним спутник или произошло чудо, и подземному жителю как-то удалось выбраться на поверхность. Но почему тогда он бежал в Филанию, а не в Герканию или одну из бесчисленных имперских провинций, куда было проще добраться и где гораздо легче укрыться. Да и люди к гномам там лучше относятся…

– Не считай меня идиотом! – сурово произнес солдат и повернулся к гному спиной, показывая тем самым, что не желает больше общаться.

– А я и не считаю, – изумился гном, до которого вдруг дошло, что на него обиделись. – На поверхности впервой, еще семь смен, дней, по-вашему, не прошло, ничего не знаю…

– Ага, а в махаканских горных училищах учат по-филанийски болтать, да еще так бойко и правильно, что лучше, чем у самих филанийцев, выходит! – буркнул с сарказмом в голосе Тальберт, решив больше не тратить времени на общение с отпетым вруном и заняться приготовлением куропатки.

Если бы Тальберт несколько секунд назад не отвернулся от гнома, то изумился бы, как побледнело лицо Пархавиэля, затряслись его руки и задрожали губы. Очнувшись от кошмарного сна, гном сразу же погрузился в пучину событий: увлекся общением с человеком, старался усвоить и осмыслить как можно больше полезной информации о местных обычаях и нравах. За разговором и размышлениями он не заметил, что не только говорит, но и думает на чужом языке.

Беспокойные мысли типа: «Что со мной?» и «Не заразно ли это?» бесконечной чередой крутились в голове и не давали покоя. В последнее время Пархавиэль успел привыкнуть к пакостным сюрпризам судьбы, но такого воистину бесценного подарка никак не ожидал. Немного успокоившись, гном попытался произнести несколько слов по-махакански. Как ни странно, он не забыл родного языка. Проверив на всякий случай, не вырос ли у него хвост и не отвалились ли уши или более важные части тела, Пархавиэль пришел к выводу, что только выиграл от непредвиденной и необъяснимой здравым смыслом метаморфозы.

Пока Пархавиэль осмысливал произошедшие с ним перемены и упорно боролся за крепость своего рассудка, толстые бока куропатки покрылись поджаристой коркой, а шипение капель жира, падающих в костер, и аппетитные ароматы готовящегося мяса взбудоражили местных обитателей. Тальберт мог поклясться, что за ближайшим кустом притаился волк, с жадностью и завистью взиравший на вертел. Солдат был спокоен и не волновался из-за близости хищника. Он и сам был хищником, только более крупным и сильным. Зверь чуял это и никогда бы не решился напасть на человека, рядом с которым лежало остро отточенное стальное лезвие.

Вынув из-за голенища короткий охотничий нож с широким лезвием, солдат срезал с вертела немного подгоревший кусок и небрежно кинул его в кусты, откуда тут же донеслось урчание и радостное причмокивание. «Куском больше, куском меньше, какая разница, а для бедолаги, может быть, это вопрос жизни и смерти, – подумал Тальберт, повернувшись к Пархавиэлю лицом и жестом пригласив его присоединиться к трапезе. – Гном, конечно, неблагодарный врун, но не умирать же ему с голоду? В конце концов, какая мне разница: кто он и что у него на уме? Скоро отправлюсь в путь и уже больше никогда не увижу его отвратительной, лохматой бороды и неуклюжей, смешной фигуры».

Понимая, что повторного приглашения ждать не стоило, Пархавиэль подсел к костру, но вместо того чтобы сразу впиться зубами в бока куропатки, гном решил попытаться как-нибудь наладить отношения со спасшим его человеком.

– Послушай, я действительно не знаю, как научился говорить по-людски, – неуверенно начал гном, пристально смотря в глаза жующего человека. – Возможно, из-за того, что меня эта тварь укусила. Может быть, я сам в такую же превращаюсь, не знаю, но тебе я благодарен. Ты меня из огня вытащил, четыре дня беспамятного с собой таскал, нянчился, как с маленьким, а я, выходит, тебе вроде как вру…

Пархавиэль замолчал в надежде, что человек ему что-то ответит, но Тальберт молчал. Горячее мясо обжигало рот, мешало думать и говорить.

– Согласен, это выглядит как ложь, притом очень глупая, но я говорю правду: я махаканец и не знаю, как выучился вашей речи, – произнес гном, преданно и открыто смотря в глаза человеку.

За двадцать лет на имперской службе Тальберт забыл многое: былые привычки и лица прежних соратников, вызывающе-агрессивную манеру держаться вольных наемников и их весьма вульгарный жаргон. Но было нечто, что крепко засело в его голове со времен бурной молодости и сохранилось на всю оставшуюся жизнь – умение разбираться в людях, мгновенно и безошибочно определять, кто врет, а кто говорит правду, кто прикроет спину в бою, а кто вонзит в нее нож в темной подворотне. Как ни нелепы и абсурдны были слова гнома, но Тальберт ему верил, хотя сам не мог понять почему.

– Хватит впустую болтать, ешь давай! – сказал наемник, жадно впившись зубами в горячее крылышко. – Веришь – не веришь, вру – не вру, все это пустая болтовня. Через пару минут я тронусь на запад, а тебе шевелить ягодицами на юго-восток, вон туда! – не отрываясь от еды, указал направление Тальберт наполовину обглоданным крылышком, с которого еще свисали шматки мяса и кожи.

– А это еще почему? – спросил Пархавиэль, удивившись не столько тому, что человек покидает его, а что отсылает прочь в строго указанном направлении.

– Если не ошибаюсь, то до того, как попался, ты был не один. Вчера разговорился со стражниками на дороге, они рассказали, что какой-то лесничий вместе с ополченцами поймали в лесах двоих гномов, вроде бы твоих дружков. Их отвезли в Фальтешь, – по-армейски кратко и без лишних деталей изложил ситуацию Тальберт, затем бросил обглоданную кость в костер и встал в полный рост. – Это маленький городок верстах в трех-четырех к юго-востоку отсюда. Если поторопишься, то к вечеру доберешься, хотя куда разумнее было бы отсидеться в лесу пару недель, а потом пробираться на северо-запад, к герканской границе.

– Нет, я должен спасти товарищей и найти торговое представительство Махакана, – твердо заявил Пархавиэль. – От этого многое зависит, очень многое!

– Тогда тебе повезло, – спокойно ответил Тальберт, вытаскивая из походного мешка легкую, обшитую тонкими стальными пластинами кожанку, – и твои дружки, и гномьи торговцы как раз квартируют там: одни в тюрьме, а другие в большом трехэтажном доме на центральной площади рядом с городской управой. Будь осторожен, городские стражники и окрестные ополченцы перепуганы, а это не к добру. Тот, кто в одиночку положил отряд солдат, не должен тешить себя надеждой быть взятым живым!

Пархавиэль тяжело вздохнул и с досады больно прикусил язык. Идти в город было самоубийством, но выхода другого не было. Он не мог бросить товарищей: ни тех, кого пытали в тюрьме, ни тех, кто умирал в шахте от ран. Он должен был во что бы то ни стало добраться до торговцев, должен был с их помощью спасти друзей.

Тем временем Тальберт справился с тугими ремнями кожанки и, быстро побросав в походный мешок разбросанные по поляне пожитки, вскочил на коня.

– Возьми! – Наемник бросил к ногам Зингершульцо охотничий нож. – К сожалению, больше ничем поделиться не могу. Будь осторожен и… прощай!

Тальберт развернул коня и уже отъехал на добрый десяток шагов, когда позади раздался громкий крик гнома.

– Меня зовут Пархавиэль Зингершульцо, десятник Гильдии караванщиков Махакана!

– Будешь в Альмире, загляни в таверну «Попутного ветра!», спроси у хозяина про охранника Юкера Алса. Золотых гор не обещаю, но чем смогу, помогу! – после недолгого колебания прокричал в ответ Тальберт и, пришпорив коня, скрылся в чаще.

Пархавиэль задумчиво огляделся по сторонам. Впервые за все время странствий он остался один, гол и беззащитен. Воткнув в пень бесполезный, похожий на игрушку охотничий нож, гном тяжело вздохнул и отправился в путь.

Когда висишь над пропастью, то чувствуешь страх и ничего, кроме страха, не важно, кричишь ли ты, судорожно болтая ногами в воздухе, или, стиснув зубы, собираешь остаток сил, чтобы удержать порезанными в кровь пальцами выскальзывающую из рук тонкую нить троса – последний рубеж между жизнью и смертью. И в том, и в другом случае твой мозг бьется в агонии, пытаясь найти возможность спасти хрупкое тело, избежать сокрушительного удара о земную твердь или острые камни ущелья.

Мортас был исключением из общего правила, образцом невозмутимости и хладнокровия. Вися над крепостным рвом на высоте десяти – двенадцати метров, наемник был спокоен, хотя внизу не только простиралась водная гладь, но и грозно торчали деревянные колья, которыми предусмотрительные строители замка густо усеяли искусственный водоем. Достаточно было допустить лишь одно неверное движение или чуть-чуть ослабить хватку, как человек тут же свалился бы вниз, пронзив кольями грудь и обагрив мутные воды собственной кровью.

Однако страхи и мысли о спасении не будоражили мозг авантюриста. В подобных ситуациях он бывал уже не впервой и точно знал, что ему нужно делать и, самое главное, когда. Убийцу волновало другое: он пытался понять, где же он допустил ошибку и почему его обнаружила стража.

Было темно, отблески факелов в руках суетящихся на стене солдат не могли добраться не только до поверхности воды, но даже до того места, где притаился ночной нарушитель. Сколько охранники ни пытались разглядеть, что же творилось внизу, но факелы освещали лишь верхнюю часть стены, последние пять-шесть метров, которые как раз Мортасу и оставалось преодолеть. Судя по доносившимся обрывкам разговоров, часовые его не заметили, но услышали подозрительный звук: или шум случайного падения камня, или скрежет крепежного крюка, ерзающего по обветшалой, сыпучей кладке стены.

«Вот дурни! – удивлялся человеческой глупости Мортас, раскачиваясь из стороны в сторону на тонкой плетеной веревке. – И почему стражники всегда действуют одинаково, так глупо и предсказуемо? Как только шорох услышат, так сразу орать: „Тревога, нарушитель, все ко мне, держи его!“ Нет бы тихо позвать на подмогу и устроить непрошеному гостю хорошенькую встречу наверху, подловив его в тот самый момент, когда он только покажется в узком проеме между зубцов, когда будет растерян и беззащитен, как младенец. Взяли бы меня тихо и спокойно, без криков и шума, так нет, непременно нужно орать во все горло, побегать по стенам, побренчать латами и устроить такую иллюминацию, что ослепнуть можно!»

Действия стражников были смешны и предсказуемы, как игра в карты с портовым шулером. Крошечные светящиеся точки – огни факелов – растянулись вдоль стены, это подоспевшая на подмогу часовым стража искала веревку, по которой карабкался на стену убийца. «Как только найдут, так сразу же начнут швырять факелы вниз, пытаясь разглядеть, кто же к ним в гости пожаловал. Ничего, конечно же, не увидят и будут со злости из арбалетов палить, потом веревку обрежут», – просчитывал Мортас поэтапный алгоритм действий обитателей замка при отражении ночных вторжений.