Текст книги "Самый сердитый гном"

Опытный глаз разведчика методично, участок за участком, просматривал местность, пока не нашел то, что так упорно искал. За посевами пшеницы, у самого горизонта, виднелась едва уловимая глазу легкая дымка. «Возможно, там находится поселение или временная стоянка крестьян, – думал Зингершульцо, по привычке стимулируя протекание мыслительных процессов покусыванием нижней губы. – Местность кругом открытая, это плохо. Если люди поведут себя недружелюбно, то скрыться не успеть. Посевы, конечно, высокие, но у людей лошади, догонят и затопчут!»

Понимая необходимость встречи с жителями равнины, Пархавиэль пытался найти наименее опасный вариант. В конце долгих размышлений гном пришел к единственно возможному решению: найти одинокое жилище вблизи леса, расспросить обитателей и в случае чего скрыться в чаще.

Вернувшись к своим, он вкратце изложил придуманный на скорую руку план дальнейших действий. Проявляющий с самого утра стремление к никому не нужному героизму Гифер настойчиво убеждал ветеранов отпустить его в разведку одного.

– Ну, вы только подумайте, – брызгая слюной, защищал свою точку зрения Гифер, в возбужденных глазах которого плясали искорки азарта, – одного гнома куда труднее заметить, чем троих…

– Ага, зато схватить легче, – меланхолично добавил Зигер, отправляя в рот очередной кусок вяленого мяса.

– Кроме того, троих гномов люди могут испугаться, а одного нет, – продолжал перечислять аргументы бывший контрабандист. – Поверьте мне, я же с людьми раньше часто встречался, не только их язык, но и привычки чуток знаю!

– Так-то оно так, – задумчиво произнес Пархавиэль, – но разделять отряд не годится, слишком нас мало. Если обратно не вернешься, то где тебя искать, у кого спрашивать, да и как? Нет уж, Гиф, вместе пришли, вместе и дальше пойдем!

Утихомирив юношеский пыл молодого, рвущегося навстречу подвигам и опасностям солдата, гномы закинули на плечи изрядно полегчавшие мешки и, подтянув перед дорогой повязки, тронулись в путь. На поиски уединенно стоявшего дома ушло несколько часов, и только ближе к закату отряд наконец-то набрел на сторожку лесника.

– Ух, как бьет, любо-дорого посмотреть! Какой удар, какой замах, и дыхалку ровно держит, в одном ритме! – восхищенно шептал Зигер на ухо Пархавиэлю, причмокивая губами в такт ударов огромного топора.

Гномы неподвижно лежали в кустах можжевельника, растущего у самой ограды небольшого, но добротного деревянного дома, и уже минут двадцать наблюдали, как рослый, почти двухметровый лесничий колол дрова. На вид здоровяку было не более сорока лет, или пятнадцати тысяч смен, как привыкли считать гномы. Черные, с едва пробивающейся на висках сединой волосы были коротко подстрижены, другой же растительности ни на заостренном скуластом лице, ни на обнаженном атлетическом торсе не было. Видимо, мужчина считал волосы излишеством, мешающим каждодневной тяжелой работе, ненужным украшением, лишь лезущим в глаза в самый неподходящий момент.

При каждом замахе топора мускулистая грудь лесничего вздымалась вверх, а при каждом ударе дрожь рукояти передавалась телу, на котором тут же напрягались бугры крепких мышц. Гномы видели и раньше сильных людей, так как в основном общались с наемниками и грузчиками, но лесничий вызвал у них искреннее изумление и трепетный восторг. В их глазах он был не человеком, а живой машиной, сложным механизмом, совмещающим в себе громадные кузнечные меха и средних размеров гидравлический пресс.

– Ну, чего мы ждем, Парх! – продолжал шептать на ухо командира Зигер. – Вон, смотри, этот блин светящийся уже садится! Гиф, как его там по-человечьи называют?

– Солнце, – ответил Гифер, не отрывая глаз от крыльца избушки, на котором сидели двое подростков и, весело болтая между собой, ощипывали какую-то птицу.

– Ну, так чего мы медлим, Парх! – никак не унимался Зигер. – Все просто: встали, подошли, про дорогу разузнали, спросили, не помочь ли чем. Он нас с дровишками подсобить попросит, потом ужином угостит.

– Вот ты чего так нервничаешь, – усмехнулся Зингершульцо, – на дармовые харчи потянуло?

– Смейся, смейся, – обиженно засопел Зигер, – а у меня от черствого хлеба и вялено-сушеной гадости уже в животе изжога, подохну скоро от жрачки такой!

– Заткнись, Скрипун, – резко прервал жалобы на походный рацион Зингершульцо. – Обождем немного, не нравится мне что-то этот титан!

– Согласен, командир, – неожиданно встал на сторону хауптмейстера Гифер. – Нутром чую, что-то в этом месте не так, что-то странное…

– В башке у тебя странностей полно, а здесь все как обычно, дом как дом, людь как людь!

Сколько ни наблюдали гномы за двором, а ничего особенного не происходило, повседневная жизнь текла своим чередом. Мужчина продолжал колоть дрова, а подростки, наконец-то справившись с опереньем птицы, потащили ее в дом. Ничего странного, ничего подозрительного, но Пархавиэля раздирали сомнения. Какое-то непонятное, необъяснимое логикой и здравым смыслом тревожное чувство не пускало его в дом, заставляло плотнее прижаться к земле и что есть мочи ползти прочь от этого места.

«Это все нервы, слишком много событий произошло за последнее время. Становлюсь мнительным, всего боюсь. Нужно успокоиться и попытаться трезво взглянуть на положение дел», – уговаривал себя Пархавиэль, усилием воли подавляя нестерпимое желание вскочить на ноги и быстро бежать прочь.

– Гифер, ну как ты, объясниться с людьми сможешь? – прервал гнетущее молчание немного успокоившийся Пархавиэль.

– Попробую, – неуверенно ответил бывший контрабандист, – слишком много незнакомых слов, да и говорят они как-то по-другому, чем те, с которыми раньше общался. Слова произносят нараспев и намного мягче…

– Ну, вот и ты спой! – буркнул Зигер, с нетерпением ожидая момента знакомства с человеческой кухней.

– Хорошо, только вы в разговор не встревайте, – прошептал Гифер, вставая с земли, – мне и так сложно будет, а тут еще вам переводи…

Вслед за Гифером поднялись на ноги и ветераны. Смущаясь и боясь первой встречи с представителем другого народа, гномы медленно вошли во двор и остановились в нерешительности около перекошенных ворот.

Как ни странно, внезапное появление гномов не удивило мужчину, а быть может, он просто хорошо умел скрывать свои чувства и был привычен сохранять спокойствие в самых непредвиденных ситуациях. Здоровяк невозмутимо отложил топор в сторону, сложил мускулистые руки на груди и, немного наклонив голову набок, начал с интересом изучать низкорослых, облепленных грязью и репейниками гостей. Полное отсутствие на караванщиках одежды, кроме походных поясов и порванных на коленях кальсон, а также окровавленные повязки явно не способствовали успешному проведению переговоров.

– Гифер, Гифер Мюссельхеймер, а это мои товарищи Пархавиэль Зингершульцо и Зигер… – неуверенно начал говорить Гифер, пытаясь улыбаться и придавая своему изможденному лицу самое дружелюбное выражение.

– Игельс Радобержец, местный лесничий, чё надо?! – резко оборвал приготовленную Гифером череду реверансов охотник, задав простой, но емкий вопрос, расставивший все точки над и экономящий собеседникам время.

– Мы с товарищами немного заплутали, не мог бы ты подсказать, где находится торговое представительство Махакана? – с трудом подобрал Гифер нужные слова.

– И все?! – неожиданно расхохотался лесничий. – Ни жрачки, ни лошадей, ни денег вам, убогим, не надо, только дорогу указать?!

– Только дорогу, – утвердительно закивал Гифер, понимая слова, но удивляясь странной интонации как будто издевающегося над ними собеседника.

Пархавиэль с Зигером по выражениям лиц беседующих поняли, что разговор пошел как-то не так, и принялись наперебой расспрашивать Гифера. Но их умудренный в языках товарищ лишь отмахнулся от назойливого гудения над ухом, сбивающего с мысли и мешающего понять смысл, а не внешнюю канву иноязычных слов.

– Интересно, а у Гамерса вы тоже дорогу спрашивали или уж заодно и подвезти просили?

– У какого такого Гамерса?! – удивился Гифер.

– А у того самого деревенского увальня, – невозмутимо продолжил лесничий, – которого вы поутрянке ограбить пытались.

– Мы никого не грабили, – отрицательно замотал головой и затряс руками Гифер, – только дорогу спросить хотели. Он почему-то испугался и сам уехал…

– Хватит! – неожиданно громко крикнул страж лесного порядка. – Надоело твой треп слушать, бандюга, прибереги байки для судьи!

Почувствовав агрессию в голосе незнакомца, караванщики мгновенно выхватили из-за поясов топоры и встали в оборонительные стойки. Однако и лесничий был готов к такому повороту событий. Ставни на окнах дома с шумом распахнулись, и в воздухе раздался до боли знакомый гномам свист стрел. Зигер чертыхнулся, выпущенная, по-видимому, из тугого композитного лука стрела, слегка оцарапнув большой палец гнома, вонзилась в рукоять топора и пробила ее насквозь. Вторая попала в широкую пряжку любимого ремня Пархавиэля и, чуть проскрежетав по стальной поверхности, отлетела в сторону.

– Молодец, Олле, самое оно получилось! – крикнул лесничий меткому подручному. – А ты, Каре, учти, еще один такой выстрел, и вернешься к своему пьянчужке-дядьке огород копать. Понял?!

Из окна высунулась конопатая рожица ученика и, чуть не плача, кивнула в ответ.

– Вот что, господа бандюги, – продолжил лесничий, снова повернувшись к гномам лицом, – положите-ка вы свои топорики на землю и не осложняйте жизнь ни мне, ни себе.

– Но… – пытался было возразить Гифер, однако замолк под свирепым взглядом Игельса.

– Положите топоры! – продолжал твердо стоять на своем лесничий. – Я бы мог с вами сам поразвлечься, но моим парням тоже тренироваться надо. Одно неверное движение, и будете утыканы стрелами, как ежик иголками, поняли?!

– Поняли, – быстро ответил Гифер, совершенно не представляя, кто такой этот ежик и какому извергу пришло в голову протыкать бедное животное иголками.

Не дождавшись перевода, Пархавиэль бросил на землю топор. Немного погодя его примеру с неохотой последовал и Зигер. Требование лесничего было ясно без слов. Если бы не лучники, то Зингершульцо ни за что не расстался бы с оружием и непременно вступил бы в бой, каким бы грозным с виду ни казался противник. Но подростки стреляли метко, не под стать привыкшим держать в руках вилы, а не луки ополченцам. Единственной возможностью спастись было теперь вступить в длительные и нудные переговоры, убедить человека, что происшедшее всего лишь глупое дорожное недоразумение. Да, возможность была, но теперь их жизни зависели не от него, а от Гифера. Пархавиэлю же оставалось лишь корить себя за то, что не внял настойчивым предупреждениям внутреннего голоса и решился переговорить с охотником.

– Послушай, Игельс, – пытался исправить положение Гифер, вытянув руки вперед и показывая тем самым человеку, что у них самые мирные намерения. – Произошло ужасное недоразумение: и ты, и тот крестьянин на дороге нас неправильно поняли. Мы не хотим никому причинить вреда, мы не бандиты, а караванщики из Махакана, ищем торговое представительство, но не знаем, где оно. Нас не встретили в условленном месте и…

– Заливай, заливай, – вновь рассмеялся лесничий, – но только песню разнообразь, а то уже наскучила!

– Я не вру, мы действительно…

– Да ты меня за дурака держишь, что ли?! – начинал терять терпение верзила. – Я что, никогда в жизни махаканцев не видел, их от драных герканских бандюг отличить не могу?

– Ты видел, наверное, торговцев в городе, а мы караванщики, солдаты, что товары возят.

– На поверхности только торговцам быть разрешено, так что прекрати брехать, герканский прохвост! – грубо оборвал дальнейшие объяснения Игельс. – Вся округа с утра на ушах стоит, вас, мерзавцев, ищет. Уже до города слухи доползли, что банда Сегиля из Геркании вернулась. А ты меня обмануть пытаешься! – уже не говорил, а кричал потерявший терпение лесничий. – Ты на себя и дружков посмотри, сразу же понятно, что бандюги.

Гифер непроизвольно обернулся. Вид у гномов был не из лучших: грязные, полураздетые, с окровавленными повязками и в мелких порезах. Гифер Мюссельхеймер, бывший контрабандист и теперь уже потенциальный висельник, понял, что спорить бесполезно, но тянул время и продолжал упорно стоять на своем, уповая на счастливое стечение обстоятельств, называемое в мире людей чудом.

– Мы говорим правду, ни на кого не нападали, никакого Сегиля не знаем, идем к купцам, о Геркании слыхом не слыхивали.

– Ну, ты и нахал, – вновь рассмеялся лесничий, разводя в негодовании руками. – Сам по-геркански со мной говорит, ни одного слова филанийского не знает, а о Геркании «слыхом не слыхивал». Ну ничего, мои ребята голубя почтового послали, сейчас сюда ополченцы приедут и разберутся что к чему. А с меня вранья на сегодня хватит, извини.

– Парх, Зигер, все пропало, – тихо прошептал по-гномьи Гифер, когда лесничий повернулся к ним спиной, – сейчас за нами приедут ополченцы и отвезут в город. Боюсь, что выслушивать нас никто не будет, вздернут по-быстрому за разбой, вот и все!

– По счету «три» вы с Зигером бегите к лесу, – приказал Пархавиэль, низко опустив голову, чтобы ни лесничий, ни тем более стрелки в доме не увидели, как он шевелил губами. – По прямой не бежать, петляйте через каждую пару шагов!

– А как же ты?! – чуть ли не выкрикнул испугавшийся за судьбу друга Зигер.

– Не беспокойтесь обо мне, я задержу лесничего. Хотя бы один из вас должен добраться до купцов.

Гномы отрицательно замотали головами. Они не хотели бросать Пархавиэля в беде и спасать свои жизни ценой его смерти.

– Это приказ, обсуждению не подлежит! – настаивал Зингершульцо. – Вспомните о караване, об умирающих от ран в шахте. Если нас всех арестуют, то их гибель будет на вашей совести, – привел последний, самый весомый аргумент командир. – Итак, приготовились: раз, два, три!

Пархавиэль не видел, как бросились наутек гномы, но слышал крики встревоженных лучников и жужжание стрел. Если бы у хауптмейстера было время оглянуться, то он был бы горд за своих солдат, которые с неимоверным проворством и ловкостью уворачивались от летящих стрел, то низко прижимаясь к земле, то высоко подскакивая и перепрыгивая на бегу посланные «с опережением» стрелы. Видимо, стрельба по бегущим гномам не входила в список обязательных дисциплин подготовки лесничих. Лишь однажды из окна дома послышался радостный крик, юное дарование со странным именем Олле умудрилось попасть Гиферу в плечо. Гном вскрикнул от боли, но даже не остановился, а, ловко обломив торчащую из тела стрелу, продолжил бег к спасительному лесу.

Пархавиэлю не суждено было видеть это леденящее сердце зрелище. Пока его друзья изображали мишени для лучников, Зингершульцо занимался совершенно другим, но не менее опасным делом. Он схватил с земли топор и кинулся на лесничего, в надежде застать его врасплох. План не сработал, Игельс тоже успел подобрать оружие и метким встречным ударом не только отразил лезвие гномьего топора, но и выбил его из рук растерянного Пархавиэля.

Громила-лесничий обладал не только чудовищной силой, но и отменной реакцией. Пархавиэль волчком крутился на узком пятачке между поленницами, уворачиваясь от сокрушительных ударов и следя, чтобы нападавший на него Игельс находился точно между ним и лучниками.

Схватка гиганта и гнома продолжалась даже после того, как товарищи Пархавиэля успешно скрылись в лесу. Оставшиеся без дела подростки проклинали в пылких юношеских сердцах гномов за их изворотливость, а заодно и своего учителя, широкая спина которого не давала прицеливаться, загораживала быстро передвигающуюся мишень. Когда же Пархавиэль умудрился ударом полена выбить топор-колун из рук Игельса и противники сошлись врукопашную, то юноши побросали луки. Тела врагов слились в один огромный катающийся по земле клубок мышц. Ученики уже ничем не могли помочь своему учителю, только надеяться и молиться за его победу.

Караванщик чувствовал, что уступает противнику и в силе, и в ловкости. Он знал, что его поражение всего лишь вопрос времени, но держался до последнего, крепко стиснув поломанные зубы и превозмогая боль от все новых и новых ударов. «Умереть в схватке, вот смерть, достойная солдата!» – пульсировало в его голове до тех пор, пока сильные руки лесничего не стиснули его шею и не пережали сонную артерию. «Это конец!» – успел подумать гном, теряя сознание.

Глава 8
Стечение обстоятельств

Телегу трясло и мотало из стороны в сторону. Выщербленные, потрескавшиеся колеса пронзительно скрипели, Раздражая слух, и ходили ходуном, готовые в любой миг слететь с рессоры. Обилие на проселочной дороге ям и кочек усиливало тряску и заставляло Пархавиэля болезненно морщиться при каждом ударе спиной и затылком о днище телеги. Однако неудобства поездки и резь в крепко стянутых вожжами кистях и щиколотках не раздражали гнома так сильно, как полная безнадежность его положения.

Очнувшись от очередного толчка, Пархавиэль долго кашлял и ворочался с боку на бок, пытаясь побороть раздирающие горло спазмы удушья, а также боль от многочисленных ушибов и ран, полученных во время схватки с лесничим. Затем физические страдания отошли на второй план, уступив место страху перед предстоящими испытаниями.

Крепко связанный по рукам и ногам и брошенный как тюк с опилками на грязное днище телеги, гном отчетливо помнил события минувшего дня и понимал, что если его не добили на месте, а повезли в город, то быстро он не умрет. До погружения в сладостное забытье смерти ему предстояло пройти через сущий ад боли и унижений, долгих пыток и бессмысленных допросов. Он ничего не знал о банде Сегиля из Геркании, но убедить в этом зацикленных на своих проблемах и бедах людей было невозможно.

Вскоре эмоции куда-то ушли, Пархавиэль перестал нервничать и начал воспринимать свое положение отрешенно, как само собой разумеющееся последствие той странной игры, которую вела с ним злодейка-судьба. Всемогущая апатия полностью захватила разум, приглушила переживания и внушила мысль о бессмысленности активных действий.

Действительно, к чему впустую растрачивать силы и нервы в бесполезных попытках сбежать или разжалобить палачей? К чему пытаться обмануть конвоиров, если холодный, трезвый рассудок уже давно просчитал все возможные варианты и пришел к неутешительному заключению: «шансов нет». Ждать, ждать удобного случая – это единственное, что оставалось пленнику.

Успокоившись, Пархавиэль приподнял голову и, поборов боль в ноющих шейных позвонках, огляделся по сторонам. Не считая возницы, плешивого старика в грязных лохмотьях, людей было семеро: четверо ехали на лошадях и трое шли пешком позади телеги. Короткие кольчуги со следами ржавчины, натянутые поверх холщовых рубах, деревянные дубины с вбитыми в них гвоздями и грубые топоры, пригодные лишь для мелких хозяйственных работ, а не для битвы, как нельзя лучше характеризовали основной род занятий своих владельцев и подчеркивали их весьма относительную причастность к армейской службе. Однако Пархавиэлю от этого было не легче. Плохая амуниция и явное отсутствие элементарных познаний в военном деле с лихвой компенсировались численностью конвоя и заметной с первого взгляда недюжинной физической силой крестьян. Отдельные обрывки фраз, долетавшие до слуха гнома, не давали никакой полезной информации, а только раздражали слух непривычным звучанием чужой, протяжно мяукающей речи.

«И зачем я только это делаю? – думал гном, вновь опустив голову на телегу и закрыв глаза. – Какая мне разница, сколько охранников и как они вооружены? Руки-то все равно связаны, а чуть попытаюсь ослабить путы, сразу заметят. Вон тот рябой детина так косился, а я всего лишь голову приподнял. Если заметят, что по телеге ерзаю, сразу дубиной огреют как пить дать!»

Из состояния душевного спокойствия и внешнего безразличия ко всему происходящему вокруг гнома вывел внезапно раздавшийся треск сухой древесины и последовавший за ним удар макушкой о неизвестно зачем прихваченный ополченцами в город чугунный котелок. Старенькая повозка не выдержала длинной дороги и при столкновении с очередным булыжником развалилась. Сила толчка слегка подбросила грузное тело пленника в воздух и вместе с остальной поклажей выбросила на обочину.

Громко вскрикнув от боли и обличив затем в самой что ни на есть грубой форме халатное отношение людей к походному имуществу, гном вернулся из мира тяжких раздумий и открыл глаза.

В отличие от караванщика, сразу определившего, что срок службы повозки исчисляется часами, поломка телеги застала ополченцев врасплох. Громко ругаясь и импульсивно размахивая руками, всадники спешились и принялись поднимать перевернутую телегу. Остальные вытащили топоры и, отвесив в сердцах незадачливому вознице по паре увесистых оплеух, не спеша удалились в лес.

Отряд разделился, но шансов на побег у Пархавиэля все равно не было, уж слишком добротными были ремни, стянувшие его запястья. Гном собирался снова уйти в себя, но тут его осенила радостная мысль, заставившая даже слегка улыбнуться разбитыми в кровь губами. Дело в том, что поломка оказалась серьезной: от удара о камень раскололось правое колесо и, что самое важное, треснула пополам рессора. О быстрой починке не могло быть и речи.

«Люди разобьют лагерь и останутся на месте, по крайней мере несколько часов. Пока съездят за инструментами в ближайшее селение, пока устранят поломку… – мелькнул в голове гнома проблеск надежды. – На меня же тем временем будут обращать не больше внимания, чем на разбросанное по земле барахло. Я все же смогу ослабить ремни, а затем выберу удачный момент, избавлюсь от пут и быстро сигану в лес! Сейчас совсем темно, солнце село, и крестьянам в чаще меня не найти!»

К несчастью, люди оказались куда более хитрыми существами, чем предполагал гном. Слабая искра надежды угасла так же быстро, как и возникла. Трое ополченцев вернулись из леса, таща за собой несколько срубленных молодых деревьев. Протянув длинные, гибкие стволы под днищем телеги, изобретательные крестьяне всего за пять минут превратили разбитую повозку в волокушу и, забросив в нее раскиданные по земле вещи и гнома, снова тронулись в путь.

«Если не везет, так во всем», – с философским спокойствием отметил про себя Пархавиэль и закрыл глаза, пытаясь заснуть.

– Вот видишь, говорил же, поутрянке ехать нужно, а ты все одно заладил: «Срочно, важно, в городе волнуются…» – недовольно бурчал ополченец, едущий рядом с командиром конвоя. – Как чувствовал, что везения не будет! Темнота, дороги не видно, а теперь еще и телега сломалась. До города еще далеко, когда доберемся, к полудню, не раньше!

– Заткнись, Дарес! – грубо оборвал жалобные причитания парня командир и, пришпорив коня, отъехал шагов на десять вперед.

Оидрий Вельяфор, десятник окружного ополчения, терпеть не мог Дареса и его старшего брата Лареса именно за этот сомнительный дар предвидения. Любая мелочь, любой незначительный пустяк служили поводом для их занудных причитаний и сетований на непосильный, каторжный труд окружного ополченца. Стоило братьям «затянуть свою песню», как тут же по отряду прокатывалась волна недовольств и пустяковых жалоб, начинали раздаваться крамольные речи и тихие перешептывания, смысл которых был стар как мир и ясен как день: «Меньше работы, больше денег!» Была бы воля Ондрия, уже давно сдали бы братья кольчуги и топоры, но дальнее родство с самим помощником столичного префекта надежно защищало избалованных лоботрясов от справедливой оплаты их «непосильных» трудов.

– Дарес, конечно, зануда и пискун, каких мало, но в этот раз он, кажется, прав! – внезапно раздался голос за спиной командира.

Ондрий быстро оглянулся, слева к нему подъехал Иконий, молчаливый двадцатичетырехлетний парень, ходивший в подмастерьях у деревенского кузнеца.

– И ты, значит, панике поддался?! – печально произнес Ондрий, немного придержав коня.

– Почему сразу панике? – удивился Иконий. – Кого бояться, этого, что ли, на телеге, или его дружков из леса?

– Хотя бы, – ответил десятник, вызвав у подмастерья повторный приступ удивления, который тут же отразился на его открытом, по-детски наивном лице. – Крепкий мужичок, хоть и ростом мал. Вон, Игельс, силач на всю округу известный, а еле сладил. Видел, какая у лесничего побитая морда?!

– Ну, видел, – протянул нараспев Иконий и утвердительно кивнул. – Да только я карлов не боюсь, хоть связанные они, хоть нет… а вот то, что повозка сломалась, дело основательно портит. Чинить надо, а то через пару верст и передние колеса в разные стороны разлетятся!

– Починим, – согласился десятник, – вон только до «Щита Индория» доберемся, там и починим, а заодно и передохнем чуток.

– Стоит ли? – недовольно нахмурил брови Иконий. – «Щит» на всю округу таверна известная, там господа благородные часто бывают…

– А ты что, дворян, что ли, боишься? – рассмеялся Ондрий. – Ох, темнота деревенская, да пойми же ты своей башкой окаянной: ты – ополченец, а не батрак какой-нибудь, представитель власти, тебе господа не указ! Тем более сейчас, когда преступника везем и неприкосновенными персонами считаемся.

– Да так-то оно так, но от господ лучше держаться подальше, – сконфуженно произнес подмастерье и, почему-то устыдившись своего страха перед дворянским сословием, отъехал в сторону.

«Хороший парень Иконий, – подумал Ондрий, кутаясь в старенький, оставшийся еще со времен службы в армии плащ, – забитый, конечно, и темный, но куда лучше и надежнее остальных. Побольше бы таких!»

Краткий разговор с ополченцем отвлек десятника на какое-то время от тяжких размышлений, мучивших его с самого начала пути. Слава о грозной банде Сегаля еще два года назад гремела по всей стране. Многие префекты и купцы вздохнули спокойно, когда королевским войскам наконец-то удалось окружить бандитов в лесах и устроить им кровавую баню. Лишь нескольким разбойникам во главе с предводителем удалось тогда ускользнуть от возмездия и уйти через границу в Герканию. Если Сегиль вернулся, то явно не один, и впереди их ожидают большие беды. Ондрий непроизвольно оглянулся и еще раз окинул беглым взглядом лежавшего на телеге пленника.

«Если гном действительно из банды, как уверял лесничий, то его дружки непременно попытаются его отбить, а если не получится, то будут мстить!» – в который раз за эту долгую ночь тяжело вздохнул Ондрий, плотно кутаясь в протертый до дыр плащ и ругая себя за то, что позволил неугомонному лесничему уговорить отвезти пленника для допроса в город, а не вздернуть мерзавца втихую на первом попавшемся суку.

До таверны отряд добрался только к двум часам ночи. К несказанному удивлению Ондрия, в окнах первого этажа известного на всю округу заведения горел свет, и слышалась тихая, печальная мелодия флейты в сопровождении какого-то струнного инструмента. Подъехав ближе и остановившись в нескольких шагах от ворот, солдаты поняли, в чем было дело.

Несмотря на поздний час, в таверне было несколько посетителей. Во дворе стояли две добротные, явно принадлежавшие родовитым дворянам кареты; ни слуг, ни лошадей поблизости не было. «Видимо, господа прибыли в таверну надолго и приказали распрячь лошадей, – размышлял Ондрий, одновременно подавая своим людям знаки прекратить недовольный галдеж, вызванный непредвиденной заминкой. – Кучеры отвели лошадей в конюшню и, естественно, остались ночевать там. Обычное дело, вассалы богатых господ не доверяют гостиничной прислуге, считают их или жульем, или раззявами. В этом как раз ничего необычного нет, а вот сами кареты…»

Ондрий еще раз осмотрел кареты и недовольно причмокнул губами. В отличие от неуклюжих конок местных дворян экипажи были большими и комфортными: рессоры, подвески, колеса и прочие механические детали были в идеальном состоянии и сделаны из баснословно дорогой махаканской стали, внутри салонов были обитые кожей сиденья и мягкая отделка стен, делающие почти незаметной тряску по плохим филанийским дорогам. Но дело было не в том, что в их захолустье пожаловали высокородные путешественники и что стоимость каждого экипажа в несколько раз превышала годовой заработок его отряда. Подозрительным десятнику показалось другое – на каретах не было ни резных украшений, обожаемых столичной знатью, ни геральдических знаков.

«Высокопоставленные вельможи прибыли в нашу глушь и хотят остаться неизвестными, – догадался десятник. – Возможно, у них сейчас важный разговор, если сидят в корчме, а не пошли спать. Появиться в таверне – значит накликать на себя беду, нажить кучу неприятностей».

Придя к неутешительному выводу, Ондрий приказал отряду въехать во двор и сразу заняться починкой телеги. К великому недовольству солдат, хотевших для начала пропустить по паре стаканчиков, посещение корчмы было запрещено.

Как только повозка остановилась посреди двора и утомленные дорогой ополченцы стали разгружать с нее поклажу, на пороге таверны появился толстый хозяин в запачканном фартуке поверх дорогой одежды. Его пухлые щеки грозно раздувались не хуже жабр вытащенного на берег леща, маленькие глазки свирепо сверкали из-под заплывших жиром век, а остатки рыжих кудрей забавно дыбились на почти совсем облысевшем черепе, делая корчмаря похожим на престарелого бойцового петуха, обрюзгшего, но не утратившего воинский дух.

Услышав шум во дворе, старик решил прогнать заглянувших к нему в поздний час местных голодранцев, мешающих своим гомоном отдыху знатных господ. В подтверждение его недружелюбных намерений из двери корчмы вышли четверо рослых мужиков с дубинами наперевес. Однако, увидев стальные кольчуги и ярко-красные эмблемы, знаки окружного ополчения, на груди незваных гостей, старик решил унять свой воинский пыл и не портить отношений с местными властями. Вместо того чтобы выгнать ночных посетителей взашей, хозяин приказал вооруженной прислуге вернуться в дом и, найдя глазами в толпе ополченцев десятника, быстро засеменил к нему на коротких толстеньких ножках.

– Это вы десятник? – произнес корчмарь, заискивающе улыбаясь и преданно заглядывая в глаза Ондрию.

Раболепная манера общения с ним корчмарей, старост, поселковых старшин и прочих мелких деляг, без разницы, торгующих ли или состоявших на государственной службе, уже давно раздражала командира отряда и вызывала естественное желание залепить очередному подхалиму звонкую пощечину.

– Да, – сухо ответил Ондрий, поправляя съехавшее набок седло и морально готовясь к неприятному разговору с подхалимом.

– Прекрасно! – омерзительно широко улыбнулся корчмарь и взмахнул от напускного восторга пухленькими ручками. – А я Огуст Себастьян Фардобье, хозяин таверны и, по мнению высокочтимого господина префекта, самый лучший повар в округе.