Текст книги "Апейрон"

Апейрон
Denis Zakharov

Редактор Марта Шарлай

Корректор Алексей Леснянский

© Denis Zakharov, 2024

ISBN 978-5-0050-6888-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
⠀
 

Один погас на остановке.

Один погас в парке.

Еще один догорел в семнадцать.

Один погас, когда я впервые солгал.

Ещё один догорел после переезда.

Я родился с миллионом огоньков, светящих во мраке.

И они указывают мне путь.

Но становится темно.

Пролог

Главное правило любой реальности – не запутаться в своих иллюзиях?

– Разве я продукт с ограниченным сроком годности?

– Как и всё здесь. Ежедневно тебя заставляют нуждаться в том, о чем ты раньше даже не слышал.

– Продукту продают продукт?

– Доступные цены, хорошее качество услуг – что тебя смущает?

– Не знаю, а тебя?

– Их рекламный слоган: «Присоединяйся к самому большому сообществу в мире!». Поправь меня, если я не прав, но, по-моему, это цыгане.

– Что ты хочешь сказать?

– Вспомни, пожалуйста, какой вкус у хорошего кофе?

– Вкус кофе.

– А какой вкус у самого лучшего кофе?

– Вкус хорошего кофе.

– Чем хороший кофе отличается от лучшего?

– Рекламой.

– Ну вот, и ты здесь вроде как кофе.

На устройстве в руках говорящего в строке поиска на YouTube появилась надпись:

KENZO World – The new fragrance

– Прикольная реклама!

– Она уничтожает твоё право на выбор, приводя к власти Гитлера и Нерона, умело подменяя собой искусство.

– Разве во мне между искусством и рекламой есть противоречия? И то и то – творчество!

– Творчество без стратегии – искусство, творчество со стратегией – реклама. Стратегия, как ты понимаешь, – это всегда обман, а истинное искусство обмана не терпит.

– Тем не менее благодаря рекламируемому крему от старения «Медвежья сила» от Natura Siberica моя мама стала выглядеть куда моложе.

– Правда? Если средства против старения работают так хорошо, то почему они каждый год нанимают разных моделей для рекламных роликов?

– Я об этом не думал, но, наверное, на это есть причины.

– Мы живем в мире, где попа велосипедиста, въехавшего в рекламный щит, на какое-то время становится лицом чьей-то компании.

– Получается, и я что-то рекламирую собой?

– Безусловно. И сейчас ты рекламируешь потную задницу велосипедиста, въехавшего в тебя.

– Я читаю Витю Пелевина! Вот из последнего: «Тайные виды на гору Фудзи».

– Новые ватные палочки «Танюшка». Почувствуй, как Танюшка лезет тебе в ушко.

– И это не искусство?

– Если ты видишь отличную книгу с первоклассными персонажами, интересным сюжетом и потрясающими диалогами, это значит, что ты читаешь рекламу. Витя верит, что его разум повелевает словами, но бывает и так, что слова обращают свою силу против разума.

– Реклама – величайшее искусство двадцатого века!

– Цитируешь человека, решившего не конкурировать с собой, ведь зачем держать собаку и самому лаять? Главная забота рекламы – продать. Без стратегии много и хорошо не продашь. Какое же искусство строится на обмане?

– Военное.

– Война – искусство? Применять творчество и оттачивать мастерство в убийстве и разрушении? Спутав искусство с рекламой, процесс с результатом, а игру со стратегией, с кем они постоянно воюют?

– Видимо, с собой.

– А борясь с собой, ты не заметишь, как опошлишь свободу. Коммерция – это нормально, а реклама не порок, но место им не здесь. Придет время, когда сгинет каждый, кто возводит здесь рекламу. Ложь бегает спринты, но правда бегает марафоны. Кстати, заметь, слово «реклама» в переводе с латинского глагола promovere – двигать вперед, и от pro – вместо. Если переводить дословно, то звучит как «двигать что-то вперед вместо чего-то». Формально мы живем во время самого масштабного в истории человечества массового самоубийства, которое охотно и производим. Реклама может быть величайшим искусством только для клинических идиотов, застрявших в дверном проеме госпиталя на окраине города Нёрдлигена.

– Постой, ты же сейчас сам отчасти что-то да рекламируешь, только свое, а не их.

– Безусловно, но заметь, пожалуйста, важное отличие. Я не называю рекламу искусством, а встречая уроборос, не ласкаю его чешуи. Когда творят искусство, то можно заметить, как реклама подтягивается за ним, словно послушный младший брат. Когда производят только рекламу, что подтягивается за ней?

– В общем, на развилке указатель хулиганы разъебали. Мы-то что будем делать?

Все там же, в строке поиска на YouTube, появилась надпись:

Аквариум «Баста, раста»

– Буди иконокласта.

⠀

Все события и герои не вымышлены. Любые совпадения с реальными личностями неслучайны. Автор передает, а не сочиняет.

⠀

⠀

– Мы заблудились.

– Мы не могли заблудиться. Мы точно следовали указаниям короля: «Пойдете в самую густую лесную чащу мимо зловещих деревьев с ужасными сучьями».

Глава 1

Зачем нужен свет, если он светит днем?

Сегодня тихая ночь. За стеклом домашнего серпентария послышался звук свернувшейся в кольцо змеи. На пол звонко упал колпачок от шариковой ручки. Нехебкау слегка зашипела.

Ворвавшийся в легкие взгляд дыхания напротив залезал между Темными и Черными эпизодами полостей движений. Между Т и Ч, где отныне и всегда влиятельные, блистательные в тени своих оков У, Ф, Х, Ц. Языковые налеты варьируют точки соприкосновения, но не избавляют от накипи на кончике языка.

У. Удушье собственной не-собственности, сужающихся на виске сосудов, бьющихся в такт отсчету до начала жизни и конца смерти. Гипертрофированная маска на речной глади вечно смотрящего с наглостью неотделимого от мира существа, именующего себя кем угодно, только бы именующим. Паршивая попытка статься, быться, исчезнуть до не сбыться.

Ф. Факел, воспламеняющий плоть изнутри, выжигая места для новых ролей несопричастной боли, подхватывая и изничтожая все, что пискнет или шепнет. Звуковой геноцид на слово, мысль, чувство, ощущение – откликающееся лезвие палача. Неудавшееся шоу факира, обожженные краешки загнувшихся листов, текущие строки и лица.

X. Хохот и шум, расширяющие до предела пространства для всасывания в себя всего, что хочет и может стрелой проникнуть под ткани тканей. Жестокий бросок последней оставшейся силы на чужеродное бессилие, бесконечный замес, который по природе своей конечен, оттого и гниет в форме вальяжного наплевательства.

Ц. Цареубийство, разграбленные ангары, пустые казармы. Блуждание по спиралям, стирающие тот ползунок, которым ты прежде так сладострастно кликал, которым ты легко и беззаботно передвигал по экрану своих переживаний.

– На что намазываешь это масло?

– Не понимаю, о чем ты.

– Все, что говоришь, – отысканное на полках холодильника масло. Ты извлек, открыл, пустил острый нож в его тело, и вот масло на ноже. На что ты его намазываешь? Хлеб, печенье, хлебец? Иначе быстро растает, испарится, шмякнется на стол.

– Хм…

– Раз за разом ты пропускаешь нож в масло. Иногда большой кусок отрежешь, в другой день совсем крохотный, но, куда мажешь, вопросом не задаешься – не впрок масло расходуешь. Вкус его ты не знаешь, но аромат слышишь, вот слюна и течет, а желудок урчит и просит.

– Верно чувствуешь и говоришь.

– Ты не преуспеешь, пока хлеб не испечешь.

– А он разве не испечен? Мне смерть и тебе смерть – смертные мы.

– Мы здесь ни при чем и ни при ком. Смертные, бессмертные – это никак не касается ни масла, ни хлеба. Масло мажется, хлеб печется. Можем и ножом себя вообразить, да и он не мы.

– Что же мы?

– Слово.

– Что это значит?

– А ты загугли.

– «Слово – единица речи, служащая для выражения отдельного понятия».

– Ты и есть единица речи, то есть жизни, служащая для выражения отдельного понятия жизни.

– Предназначение?

– Предназначение – это путь, который можешь пройти, – функция. А ты переменная.

– Переменная?

– Да.

– А если всё не так?

– Точно не так. И это тоже важно понять. Потому что, если хочешь, чтобы было так, то оно должно быть не так.

Глава 2

Страх – еще один повод идти вперед?

Пропасть оказалась гораздо глубже, чем виднелась из мангровых зарослей, по которым я в панике прорывался к спасительной кромке обрыва последние несколько часов своего странного путешествия. Другого выхода не было. Шум ломающихся с треском кустов приближался, искажая мой единственный вариант спастись. Вот она, та кромка обрыва, что я успел заметить сквозь заросли сжимающих меня джунглей. Впервые за жизнь я обнаружил себя перед лицом реальной опасности, когда необходимо спуститься по канату – на глаз почти километр – вниз по обрывистому камню.

«Камю!» Я улыбнулся, неуместно вспомнив, что именно так называла племянница насыпанный возле дома щебень. Она не могла выговорить слово «щебень», поэтому пыталась выговорить слово «камень».

«Камю! Альберт Камю!» – улыбка шаркнула по лицу.

Ведь он полагал единственным средством борьбы с абсурдом признание его данности, а я находился уж в больно абсурдной ситуации. Проделав длительный тяжелый путь, я оказался в ситуации погони, где я был бегущей в панике жертвой. Бессмыслица. В «Мифе о Сизифе» Камю писал, что для понимания причин, заставляющих человека совершать бессмысленные действия, нужно представить спускающегося с горы Сизифа, находящего удовлетворение в отчетливом осознании тщетности и безрезультатности собственных усилий. Я нащупывал себя сейчас в похожем состоянии, понимая, что мне предстоит спускаться по обрыву под угрозой собственной жизни. После ДТП у Камю нашли с собой неоконченный автобиографический роман «Первый человек» и неиспользованный железнодорожный билет. У меня же в кармане был зеленый Skittles, небольшая нефритовая рыба, приобретенная в одной чайной, и запутанные, как лабиринты Минотавра, проводные наушники компании Apple, которыми я почти не пользовался.

Грохот камней где-то внизу вытолкнул меня из мигающих мыслей, вновь столкнув с реальностью. К ремню был привязан канат, кажущийся сейчас таким тонким над огромной бездной. От такого открытия я оробел. Вчера в номере отеля канат казался мне толстым и надежным. Ситуация не позволяла выбирать – я бросил канат через ствол дерева, завязал на два узла и принялся спускаться. В голове не к месту крутилась мысль, что вчера вечером я точно измерил длину и прочность каната: я рассматривал его почти всю ночь, не в силах заснуть. Канат, по которому спускался я теперь, был не тот, что я готовил днем ранее. Не так я планировал свое приключение.

Я упал в пропасть, не успев прикоснуться к маниловскому канату, выменянному у филиппинца из Калоокана. Во времена парусников такие канаты особо ценились. Они прочнее пеньковых, более гибки и эластичны. Пеньковые же канаты больше подвержены гниению, поскольку лучше впитывают воду. Эта информация помогла мне вчера на городском рынке сделать правильный выбор, но никак не совладала с самим страхом. Мысль цепко устремлялась вглубь, карабкаясь по лестнице, ища запасный выход, которого не было. Словно небольшой зверек, она попадала в захлопывающийся со звонким грохотом капкан. Каждая новая мысль проделывала тот же путь. Шорох из зарослей папоротников становился слышнее. Зрение утрачивало ясность. Голова отключилась, отказываясь принимать решение. Тело двигалось по канату без шанса спастись, подталкиваемое ужасом. Это существо вынудило нас покинуть фрегат, чудом я оказался на суше, но оно продолжало погоню и на суше.

Про это загадочное и жутко зловонное существо много рассказывают местные жители, впервые его обнаружившие в городе Сан-Антонио, провинция Восточный Миндоро.

Голос сопровождающего меня на корабле штурмана в моей голове: «Никто не знает, так ли это».

Сейчас важно одно – спуститься вниз, в темноту обрыва, не сорвавшись в пропасть.

Глава 3

Туда ехать полчаса, буду через десять минут?

– И время здесь ни при чем?

– Да, и ни при ком.

– У меня встреча сегодня в десять в Nobu на Олд-Парк-лейн.

– Ты пространство со временем не путай, но и не разделяй.

– Загадками говоришь. Твои люди, наверное, трясутся, когда ты так говоришь. Что ты об этом знаешь?

– Всё и ничего одновременно.

– Откуда знаешь?

– Ты тоже знаешь и заранее знал, только не думал об этом, потому что был занят всякими глупостями.

– И что мне сейчас делать надо? Куда ездить? Как познавать?

– Надо. Туда. Так.

– А если времени не хватит?

– У тебя его и не было никогда. Не пугайся, купюра из кармана не выпадет.

– Может же! Раз. И все. Смерть.

– Нет никакой смерти.

– Бабуле моей это расскажи.

– Так жива она.

– Где ее искать, может, подскажешь? Дома ее нет – руками не потрогать.

– Не по тем адресам ты ее ищешь, да и не тем человека щупаешь. Не человека ты руками касаешься.

– Ты про чувства и ощущения?

– Не про них.

– Про что же?

– Потерпи, уже скоро все узнаешь, а пока наблюдай и не спеши.

– Времени нет.

– Нравится так жить?

– Местами.

– Придумай иную жизнь, ее и живи.

– Ничего придумать я не могу. Все уже придумано.

– Совсем не похоже на тебя.

– Учиться надо?

– Тебя многому обучили.

– И что же теперь?

– Теперь ответственность твоя.

– Надо разобраться с собой.

– Не твое это «надо».

– Дай мое.

– Не дам.

– Я знаю, придет мое время.

– И время здесь ни при чем и ни при ком.

Глава 4

Вулкан не либидо, его бутылкой виски не разбудишь?

– Mannaggia!

Амато не мог понять, почему в его латте снова не добавили сахар. Он очень любил это кафе – оно находилось совсем рядом с его домом. Каждое утро в течение последних трех лет он выпивал здесь по две чашки кофе. Почему же официант, который принимал у него заказ больше тысячи раз, не может запомнить, что в его латте необходимо класть три кубика тростникового сахара. Выругавшись на официанта, Амато спешно вбил в адресную строку браузера на телефоне http://grancaffegambrinus.com/, торопясь оставить недовольный отзыв о кафе.

Амато родился в Мадриде и жил в районе Баррио-де-лас-Летрас. Этот район расположен между улицами Крус, Каррера-де-Сан-Херонимо, бульваром Прадо и улицей Аточа. Своим названием район обязан классикам Золотого века испанской литературы: Мигелю де Сервантесу, Лопе де Веге, Франсиско де Кеведо, Тирсо де Молине, Луису де Гонгоре – все они жили в Мадриде. В их честь названы многие из улиц района, связанные с самыми яркими страницами испанской истории и культуры. В Баррио-де-лас-Летрас любили останавливаться деятели искусства. Здесь часто бывали поклонники литературы, которые посещали театры комедии «Принсипе де ла Пачека» и «Де ла Крус». На сцене театра «Принсипе», который сейчас называется Испанским театром, ставились лучшие комедии писателей Золотого века, а в театре «Де ла Крус» проходили премьеры по таким пьесам, как «Когда девушки говорят „да“» Леандро Фернандеса де Моратина, «Севильский цирюльник» Россини и «Дон Хуан Тенорио» Соррильи.

Мать Амато, Ромильда, – неудавшаяся провинциальная актриса. Она растила сына одна. Отец Амато, Фабио, был актером. Вместе с ним Ромильда, будучи легкомысленной и доверчивой девочкой, отправилась покорять Мадрид. Фабио разорвал отношения с уже беременной Ромильдой. Юная актриса с маленьким ребенком на руках, помыкавшись от театра к театру в равнодушной столице, вернулась в родной рыбацкий городок Поццуоли близ Неаполя, устроившись работать на кухню в «Вилла Эльвира».

Здесь, в ветхой лачуге на берегу моря, в ужасной тесноте и бедности Амато провел свои детские годы. В школе одноклассники Амато дразнили его «стеккетто» за высокий рост и худобу. Первым значимым достижением четырнадцатилетнего подростка стала его победа на местном ежегодном конкурсе красоты среди мальчиков и девочек. Там он влюбился в необычайной прелести девочку Софи. Когда Амато стукнуло девятнадцать, его мама перебралась в Рим, закрутив очередной безуспешный роман с каким-то престижным ремесленником. Софи тоже перебралась в Рим и увезла с собой все шансы Амато на встречу с ней. Амато же каждое утро ездил из Поццуоли на работу в Неаполь, время от времени натыкаясь в утренних газетах на заголовки такого родного для него имени: «Карло Понти и Софи Лорен тайно поженились в Мексике». Он был искренне рад за тайно любимую Софи. Девочка, рожденная в госпитале для неимущих, стала самой сексуальной и востребованной актрисой в мире.

Сейчас было обычное утро вторника, и Амато совершал обычный кофейный ритуал. Телефон в руках завибрировал.

– Алло! Да что там у вас? Что?! Cazzo! Не может быть! Скоро буду!

Амато поспешно кинул на заднее сиденье автомобиля свою кожаную куртку и дал по газам.

Вот уже час на Спакканаполи в Неаполе шло чрезвычайное собрание.

Улицу Спакканаполи не удастся обнаружить на карте, но каждый неаполитанец подтвердит ее существование. Так местные называют длинную, прямую и узкую улицу, которая состоит из нескольких других, с самостоятельными названиями, и как будто разделяет исторический город, как ей, в соответствии с именем, и надлежит11
  Spacca – раскол, Napoli – Неаполь (ит.).


[Закрыть]. Спакканаполи начинается с улицы Паскуаля Скуры в Испанском квартале и оканчивается улицей Сан-Бьяджо-дей-Либрай, составляя в длину два километра.

Сейчас Амато почти бежал по Спакканаполи, успевая только бросать мимолетные взгляды на эту машину времени. Здесь можно вдохнуть воздух Античности, когда улица и была заложена, ощутить атмосферу Средневековья, войдя под своды, например, церкви Сан-Доменико-Маджоре, перенестись ненадолго в Новое время, посетив какое-нибудь роскошное палаццо, наподобие барочного Карафа делла Спина.

Приближаясь к штабу, Амато заметил в нише своеобразную часовенку знаменитого Марадоны, игравшего некогда за местный футбольный клуб. Эта находка выдернула его из романтических фантазий о прошлом в суровую реальность.

Амато сильно толкнул дверь, она громыхнула.

– То, что мне сообщили, правда? – едва ли не взревел он с порога.

– Расплавленные породы Флегрейских полей, расположенные под городом-портом Поццуоли, создали высочайшее нерегистрируемое ранее давление, которое способно вызвать извержение катастрофических масштабов. За этот час наши исследователи пока не выяснили, когда именно ждать извержения жителям Южных Апеннин, но, по их словам, супервулкан с каждым днем становится все опасней. А сейчас его состояние достигло критического.

– Тем не менее есть вероятность, что катастрофы не произойдет: расплавленная магма может найти выход и на дне моря, – звонко из темноты произнес какой-то незнакомый Амато человек в странной форме.

Из того, что пока знал Амато, это то, что Флегрейские поля – известнейший вулкан в Италии, расположенный около Неаполя, и что однажды его извержение привело к наступлению вулканической зимы.

– Ряд слабых землетрясений произошел в районе Флегрейских полей не так давно, но никто не придал этому значения.

– Когда тебе делают такой ужасный кофе, – буркнул себе под нос Амато, – только рад будешь, если все это покроется пеплом.

Амато с облегчением вспомнил про свою капризную дочь, сбежавшую от него на Филиппины.

– По крайней мере, сейчас она в безопасности.

Мысли о дочке отвлекли Амато от происходящего, но тревожный голос полковника Луиджи Моравиа на том конце провода привел его в чувство: «Я подъезжаю!»

Весь штаб был в сборе, когда прибыл полковник. Он холодно оглядел присутствующих; дождавшись, пока все утихнут, громко и строго произнес то, что никто бы не хотел сейчас услышать:

– Мы обнаружили взаимосвязь между глубинными длинопериодными и приповерхностными землетрясениями, зафиксированными под вулканом, это позволило нам предсказать, что извержение произойдет в ближайшие 48 часов.

– Porca madonna! In culo alla balena!

– Speriamo che non caghi.

Глава 5

Я бы с радостью почитал еще, но мне как-то пофиг?

– Вы бесподобны.

– Как раз-таки наоборот.

– Подобны?

– Точно, подобен.

– Кому?

– Кому-то.

– Это как?

– Образно. Заметь, что мы говорим человеку, что он бесподобен, когда хотим ему сделать комплимент высочайшей крайности. Бесподобный – не имеющий себе подобного. Бесподобный – низший уровень связности.

– Преподобные – это же…

– Да, очень подобные, имеющие и умеющие осуществлять особый вид связей, но речь не о Боге и религиозных причудах, но можно и через них, но не всегда метко. Собственно, как и через все.

– Не кажется ли тебе, что, возможно, ты вторично мыслишь? И здесь, и вообще.

– Мыслю. И пусть вторично. Я не рвусь стать бесподобным. Улавливаешь?

– Улавливаю вроде. А какие тогда ты ставишь перед собой цели?

– Не ставлю перед собой целей и тем более не достигаю их. И вот я здесь.

– Как это тебе видится?

– Через химический состав воздуха.

– А это как?

– Об этом еще упомянут.

– Кто?

– Будь внимательным к себе.

Глава А
Твоя тень?

Пульс вулкана словно вторил сердцу путника, который погружался во тьму пропасти, спасаясь от преследующего его существа. Судьба его спутников была ему неясна.

Объясняя мотивы, побудившие его, такого ленивого, избалованного, отправиться в кругосветное путешествие, он говорил знакомым, что с детства любил морские истории из произведений Фенимора Купера. В то же время в сообщениях, отправленных друзьям в ноябре, он признавался, что его никогда не влекла романтика и экзотика странствий, мысль о походе возникла у него внезапно: «Ехать и в голове не было… Я пошутил, а между тем судьба вцепилась в меня своими когтями, и вот я жертва своей шутки». Тем не менее исследователи творческого пути писателя считают, что за этой «шуткой» скрывались серьезные причины: в тот момент двадцатипятилетний мужчина нуждался в жизненных переменах. Он осознавал, что умирает от праздности, скуки, тяжести и запустения в голове и сердце. И нашел в себе силы для возрождения. В феврале русский фрегат «Паллада» вошел в Манильский залив и бросил там якорь. Несколько моряков покинули борт из-за неизвестного грозного существа, которое настигло фрегат, и, пересев в катер, они направились к берегу.