Текст книги "Лунная миля"

Глава 3

В три ночи меня разбудил телефонный звонок.

– Помнишь меня? – спросил женский голос.

– Чего? – ответил я, еще толком не проснувшись. Взглянул на определитель – звонили с частного номера.

– Один раз ты ее нашел. Поищи опять.

– Слушайте, вы вообще кто?

– За тобой должок, – просочилось из трубки.

– Проспись, а? – сказал я. – До свидания.

– За тобой должок, – повторила женщина. И бросила трубку.

Утром я уже не был уверен, не приснился ли мне этот звонок. Но даже если не приснился, мне уже трудно было сообразить, этой ночью он раздался или предыдущей. Я подумал и решил, что к завтрашнему дню наверняка забуду о нем вообще.

По дороге к метро я выпил кофе. Грязное небо с драными облаками нависало над головой, в канализационных стоках шуршали серые хрупкие листья, которые сгниют с первым же снегом. Деревья по обе стороны Кресент-авеню стояли с голыми ветвями, и холодный ветер с океана проникал под одежду. Станция метро располагалась между концом Кресент-авеню и бухтой. Ведущая на платформу лестница уже была забита людьми, однако я все равно заметил в толпе лицо, которое надеялся никогда больше не увидеть. Усталое, изрезанное морщинами лицо женщины, которую удача всю жизнь обходила стороной. Когда я подошел поближе, она попыталась улыбнуться и приветственно махнула рукой.

Беатрис Маккриди.

– Эй, Патрик! – На верхних ступеньках ветер дул сильнее, и она защищалась от него, кутаясь в тонкую джинсовую куртку с поднятым до ушей воротником.

– Привет, Беатрис.

– Ты уж извини, что я тебе ночью звонила. Я… – Она беспомощно пожала плечами и обвела взглядом толкущихся на платформе пассажиров.

– Ничего страшного.

Спешащие к турникетам люди задевали нас плечами, и мы отошли в сторонку, поближе к белой металлической стене с нанесенной на нее картой метро.

– Хорошо выглядишь, – сказала она.

– Ты тоже.

– Спасибо, что соврал, – сказала она.

– Да нет, все так и есть, – снова соврал я.

Я прикинул – ей должно быть лет пятьдесят. В наши дни пятьдесят – это новые сорок, хотя в ее случае – скорее новые шестьдесят. Некогда рыжевато-золотистые волосы поседели. В морщинах на лице впору было хранить гравий. Она производила впечатление человека, изо всех сил цепляющегося за скользкую стену из мыла.

Много лет назад – считай, целую жизнь тому назад – похитили ее племянницу.

Я нашел ее и вернул домой, матери, сестре Беа – Хелен, даже несмотря на то что мать из Хелен была так себе.

– Как дети?

– Дети? – удивилась она. – У меня только один ребенок.

Господи.

Я порылся в памяти. Мальчик, это я помню. Ему тогда было лет пять, может, шесть. Черт, или семь? Марк. Нет. Мэтт. Нет. Мартин. Да, точно – Мартин.

Я подумал было, что можно рискнуть и озвучить его имя, но пауза в разговоре и так уже тянулась слишком долго.

– Мэтт, – сказала она, внимательно глядя на меня. – Ему восемнадцать исполнилось. Старшеклассник, в «Монументе» учится.

Средняя школа «Монумент» относилась к числу тех, где детишки учат математику, подсчитывая отстрелянные гильзы.

– Ясно, – сказал я. – И как ему там, нравится?

– Он… Ну, с учетом обстоятельств, он… Иногда его надо наставлять на путь истинный, но вообще все могло быть гораздо хуже.

– Вот и хорошо.

Стоило мне произнести эти слова, как я об этом пожалел – настолько жалко и лживо они прозвучали. Ее зеленые глаза на секунду сверкнули, как будто она хотела в деталях мне рассказать, насколько, мать твою, хорошо у нее сложилась жизнь после того, как я помог отправить ее мужа за решетку. Его звали Лайонел, и он был нормальным, достойным человеком, который однажды из лучших побуждений решился на преступление, а потом беспомощно наблюдал, как оно превращается в кровавую лавину. Он мне действительно нравился. Жестокая ирония расследования заключалась в том, что злодеи мне нравились гораздо больше, чем пострадавшие. За исключением Беатрис. Она и Аманда были единственными невинными участниками во всей той гнилой истории.

А теперь она смотрела на меня, как будто пыталась разглядеть сквозь фальшивую ауру, которой я себя окружил. Разглядеть меня настоящего, меня более достойного.

Через турникеты прошла группка подростков в одинаковых куртках – судя по нашивкам, сборная школы Бостонского колледжа, что в десяти минутах ходьбы от бульвара Моррисей.

– Аманде было сколько, четыре, когда ты ее нашел? – спросила Беа.

– Ага.

– Теперь уже шестнадцать. Почти семнадцать. – Она ткнула подбородком в сторону спортсменов, спускавшихся по лестнице. – Их возраста.

Меня ее слова ужалили в самое сердце. Каким-то образом я жил, отрицая саму идею того, что Аманда Маккриди выросла. Что она может быть кем-то еще, кроме четырехлетней девочки, которую в последний раз я видел в квартире ее матери – на экране мелькала реклама собачьего корма, отбрасывая на ее лицо разноцветные блики.

– Шестнадцать, – повторил я.

– Даже не верится, – улыбнулась Беатрис. – Куда время ушло?

– В чью-то еще жизнь.

– Это точно.

Мимо прошла еще одна группа спортсменов и несколько школьников, на вид – ботаников.

– По телефону ты сказала, что она опять пропала.

– Ага.

– Сбежала из дома?

– Ну, с такой матерью это не исключено.

– А есть повод думать, что все… я не знаю… серьезнее?

– Ну, как минимум Хелен отказывается признать, что она пропала.

– А в полицию звонили?

– Конечно, – кивнула она. – Они спросили Хелен, Хелен сказала, что с Амандой все в порядке. Больше они и спрашивать ничего не стали.

– Почему?

– Почему? Да потому что в девяносто восьмом как раз копы ее и похитили. Хелен наняла юриста, он засудил и копов, и их профсоюз, и муниципальные власти. Выбил из них три миллиона. Один прикарманил, а два достались Аманде – то есть ее доверительному фонду. Копы и к Хелен, и к Аманде, и вообще ко всему этому делу близко даже подходить боятся. Когда Хелен говорит им, что «с Амандой все в порядке, отвяжитесь», как ты думаешь, как они поступают?

– А с кем-нибудь из прессы ты не разговаривала?

– Разговаривала, – сказала она. – Они тоже не хотят связываться.

– С чего бы?

Она пожала плечами:

– Видимо, есть темы поинтереснее.

Бред какой-то. Она явно чего-то недоговаривала, хотя чего именно, я понять не мог.

– И чем я могу помочь?

– Не знаю, – сказала она. – Чем?

Ветерок трепал ее седые волосы. Не было никакого сомнения, что она винит меня в том, что ее мужа подстрелили, а потом арестовали – пока он валялся на больничной койке. Однажды он вышел из дома, чтобы встретиться со мной в баре в Южном Бостоне. Оттуда попал в больницу. Из больницы – в КПЗ. А оттуда – в тюрьму. Вот как вышел в четверг вечером из дома, так до сих пор и не вернулся.

Беатрис смотрела на меня так, как смотрели монашки в начальной школе. Мне и тогда это не нравилось, и сейчас не понравилось.

– Беатрис, – сказал я. – Мне очень жаль, что твой муж похитил твою племянницу, потому что считал, что его сестра – не мать, а дерьмо.

– Считал?

– Ну, он все-таки ее похитил.

– Для ее же блага.

– Ага, ага. Может, тогда вообще позволим всем решать, что лучше для чужих детей, а? Почему бы и нет? Эй, детишки! Если у вас хреновые родители, милости просим к ближайшей станции метро. Мы всех вас отправим в Вонкавилл, где вы будете жить долго и счастливо.

– Все сказал?

– Хрена лысого. – Я чувствовал, как закипает долгие годы копившаяся внутри ярость, которую с каждым годом держать в себе все труднее. – Сколько лет меня с говном мешают за то, что я хорошо выполняю свою работу! Меня наняли, Беа, и я сделал что от меня требовалось.

– Бедняжка, – сказала она. – Никто тебя не понимает.

– И это ты меня наняла. Ты сказала: «Найди мою племянницу», и я ее нашел. Так что если хочешь винить меня и презрительно вскидывать брови – ради бога. Я все сделал правильно.

– И многие пострадали.

– Я им никакого вреда не причинил. Я нашел Аманду и вернул ее домой.

– Это так ты себя оправдываешь?

Я прижался спиной к стене и выдохнул – долгим, усталым выдохом. Засунул руку в карман и вытащил Магнитку.

– Беа, мне надо на работу. Рад был с тобой повидаться, извини, что ничем не могу помочь.

– Дело в деньгах, да? – спросила она.

– Что?

– Мы же так и не заплатили тебе за то, что ты ее нашел, но…

– Что? – удивился я. – Нет. К деньгам это никакого отношения не имеет.

– А что тогда?

– Слушай, – сказал я как можно мягче. – У меня, как и у всех после кризиса, дела идут хреново. Деньги для меня не главное, но работать забесплатно я себе сейчас позволить не могу. К тому же сейчас я еду на собеседование к человеку, который, может быть, даст мне постоянную работу, так что и халтуру я взять тоже не смогу. Понимаешь?

– Хелен себе нового мужика нашла, – сказала она. – Сидел конечно же. Знаешь за что?

Я мотнул головой и попытался отмахнуться от нее.

– Изнасилование.

Двенадцать лет назад Аманду Маккриди похитили – ее дядя Лайонел с парой копов. Не с целью выкупа и не чтобы нанести ей вред, нет. Они всего лишь хотели найти ей семью и мать, которая не пила бы так, будто ей принадлежат акции ликероводочного завода, и не выбирала бы себе приятелей из каталога извращенцев. Когда я нашел Аманду, она жила с семейной парой, которая искренне ее любила. Они были готовы костьми лечь, чтобы обеспечить ей здоровую, стабильную и счастливую жизнь. Вместо этого они оказались в тюрьме, а Аманда – у Хелен. И это я ее вернул.

– С тебя должок, Патрик.

– Чего?

– Я говорю, с тебя должок.

Я снова почувствовал прилив ярости – тихое тик-тик, которое нарастало, превращаясь в гул тамтамов. Я правильно поступил. Я знал, что правильно поступил. Без всяких сомнений. Вместо сомнений была эта ярость – мутная, бессмысленная, растущая все последние двенадцать лет. Я засунул руки в карманы – чтобы не врезать кулаком по белой стене с наклеенной на нее картой метро.

– Я ничего тебе не должен. Я не должен ничего ни тебе, ни Хелен, ни Лайонелу.

– А что насчет Аманды? Ей ты тоже ничего не должен? – Она вытянула руку, почти прижав друг к другу большой и указательный пальцы. – Ничуточки?

– Нет, – сказал я. – До свидания, Беа.

И направился к турникетам.

– А про него ты так и не спросил.

Я остановился. Засунул руки еще глубже в карманы. Сделал глубокий вдох. Обернулся к ней.

Она переступила с левой ноги на правую.

– Про Лайонела. Он уже должен был выйти, знаешь? Он же нормальный человек, не бандит. Юрист сказал, если он признает себя виновным, ему дадут двенадцать лет и он выйдет через шесть. В этом он не соврал – двенадцать ему и дали.

Она шагнула ко мне. Остановилась. Сделала два шага назад. Между нами текла толпа, некоторые прохожие недовольно на нас поглядывали.

– Его там лупят почем зря. И не только, но он об этом не рассказывает. Ему там не место. Он же хороший человек, понимаешь? Она отступила еще на шаг. – Он ввязался в драку – один парень хотел у него что-то отнять, а Лайонел… он же здоровяк, и он этого парня покалечил. И теперь ему придется отсидеть весь срок, и уже не так много осталось, но пошли разговоры, что на него хотят еще что-то повесить, если он не согласится стучать. Федералы требуют, чтобы он им помог прижать какую-то банду, которая таскает в тюрьму наркоту. И они сказали, если он им не поможет, они ему статью поменяют. А мы думали, что он выйдет через шесть лет.

Она скривила губы – нечто среднее между вялой улыбкой и гримасой отчаяния.

– Знаешь, я иногда уже ничего не понимаю.

Прятаться мне было негде. Я попытался выдержать ее взгляд, но сдался и уставился в пол. Мимо нас прошла еще группка школьников. Они над чем-то смеялись – беззаботно, жизнерадостно. Беатрис проводила их взглядом и от их счастья как будто съежилась. Она выглядела такой невесомой, что казалось, первый же порыв ветра подхватит ее и бросит вниз, к основанию лестницы.

Я поднял руки:

– Я больше не беру частные заказы.

Она взглянула на мою левую руку:

– Женился, а?

– Ага. – Я шагнул к ней: – Слушай, Беа…

Она вскинула ладонь:

– Дети?

Я замер. Ничего не сказал. Не мог найти слов.

– Можешь не отвечать. Извини. Правда, извини. Не стоило мне приходить. Я просто подумала, не знаю, я просто…

На пару секунд она уставилась куда-то справа от меня.

– Уверена, у тебя это хорошо получается.

– А?

– Уверена, что отец из тебя отличный. – Она слабо улыбнулась. – Я всегда думала, что ты таким и будешь.

Она развернулась и растворилась в толпе, выходившей со станции. Я прошел через турникет, спустился по лестнице на платформу. Оттуда я видел парковку, выходившую на бульвар Моррисей. Толпа выливалась с лестницы на асфальт, и на секунду я снова увидел Беатрис. Только на секунду. В толпе было полно старшеклассников, и большинство из них были выше ее.

Глава 4

До работы мне было ехать всего четыре остановки по красной ветке. Но когда эти четыре остановки ты толкаешься в громыхающей жестянке вместе с еще сотней человек, пиджак мнется довольно основательно. Я вышел на Саут-Стейшен, потряс руками и ногами, тщетно надеясь привести костюм в божеский вид, и направился к Ту Интернешнл Плейс – небоскребу, изящному и бездушному, как нож для колки льда. Там, на двадцать восьмом этаже, располагался офис «Дюхамел-Стэндифорд Глобал». У этой компании не было корпоративного аккаунта в Твиттере. И блога у них тоже не было, и, если ввести в Гугл запрос «частные расследования бостон», контекстная реклама тоже не указала бы их адрес. Вы не нашли бы их контактную информацию ни в «Желтых страницах», ни на задней обложке журнала «Безопасность и вы», и они не крутили свою рекламу в два часа ночи, между роликами тренажера Thighmaster 6000 и секса по телефону. Большинство людей в этом городе вообще не подозревали об их существовании. И каждый квартал каждого года их бюджет на рекламу составлял одну и ту же сумму – 0 долларов.

И они работали в этой сфере уже 170 лет.

Их офисы занимали половину всего двадцать восьмого этажа небоскреба Ту Интернешнл.

Выходившие на восток окна глядели на пристань. Выходившие на север – на город. На окнах не было ни штор, ни жалюзи. Все двери и стенки в офисах были изготовлены из матового стекла. Иногда, в самый разгар летней жары, от одного их вида хотелось одеться потеплее. Надпись на стеклянной входной двери была меньше чем дверная ручка:

Дюхамел-Стэндифорд

Округ Саффолк, Массачусетс

С 1840 г.

Я позвонил в дверь. Войдя внутрь, я оказался в просторной приемной с белоснежными, ледяного оттенка стенами. Единственным украшением интерьера служили развешанные на стенках квадраты и прямоугольники матового стекла – каждый не больше фута шириной. Торчать в этой комнате и не заподозрить, что за тобой наблюдают, было просто невозможно.

За единственным в комнате столом сидел человек, переживший всех, кто еще мог бы помнить те времена, когда его в этой комнате не было. Его звали Бертран Уилбрахам. Возраст его не поддавался определению – то ли побитые жизнью пятьдесят пять, то ли бойкие восемьдесят. Кожа его цветом напоминала хозяйственное мыло – вроде того, какое мой отец держал у рукомойника в подвале, а из всей растительности на голове у него имелись только очень тонкие и очень черные брови. Даже щетины у него я никогда не видел. Все работающие на «Дюхамел-Стэндифорд» мужчины обязаны были носить костюм и галстук – цвет и покрой оставались на усмотрение сотрудника, однако на пастельные оттенки и цветочные узоры тут косились с неодобрением. Рубашка обязана была быть белой. Без вариантов – только белая, никаких полосок, сколь бы тонкими они ни были. Бертран Уилбрахам, однако, всегда носил рубашку светло-серого цвета. Костюмы и пиджаки его менялись, хотя и заметить это было непросто, с темно-серых на черные или на темно-синие, но серая, нарушающая протокол рубашка оставалась неизменной, как бы намекая – вот такая унылая у нас революция.

Мистер Уилбрахам не особенно меня жаловал, но я утешался тем, что знал – ему вообще никто не нравится. Тем утром, едва впустив меня, он поднял с безупречно чистого своего стола крохотную розовую бумажку.

– Мистер Дент требует, чтобы вы явились к нему в кабинет, как только прибудете.

– Ну, вот я и прибыл.

– Тогда вы знаете, что делать.

Мистер Уилбрахам разжал пальцы, и розовый листок медленно опустился в корзину для мусора.

Он нажал кнопку, открылась другая пара дверей, ведущая в офисы. Я направился по коридору, устланному светло-серым ковром, в кабинет, выделенный таким же, как я, внештатным сотрудникам компании. Этим утром он пустовал, а значит, я с чистой совестью мог расположиться там с максимальным комфортом. Войдя, я позволил себе немного помечтать – представил, что к концу дня этот офис станет постоянным местом моей работы. Выкинув эту мысль из головы, я бросил на стол свои сумки. В спортивной сумке – фотоаппарат и прочее оборудование, которое я использовал, когда следил за Брэндоном Трескоттом. В чехле для ноутбука – собственно ноутбук плюс фотография моей дочери. Я снял кобуру с пистолетом и убрал ее в ящик стола. Там она и останется до конца дня – таскать с собой пушку мне нравилось не больше чем есть брюссельскую капусту.

Покинув стеклянную коробку офиса, я направился по светло-серому коридору в кабинет Джереми Дента. Дент был вице-президентом по персоналу. Именно он пару лет назад начал подкидывать мне работу от «Дюхамел-Стэндифорд». До этого я работал на себя. Офисом мне служила комната в колокольне церкви Святого Бартоломью – результат абсолютно незаконного договора между мной и отцом Драммондом, тамошним пастором. Когда же епархии Бостона пришла пора расплачиваться за священников-педофилов, которых они покрывали и защищали десятки лет, в церковь Святого Барта направили комиссию с проверкой. Вследствие этого визита мой офис исчез без следа – точно так же, как и колокол, который, говорят, висел в колокольне еще до меня, но который в последний раз видели, когда в Белом доме сидел Джимми Картер.

Дент, происходивший из древнего рода виргинских солдат-джентльменов, закончил Вест-Пойнт третьим в выпуске. Затем – служба во Вьетнаме, Военная академия, взлет по карьерной лестнице. Он командовал войсками в Ливане, а вернувшись домой, неожиданно уволился в запас. Взял и бросил все в возрасте тридцати шести лет и в звании подполковника, по причинам, оставшимся загадкой. В Бостоне судьба свела его с друзьями семьи – из тех, чьи предки некогда вырезали свои имена на досках «Мэйфлауэра», – и они сказали, что для него может найтись место в фирме, о которой в их кругах вообще говорить не принято – до тех пор, пока дела идут нормально.

Двадцать пять лет спустя Дент стал в фирме полноправным партнером. Он обзавелся белым, колониального стиля особняком в Довере и летней резиденцией в Виньярд-Хэвене. У него была красавица-жена, похожий на него как две капли воды сын, две красавицы-дочери и четверо внуков, выглядевших так, словно после школы они позируют для рекламы «Аберкромби». Никто не знал, что заставило его когда-то оставить службу, но это что-то до сих пор занозой сидело в нем. При всем обаянии этого человека в его обществе каждый невольно напрягался, словно чувствуя, что ему и самому с собой неуютно.

– Входи, Патрик, – сказал он после того, как секретарь проводил меня к его двери.

Я вошел, пожал ему руку. За его правым плечом высилось здание Бостонской таможни, а из-под левого локтя протянулась полоса международного аэропорта Логан.

– Присаживайся, присаживайся.

Я так и поступил, а Джереми Дент откинулся в кресле и с минуту созерцал панораму города, открывавшуюся из окон углового офиса.

– Лейтон и Сьюзан Трескотт позвонили мне вчера вечером. Сказали, что ты решил ситуацию с Брэндоном. Провел его, вынудил проколоться.

– Нетрудно было, – кивнул я.

Словно решив отметить это тостом, он поднял стакан и отпил воды.

– Они сказали мне, что подумывают отправить его в Европу.

– Служба надзора над условно осужденными будет в полном восторге.

Он поднял брови, глядя на собственное отражение.

– Я сказал то же самое. А ведь мать у него судья. Сильно удивилась. Господи, вот они, детки. Способов испортить ребенка – миллион, а воспитать правильно – дай бог, если штуки три наберется. Конечно, все от матери зависит. Лично я, как отец, всегда считал, что лучше ни во что не лезть и надеяться, что все как-нибудь само образуется.

Он допил воду, снял ноги с краешка стола.

– Не желаешь соку? Или еще чего-нибудь в этом роде? Кофе мне больше нельзя.

– С удовольствием.

Он подошел к бару под плоским телеэкраном, достал бутылку клюквенного сока, вынул лед. Принес два стакана, звякнул одним о другой, и мы дружно отпили клюквенного сока из тяжелого уотерфордского хрусталя. Затем задница его вернулась в кресло, ноги – на краешек стола, а взор – к городу.

– Ты, наверное, интересуешься, каков твой статус в нашей компании.

Я слегка приподнял брови, надеясь, что это продемонстрирует ему: ну да, я заинтересован, но давить не хочу.

– Ты отлично для нас поработал, и я помню, что обещал подумать о том, чтобы после завершения дела Трескоттов взять тебя в штат.

– Помню такое, да.

Он улыбнулся, снова отпил соку.

– Ты полагаешь, дело завершено?

– С Брэндоном Трескоттом?

Он кивнул.

– Полагаю, да. Насколько в этой ситуации вообще можно надеяться на успешное завершение. Я имею в виду, что моей задачей было вынудить его проколоться и продемонстрировать свое богатство до того, как до него под видом стриптизерши доберется какая-нибудь журналистка из таблоида. Думаю, Трескотты уже начали перепрятывать свои активы.

Он хохотнул:

– Начали вчера, часов в пять вечера.

– Значит, все хорошо. По-моему, я справился.

Он кивнул:

– Так и есть. Ты сэкономил им кучу денег и показал нас в хорошем свете.

Я выждал – сейчас появится «но».

– Но, – сказал он, – Брэндон Трескотт сказал родителям, что ты угрожал ему. И к тому же оскорбил его. На его же собственной кухне.

– Назвал его идиотом, если правильно помню.

Он взял со стола листок бумаги:

– И кретином. И придурком. И шутил на тему того, что он отправляет людей в кому.

– Он ту девчонку в больницу отправил, – сказал я. – Пожизненно.

Дент пожал плечами:

– Нам платят не за то, чтобы мы беспокоились о ней или ее семье. Нам платят за то, чтобы мы не допустили, чтобы они обобрали наших клиентов до нитки. Пострадавшие? Не наша проблема.

– Я об этом и не говорю.

– Ты только что сказал, я цитирую: «Он ту девчонку в больницу отправил».

– И никакого зла на него я за это не держу. Как вы и сказали – это работа. И я ее выполнил.

– Но ты оскорбил его, Патрик.

Я повторил каждое слово:

– Я. Оскорбил. Его.

– Ага. А его родители – те люди, благодаря которым мы пока еще при деле.

Я поставил стакан на стол.

– Я подтвердил им то, что все и так знали, – что их сын, научно выражаясь, идиот редкого калибра. Я выдал им всю информацию, необходимую для того, чтобы они и дальше могли защищать его от самого себя и чтобы родители парализованной девчонки не наложили лап на его машину за двести тысяч долларов.

На секунду глаза его раскрылись.

– Это столько она стоит? «Астон-мартин»?

Я кивнул.

– Двести тысяч, – присвистнул он. – За британскую машину.

Какое-то время мы сидели в тишине. Сок я оставил там, где он и был, и наконец сказал:

– Значит, никакой постоянной работы, так?

– Так. – Он медленно качнул головой. – Патрик, ты пока что не понимаешь местной культуры. Ты отличный сыщик, но тот факт, что ты постоянно ищешь повода для драки…

– Да о какой драке речь?

– О какой драке? – Он усмехнулся и отсалютовал стаканом. – Ты думаешь, что носишь красивый костюм, а я вижу только классовую ненависть, в которую ты закутан. И клиенты наши тоже ее видят. Как ты думаешь, почему ты до сих пор не познакомился с Большим Д.?

«Большим Д.» в компании звали Моргана Дюхамела, семидесятилетнего главу компании. Он был последним из Дюхамелов – у него было четыре дочери, но все они вышли замуж и носили фамилии своих мужей. Зато он пережил Стэндифордов – последнего из них здесь видели в середине пятидесятых. Офис Моргана Дюхамела, как и офисы нескольких других старших партнеров, находился в первой штаб-квартире «Дюхамел-Стэндифорд» – малозаметном, шоколадного цвета особняке на Экорн-стрит, у подножия холма Бикон-хилл. Потомственная клиентура со своими проблемами ездила туда; их дети и нувориши направлялись в Интернешнл Плейс.

– Я всегда полагал, что Большой Д. не особо интересуется внештатниками.

Дент покачал головой:

– У него энциклопедические познания об этой фирме. Все сотрудники, их супруги и родня. И все внештатники. Именно Дюхамел рассказал мне о том, что ты водишь дружбу с торговцем оружием. – Он многозначительно поднял брови: – Старик ничего не упускает.

– Значит, знает обо мне.

– Ага. И ему нравится то, что он видит. Он бы с радостью тебя нанял. И я тоже. Глядишь, со временем ты мог бы даже стать партнером. Но при одном условии, и оно не обсуждается – измени свое отношение. Думаешь, клиентам нравится иметь дело с человеком, который, как им кажется, их осуждает?

– Да не осужда…

– Помнишь, что было в прошлом году? Глава «Брэнч федерейтед» прилетел сюда из Хьюстона только для того, чтобы тебя поблагодарить. Он ни разу такого не делал. Ни разу не сказал спасибо ни одному из партнеров, я уж не говорю о простых сотрудниках, тем более внештатных. Помнишь это?

Попробовал бы я забыть. Премия за то расследование полностью покрыла медицинскую страховку для всей моей семьи. «Брэнч федерейтед» владела несколькими сотнями компаний, и одной из самых прибыльных была ДЛИ – «Даун-Ист Ламбер инкорпорейтед». Фирма эта работала в Бангоре и Себаго-Лейк, в штате Мэн, и была крупнейшим в стране производителем строительных крепежей, которые использовали для временной замены несущих балок во время ремонта или строительства. Меня внедрили в филиал компании в Себаго-Лейк. Задачей моей было войти в доверие к женщине по имени Пери Пайпер. Руководство «Брэнч федерейтед» подозревало, что она продает технологические секреты конкурентам. Во всяком случае, так нам сказали. После месяца работы с ней стало ясно, что на самом деле она собирала данные, чтобы доказать – «Брэнч федерейтед» мухлюет с оборудованием, замеряющим уровень загрязнения на собственном производстве. К тому моменту, когда я втерся к ней в доверие, Пери Пайпер уже собрала достаточно доказательств того, что ДЛИ и «Брэнч федерейтед» нарушили, и вполне осознанно, и Акт о чистом воздухе, и Акт о фальсификации данных. Она могла доказать, что фирма в восьми штатах приказала своим менеджерам неправильно настроить датчики загрязнения, в четырех штатах предоставила ложные данные Министерству здравоохранения и фальсифицировала результаты собственной проверки уровня качества продукции – на каждой из своих фабрик без исключения.

Пери Пайпер знала, что за ней следят, и поэтому не могла ни вынести ничего из здания, ни переслать данные на домашний компьютер. А вот Патрик Кендалл, скромный бухгалтер из отдела маркетинга и ее приятель, – вот он мог. После двух месяцев знакомства – мы сидели в ресторанчике «Чили» в Южном Портленде – она наконец попросила меня о помощи. Я согласился. Мы подняли бокалы с «Маргаритой» и заказали еще по три шарика мороженого. Следующим же вечером я препроводил ее прямиком в руки службы безопасности «Брэнч федерейтед». Фирма выдвинула ей судебный иск за нарушение условий контракта, за нарушение корпоративной этики и за нарушение договора о конфиденциальности. Ее обвинили в краже в крупных размерах и признали виновной. Она лишилась дома. И мужа тоже лишилась – он свалил, пока она сидела под домашним арестом. Ее дочь выкинули из частной школы. Сына вынудили бросить колледж. В последний раз, когда я слышал о Пери Пайпер, она зарабатывала тем, что отвечала на телефонные звонки в фирме, торгующей подержанными автомобилями в Льюистоне, а по вечерам мыла полы в оптовом магазине «BJ’s» в Оберне.

Она-то думала, что я был просто ее приятелем, с которым можно посидеть за рюмочкой-другой после работы и невинно пофлиртовать, ее соратником по борьбе. Когда на нее надевали наручники, она взглянула мне в лицо и увидела всю мою двуличность. Глаза у нее округлились, а губы превратились в идеальную букву «О».

– Надо же, Патрик, – сказала она как раз перед тем, как ее увели, – ты был совсем как настоящий.

Я уверен – хуже комплимента мне никогда не отвешивали.

Так что, когда ее босс, пухлый говнюк с седьмым гандикапом и американским флагом, намалеванным на заднем крыле «Гольфстрима», прилетел в Бостон, чтобы лично меня поблагодарить, я пожал ему руку – так крепко, что у него аж сиськи затряслись. Я ответил на все его вопросы, я даже выпил с ним. Я сделал все, что от меня требовалось. «Брэнч федерейтед» и ДЛИ могут спокойно продавать свои крепежи строителям по всей Америке, Мексике и Канаде. А вода и почва там, где стоят их фабрики, могут спокойно продолжать отравлять всех, живущих в радиусе двадцати миль. Когда встреча закончилась, я отправился домой и принял таблетку зантака, запив ее жидким маалоксом.

– Я с этим мужиком вел себя очень вежливо, – сказал я.

– Ага, так же вежливо, как я веду себя с сестрой жены, когда у нее сраный чирей под носом.

– Для аристократа вы многовато выражаетесь, – сказал я.

– Вот в этом ты, мать твою растак, совершенно прав. – Он поднял палец. – Но только, Патрик, за закрытыми дверями. Вот в чем разница. Я меняю свою личность в зависимости от того, с кем нахожусь. А ты – нет. – Он встал из-за стола. – Ну да, мы поймали стукача на их предприятии, и «Брэнч федерейтед» по-царски нас отблагодарила. Но что будет в следующий раз? К кому они обратятся тогда? Уж точно не к нам.

Я промолчал. Вид из окна был хороший. Небо – что-то среднее между серым и голубым. Тонкий налет холодного тумана окрашивал воздух в жемчужные тона. А вдалеке, за центром города, виднелись деревья, голые и черные.

Джереми Дент обошел стол, прислонился к нему и скрестил лодыжки.

– Ты уже заполнил форму четыре-семь-девять по делу Трескотта?

– Нет.

– Тогда иди в офис и заполни. Еще отчет о расходах, и форму шесть-девять-два не забудь. Потом зайди к Барнсу, чтобы он принял у тебя оборудование. Что ты брал для слежки, кстати, – Canon и Sony?

Я кивнул:

– И еще поставил пацану в квартиру новые жучки Taranti.

– Я слышал, они глючат малость.

Я помотал головой:

– Нет, ни одной проблемы не возникло.

Он опустошил свой стакан и уперся в меня взглядом:

– Слушай, мы найдем тебе новое дело. И если ты его закончишь, никого не разозлив, мы возьмем тебя в штат, о’кей? Можешь передать жене, что я дал тебе слово.

Я кивнул. Под ложечкой у меня сосало.

Вернувшись в пустой офис, я прикинул, какие у меня варианты. Их вырисовывалось не так чтобы уж очень много. Есть одно дело, но денег от него ждать не приходится. Старый приятель, Майк Колетт, просил выяснить, кто из сотрудников его транспортной компании приворовывает. Покопавшись несколько дней в отчетах, я смог сократить список подозреваемых до трех человек – начальника ночной смены и двух его подчиненных-водителей. Правда, потом я копнул чуть глубже и начал сомневаться в их вине. Теперь мое подозрение пало на менеджера по кредиторской задолженности – женщину, которой (по словам Майка) он доверял целиком и полностью. По моим прикидкам, возни с этим заказом было еще часов на пять-шесть.