Текст книги "Лунная миля"

– На Сидней, рядом с Сэвин-Хилл-авеню?

– Не, я имел в виду другой конец, у Кресент.

– Тогда ни хрена ты не знаешь. Усек? Так что закрой варежку.

– Ага, – сказал Бубба. – Варежку закрой.

Он был слишком далеко, чтобы его пнуть, поэтому я заткнулся.

– Так вот, он там в конце Сидней живет, на пересечении с Бэй-стрит. Желтый дом, второй этаж, там еще кондер в окне, последний раз работал еще при Рейгане, выглядит так, будто скоро кому-нибудь на голову прилетит.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Мелкий черный пацан из сериала, – сказал он Буббе. – Не будь мне пятьдесят девять с половиной лет, я б тебе за такое жопу надрал. И основательно.

Глава 7

Дойдя до Сэвин-Хилл-авеню, Сидней-стрит становится Бэй-стрит и пролегает поверх туннеля метро. Примерно раз в пять минут весь квартал начинает ходить ходуном, когда под ним с грохотом проносится поезд. Бубба и я слышали уже пять таких вот грохотов, значит, проторчали в его «эскалейде» уже не меньше получаса.

Бубба не умеет и не любит сидеть на месте. Ему это напоминает о детских домах, приемных семьях и тюрьмах – местах, где он провел примерно половину своей жизни. Он уже поигрался с GPS-навигатором – вводил случайные адреса в разных городах, чтобы посмотреть, нет ли, случаем, в Амарилло, штат Техас, улицы под названием Пенис-стрит или не бродят ли туристы по Роговски-авеню в Торонто. Когда ему надоело искать несуществующие улицы в городах, куда он совершенно не стремился, он переключил свое внимание на радио. Поймав очередную станцию, он прислушивался с полминуты, после чего не то вздыхал, не то хрюкал и менял канал. Через какое-то время он достал из-под сиденья бутылку польской картофельной водки, глотнул. Предложил бутылку мне. Я отказался. Он пожал плечами, глотнул еще.

– Слушай, давай просто дверь высадим.

– Мы даже не знаем, дома ли он вообще.

– Ну а какая тогда разница?

– А такая. Если он вернется, когда мы будем внутри, и увидит, что дверь кто-то вышиб, то рванет отсюда, только пятки засверкают. Что тогда делать будем?

– Подстрелим его из окна.

Я посмотрел на него. Он уставился на второй этаж заброшенного трехэтажного дома, где якобы обитал Вебстер. Лицо его, словно у отмороженного херувимчика, было безмятежно – обычно он выглядел так, когда раздумывал, кого бы мочкануть.

– Никого мы подстреливать не будем. Даже пальцем его не тронем.

– Он тебя обокрал.

– Он безобидный тип.

– Он тебя обокрал.

– И бездомный к тому же.

– Это да, но он тебя обокрал. Надо из него сделать пример.

– Для кого? Всех остальных бомжей, которые спят и видят, как бы свистнуть у меня сумку, чтобы я погнался за ними и получил трубой по морде?

– Ага, для них самых. – Он снова глотнул водки. – И не втирай мне, что он бездомный. – Он ткнул бутылкой в сторону заброшенного дома: – Он же тут живет, так?

– Дом-то не его.

– Но это дом, – сказал Бубба. – Какой он на хрен бездомный, если у него дом есть?

С точки зрения его, Буббы, логики аргумент был безупречный.

На другой стороне Сэвин-Хилл-авеню открылась дверь – кто-то вышел из бара Донована. Вебстер. Я пихнул Буббу, указал на него:

– Бездомный, а в баре торчит. Да он живет лучше, чем я. Наверняка и телик плазменный у него есть, и каждый вторник бразильянка приходит убирается.

Когда Вебстер приблизился к нашему внедорожнику, Бубба распахнул дверь. Вебстер на секунду застыл и упустил свой шанс к бегству. Бубба навис над ним горой, а я обошел вокруг машины. Бубба сказал:

– Помнишь его?

Вебстер скривился. Когда он вспомнил, где меня видел, глаза его превратились в щелочки.

– Слушай, я тебя бить не буду.

– Зато я буду. – Бубба отвесил Вебстеру тумака.

– Эй! – вскрикнул Вебстер.

– Сейчас еще добавлю.

– Вебстер, – сказал я. – Где моя сумка?

– Какая сумка?

– Ты это серьезно? – спросил я.

Вебстер взглянул на Буббу.

– Моя сумка, – сказал я.

– Я ее отдал.

– Кому?

– Максу.

– Что за Макс?

– Ну… Макс. Он мне заплатил, чтобы я у тебя сумку спер.

– Рыжий? – спросил я.

– Не, он чернявый такой.

Бубба снова треснул Вебстера по башке.

– А это еще за что?

Бубба пожал плечами.

– Ты его утомил, – пояснил я.

– Я ж ничего тебе не сделал.

– Ничего, значит? – Я показал на свое лицо.

– Я ж не знал, что они тебя отметелят. Они мне сказали свистнуть сумку, и все.

– Где рыжий? – спросил я.

– Да не знаю я никакого рыжего.

– Ладно, где тогда Макс?

– Не знаю.

– Куда ты сумку отнес? В тот самый дом, где эти хмыри сидели, ты бы ее не отнес.

– Не, я ее в автомастерскую отнес.

– Что за мастерская?

– А? Ну, где тачки ремонтируют, все такое. У них еще спереди несколько машин на продажу припарковано.

– Адрес?

– На Дорчестере, перед Фрипортом, справа там.

– Знаю я это место, – сказал Бубба. – «Касл Автомотив» или как-то так.

– Кесл, через «е», – сказал Вебстер.

Бубба снова влепил ему оплеуху.

– Ой. Черт.

– Ты из сумки что-нибудь брал? – спросил я. – Хоть что-нибудь?

– Не, брат. Макс мне запретил, так что я все оставил там.

– Но внутрь посмотрел.

– Ага. То есть нет. – Он закатил глаза. – Да, посмотрел.

– Там была фотография маленькой девочки.

– Ага, было такое.

– Ты ее обратно положил?

– Да, честно, положил.

– Вебстер, если мы ее там не найдем, то вернемся. И тогда уже поговорим без нежностей.

– Это такие вот у вас нежности? – сказал Вебстер.

Бубба в четвертый раз хряснул ему по черепу.

– Лучше не будет, – сказал я.

«Автомастерская Кесл» располагалась напротив «Бургер-Кинга» в той части моего квартала, которую местные прозвали «Тропой Хо Ши Мина» из-за обитавших там многочисленных вьетнамцев, камбоджийцев и лаосцев. На парковке стояло шесть машин – все в довольно сомнительном состоянии, и у каждой на лобовом стекле намалевано «Назовите свою цену!». Заведение было закрыто, свет выключен, но из глубины, из-за темно-зеленой двери, доносились голоса. Я подошел к ней, взглянул на Буббу.

– Чего?

– Заперто.

– И? Ты и замки вскрывать разучился?

– Нет, конечно. Но у меня отмычек с собой нету – копам не нравится, если кто-то разгуливает по городу с таким инструментом.

Он скривился и вытащил из кармана маленький кожаный футляр. Развернул его, вытянул отмычку.

– Ты хоть что-нибудь еще умеешь?

– Рыбу по-провански я готовлю так, что закачаешься, – сказал я.

Он слегка мотнул головой:

– Последние пару раз рыба была суховата.

– Быть такого не может. Я сухую рыбу не готовлю.

Замок раскрылся с тихим щелчком.

– Ну, значит, это был кто-то, сильно на тебя похожий. И последние два раза, когда я был у тебя в гостях, он именно ее и подавал.

– Зря ты так, – сказал я.

В офисе пахло жаром, отработанным машинным маслом, застоявшимся дымом травы и сигарет с ментолом. В комнате было четверо. Двух из них я уже видел – надсадно дышавшего толстяка и Тадео, с носом и лбом, перебинтованными столь щедро, что мои собственные повязки по сравнению с его выглядели не так по-дурацки. Толстяк стоял в дальнем левом углу, Тадео, сидел прямо перед нами за металлическим столом цвета яичной скорлупы. Когда мы вошли, третий – одетый в спецовку парень – как раз передавал косяк. Ему еще и пить-то было рановато, и при виде Буббы лицо его перекосилось от ужаса. Если он от страха не осмелеет (такое иногда бывает), то проблем от него нам ждать не стоит.

Чуть правее за столом сидел четвертый. Чернявый. Кожа его была покрыта пленкой пота, и организм с пугающей скоростью выжимал из него все новые капельки. Ему было под тридцать, хотя выглядел он так, будто в любой момент его мог подкосить инфаркт. Судя по внешнему виду, в венах его курсировало столько льда, что запросто хватило бы, чтобы утопить средних размеров котенка. Левым коленом он судорожно дрыгал под столом, а правой рукой отбивал по столешнице ровный ритм. Перед ним стоял мой ноутбук. Чернявый уставился на нас расширенными зрачками:

– Один из них, да?

Толстяк ткнул пальцем в мою сторону:

– Вот этот Тадео морду попортил.

– Ну вот и поквитаемся, браток, – тут же отозвался означенный Тадео. – Уж ты мне поверь.

Но голос его звучал глухо и неубедительно – он слишком старательно отводил взгляд от Буббы.

– Я Макс, – сказал сидевший за моим ноутбуком торчок и расплылся в улыбке. Втянул носом воздух и подмигнул мне. – Я у них компьютерщик. Классный ноут.

Я кивнул в сторону стола:

– Мой.

– Да? – рассеянно произнес он. – Не, это мой.

– Забавно. Сильно на мой похож.

– Модель одна потому что. – Глаза его готовы были выскочить из орбит. – Если б они все разные были, слишком сложно было бы производить, не думаешь?

– Ага, – вякнул Тадео. – Ты чего, совсем из тупых, а?

Я сказал:

– Я просто девушка, стоящая перед парнем с просьбой вернуть ей ее ноутбук.

– Я слышал, у тебя по этому вопросу мозги переклинило, – сказал Макс. – Мы с тобой вообще не должны были больше пересекаться. Ты при своих, мы при своих. Хочешь, чтобы мы в твою жизнь влезли? Ты, мать твою, и не представляешь, что мы тогда с тобой сделаем.

Он захлопнул мой ноутбук и убрал его в ящик стола.

– Слушай, – сказал я. – Новый покупать мне не по карману.

Он качнулся вперед, кожа обтянула кости – так, что казалось, еще чуть-чуть – и они выскочат наружу.

– В страховую компанию позвони, козел.

– Ноутбук не застрахован.

– Блин, брат, ты только его послушай, а? – обратился он к Буббе, а затем оглядел своих подельников. Потом снова посмотрел на меня: – Не лезь в это дело, говорю. Забудь о том, что было, и не суйся куда не просят. Вали домой и не оглядывайся.

– Я и свалю. Только ноутбук заберу сначала. И фотографию своей дочери, которая лежала в сумке. Сумку можешь оставить себе.

Тадео вышел из-за стола. Толстяк, тяжело дыша, остался подпирать стену. Пацан-механик тоже дышал тяжело и к тому же моргал как контуженый.

– Я и без тебя знаю, что сумка моя. – Макс поднялся на ноги. – И офис этот мой. И потолок, и очко твое тоже, если мне захочется.

– Ну ладно, – сказал я. – Кто тебя нанял-то, кстати?

– Да ё-мое, заколебал ты со своими вопросами.

Он выбросил руки вперед, будто на прослушивании для клипа Лил Уэйна, и вдруг принялся остервенело скрести затылок.

– Предъявы ты мне еще двигать тут собрался. Вали давай. – Он презрительно махнул кистью, указывая на дверь. – Братишка, одно мое слово, и тебе пиз…

От выстрела Буббы его аж развернуло. Макс коротко вскрикнул, рухнул обратно в кресло, кресло отскочило к стене и швырнуло его на пол. Так он и лежал там, в луже вытекавшей откуда-то в районе живота крови.

– Чего-то до хрена в последнее время братишек развелось, а? – Бубба опустил пистолет.

Его новый любимец – «штейр» калибра девять миллиметров. Австрийский. Уродливый.

– Да твою ж мать! – сказал Тадео. – Твою ж бога в душу мать.

Бубба навел «штейр» на Тадео, затем перевел ствол на толстяка.

Тадео заложил руки за голову. Толстяк тоже. Так они оба и стояли – дрожа и ожидая дальнейших указаний. На пацана Бубба даже внимания обращать не стал. Тот рухнул на колени, накрыл голову руками и беспрестанно шептал: «Не надо, не надо».

– Фига се. Подстрелил его, – сказал я. – Не слишком ты с ним сурово, а?

– На хера меня вообще было звать, если ты свои яйца сегодня дома забыл, – скривился Бубба. – Стыд и позор, какой ты теперь стал добропорядочный гражданин.

Я присмотрелся к Максу, хрипевшему на полу. Он уткнулся лбом в цементный пол, стукнул по нему кулаком.

– Готов парнишка, – сказал я.

– Да я его слегка задел.

– Ты ему бедро вынес к черту.

– У него еще второе есть, – ответил Бубба.

Макса начало трясти. Затем тряска перешла в конвульсии.

Тадео шагнул к нему, а Бубба шагнул к Тадео, направив «штейр» ему в грудь.

– Я тебя пришью только за то, что ты ростом не вышел, – сказал Бубба.

– Извини. – Тадео поднял руки так высоко, насколько мог.

Макс перевернулся на спину, глотая ртом воздух и, как кипящий чайник, присвистывая на каждом выдохе.

– Я тебя пришью за то, что мне твой дезодорант не нравится, – сказал Бубба Тадео. – А дружка твоего – за то, что он с тобой дружит.

Тадео опустил трясущиеся руки, вытянул их перед лицом. Закрыл глаза.

Толстяк сказал:

– Мы ему не друзья. Он меня постоянно подкалывает из-за моего веса.

Бубба удивленно приподнял бровь:

– Ну, пару фунтов тебе сбросить не помешало бы, но ты не так чтобы уж совсем жиртрест. Блин, откажись от белого хлеба и сыра, и все будет нормально.

– Я думаю диету Аткинса попробовать, – сказал тот.

– Я пробовал.

– И как?

– Две недели пить нельзя. – Бубба скорчил недовольную рожу. – Две недели.

Толстяк кивнул:

– Я своей жене так и сказал.

Макс пнул стол, стукнулся затылком об пол. И застыл.

– Помер? – спросил Бубба.

– Пока нет, – сказал я. – Но скоро помрет, если врача не вызвать.

Бубба достал визитку. Спросил здоровяка:

– Тебя как звать?

– Августен.

– Ну… Серьезно, что ли?

– Ага. А что?

Бубба глянул на меня, пожал плечами, обернулся к Августену. Протянул ему визитку:

– Позвони этому мужику, он на меня работает. Починит твоего приятеля. Ремонт на мне, но за лекарства сам заплатишь.

– Ладно. Это по-честному.

Бубба снова посмотрел в мою сторону, закатил глаза и вздохнул.

– Ну чего, бери ноутбук.

Я так и сделал.

– Тадео, – сказал я.

Тот убрал от лица трясущиеся руки.

– Кто тебя нанял?

– А? – Тадео пару раз моргнул. – А, приятель Макса. Кенни.

– Кенни? – сказал Бубба. – Ты меня из постели вытащил, чтобы я подстрелил этого козла из-за какого-то, блин, Кенни? Господи, куда мир катится?

Я проигнорировал его тираду.

– Рыжий, Тадео? Из заброшенного дома?

– Кенни Хендрикс, ага. Сказал, ты знаешь его старушку. Сказал, ты нашел ее дочку, когда та пропала.

Хелен. Вот если где какая тупая срань, то Хелен обязательно будет неподалеку.

– Кенни, – повторил Бубба и горько вздохнул.

– Где моя сумка? – спросил я.

– В другом ящике, – ответил Тадео.

Августен спросил Буббу:

– Можно твоему доктору сейчас позвонить?

– Тебя всегда Августен называют? – спросил Бубба. – Не Стен?

– Не, Стен – никогда, – ответил здоровяк.

Бубба задумался, затем кивнул:

– Давай звони.

Августен раскрыл мобильник, набрал номер. Я достал из ящика стола сумку, забрал фотографию Габби и свои бумаги. Пока Августен сообщал доктору, что его приятель истекает кровью, я убрал ноутбук в сумку и пошел к двери. Бубба спрятал пистолет в карман и направился вслед за мной.

Глава 8

В моем сне Аманде Маккриди было десять, может, одиннадцать лет.

Она сидела на крыльце желтого бунгало с каменными ступеньками, у ног ее храпел белый бульдог. Из газона между тротуаром и улицей возносились ввысь древние деревья. Мы были где-то на юге, возможно в Чарльстоне. С ветвей свисали гирлянды бородатого мха, а у дома была крытая жестью крыша.

За Амандой сидели в плетеных креслах Джек и Триша Дойл, на столике между ними стояла шахматная доска. Они совсем не состарились и выглядели в точности такими, какими я их помнил.

Я подошел к ним, и собака подняла голову, оглядев меня, одетого в форму почтовой службы, своими темными, печальными глазами. На левом ухе у нее было пятно, такое же черное, как нос. Она облизнулась и завалилась на спину.

Джек и Триша Дойл оторвались от шахматной партии и уставились на меня.

– Я просто почту доставляю, – сказал я. – Я просто почтальон.

Они продолжали смотреть на меня. Молча.

Я передал Аманде почту и застыл, ожидая чаевых.

Она просмотрела конверты, по одному отбрасывая в сторону. Они приземлялись в кустах, тут же намокая и желтея. Аманда взглянула на меня, и руки ее были пусты.

– Ты не принес нам ничего нужного.

Наутро я еле-еле смог оторвать голову от подушки. Когда мне это наконец удалось, в районе левого виска что-то хрустнуло. Скулы ныли, весь череп пульсировал. Пока я спал, кто-то щедро присыпал мой мозг смесью красного перца и толченого стекла.

Мало того, каждая моя конечность, каждый сустав протестовали, когда я встал, а потом снова сел на кровати, тяжко вдохнув. Стоять под душем было мукой – струи воды больно били по всему телу. Кожу саднило от мыла. Когда я мыл голову и случайно надавил на левую сторону черепа, то от внезапной адской боли чуть не рухнул на колени.

Выбравшись из душа, я посмотрелся в зеркало. Верхняя левая часть лица, включая полглаза, напоминала фиолетового цвета мрамор. Единственным исключением были черные швы. В волосах проглядывала седина; со времени последней проверки она добралась и до груди. Я осторожно причесался, затем повернулся и потянулся за бритвой. Колено взвыло от боли. Я ж и не двигался почти, только слегка перенес вес на другую ногу, но ощущение было такое, будто я со всей дури вмазал себе по колену молотком.

Старость, мать ее. Ни фига не радость.

Когда я зашел на кухню, мои жена и дочка синхронно взвизгнули, уставившись на меня широко раскрытыми глазами. Настолько синхронно, что я сразу понял – они заранее это спланировали. Я показал им большой палец и налил себе кофе. Они обменялись рукопожатиями, затем Энджи снова развернула газету и сказала:

– Что-то эта сумка для ноута удивительно похожа на ту, что я подарила тебе на Рождество.

Я набросил ее на спинку стула, сел за стол.

– Это она и есть.

– И содержимое? – Она перелистнула страницу «Бостон геральд».

– Полностью возвращено законным владельцам, – сказал я.

Она подняла брови, благодарно кивнула. Благодарно и – может, самую малость – с завистью. Взглянула на нашу дочь, погруженную в изучение узора на клеенке.

– А как насчет, э-э-э, потерь среди мирного населения?

– Ну, одному джентльмену в ближайшее время придется воздержаться от бега в мешках. Или, – я отхлебнул кофе, – от ходьбы вообще.

– И он оказался в такой ситуации потому, что?..

– Бубба решил ускорить процесс.

Услышав это имя, Габриэлла подняла голову.

Улыбка у нее была точно такая же, как у ее матери, – широкая, и теплая, и согревающая тебя целиком, без остатка.

– Дядя Бубба? – спросила она. – Ты встречался с дядей Буббой?

– Ага. Он велел передать привет тебе и Мистеру Лубблу.

– Ой, пойду ему расскажу! – Она спрыгнула со стула, выскочила из комнаты, и мы услышали, как она роется в своих игрушках, разбросанных по спальне.

Мистер Луббл – это плюшевое животное размером больше Габби. Подарок от Буббы на второй ее день рождения. По нашим прикидкам, Мистер Луббл был кем-то вроде помеси шимпанзе с орангутангом, хотя вполне возможно, он представлял совершенно иную, неизвестную нам ветвь эволюции. По какой-то причине одет он был в ядовито-зеленый фрак с желтым галстуком и обут в такого же цвета кроссовки. Габби нарекла его Мистером Лубблом, хотя почему, мы так и не смогли понять. Единственное предположение – она пыталась сказать «Бубба», но в два года у нее получалось только «Луббл».

– Мистер Луббл, – позвала она. – Где ты спрятался?

Энджи опустила газету, накрыла мою руку своей. Ее немного шокировало, как я выглядел сегодня, поскольку вчера, вернувшись из больницы, я смотрелся получше.

– Стоит нам беспокоиться насчет ответных мер?

Разумный вопрос. Каждый раз, совершая насильственный акт, следует предполагать, что на него последует не менее насильственный ответ. Навредишь кому-нибудь, и, скорее всего, они попытаются навредить тебе.

– Вряд ли, – сказал я и подумал, что все действительно так и есть. – Приди я один, они бы захотели отомстить, но с Буббой связываться не станут. К тому же я не взял у них ничего, кроме того, что принадлежит мне же.

– Ну, по их мнению, тебе оно уже не принадлежало.

– Это да.

Мы посмотрели друг на друга.

– Есть у меня небольшая такая, симпатичная «беретта», – сказала она. – Четко в карман влезает.

– Давненько ты из нее не стреляла.

Она покачала головой:

– Я иногда на пару часов ухожу, потому что «маме надо отдохнуть», так?

– Ну да.

– Вот я и отправляюсь прямиком во Фрипорт, на стрельбище.

Я улыбнулся:

– Правда, что ли?

– Еще как. – Она улыбнулась в ответ. – Некоторые девушки расслабляются, занимаясь йогой, а я предпочитаю опустошить обойму-другую.

– Ну, в нашей семье ты всегда стреляла лучше.

– Лучше? – Она снова раскрыла газету.

По правде сказать, стоя на пляже, я бы и в песок попасть не смог.

– Ладно, ладно. Только ты и умеешь стрелять в нашей семье, признаю.

Габби вернулась, таща за зеленый рукав Мистера Луббла. Посадила его на стул рядом с собой, вскарабкалась на свой.

– А дядя Бубба поцеловал Мистера Луббла на ночь? – спросила она.

– Ага. – Врать ребенку мне не нравится, но я и так уже создал несколько прецедентов с Санта-Клаусом, Пасхальным кроликом и Зубной феей.

– А меня?

– И тебя тоже.

– Я помню! – Судя по всему, врать мы начинаем рано, хотя родители называют это «творческими задатками» ребенка. – И он рассказал мне сказку.

– О чем?

– О деревьях.

– Ну разумеется.

– И еще он сказал, что Мистеру Лубблу нужно чаще есть мороженое.

– А шоколад? – спросила Энджи.

– Шоколад? – Габби взвесила все за и против. – Наверное, тоже.

– Наверное, а? – Я усмехнулся, взглянул на Энджи. – Вот это у нее от тебя, кстати.

Энджи опустила газету Лицо ее было бледным, губы чуть дрожали.

– Мам? – Даже Габби заметила. – Что-то случилось?

Энджи слабо улыбнулась ей, передала мне газету:

– Нет, милая, просто я устала.

– Это потому, что ты слишком много читаешь, – сказала наша дочь.

– Читать полезно, – сказал я. Посмотрел на газету, затем непонимающе взглянул на Энджи.

– Справа, внизу, – сказала она.

Криминальная хроника. Кровища и трупы, смерть и насилие – на последней странице городских новостей. Заголовок гласил «Угон, закончившийся убийством». Я начал читать, затем отложил газету. Энджи протянула руку, провела теплой ладонью по моему локтю.

Мать двоих детей застрелена в упор на парковке оптового магазина «BJ’s» в Оберне. Пери Пайпер, 34 года, проживавшая в Льюистоне. Подозреваемый столкнулся с ней, когда она пыталась завести свою «хонду-аккорд» 2008 года выпуска. По словам очевидцев, они услышали звуки борьбы, затем – выстрел. Подозреваемый – Тейлор Виггинс, 22 года, проживающий в Оберне. Полиция арестовала его в миле от места преступления, где он после непродолжительной погони сдался властям. Миссис Пайпер отправили вертолетом в Медицинский центр штата Мэн, но, как заявила прессе представитель МЦМ Памела Данн, в 6:34 она скончалась. У покойной осталось двое детей, сын и дочь.

Энджи сказала:

– Ты в этом не виноват.

– Не знаю. Я вообще ничего не знаю.

– Патрик.

– Я ничего не знаю, – повторил я.

До Оберна было ехать часа три, и за это время мой адвокат, Чесвик Хартман, успел все устроить. Я прибыл в офис юридической фирмы «Дюфрейн, Баррет и Макграт», где меня отвели в кабинет Джеймса Мэйфилда, младшего партнера, который обычно защищал в суде клиентов фирмы. Джеймс Мэйфилд оказался темнокожим мужчиной с черными с проседью волосами, такими же усами и впечатляющими ростом и весом. Рукопожатие у него было медвежье, вел он себя вполне непринужденно, и при этом не казалось, что он прикидывается.

– Спасибо, что уделили мне время, мистер Мэйфилд.

– Мистер Кензи, можете звать меня Тренер.

– Тренер?

– Я тренирую здешние сборные по бейсболу, баскетболу, гольфу, по американскому и обычному футболу, так что все меня зовут Тренер.

– Вполне логично, – сказал я. – Тренер так Тренер.

– Когда мне звонит юрист такого калибра, как Чесвик Хартман, и говорит, что вместе со мной будет представлять обвиняемого, при этом бесплатно, я делаю стойку.

– Ага.

– Он сказал, что вы такой человек, который никогда не нарушит данного слова.

– Очень любезно с его стороны.

– Любезно или нет, но мне ваше слово потребуется в письменном виде.

– Понимаю, – сказал я. – Я и ручку с собой захватил.

Тренер Мэйфилд толкнул по столу стопку бумаг, и я начал их подписывать. Он поднял трубку:

– Дженис, зайдите-ка ко мне и печать не забудьте.

На каждую подписанную мной страницу Дженис шлепала оттиск. В общей сложности набралось четырнадцать страниц. Контракт был, по сути, довольно прост – я соглашался работать на фирму «Дюфрейн, Баррет и Макграт» в качестве следователя по делу Тейлора Биггинса. И что бы он мне ни сообщил, информация эта была защищена законом о конфиденциальности отношений между клиентом и адвокатом. Ну а разглашение этой информации грозило мне обвинением, судом и тюремным сроком.

В окружной суд я поехал вместе с Тренером Мэйфилдом. Небо было мутно-голубым, каким иногда бывает перед северо-восточным шквальным ветром, хотя пока погода держалась довольно теплая. Город пах дымом из каминов и мокрым асфальтом.

Камеры располагались в самой глубине здания суда. С Тейлором Виггинсом мы разговаривали через решетку, сидя на деревянной скамейке, оставленной для нас надзирателями.

– Здорово, Тренер, – сказал Тейлор Биггинс. На свои двадцать два года он не тянул – тощий черный парень в слишком большой для него белой футболке, выглядевшей на нем как намотанная на карандаш простыня. Мешковатые джинсы ему постоянно приходилось подтягивать – ремень у него забрали.

– Бигс, – кивнул Тренер Мэйфилд, затем обернулся ко мне: – Я его тренировал. Бейсбольная и футбольная сборные.

– А это кто?

Мэйфилд объяснил.

– И он никому ничего рассказать не может, да?

– Ни слова.

– А если проболтается, его в тюрягу кинут?

– Кинут-кинут, Бигс, не сомневайся.

– Ну ништяк, ништяк. – С минуту Бигс бродил по камере, сунув большие пальцы в петли для ремня на джинсах. – Спрашивай чего хотел.

– Тебе кто-нибудь заплатил, чтобы ты убил эту женщину? – спросил я.

– Чё, на?..

– Что слышал.

Бигс вскинул голову:

– То есть тебе интересно, спланировал ли я это все заранее?

– Ага.

– Слышь, ну какой козел на такое пойдет, если у него тыква нормально пашет, а? Я ж ведь угашенный был насмерть. Три дня под стекляшкой сидел.

– Стекляшкой?

– Ну да, – сказал Бигс. – Под метом, сырком, шустрым, называй как хочешь.

– Ясно, – сказал я. – Так почему тогда ты ее застрелил?

– Да не хотел я никого мочить, говорю же. Глухой, что ли? Она мне ключи не отдавала, схватила меня за руку. Тут и бабахнуло. И она отцепилась. Мне всего-то ее тачка нужна была. У меня кореш есть, Эдвард, он тачки покупает. Вот и все.

Он посмотрел на меня через решетку. Его уже начало ломать – кожа блестела от пота, глаза лезли из орбит, рот судорожно хватал воздух.

– Расскажи мне все по порядку, – сказал я.

Во взгляде его читались обида и недоверие, как будто я над ним издевался.

– Слушай, Бигс, – сказал я. – Кроме Тренера, твоим делом сейчас занимается один из лучших адвокатов в стране, и только потому, что я его об этом попросил. Он может тебе срок ополовинить. Понимаешь меня?

Через какое-то время Бигс кивнул.

– Так что хорош канифолить мне мозги, и отвечай на мои вопросы, а то я попрошу его забыть обо всем этом деле.

Он схватился за живот, зашипел. Когда колики утихли, он разогнулся и взглянул на меня сквозь решетку камеры:

– Да нечего рассказывать. Мне нужна была тачка, которую легко разобрать на запчасти. «Хонда» или «тойота» там. У них детали одни и те же, считай. Что девяносто восьмого года выпуска, что две тысячи третьего, без разницы. Универсальная хренотень, короче. Ну, в общем, стою я себе на парковке – куртка черная с капюшоном, джинсы эти вот, никому меня не видно. Появляется тетка эта, идет к «аккорду» своему. Я подскакиваю. И сам я черный, и пушка у меня вороненая, все и так ясно должно быть. А она начала чего-то мне тереть и ключи не отдает. Просто вцепилась в них, и все. А потом рука у нее соскользнула и мне по локтю попала. Ну и это – бах. Она упала, а я от страха чуть не обделался. Но, блин, трупы трупами, а шустрый – шустрым. Я ключи схватил, залез в машину, рванул с парковки, но тут копы подъехали, с мигалками, со всеми делами. Короче, я и на милю отъехать не успел, как они меня повязали. – Он пожал плечами. – Вот так вот. Жестко? Сам знаю. Блин, отдала бы ключи, ничего б этого не было…

Он стиснул зубы, уставился в пол. Когда он поднял голову, то по щекам его струились слезы. Я не обратил на них никакого внимания.

– Ты сказал, что она начала тебе что-то втирать. Что конкретно она сказала?

– Да ничего, говорю же.

Я подошел к решетке, посмотрел ему в глаза:

– Что она сказала?

– Что ей машина нужна. – Он снова посмотрел под ноги, сам себе пару раз кивнул. – Сказала, что ей нужна эта машина. Чего ей эта тачка так всралась-то?

– Бигс, а ты вообще в курсе, что в три ночи автобусы не ходят?

Он мотнул головой.

– Вот эта женщина, которую ты убил… Она на двух работах вкалывала. Одна в Льюистоне, вторая – в Оберне. И в Льюистоне ее смена заканчивалась за полчаса до начала смены в Оберне. Теперь просекаешь?

Бигс кивнул – слезы текли ручьем, плечи тряслись.

– Пери Пайпер, – сказал я. – Ее звали Пери Пайпер.

Он по-прежнему смотрел в пол.

Я обернулся к Тренеру Мэйфилду:

– Все, я закончил.

Я ждал у дверей, пока Тренер вполголоса разговаривал о чем-то со своим клиентом. Затем он взял со скамейки кейс и направился ко мне.

Когда охрана открывала дверь, Бигс прокричал:

– Это же просто машина была!

– Не для нее.

Уже в машине Тренер Мэйфилд сказал мне:

– Не буду тебе врать и говорить, какой Бигс на самом деле замечательный молодой человек. Он всегда был с приветом и не способен думать больше чем на один ход вперед. И характер у него взрывной – если он чего-то хочет, то хочет прямо сейчас. Но вот такое – не в его духе.

Он махнул рукой из окна своего «Крайслера-300», указывая на церкви с белыми крышами, на широкие зеленые газоны и крошечные семейные гостиницы:

– Взглянешь за фасад этого города, и увидишь множество трещин. Работы нет, а те, кто хоть кого-то нанимает, платят гроши. Льготы? – Он хохотнул. – Хрена лысого. Страховка? – Он качнул головой. – Все то, что наши отцы принимали как должное, – «честные деньги за честный труд», социальная страховка, золотые часы при выходе на пенсию… Здесь, дружище, от этого и следа не осталось.

– В Бостоне тоже, – сказал я.

– Да везде так, думаю.

Какое-то время мы ехали молча. Пока мы были в тюрьме, голубое небо посерело, а температура упала градусов на пять, если не больше. Воздух отдавал мокрой фольгой. Сомневаться не приходилось – близилась снежная буря.

– А ведь у Бигса был шанс поступить в Колби-колледж. Они ему сказали, что, если он год проучится в местном колледже, хоть бы и на одни трояки, то в следующем году они придержат для него место в своей бейсбольной сборной. Так он за учебники засел. – Он взглянул на меня, подняв брови. – Ей-богу, вкалывал как проклятый – днем учился, вечером работал.

– И?..

– Компания, на которую он работал, всех на хрен поувольняла. А через месяц снова объявила набор. Вот, кстати, и она – вон тот консервный завод.

Мы переезжали через маленький мостик, и он указал на бежевого цвета кирпичное здание, стоявшее на берегу реки Андроскоггин.

– Вот только приглашали они исключительно неквалифицированную рабочую силу; всех остальных просто послали в задницу. А вновь нанятым предложили те же самые места, но – за половинную зарплату. И никаких льгот, никакой страховки, ни хрена. Зато сверхурочных – сколько хочешь, только не надейся, что за них тебе будут платить больше, у них там не социализм. Так Бигс взялся за эту работу. Ему ведь не только за квартиру надо было платить, но еще за учебу – вот он вкалывал там по семьдесят часов в неделю. И каждый день – в колледж. Как думаешь, что помогало ему держаться на ногах?