Текст книги "Общак"

Глава вторая
Бесконечность

Еще до рождения Боба церковь Святого Доминика перестала собирать на утреннюю мессу по будням толпу прихожан. Однако теперь их и без того скудное число таяло с каждым месяцем.

На следующее утро после того, как Боб нашел щенка, он сидел в десятом ряду и в тишине слышал шорох рясы отца Ригана, метущей подолом по мраморному полу алтаря. В то утро – угрюмое, как никогда, с черной наледью под ногами и таким холодным, пронизывающим ветром, что его, кажется, можно было увидеть, – в церкви были только Боб, вдова Малоун, Тереза Коу, некогда директор школы при церкви Святого Доминика, старик Уильямс и коп-пуэрториканец, фамилия которого – Боб в этом почти не сомневался – была Торрес.

Торрес мало походил на полицейского – глаза у него были добрые, временами даже лукаво-веселые, – поэтому так странно смотрелась кобура у него на поясе, когда он возвращался к своей скамье после причастия. Сам Боб никогда не подходил к причастию, и факт этот не укрылся от внимания отца Ригана, который неоднократно увещевал его, что принимать Святые Дары без покаяния – не больший грех, чем не принимать их вовсе. Однако, что бы ни говорил ему добрый пастырь, Боб был воспитан в старой католической традиции, в те времена, когда тебе без конца твердили о чистилище, а монашки учили уму-разуму с помощью карающих линеек. И потому, хотя Боб с теологической точки зрения тяготел к церковным учениям левого толка, в своих привычках он оставался традиционалистом.

Церковь Святого Доминика построили в конце 1800-х годов. Это была чудесная старая церковь: темное красное дерево, белый мрамор, высокие стрельчатые окна и витражи, с которых печально смотрели многочисленные святые. Церковь выглядела так, как и должна выглядеть церковь. А эти новые церкви… Боб их не понимал. Скамьи слишком белесые, световых фонарей слишком много. Такое ощущение, будто приходишь наслаждаться жизнью, а не скорбеть о своих тяжких грехах.

Зато в старой церкви, с красным деревом и мрамором, с темными дубовыми панелями, в церкви, где все дышит спокойным величием и суровой историей, он мог беспрепятственно погрузиться в мир своих упований и прегрешений.

Прихожане выстроились в очередь к причастию, а Боб остался стоять на коленях возле своего места на скамье. Рядом никого. Он был как остров.

Настала очередь полицейского Торреса: красавец-мужчина, чуть за сорок, начинающий полнеть. Он принял облатку на язык, а не в сложенную ковшиком ладонь. Тоже традиционалист.

Торрес, крестясь, повернулся и встретился взглядом с Бобом, прежде чем вернуться на свое место.

–  Всем встать.

Боб перекрестился и встал. Ногой вернул на место подставку для колен.

Отец Риган воздел руки над паствой и закрыл глаза:

–  Да благословит вас Господь и сохранит вас. Да просветит лицо свое на вас, и помилует вас, и даст вам мир. И благословение Бога Всемогущего, Отца и Сына и Святого Духа да снидет на вас и пребудет с вами. Аминь. Идите с миром, служба совершилась.

Боб выбрался из своего ряда. У выхода он обмакнул пальцы в чашу со святой водой, перекрестился. Торрес у соседней чаши сделал то же самое и молча кивнул ему, Боб ответил таким же кивком – дежурное приветствие двух примелькавшихся друг другу незнакомцев, – и оба в разные двери вышли на мороз.

Боб пришел в «Бар Кузена Марва» около полудня, он любил, когда в баре тихо. Можно спокойно обдумать неожиданно вставшую перед ним проблему – как быть со щенком.

Все по привычке называли Марва Кузеном Марвом, прозвище приклеилось к нему еще со школьных времен, почему – никто не помнил; но Бобу Марв действительно приходился двоюродным братом. По материнской линии.

В конце восьмидесятых – начале девяностых Кузен Марв верховодил местной бандой. Поначалу в нее входили ребята, которые получали навар, давая деньги в рост и вытряхивая из клиентов долги, но Кузен Марв никогда не воротил нос, если подворачивался случай заработать еще на чем-то, поскольку свято верил, что все яйца в одну корзину класть нельзя, иначе первым прогоришь, когда ветер вдруг переменится. Как динозавры, когда явился пещерный человек и придумал лук со стрелами, говорил он Бобу. Вот представь, говорил он, пещерные люди с безопасного расстояния осыпают их стрелами и все тираннозавры вязнут в нефтяных лужах. А ведь трагедию так легко было предотвратить.

Банда Марва была не самой крутой, не самой изворотливой, не самой удачливой в округе – отнюдь, – однако какое-то время они держались на плаву. Другие банды, правда, дышали им в затылок, но, за исключением одного вопиющего случая, сами они старались не прибегать к насилию. Довольно скоро пришлось принимать решение: либо прогнуться под тех, кто куда менее разборчив в средствах, либо драться. Они выбрали первый вариант.

Марв стал скупщиком краденого, барыгой, одним из лучших в городе, однако в криминальном мире это все равно что почтовый служащий в мире легальном – если тебе за тридцать, а ты подвизаешься в этой роли, ничего другого тебе не светит. Еще Марв держал тотализатор, но только выручка шла не ему, а отцу Човки, всем этим чеченцам, которые теперь владели его баром. То, что «Бар Кузена Марва» давно не принадлежит Кузену Марву, широко не афишировалось, хотя особенно и не скрывалось.

Для Боба это была перемена к лучшему – ему нравилось работать барменом, его тошнило от воспоминаний о бандитском прошлом. А вот Марв – Марв до сих пор ждал, что по алмазным рельсам к нему прикатит бриллиантовый поезд и увезет его в сияющую даль. Он научился прикидываться довольным жизнью. Но Боб знал, что кузена мучат те же мысли, какие мучат самого Боба: через какое дерьмо приходится переступать, если хочешь чего-то добиться. И все это паскудство хохочет тебе в лицо, когда от больших надежд остается один пшик: тот, кто добился успеха, может скрыть свое прошлое, но тот, кто ни черта не добился, барахтается в своем вонючем прошлом до конца жизни.

В тот день Марв пребывал в мрачном расположении духа, и Боб, пытаясь его развеселить, рассказал о своем приключении с собакой. Марв не особенно заинтересовался, но Боб не оставлял попыток. Он посыпал солью лед в переулке, Марв курил на ступеньке у задней двери.

–  Смотри, чтоб везде было посыпано, – сказал Марв. – Не хватало, чтобы кто-нибудь из этих кабовердианцев[2]2
   Имеются в виду уроженцы Кабо-Верде – государства на островах Зеленого Мыса.


[Закрыть] поскользнулся по дороге к мусорному баку.

–  Каких еще кабовердианцев?

–  Этих, из парикмахерской.

–  Из маникюрного салона? Они вьетнамцы.

–  Короче, я не хочу, чтобы кто-нибудь навернулся.

–  Ты знаешь Надю Данн? – спросил Боб.

Марв помотал головой.

–  Это у нее пока живет собака.

–  Далась тебе эта собака!

–  Непростое дело – воспитывать собаку, – сказал Боб, – учить ее всему. Это же такая ответственность.

Кузен Марв щелчком отправил окурок на землю.

–  Слушай, это же не какой-то всеми забытый дальний родственник, который вдруг заявился к тебе на кресле-каталке в обнимку с калоприемником и объявил, что теперь будет жить у тебя. Это просто собака.

–  Да, но… – Боб не мог подобрать слов, чтобы выразить то, что почувствовал, когда вынул из мусорного бака щенка и глянул ему в глаза. В первый раз, сколько Боб себя помнил, он почувствовал тогда, что играет заглавную роль в кино про собственную жизнь, а не просто сидит в последнем ряду и вместе со всеми смотрит на экран.

Кузен Марв потрепал его по плечу, придвинулся ближе, обдав табачной вонью, и повторил:

–  Это. Просто. Собака. – И вернулся в бар.

Около трех часов через заднюю дверь вошел Анвар, один из подручных Човки, чтобы забрать вчерашнюю выручку. Ребята Човки припозднились с объездом своих точек, потому что накануне вечером бостонская полиция провела небольшой рейд – нагрянула в чеченский клуб и задержала до утра половину уличных барыг и «мешков». Анвар забрал пакет, который протянул ему Марв, и открыл бутылку «Стеллы Артуа». Выпил одним долгим, неспешным глотком, косясь на Марва и Боба презрительным взглядом. Допив, он рыгнул, поставил бутылку на стойку и вышел, не говоря ни слова, зажав под мышкой пакет с деньгами.

–  Никакого уважения. – Марв убрал бутылку и вытер мокрый след, оставшийся на барной стойке. – Ты заметил?

Боб пожал плечами. Разумеется, он заметил, но что тут поделаешь?

–  Так вот, этот щенок, – сказал он, чтобы разрядить атмосферу, – у него лапы размером с голову. Три коричневые, а одна белая, с такими мелкими пятнышками персикового цвета. А еще…

–  Твоя животина умеет готовить? – спросил Марв. – Может в доме прибраться? Очнись, это просто собака!

–  Ну да, но знаешь… – Боб уронил руки. Он не умел объяснить. – Знаешь, как бывает, когда день задался? Ну там, когда «Пэтс»[3]3
   Футбольный клуб «Нью-Ингленд Пэтриотс» из города Фоксборо, штат Массачусетс.


[Закрыть] выигрывают, или вдруг получил больше, чем рассчитывал, или бифштекс тебе приготовили – пальчики оближешь, или… или просто тебе хорошо? Как будто… – Боб заметил, что снова жестикулирует, – хорошо, и все.

Марв кивнул, натянуто улыбнулся. И уткнулся в программу скачек.

Боб убирал рождественские украшения и в то же время обслуживал посетителей, однако после пяти бар начал заполняться, и скоро ему было уже не выйти из-за стойки. К этому времени должен был бы явиться Рарди, второй бармен, но он где-то застрял.

Бобу пришлось сделать два рейса, пока он обслужил дюжину парней, столпившихся перед мишенями для дротиков, – ребята работали на прокладке оптоволоконного кабеля в гостиницах, строящихся поблизости от морского порта. Он вернулся за стойку и увидел, что Марв как ни в чем не бывало почитывает «Геральд», привалившись к холодильнику для пива, хотя Боб едва поспевал и посетители начали проявлять недовольство, а один даже громко спросил, где там заблудился его «Будвайзер».

Боб отодвинул Марва в сторонку и потянулся к дверце холодильника, проворчав, что Рарди опаздывает. Как всегда. Боб, который никогда в жизни не опаздывал, подозревал, что у тех, кто опаздывает постоянно, внутри какая-то червоточина.

–  Он здесь, – сказал Марв и мотнул головой.

Теперь и Боб увидел его. Рарди уже под тридцать, но на входе в ночной клуб у него до сих пор спрашивают удостоверение личности. Заговаривая на ходу с посетителями, он пробирался через толпу. В своей выцветшей флисовой куртке с капюшоном и потертых джинсах, в маленькой круглой шляпе на макушке, он всегда выглядит так, будто собирается участвовать в конкурсе поэтов или эстрадных юмористов. Правда, за пять лет знакомства с ним Боб успел убедиться, что Рарди начисто лишен художественного вкуса и чувства юмора.

–  Приветик, – сказал Рарди, заходя за стойку. Он неспешно снял куртку. – Подкрепление прибыло. – Рарди хлопнул Боба по спине. – Повезло тебе, а?

Снаружи, на скованной морозом улице, мимо бара в третий раз за день проехали два брата, завернули в переулок, снова выехали на Мейн-стрит и направились прочь от бара, чтобы найти место для парковки и там нюхнуть еще по паре дорожек.

Звали их Эд и Брайан Фицджеральды. Старшего, толстяка Эда, все звали просто Фиц. Тощего как удочка Брайана все звали Брай. Но это если по отдельности, потому что, когда имели в виду обоих братьев, их называли Десяткой – уж очень они походили на цифру 10, если стояли бок о бок.

На заднем сиденье у Фица лежали лыжные маски, в багажнике – оружие. А в консоли между сиденьями Брай держал кокс. Брай не мог без кокса. Иначе черта с два он взял бы в руки оружие.

Они нашли уединенное местечко под скоростной магистралью. Отсюда был виден Пен-парк, весь в корках льда и снежных заплатах. Им было видно даже место, где когда-то стоял киноэкран для автомобилистов. За несколько лет до того, как его сняли, тут нашли забитую насмерть девушку – это убийство, самое громкое в этом районе, до сих пор не раскрыли. Фиц напомнил об этом брату, выкладывая дорожки на квадрате зеркального стекла, вынутого из бокового зеркала старой машины. Он нюхнул первым и передал зеркало и скатанную в трубочку пятерку брату.

Брай втянул в себя дорожку, а затем, даже не спросив, всосал еще одну.

–  Ну, не знаю, – сказал Брай. За последнюю неделю он повторял эти слова так часто, что Фицу хотелось придушить его, если тот скажет еще раз. – Не знаю.

Фиц забрал у него скатанную пятерку и зеркало.

–  Все пройдет как по маслу.

–  Нет, – сказал Брай. Он теребил наручные часы, которые перестали ходить год назад. Прощальный подарок их отца, сделанный в тот день, когда он решил, что больше не хочет быть их отцом. – Это дохлый номер. Брать нужно все или ничего.

–  Мой клиент, – в пятидесятый раз принялся объяснять Фиц, – хочет сперва проверить, как мы справимся. Говорит, будем действовать в несколько приемов. Для начала посмотрим, как хозяева отреагируют в первый раз.

Зрачки Брая расширились.

–  Ты, придурок! Они так отреагируют, что мало не покажется. Это же, мать твою, гангстерский бар. Общаковый!

Фиц нехотя улыбнулся брату:

–  В том-то и дело. Если не общаковый, то незачем и рисковать.

–  Не пойду! Ясно тебе? – Брай пнул снизу бардачок. Ребенок, закатывающий истерику. Он снова затеребил часы, перевернул браслет, и циферблат оказался на внутренней стороне запястья. – Нет, нет, нет!

–  Не пойдешь? – сказал Фиц. – Братишка, у тебя есть Эшли, и дети, и еще твоя дорогостоящая привычка. В последний раз ты машину заправлял на День благодарения, и часы у тебя год как не ходят. – Он подался вбок, пока не уперся лбом в лоб младшего брата. Обхватил его ладонью за шею. – Снова скажешь «нет»?

Брай, конечно, не сказал «нет». Молча втянул еще одну дорожку.

Вечер выдался хлопотный, много «Будвайзера» выпито, много ставок сделано. Первым занимались Боб и Рарди. Марв взял на себя сгорающих от нетерпения и всегда слегка растерянных игроков, опуская поставленные ими деньги в ящик под кассой. В какой-то миг Марв исчез, чтобы подсчитать общую сумму, и, когда вышел, толпа уже заметно поредела.

Налил две пинты «Гиннесса» у Боба и ждал, пока осядет пена, когда в дверь вошли двое чеченцев с коротко остриженными волосами и двухдневной щетиной на лице; под шерстяными пальто у них были атласные спортивные куртки. Марв прошел мимо них и, не замедляя шага, отдал коричневый конверт, а когда пена на пиве осела, чеченцев уже и след простыл. Вошли и вышли. Как будто их и не было.

Еще через час бар опустел. Боб мыл пол за стойкой, Марв подсчитывал прибыль за вечер. Рарди пошел выносить мусор через заднюю дверь.

Боб выжал швабру над ведром, распрямился и замер: в дверном проеме стоял человек и целился в него из ружья.

Главное, что он запомнил об этом моменте, и по-мнил до конца своих дней, – это тишина. Весь мир словно уснул – внутри и снаружи, – все замерло. Но в дверном проеме стоял человек в лыжной маске и целился из дробовика в Боба и Марва.

Боб выронил швабру.

Марв, стоявший возле одного из холодильников, поднял голову. Его глаза сузились. Прямо у него под рукой был глок девятого калибра. И Боб молил Господа, чтобы Марв не сделал глупость и не потянулся за ним. Пока Марв вытащит руку из-под стойки, дробовик превратит их обоих в решето.

Но Марв не был идиотом. Очень медленно он поднял руки над головой, даже раньше, чем велел грабитель, и Боб сделал то же самое.

Грабитель вошел в бар, и в груди Боба что-то болезненно сжалось, когда вслед за первым в бар вошел еще один, нацеливая на них револьвер, – у этого второго рука немного дрожала. Еще куда бы ни шло, если бы заявился только один человек с оружием, но теперь, когда их стало двое, в баре вдруг сделалось невозможно тесно, он набух, как водяная мозоль. Не хватало только булавки, чтобы все к черту лопнуло. Возможно, это конец, подумал Боб. Еще пять минут – или полминуты, – и он сможет узнать, есть ли жизнь после жизни, или же есть только боль от стали, вонзающейся в тело и разрывающей внутренности. И дальше – ничего.

Грабитель с трясущимися руками был тощий, а тот, что с дробовиком, толстый, даже жирный, и оба они тяжело дышали под своими масками. Тощий положил на барную стойку мешок для мусора, но заговорил толстый.

–  Не рыпайся, просто клади деньги в мешок, – приказал он Марву.

Тот кивнул, как будто принимая заказ на выпивку, и стал складывать в мешок пачки денег, которые только что перетянул резинками.

–  Я не хочу неприятностей, – сказал Марв.

–  Тогда не нарывайся, – сказал толстяк.

Марв перестал складывать деньги в мешок и поглядел на него:

–  Вы хоть знаете, чей это бар? Чьи деньги вы забираете?

Тощий с трясущимся в руке револьвером подошел ближе:

–  Клади деньги, урод.

У тощего на правой руке были часы, развернутые циферблатом внутрь. Боб заметил, что они показывают 6:15, хотя было полтретьего ночи.

–  Никаких проблем, – сказал Марв его подрагивающему револьверу. – Никаких. – И сложил в мешок оставшиеся пачки.

Тощий прижал мешок к груди и шагнул назад: двое вооруженных людей стояли по одну сторону барной стойки, а Боб с Марвом по другую. Сердце Боба трепыхалось в груди, словно выброшенный из лодки мешок с хорьками.

В тот кошмарный миг Бобу показалось, что время, прошедшее с самого рождения мироздания, разинуло на него свою пасть. Он увидел ночное небо, за которым космос, вселенная, вечность – и звезды, рассыпанные по черному небу, словно алмазы на бархате, и все это было таким холодным и бесконечным, а он сам стал меньше пылинки. Он был воспоминанием о пылинке, воспоминанием о чем-то, что промелькнуло мимо, никем не замеченное.

Я всего лишь хочу вырастить собаку, подумал он почему-то. Я всего лишь хочу научить ее разным командам и хочу еще немного пожить.

Тощий убрал пистолет в карман и вышел.

Остался только толстяк с дробовиком.

–  Ты много, на хрен, болтаешь, – сказал он Марву и ушел.

Дверь, выходившая в переулок, скрипнула, когда ее открыли, и скрипнула снова, когда закрыли. Боб, наверное, с полминуты боялся дышать, а потом они с Марвом выдохнули одновременно.

Тогда Боб услышал негромкий звук, похожий на стон, но издал его не Марв.

–  Рарди, – сказал Боб.

–  Твою мать!

Боб с Марвом поспешно обогнули барную стойку и кинулись через крошечную кухню на задний двор, где у них стояли старые кеги и где теперь, слева от двери, лежал Рарди с запекшейся кровью на лице.

Боб растерялся, но Марв упал на колени и принялся дергать Рарди за плечо вперед и назад, словно заводил лодочный мотор. Рарди несколько раз простонал, а потом засипел. Звук был жуткий, придушенный, давящийся, словно Рарди вместе с воздухом втягивал в себя битое стекло. Он дугой выгнул спину, перекатился на бок и сел; кожа на лице натянулась, рот раззявился – не лицо, а посмертная маска.

–  Черт! – сказал он. – Господи!

Только теперь он открыл глаза, и Боб видел, как он старается сфокусировать взгляд. На это ушла минута.

–  Что за черт? – спросил он, и Боб подумал, что по сравнению с просто «чертом» это уже прогресс, если кого-то волнует, пострадал мозг Рарди или нет.

–  Ты как? – спросил Боб.

–  Цел? – Марв стоял рядом с Бобом, оба склонились над Рарди.

–  Сейчас блевану.

Боб с Марвом немного попятились.

Рарди сделал несколько неглубоких вдохов-выдохов, снова вдохнул-выдохнул, после чего объявил:

–  Нет, не блевану.

Боб придвинулся на пару шагов. Марв остался сзади.

Боб протянул Рарди кухонное полотенце, и тот прижал его к кровавому месиву, в которое превратилась его правая половина лица, от глазницы до угла рта.

–  Погано выгляжу?

–  Да нет, нормально, – солгал Боб.

–  Да, нормально выглядишь, – сказал Марв.

–  Ничего не нормально, – сказал Рарди.

–  Ну да, не очень, – согласились Боб с Марвом.

Глава третья
Общак

На вызов первыми приехали две женщины-патрульные, Фентон Г. и Бернардо Р., – согласно беджам на груди. Одного взгляда на Рарди оказалось достаточно, чтобы Р. Бернардо включила микрофон на плече и велела дежурному прислать «скорую». Они допросили всех троих, но сосредоточились на Рарди – ясно было, что долго он не продержится. Кожа у него стала цвета ноябрьского дня, он то и дело облизывал губы и странно моргал. Если до сих пор у него не случалось сотрясения мозга, то теперь он мог смело внести его в список перенесенных травм.

Затем дверь распахнулась и вошел старший детектив, на его бесстрастном лице отразилось любопытство, а затем и веселое изумление, когда взгляд его остановился на Бобе.

Он ткнул в него пальцем:

–  Утренние мессы в Святом Доминике.

–  Точно, – кивнул Боб.

–  Мы встречаемся каждое утро – сколько уже? – два года? Три? И до сих пор не познакомились. – Он протянул руку. – Детектив Эвандро Торрес.

Боб пожал ему руку:

–  Боб Сагиновски.

Детектив Торрес пожал руку и Марву.

–  Я сейчас переговорю с моими девочками – то есть, прошу прощения, с сотрудниками полиции, – а потом мы все вместе побеседуем о том, что тут случилось.

Он отошел на несколько шагов к патрульным Фентон и Бернардо, и они о чем-то негромко заговорили, часто кивая и энергично жестикулируя.

–  Ты знаешь этого парня? – спросил Марв.

–  Не знаю, – сказал Боб. – Мы ходим в одну церковь.

–  Какой он человек?

Боб пожал плечами:

–  Я не знаю.

–  Вы ходите в одну церковь, и ты не знаешь, что он за человек?

–  А ты знаешь всех, кого регулярно встречаешь в спортзале?

–  Это разные вещи.

–  Почему?

Марв вздохнул:

–  Потому.

Торрес вернулся к ним, широко улыбаясь, – жемчужные зубы сверкают, глаза блестят. Он попросил Боба и Марва, каждого по отдельности, снова рассказать все, что они запомнили. Их рассказы получились почти одинаковыми, хотя они разошлись относительно того, как тип с пистолетом назвал Марва – ублюдком или уродом. Зато в остальном были единодушны. Они, не сговариваясь (у них не было на это времени), выпустили эпизод, когда Марв спросил толстяка, знает ли тот, кому на самом деле принадлежит бар. Секрет такого единодушия прост: в Восточном Бакингеме, в родильном отделении больницы Святой Маргариты над входом крупными буквами написано: «Держи свой поганый рот на замке».

Торрес что-то записывал за ними в свой блокнот.

–  Значит, получается: лыжные маски, черные свитеры, черные пальто, черные джинсы, худой нервничал сильнее подельника, но в целом оба держались вполне хладнокровно. Больше ничего не вспомните?

–  Больше ничего, – сказал Марв, включая любезную улыбку, ну прямо мистер Благонамеренный.

–  У того, который стоял ближе ко мне, – сказал Боб, – часы не ходят.

Он ощутил на себе взгляд Марва, увидел, что Рарди, державший у лица пузырь со льдом, тоже посмотрел на него. Под страхом смерти Боб не смог бы ответить, с чего он раскрыл рот. А затем, еще больше удивляясь себе, он еще и добавил:

–  И циферблат был развернут сюда. – Боб показал внутреннюю сторону запястья.

Ручка Торреса замерла над листом бумаги.

–  И стрелки не двигались?

Боб кивнул:

–  Показывали шесть пятнадцать.

Торрес записал его слова.

–  Сколько они забрали?

–  Все, что было в кассе, – ответил Марв.

Торрес не сводил взгляда с Боба, улыбаясь ему.

–  Только то, что было в кассе?

–  Все, что было в кассе, офицер, – подтвердил Боб.

–  Детектив.

–  Детектив. Только то, что там было.

Торрес некоторое время оглядывал бар.

–  Значит, если я порасспрашиваю народ, то ни слова не услышу о том, что здесь играют на тотализаторе или, к примеру, не знаю… – он поглядел на Марва, – помогают избавиться от незаконно присвоенных вещей?

–  Каких-каких вещей?

–  Незаконно присвоенных, – повторил Торрес. – Так красиво называются краденые вещи.

Марв сделал вид, будто размышляет над его словами. Затем помотал головой.

Торрес посмотрел на Боба, и тот тоже помотал головой.

–  Или время от времени толкают партию травки? – продолжал Торрес. – Ничего подобного я не услышу?

Марв с Бобом прибегли к Пятой поправке[4]4
   Пятая поправка к Конституции США позволяет не давать показания против себя.


[Закрыть], сами того не сознавая.

Торрес раскачивался на каблуках, глядя на них обоих так, будто они разыгрывали перед ним комедийный скетч.

–  А когда я проверю кассовые ленты – Рита, не забудьте изъять их, o’кей? – сумма будет ровно та, что у вас отобрали?

–  Точь-в-точь, – сказал Марв.

–  Не сомневайтесь, – сказал Боб.

Торрес засмеялся:

–  Ага, значит, курьер успел прийти раньше. Повезло вам.

До Марва наконец-то дошло, он нахмурился:

–  Между прочим, мне не нравятся ваши… как это… инсинуации. Нас ограбили.

–  Я знаю, что вас ограбили.

–  А вы обращаетесь с нами так, будто в чем-то подозреваете.

–  Ну уж точно не в том, что вы ограбили свой собственный бар. – Торрес закатил глаза и вздохнул. – Марв… вы же Марв, правильно?

Марв кивнул:

–  Ага, имя написано на вывеске снаружи.

–  Так вот, Марв, – Торрес потрепал Марва по руке над локтем, и Бобу показалось, что коп с трудом сдерживает ухмылку, – каждая собака в округе знает, что вам сливают общак.

–  Чего-чего? – Марв приложил ладонь к уху и придвинулся к Торресу.

–  Общак, – сказал Торрес. – Это общаковый бар.

–  Я и слов-то таких не знаю, – сказал Марв, озираясь в поисках галерки, которая оценила бы его экспромт.

–  Неужели? – Торрес продолжал играть, явно получая от игры удовольствие. – Ну, скажем так, в этом районе и еще в паре других по городу имеются криминальные элементы.

–  Типун вам на язык, – сказал Марв.

Торрес широко раскрыл глаза:

–  Да нет, я серьезно. Ходят слухи – одни считают их городской легендой, другие называют гребаным голым фактом, пардон за мой французский, – так вот, ходят слухи, что некий криминальный, так сказать, коллектив, синдикат, если хотите…

–  Синдикат! – засмеялся Марв.

Торрес тоже засмеялся:

–  Представляете? Вот именно, криминальный синдикат, в основном это выходцы из Восточной Европы, то есть всякие там хорваты, русские, чеченцы, украинцы…

–  А что, болгар нет? – спросил Марв.

–  Болгары тоже есть, – успокоил его Торрес. – Так вот, ходят слухи… вы готовы?

–  Готов, готов, – сказал Марв и, в свою очередь, принялся раскачиваться на каблуках.

–  Ходят слухи, что этот синдикат держит тотализатор, торгует наркотиками и проститутками по всему городу. То есть буквально – и на востоке, и на западе, и на севере, и на юге. Но каждый раз, когда мы пытаемся обнаружить эти, как мы их называем, незаконные доходы, деньги оказываются не там, где мы рассчитывали их найти. – Торрес в изумлении развел руками. Марв спародировал его жест, весьма похоже изобразив грустного клоуна. – Где же эти деньги?

–  И где же они? – недоуменно спросил Марв.

–  Их нет ни в борделе, ни в наркоманском притоне, ни у букмекера. Исчезли.

–  Фу-ты ну-ты!

–  Фу-ты ну-ты, – согласился Торрес. Он понизил голос, поманил к себе Марва и Боба и заговорил едва ли не шепотом: – Есть версия, что каждую ночь все деньги собирают и… – он нарисовал в воздухе кавычки, – «сливают» в заранее выбранном баре где-нибудь в городе. Бар принимает на одну ночь все деньги, полученные за незаконную деятельность, и держит их до утра. А затем какой-нибудь русский в черном кожаном плаще, с головы до ног облитый одеколоном, забирает деньги и везет их через город в синдикат.

–  Опять синдикат! – сказал Марв.

–  И дело в шляпе. – Торрес хлопнул в ладоши так громко, что Рарди поднял голову. – Денежки исчезли.

–  Могу я спросить вас кое о чем? – сказал Марв.

–  Конечно.

–  Почему бы просто не подождать их с ордером в подозреваемом баре и не накрыть, когда они будут принимать эти незаконные деньги?

–  Вот! – Торрес воздел указательный палец. – Великолепная мысль. Вы никогда не хотели стать полицейским?

–  Нет.

–  Точно? У вас, Марв, врожденные способности.

–  Я всего лишь скромный управляющий баром.

Торрес хмыкнул и снова придвинулся к ним с видом заговорщика:

–  Есть одно обстоятельство, которое не позволяет нам заранее оказаться в том баре, куда сольют деньги: дело в том, что даже сам бар узнаёт о прибытии общака всего за несколько часов до того.

–  Не может быть.

–  Может. А потом бар может еще полгода не принимать денег. Или взять их снова дня через два. Суть в том, что угадать невозможно.

Марв поскреб щетину на подбородке.

–  Угадать невозможно, – повторил он с легким изумлением.

Они немного постояли в молчании.

–  Ладно, вспомните что-нибудь еще, – сказал Торрес, – позвоните мне. – Он протянул каждому по визитке.

–  Есть хоть какой-то шанс, что этих грабителей поймают? – Марв обмахивался визиткой.

–  О-о, – протянул Торрес, – весьма ничтожный.

–  По крайней мере, вы хотя бы честный.

–  По крайней мере, хотя бы один из нас честный. – Торрес рассмеялся громко и резко.

Марв тоже засмеялся, а затем внезапно умолк, его взгляд сделался ледяным – крутой парень.

Торрес поглядел на Боба:

–  Жалко церковь Святого Доминика, правда?

–  А что с церковью? – спросил Боб, радуясь возможности поговорить о чем-нибудь другом.

–  Конец, Боб. Она закрывается.

Боб раскрыл рот, но не смог вымолвить ни слова.

–  Понимаю, понимаю, – сказал Торрес. – Сам только сегодня узнал. Передают нас приходу Святой Цецилии. Представляете? – Он покачал головой. – А голоса этих парней с оружием не показались вам похожими на голоса кого-нибудь из посетителей бара?

Боб мысленно был в Святом Доминике. Торрес, подозревал он, любит поиграть с людьми.

–  Посетителей с такими голосами у нас тысячи.

–  И как же звучат голоса этих тысяч?

Боб на секунду задумался.

–  Как будто они едва оклемались от простуды.

Торрес снова улыбнулся, на этот раз, кажется, от души:

–  Похоже, в этом районе у всех такие голоса.

Спустя пару минут Рарди уже сидел на носилках перед задними дверцами «скорой», женщины-полицейские уехали на патрульной машине, а один из санитаров пытался вынуть из руки Рарди высокую банку «Наррагансетта».

–  У вас сотрясение мозга, – сказал санитар.

Рарди отнял у него банку.

–  Это не от пива.

Санитар поглядел на Кузена Марва, и тот забрал у Рарди пиво.

–  Это ради твоего же блага.

Рарди потянулся за банкой и обозвал Марва «гадом».

Торрес с Бобом наблюдали за развитием этой маленькой драмы.

–  Просто балаган какой-то, – заметил Торрес.

–  С ним все будет хорошо, – сказал Боб.

Торрес посмотрел на него:

–  Я о Святом Доминике. Красивая церковь. И мессы там служили как полагается. Никаких групповых объятий во славу Отца Небесного, никакой поп-музыки. – Он окинул переулок безнадежным взглядом жертвы. – Если святые отцы и дальше будут так расправляться с церковью, в итоге от нее останутся только постройки с витражными окнами.

–  Но… – заикнулся Боб.

Торрес бросил на него взгляд, в котором горел праведный гнев мученика, наблюдающего, как дикари готовят ему костер.

–  Что «но»?

–  Ну… – Боб развел руками.

–  Что?

–  Если бы Церковь очистилась…

Торрес расправил плечи, ничего игривого в его глазах не осталось.

–  Значит, в этом все дело? И вы не замечаете, что «Глобус» помещает на первых полосах статьи о возмутительных случаях в мусульманском мире?

Боб знал, что нужно держать свой поганый рот на замке, но в него будто бес вселился.

–  Они скрывали случаи изнасилования детей. По указанию Рима.