Текст книги "Пик Дьявола"

4

– По-моему, он верил, что может все исправить. Все, что угодно, – сказала Кристина. Кабинет священнослужителя заполнили сумерки. Солнце скрылось за холмами, и свет, заливавший комнату, стал мягче. Так, подумала она, проще рассказывать – интересно, почему? – Вот чем я больше всего восхищалась. Наконец-то нашелся человек, который перешел от слов к делу. А мы боялись поступить так, хотя все хотим того же самого. Лично мне не хватало смелости. Я была слишком напугана, не могла дать сдачи. А потом я прочла о нем в газетах и начала думать: может быть, и у меня получится… – Она помедлила с долю секунды, а потом срывающимся голосом спросила: – Ваше преподобие, вы слышали об Артемиде?

Священник ответил не сразу; некоторое время он сидел без движения, слегка подавшись вперед, поглощенный ее рассказом. Потом он сморгнул; его внимание явно переключилось на другое.

– Об Артемиде? Мм… да, – неуверенно ответил он.

– О том деле писали все газеты.

– Газеты… – Кристине показалось, что священник пришел в замешательство. – Некоторые вещи проходят мимо меня. Каждую неделю случается что-то новое. Я не всегда в курсе последних событий.

Она испытала облегчение. Они как будто поменялись ролями – он, священник из богом забытого городишки, и она – многоопытная, мудрая, всеведущая. Она сбросила сандалии и поджала ноги под себя.

– Позвольте, я вам расскажу, – увереннее сказала она.

Он кивнул.

– Когда я впервые прочла о нем, мне было очень плохо. Я тогда жила в Кейптауне. Я была… – Она замолчала и задумалась. Огорчится ли священник, услышав ее признание? – Я была девушкой по вызову.

* * *

В половине двенадцатого он еще не спал и ворочался на своей кровати в отеле, когда кто-то тихо, словно извиняясь, постучал к нему в дверь.

Оказалось, к нему пришла прокурор; за стеклами очков ее глаза казались огромными.

– Извините, – сказала она. Лицо у нее было усталым – ужасно усталым.

– Входите.

Она замялась на пороге, и Тобела понял, в чем дело: на нем были только шорты, и кожа его блестела от пота. Он обернулся, взял футболку и жестом пригласил ее войти и сесть в единственное кресло. Сам он примостился на краешке кровати.

Она села в кресло, выпрямив спину и сложив руки на коленях; пальцы цеплялись за темную материю юбки. Вид у нее был официальный, как будто она пришла обсудить с ним важное дело.

– Что случилось сегодня в суде? – спросил Тобела.

Его гостья пожала плечами:

– Он… тот индус… хотел переложить всю вину на меня. На меня!

– Он просто делал свое дело. Вот и все.

– Свое дело?

– Он был обязан защищать их.

– С помощью лжи?

– Мистер Мпайипели, в юриспруденции нет лжи. Есть различные версии правды.

Тобела покачал головой:

– Правда всегда бывает только одна.

– Вы так думаете? Какова же ваша правда? Кто вы такой? Фермер? Отец? Борец за свободу? Или наркоторговец, которого разыскивает полиция, особо опасный преступник?

– Что общего все это имеет с гибелью Пакамиле? – спросил Тобела, и в его голосе послышались гневные нотки.

– Мистер Мпайипели, с того момента, как Сингх изложил суду свои доводы, данные факты также стали причастны к гибели вашего сына.

Тобела задыхался от ярости. Он не мог смириться с поражением.

– Мне плевать на ваши уловки… Гладко стелете… «мистер, мистер»… а сами только и ищете, где бы подловить… У вас все – игра… А те двое сидели и смеялись!

– Именно поэтому я и пришла к вам, – сказала прокурор. – Чтобы сообщить, что они сбежали.

Тобела не помнил, долго ли просидел на одном месте, тупо уставясь на свою гостью.

– Один из них оглушил полицейского – в камере, когда полицейский принес им еду. У него было оружие – нож.

– Оглушил, – повторил Тобела, словно пробуя слово на вкус.

– В полиции… не хватает людей. Не все вышли в тот день на работу.

– И они оба сбежали.

– Они оба полные кретины. Начальник участка уверяет, что они не уйдут далеко.

Ярость в нем перешла в иное качество; правда, Тобеле не хотелось, чтобы его гостья поняла это.

– Ну и куда же они денутся? Она снова пожала плечами, как будто ей было все равно.

– Кто знает? Видя, что Тобела молчит, прокурор склонилась вперед:

– Я только хотела сообщить вам… Вы имеете право знать.

Она встала. Он посторонился, пропуская гостью, и проводил ее до двери.

На лице священника отражалось сомнение. Он перенес вес своего крупного тела назад, а голову склонил набок, как будто ждал, чтобы она досказала фразу, дополнила предложение точкой.

– Вы мне не верите.

– Я нахожу это… маловероятным. Кристина ощутила проблеск какого-то сильного чувства.

Благодарность? Облегчение? Она не собиралась выдавать себя; ее выдал голос.

– Я работала под псевдонимом Биби.

– Я вам верю, – спокойно, хотя и не сразу, отозвался священник. – Но вот я смотрю на вас, слушаю и не перестаю удивляться. Почему? Почему это стало для вас необходимым?

Вот уже во второй раз ей задавали такой вопрос. Обычно все спрашивали: «Как?» Для любопытствующих у нее была давно сложена целая история, призванная оправдать их ожидания. Ее так и подмывало рассказать ее и сейчас – складную, многократно отрепетированную сказочку.

Она набрала в грудь побольше воздуха, стараясь успокоиться, взять себя в руки.

– Я могла бы ответить, что всегда была одержимой, нимфоманкой, – с трудом выговорила Кристина.

– Но это ведь неправда, – кивнул священник.

– Да, преподобный, это неправда.

Священник снова кивнул, словно одобряя такой ответ.

– Темнеет, – заметил он, вставая и включая торшер в углу. – Позвольте предложить вам что-нибудь. Кофе? Чай?

– Я бы выпила чаю, спасибо. – Может, ему тоже нужно время на то, чтобы прийти в себя?

– Извините, я сейчас. – Священник открыл дверь наискосок от нее.

Кристина осталась одна. Интересно, подумала она, каким было самое страшное из слышанных им признаний? Местные скандалы… Подростковая беременность… Супружеская измена… Убийство в ночь с пятницы на субботу?

Из-за чего такой человек, как он, остается на своем посту? Может, ему нравится его положение, статус, ведь врачи и священники в провинции – всегда важные люди. А может, он, как и она сама, тоже от чего-то бежит? Как только что убежал от нее; как будто вдруг испытал стресс и понял: с него хватит.

Священник вернулся и закрыл за собой дверь.

– Скоро жена принесет нам чай, – сообщил он, садясь.

Кристина не знала, как лучше продолжить.

– Я вас огорчила?

Он ненадолго задумался перед тем, как ответить, как будто ему трудно было подобрать нужные слова.

– Меня огорчает мир в целом… общество… которое позволяет таким, как вы, сбиться с пути.

– Иногда все мы сбиваемся с пути.

– Но не все становятся заложниками секс-индустрии. – Он махнул в ее сторону рукой; его жест словно включал все, был всеобъемлющим. – Почему это стало необходимым?

– Вы – второй человек, который за последние несколько месяцев задает мне такой вопрос.

– Второй?

– Первым был один детектив в Кейптауне. – Вспомнив о нем, Кристина улыбнулась. – Его фамилия Гриссел. У него были взъерошенные волосы. И добрые глаза, но они как будто видели тебя насквозь.

– Вы сказали ему правду?

– Почти.

– Он был вашим… как это у вас называется?

– Клиентом? – Кристина снова улыбнулась.

– Да.

– Нет. Он был… просто… ну, не знаю… каким-то потерянным, что ли?

– Понятно, – кивнул священник.

В дверь негромко постучали, и ему пришлось встать, чтобы принять поднос с чашками и чайником.

5

Инспектор уголовной полиции Бенни Гриссел открыл глаза. Перед ним стояла жена; одной рукой она трясла его за плечо и горячо шептала:

– Бенни… ну, Бенни, просыпайся же!

Он лежал на диване в гостиной; то, что он лег на диване, он еще помнил. Должно быть, здесь он и уснул. Ноздри его уловили аромат кофе; голова болела и кружилась. Рука, на которой он лежал, онемела под тяжестью тела.

– Бенни, нам надо поговорить. Он застонал и попытался сесть.

– Я сварила тебе кофе. Он поднял голову и увидел озабоченное лицо Анны. Она стояла склонившись над ним.

– К-который час? – с трудом выговорил он; голосовые связки ему как будто не повиновались.

– Пять часов, Бенни. – Жена присела на диван рядом с ним. – Выпей кофе.

Поскольку правая рука затекла, он взял кружку левой. Кофе был горячим; ладонь обожгло.

– Сейчас еще рано, – заметил он.

– Мне нужно поговорить с тобой до того, как проснутся дети.

Он уловил нечто необычное в ее голосе. Он выпрямился и расплескал кофе на брюки – как оказалось, он заснул не раздеваясь.

– Что я такого натворил?

Анна ткнула указательным пальцем себе за спину. На столе, у тарелки с нетронутым ужином, стояла бутылка «Джека Дэниелса». Пепельница была переполнена; у барной стойки валялись перевернутые табуреты, на полу он разглядел осколки разбитого стакана.

Он отпил кофе. Горячая жидкость обожгла язык и нёбо, но не смогла перебить мерзкий привкус перегара.

– Извини, – прохрипел он.

– Твои извинения меня больше не устраивают, – ответила жена.

– Анна…

– Нет, Бенни, хватит. Больше я на это не пойду, – без всякого выражения произнесла она.

– Господи, Анна! – Он протянул к жене руку, увидел, как дрожит рука. Алкоголь еще не до конца выветрился. Когда он попытался положить ей руку на плечо, она отстранилась. Только тогда он заметил, что губы у нее распухли и уже начинают приобретать багровый оттенок.

– Все кончено. Семнадцать лет! С меня хватит. У всякого терпения есть предел.

– Анна, я… это все виски, ты ведь понимаешь, я не собирался делать ничего плохого. Бога ради, Анна, ты ведь понимаешь, что вчера это был не я…

– Бенни, вчера ночью твой сын помог тебе встать со стула. Помнишь? Знаешь, что ты ему сказал? Ты помнишь, как ты ругался и богохульствовал, пока у тебя не закатились глаза? Нет, Бенни, ничего ты не помнишь – и не вспомнишь никогда.

Знаешь, что он, твой сын, сказал тебе? Когда ты валялся с разинутым ртом и храпел, а от тебя разило спиртным? Знаешь? – Она готова была расплакаться, но сдерживалась.

– Что же он сказал?

– Он сказал, что ненавидит тебя. Гриссел задумался.

– А Карла?

– Карла заперлась в своей комнате.

– Анна, я поговорю с детьми, я все исправлю. Они знают, что я пью из-за работы. Они знают, что на самом деле я не такой…

– Нет, Бенни.

Он уловил в ее голосе нотки какой-то обреченности, и сердце у него сжалось.

– Анна, не надо!

Она даже не взглянула на мужа. Кончиком пальца провела по вспухшей губе и отошла от него.

– Именно так я и говорила им всякий раз, оправдывая тебя: во всем виновата его работа. Он хороший отец, просто у него работа такая, вы должны понять. Но больше я тебе не верю. И самое главное, дети тебе больше не верят… Потому что это все-таки был ты, Бенни. Ты! Другие полицейские тоже каждый день сталкиваются с похожими вещами, но не напиваются в стельку. Они не орут, не ругаются, не ломают мебель и не бьют жен. Все кончено, Бенни. Окончательно и бесповоротно.

– Анна, я брошу пить, ты знаешь, я ведь уже бросал. Я могу бросить… Ты знаешь, что это в моих силах.

– Да, ты бросал, а как же… На сколько тебя хватило – на шесть недель? Да, шесть недель – твой личный рекорд. Но моим детям этого мало. Они заслуживают большего. Да и я… я тоже заслуживаю большего.

– Наши дети… Наши…

– Пьяница не может быть отцом.

Его затопила волна жалости к себе. Страх.

– Анна, я ничего не могу поделать! Я ничего не могу поделать! Я слаб, ты нужна мне. Прошу тебя, вы все мне нужны – без вас я не смогу жить!

– Ты нам больше не нужен, Бенни. – Она встала, и он увидел за ее спиной, на полу, два чемодана.

– Ты не можешь так со мной поступить! Это мой дом! – В его голосе послышались умоляющие нотки.

– Хочешь, чтобы мы пошли на улицу? Выбирай: либо ты, либо мы. Больше мы не будем жить под одной крышей. У тебя есть полгода, Бенни, – вот и все, что мы можем тебе подарить. Шесть месяцев на то, чтобы сделать выбор: мы или выпивка. Если сумеешь продержаться трезвым, можешь вернуться, но учти: полгода – твой последний шанс. С детьми можешь видеться по воскресеньям. Приезжай за ними, но только трезвый! Если от тебя будет пахнуть спиртным, я захлопну дверь перед твоим носом. В пьяном виде можешь даже не приходить – не трудись.

– Анна… – Он чувствовал, как в нем вскипают слезы. Не может она так с ним поступить; она понятия не имеет, как ему тяжело!

– Бенни, избавь меня от лишних разговоров. Я знаю все твои штучки. Мне вынести твои чемоданы или ты вынесешь их сам?

– Мне нужно принять душ, помыться… Я не могу выходить на улицу в таком виде.

– Значит, я вынесу твои вещи сама. – Анна кивнула, присела и взяла в каждую руку по чемодану.

Кабинет следователя был запущен, неухожен. Повсюду неаккуратными грудами валялись папки с делами. Скудная мебель была старой, а устаревшие плакаты на стенах тщетно призывали граждан способствовать профилактике правонарушений. Рядом криво висел портрет Табо Мбеки[5]5
  Мбеки Табо – с 1999 года президент ЮАР.


[Закрыть] в узкой дешевой рамке. Пол был выложен убогой серой плиткой. В одном углу стоял неработающий вентилятор; на решетке, закрывающей лопасти, скопилась пыль.

Здесь явно пахло упадком.

Тобела сел на стул с серо-синей обивкой; в одном углу обивка продралась, и сквозь нее торчал кусок пенополиуретана. Следователь стоял прислонившись к стене и смотрел в окно. Вид отсюда тоже открывался невеселый – на автостоянку. У следователя были узкие, покатые плечи; в козлиной бородке виднелись седые волосы.

– Я передал дело в Центральное управление уголовной полиции провинции. Они включили Косу и Рампеле в общенациональную базу данных. Как всегда происходит в таких случаях.

– Они в базе данных беглых преступников?

– Можно сказать и так.

– Большой объем у этой базы?

– Большой.

– Значит, их имена просто загнали в компьютер?

Детектив вздохнул:

– Нет, мистер Мпайипели. Туда загнали не только имена. Теперь в базе данных есть их фотографии, адреса, по которым они зарегистрированы, биографические сведения, данные о судимостях, имена и адреса родственников и знакомых. Их приметы разошлют по всей стране. Мы делаем все, что можем. У Косы есть родные в Кейптауне. Мать Рампеле живет здесь, в Умтате. Их обязательно навестят…

– Значит, вы едете в Кейптаун?

– Нет. Все необходимые справки наведет полиция Кейптауна.

– Что значит «наведет необходимые справки»?

– Мистер Мпайипели, мои коллеги сходят к родственникам Косы и спросят, нет ли у них сведений о нем.

– А они скажут: «Нет», и на этом все прекратится?

Следователь снова вздохнул – на сей раз глубже.

– Есть вещи, которые не в состоянии изменить ни вы, ни я.

– Раньше чернокожие говорили так об апартеиде.

– По-моему, здесь все-таки другое дело.

– Вы мне скажите, каковы шансы? Шансы, что вы их поймаете?

Следователь медленно оттолкнулся от стены, вы двинул стул, стоящий перед ним, и сел, сцепив пальцы рук. Он заговорил медленно, словно на него давил груз огромной усталости:

– Я могу сказать: да, шансы велики, но поймите меня правильно. Коса уже отбывал срок, полтора года за грабеж. Потом вооруженное нападение в гараже, стрельба, а теперь еще и побег. Он действует по схеме. И все развивается по спирали. Люди вроде него не останавливаются. Только их преступления становятся все более тяжкими. Именно поэтому я надеюсь, что мы скоро схватим его. Не могу обещать, что мы непременно поймаем их сейчас. Я понятия не имею, когда мы их схватим. Но мы обязательно, непременно схватим их, потому что они неизбежно нарвутся на неприятности.

– Как по-вашему, скоро это произойдет?

– Понятия не имею.

– Ну хоть приблизительно.

Следователь покачал головой:

– Не знаю. Девять месяцев? Год…

– Я не могу так долго ждать.

– Мистер Мпайипели, примите мои соболезнования, я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Но вы должны помнить: вы – лишь одна жертва из многих. Взгляните на эти папки с делами. В каждом деле есть жертва. И даже если вы пойдете и побеседуете с НП, ничего не изменится.

– Кто такой НП?

– Начальник полиции всей провинции.

– Я не хочу беседовать с начальником полиции всей провинции. В данный момент я беседую с вами.

– Я уже объяснил вам, как обстоят дела.

Тобела махнул рукой в сторону документа, лежащего на столешнице:

– Мне нужна копия дела.

Следователь ответил не сразу. Он наморщил лоб, обдумывая вероятные последствия.

– Это запрещено.

Тобела понимающе кивнул:

– Сколько?

Глаза следователя смерили его оценивающим взглядом, словно определяя сумму. Потом следователь расправил плечи:

– Пять тысяч.

– Это слишком много, – сказал Тобела, вставая и поворачивая к выходу.

– Три.

– Пятьсот.

– На карту поставлена моя работа. За пять сотен я ее терять не согласен.

– Никто ничего не узнает. Вы в безопасности. Семьсот пятьдесят.

– Тысяча, – с надеждой произнес следователь.

Тобела развернулся кругом:

– Идет! Тысяча. Сколько времени нужно, чтобы сделать копию?

– Я смогу скопировать документ только вечером. Приходите завтра.

– Нет. Сегодня.

Следователь снова посмотрел на него – теперь его глаза уже не казались такими усталыми.

– К чему такая спешка?

– Где мы с вами встретимся?

Здешняя нищета была ужасна. Хижины из кусков фанеры и листов рифленого железа, вонь, от которой не было спасения, валяющийся повсюду мусор. Из пыли вверх тянуло парализующей жарой.

Миссис Рампеле выгнала из хижины четверых детей – двух подростков и двух дошкольников – и предложила ему сесть. Внутри было убрано, чисто, хоть и жарко; скоро под мышками у него выступили большие круги пота. На столе лежали учебники; на колченогом буфете были расставлены детские фотографии.

Она решила, что он из полиции, и Тобела не стал развеивать ее иллюзии. Она начала извиняться за сына, уверяла, что ее Эндрю не всегда был таким; он был хорошим мальчиком, но паршивец Коса сбил его с пути истинного. Как легко сбиться с пути, когда ни у кого ничего нет, даже надежды! Эндрю уехал в Кейптаун искать работу. Он закончил восьмилетку, а потом сказал, что не может позволить матери биться и дальше; мол, закончит школу позже. Работы не было. Нигде: ни в Ист-Лондоне, ни в Эйтенхейге, ни в Порт-Элизабет, ни в Джеффриз-Бэй, ни в Книсне, ни в Джордже, ни в Моссел-Бэй, ни в Кейптауне… Людей много, а работы мало. Время от времени он присылал ей немного денег; она не знала, как он их зарабатывал, но надеялась, что деньги не краденые.

Знает ли она, где Эндрю может быть сейчас? Есть ли у него знакомые в Кейптауне?

Насколько ей известно, нет.

Был ли он здесь?

Мать посмотрела ему прямо в глаза и ответила: нет, не был. Интересно, подумал Тобела, есть ли в ее словах хотя бы доля правды?

На могилу поставили надгробную плиту: «Пакамиле Нзулувази. Сын Мириам Нзулувази. Сын Тобелы Мпайипели. 1996–2004. Покойся с миром!»

Простая надгробная плита из гранита и мрамора стояла в зеленой траве у реки. Тобела прислонился к стволу перечного дерева и подумал: ведь здесь было любимое место мальчика. Сколько раз он наблюдал за сыном из окна кухни и видел его маленькое тельце – Пакамиле стоял на четвереньках, иногда просто смотрел на медленно текущую мимо коричневую воду. Иногда в руке у него была палочка; он царапал на песке буквы или узоры. Тогда Тобела недоумевал: о чем он сейчас думает? Когда ему казалось, что мальчик думает о матери, ему становилось очень больно, потому что здесь он ничего не мог поправить и исправить – и не мог исцелить его боль.

Время от времени он пытался поговорить с сыном о матери, но осторожно, потому что ему не хотелось бередить старую рану. Поэтому он спрашивал просто: «Ну, как ты, Пакамиле?», «Тебя что-то беспокоит?» или «Ты счастлив?». И мальчик отвечал со свойственной ему природной бодростью, что у него все хорошо, что он очень счастлив, потому что у него есть он, Тобела, и ферма, и коровы, и вообще все. Но Тобела всегда подозревал, что мальчик говорил ему не всю правду, что у него в душе имелось тайное место, куда он наведывался в одиночестве, чтобы погрустить о своей потере.

Мальчик прожил на свете восемь лет – за это время его бросил родной отец, а потом он лишился любящей матери.

Неужели таков может быть итог человеческой жизни? Неужели так правильно? Где-то там, наверное, на небе… Тобела поднял голову и задумчиво посмотрел в голубое небо. Там ли Мириам среди зеленых холмов? Вышла ли она встретить Пакамиле? Найдет ли Пакамиле там место, где можно поиграть? Найдет ли он там друзей, встретит ли любовь? Перемешаны ли там все расы, все народы – живут ли они в мире и согласии? Есть ли там вода, рядом с которой можно отдохнуть? И Бог, могучая темная фигура, величественная, с окладистой седой бородой и мудрыми глазами, Который приветствует каждого в Великом Краале объятием и добрым словом, но смотрит с великой болью на холмистые зеленые равнины на горестной Земле. Бог качает головой, потому что никто ничего не делает, потому что люди слепы и не понимают Его великой цели. Нет, не такими Он их создавал!

Тобела медленно поднялся по склону холма. Подойдя к дому, он обернулся.

Всюду, куда простирался взгляд, лежала его земля…

Но земля ему больше не нужна. Ферма стала для него обузой. Он купил ее ради Мириам и Пакамиле. Тогда ферма была символом, мечтой, новой жизнью – а сейчас она стала не чем иным, как вехой, напоминанием о несвершившемся, о том, чего больше нет. Что толку владеть землей, но не иметь ничего?