Текст книги "Как распинали мистера Кэйтерера"

Дэшил Хэммет
Как распинали мистера Кэйтерера

* * *

Когда я заслышал в коридоре тяжелую и безошибочно узнаваемую поступь папы, я как раз мучился над восьмой строчкой рондо[1]1
  Рондо – поэтическая форма с кольцевой рифмовкой.


[Закрыть] (как и любой другой на моем месте). Лгать я очень не люблю, даже по мелочам, но не терплю и ссориться с папой, а сравниться с моей неприязнью к лицемерию (или даже превзойти ее) может только папина острая антипатия к моим стихам – предрассудок, вызванный, полагаю, тем обстоятельством, что, насколько мне известно, он в жизни не прочел ни единой моей строчки.

Так что при подобных обстоятельствах меня трудно упрекнуть за то, что правой рукой я подсунул неоконченное стихотворение под стопку сообщений о наградах за поимку, а левой подхватил из той же стопки верхнее объявление, и, когда папа вошел в мой кабинет, я был хотя бы внешне увлечен описанием примет некоего Джейсона Тобина по кличке Как-там-егоКид, каковой недавно сбежал из федеральной тюрьмы Левенворт.

– Ноги в руки и вперед, Робин! Есть работа!

Я подхватил шляпу и последовал за отцом. Пока мы ожидали лифта, он несколько замысловато объяснил мне:

– Хоп Кэйтерер лил мне в ухо слезы при посредстве телефонной трубки. Судя по скулежу, кто-то ущемил его на один из миллионов.

Человек, плохо знакомый с папой, мог бы, отметив звучащую в его голосе жизнерадостность, предположить, что тот извлекает положительное удовольствие из неприятностей мистера Кэйтерера, но вряд ли стоит говорить, какой вопиющей несправедливостью стало бы подобное умозаключение. Истина заключается в том, что папа просто-напросто любит свою работу во всех ее проявлениях и приветствует каждое новое дело с нетерпеливой радостью, что, должен признаться, пробуждает в нем некоторое ехидство по отношению к горестям тех, кто пришел к нему со своими бедами.

Контора нашего клиента находилась в нескольких кварталах от нашей, однако по внешнему виду наша намного уступала конторе Кэйтерера; если наш офис отличался малыми размерами и почти суровой простотой, то контора мистера Кэйтерера была огромной и изысканно обставленной, а особой роскошью отличался его личный кабинет, куда нас и провел смышленый с виду мальчишка лет пятнадцати.

Хотя я не в первый раз оказался в этом кабинете (пару лет назад мы уже работали на мистера Кэйтерера, копаясь в каких-то сомнительных заказах на цемент), обстановка вновь меня очаровала. В длину комната была раза в два больше, чем в ширину, и ни на один предмет в ней – от матовых стекол в огромных окнах до старых диаграмм, скрывающих потемневшую от времени обшивку стен, – нельзя было указать со словами: «Этому в конторе не место!» Но не нашлось бы тут ни одной детали – от матовой черноты стола, за которым восседали сам мистер Кэйтерер и его секретарша, до гнутой дверной ручки за нашими спинами – и следа тех нарочитой угловатости и жестокого блеска, что так уродуют нынешнюю деловую мебель.

Мистер Кэйтерер поднялся из-за стола, чтобы пожать нам с папой руки. Он был крупным мужчиной, почти как папа и примерно тех же лет (то есть около шестидесяти трех), но гладко выбритый – в отличие от папы, носившего взъерошенные усы – и без папиного кирпичного румянца. От инженера по горному делу можно было бы ожидать более здорового цвета лица, но, полагаю, бледность мистера Кэйтерера извиняет тот факт, что был он не столько инженером, сколько бизнесменом.

– Присаживайтесь, мистер Тин, – предложил он нам с папой и, обращаясь к секретарше, добавил: – Можете пока быть свободны, мисс Бренэм.

– Да, мистер Кэйтерер. – Когда мы с папой вошли, она даже не взглянула на нас, не подняла взгляда и сейчас, когда, собрав письма, карандаш и блокнот, направилась к двери.

Мисс Бренэм оказалась весьма привлекательной особой не старше двадцати лет, с волосами лимонного оттенка и исключительно нежными голубыми глазами.

Мистер Кэйтерер щелчком отправил нам через стол открытую тиковую коробочку с сигарами. Папа сигару взял, а я выразил улыбкой отказ пополам с благодарностью.

– Тин, – неторопливо заявил папе бизнесмен, когда они оба закурили, – какой-то ублюдок меня попросту распинает.

Папа губами перекатил сигару из правого угла рта в левый.

– Уже, еще или только пытается?

Мистер Кэйтерер вытащил сигару изо рта и повертел в пальцах, озирая ее с видимым неудовлетворением. Сигара, как я заметил, горела только с одной стороны – деталь сама по себе немаловажная.

– Ну, два гвоздя он уже вогнал и занес молоток над третьим.

– Ну-ну. Давайте посмотрим на первых два.

– До этого мы еще дойдем. Скажите, Тин, вы о Китае что-нибудь знаете? О нынешнем положении дел в Китае?

– Только то, что вся дребедень, которой торгуют в Чайнатауне, не имеет к нему никакого отношения.

– Это уже что-то, – серьезно согласился бизнесмен и, нахмурившись, снова взглянул на неровно тлеющую сигару.

Я сложил руки на коленях и подавил нетерпеливое желание вмешаться. Никто из читавших в «Жонглере» мою похвалу стихам Данко не обвинил бы меня в отсутствии симпатий к примитивизму, но, выслушивая затрепанные метафоры и ненужные шутки, которыми обменивались папа и мистер Кэйтерер, старательно обходя суть дела, которое привело нас сюда, я чувствовал, что все эти околичности, эти пережитки индейских советов и бушменских общинных домов, следовало бы отбросить в пользу современной ясности и краткости изложения.

– В Китае есть центральное правительство. – Мистер Кэйтерер наконец-то добрался до сути дела. – Но это ничего не значит. Может, завтра там будет новый президент, диктатор, император. Безразлично, кто им окажется и окажется ли вообще. Реальная власть – в руках тучунов, губернаторов провинций. Настоящее централизованное правительство появится тогда, когда один из тучунов станет достаточно крупной шишкой, чтобы купить или прихлопнуть остальных. Думаю, что мне известно, кто им станет, – вот почему я ввязался в это дело.

Неважно, как его зовут, но мы с этим тучуном – именно с этим – старые друзья. Мы и раньше вместе проворачивали дела, и с хорошей прибылью. А теперь смотрите! США – это США, а Китай – это Китай, но ведь люди есть люди, а политика есть политика. Ведущие кандидаты на пост главы Китая сейчас – это Чжан Цзо-лин и Фэнь Ю-сян, и в хвосте плетется еще парочка кандидатов послабее. Они уже давно играют в эти игры и прекрасно друг друга уравновешивают. Ни у одного не хватает сил спихнуть противника с дорожки. Пат!

Знакомо звучит, а? Точно как добрые американские выборы, а? Ну и что получается, когда пара кандидатов столкнутся лбами? Я вам напомню, что получается. Кто-то, о ком и не вспоминал никто, но кто решил сам о себе позаботиться, прорывается вперед и заграбастывает кресло себе. Эта темная лошадка и есть мой приятель-тучун. Получается чистая рулетка. У него хороший шанс обстряпать дело, но ему нужна поддержка – в твердых американских долларах. Если он выиграет, я получаю концессии – шахты, а может, и нефть. Если проиграет – плакали мои деньги. Чистая рулетка – делайте ставки, ловите удачу. Но у меня хороший шанс – я знаю своего человека, и он на уровне.

У меня не хватило бы денег, чтобы раскрутить дело самолично, да и будь их достаточно – не стал бы. Слишком я стар, чтобы влезать в рисковое дело по уши. Вот я и сколотил синдикат: взял еще четверых, согласных рискнуть по маленькой, если шанс хорош. Каждый из нас внес свою долю, денежки дожидаются отплытия в Китай – и тут появляется первый гвоздь.

Из ящика стола мистер Кэйтерер извлек небольшой белый конверт и передал папе. Я встал и заглянул отцу через плечо. Марка была японская, штемпель – города Кобе, адрес написан крупным, но несколько неровным почерком:

Хопкинсу Ф. Кэйтереру, эск. 1021 Банк «Симэнс» Сан-Франциско, Калиф., США

Письмо (тем же почерком) гласило:

Дорогой мистер Кэйтерер!

Благодаря счастливому случаю я нахожусь ныне в таком положении, что могу оказаться Вам весьма полезен. Дело висит на волоске, но, если Вы поторопитесь, я смогу предотвратить огласку в прессе Ваших сделок с почтенным К.

Нью-йоркские чеки должны быть выписаны на мое имя, но выслать их следует на имя мистера Б. Дж. Рэндалла, Центральный почтамт, Лос-Анджелес, Калифорния.

Это письмо должно оказаться в Ваших руках к десятому числу текущего месяца, и чек должен попасть к мистеру

Рэндаллу не позднее пятнадцатого. Верю, что Вы не захотите неосторожными действиями подвергнуть опасности Ваши азиатские планы, и остаюсь

с исключительным уважением Фицморис Трогмортон.

Р. S. Десяти тысяч долларов будет довольно.

– Итак. – Папа покатал сигару губами и положил письмо. – Вы его знаете?

– Первый раз слышу.

И тут мистер Кэйтерер потряс нас до глубины души.

– Я послал ему десять тысяч, – сказал он.

Папа выразил свое изумление тремя словами, повторять которые здесь я не вижу необходимости. Мое собственное удивление было не меньше; казалось совершенно диким, что бизнесмен уровня мистера Кэйтерера способен подчиниться столь наглому требованию.

– Вы поймите, он же меня прижал, – защищался мистер Кэйтерер. – Может, он ничего и не знает толком, так, догадывается. Может, он и доказать-то ничего бы не сумел. Да толку что? Один намек, и дело лопнет. Если все выплывет наружу, госдепартамент мне ничем не поможет, нет! А есть еще тучуны-соперники, да японцы, да русские, да британцы, да и сторонники моего знакомца! Они все на него рухнут, как тонна кирпичей, если запахнет жареным.

Если он победит, нас уже не будет волновать вой, который поднимут прочие стороны. Сливки снимем мы, а эти шавки пусть утявкаются до смерти. Но сейчас малейшее подозрение нас погубит. Что мне еще оставалось делать? Глупо платить за молчание, но я-то в каком положении: мне светят миллионы, а три строки в газете могут нас прикончить. Что мне еще оставалось, как не послать Трогмортону его деньги в надежде, что он на радостях упьется и нарвется?

– Вы хоть попытались изловить эту пташку? – спросил папа, причем и лицо, и голос его ясно демонстрировали, сколь низко он оценивал оправдания мистера Кэйтерера.

– Старался, а как же, да все без толку. Я дал знать в Китай, чтобы там проследили за японским концом линии, начал охоту на Рэндалла по всему Лос-Анджелесу, но результатов никаких. Мы же не могли обратиться за помощью в Почтовый департамент! И тут я получил второе письмо.

Он вытащил еще одно письмо, в котором Трогмортон благодарил за чек, отказывал во встрече, предлагал агентам мистера Кэйтерера в целях сохранения секретности прекратить совать свои носы в его (Трогмортона) дела, заявлял, что некоторые непредвиденные обстоятельства требуют дополнительных вложений в размере двадцати пяти тысяч долларов, и предлагал мистеру Кэйтереру отослать чек на указанную сумму мистеру Б. Дж. Рэндаллу в Портленд, штат Орегон.

– И вы?.. – осведомился папа.

– Послал.

– Ну-ну. А что думают о подобной щедрости ваши партнеры – другие члены синдиката?

– Они… – со странной неохотой произнес бизнесмен, уставившись на дальнее, кресло, – они пока ничего не знают об этих письмах. Вы в них ничего не заметили… странного?

– Бумага американская, но это ничего не доказывает.

– Почерк. – Мистер Кэйтерер оторвал взгляд от кресла и глянул на нас с папой, как оратор, готовый поразить аудиторию. – Почерк – мой.

Я промолчал, а папа произнес:

– Ну-ну.

– Именно. Не совсем мой, вы понимаете, а как если бы я попытался его изменить и не слишком в этом преуспел.

– И поэтому вы не стали никому показывать письмо?

– Ну, это одна из причин. Они могли бы решить, что я их надуваю. В любом случае меня бы попросили платить и помалкивать. Кое-кто из членов синдиката может струхнуть и выйти из дела.

– Мистер Кэйтерер, – я внес свой первый вклад в дискуссию, – вы этих писем, разумеется, не писали?

– Что?! – Лицо его внезапно сделалось краснее папиного, а в распахнутом рту можно было пересчитать пломбы. – За кого вы меня принимаете? – возмутился он.

– Робин, веди себя прилично! – резко приказал папа.

– Этот вопрос нуждается в прояснении, – умиротвориться я решительно отказывался, – и мне все же хотелось бы получить ответ.

Бизнесмен смахнул со стола выпавшую из раскрывшегося от удивления рта сигару и впервые посмотрел на меня с явным неудовольствием.

– Вы правы, – снизошел он до ответа. – Я их, разумеется, не писал.

– Благодарю вас, мистер Кэйтерер, – и я снова смолк.

– И что дальше? – осведомился папа, одарив меня яростной гримасой.

– Вчера пришло еще одно письмо – вот это.

Письмо оказалось написано тем же почерком, так же подписано «Фицморис Трогмортон» и отправлено из Кобе; содержался в нем приказ отправить чек на сто тысяч долларов уже знакомому нам Рэндаллу на Центральный почтамт Спокэйна, штат Вашингтон.

– И вы опять заплатили?

– Нет! – Мистер Кэйтерер распрямился, точно кол проглотил, захлопнул рот так, что от напряжения у него выпятилась челюсть, и несколько театрально хлопнул по столу мясистой дланью. – Довольно я ему платил. Теперь я плачу вам. Найдите их. И передайте, что полученное я им оставлю, но на этом – все. Если хотят испортить мне игру – милости просим! Тюрьма для них всегда открыта!

Папа не относится к числу тех, кого легко поразить красноречием, страстью или темпераментной жестикуляцией.

– Предположим, что они рассмеются мне в лицо, когда я им это передам? Должен ли я признаться, что просто блефую, или вы их действительно собираетесь засадить в каталажку?

Мистер Кэйтерер наморщил бледный лоб и потер массивный подбородок той самой рукой, которой минуту назад так решительно стучал по столу.

– Ну, я не хочу разбрасывать деньги, как конфетти. Если вы не сможете их запугать, полагаю, что-то заплатить придется. Обидно, когда тебя за сосунка держат, но в это дело столько денег вложено, что тут не до гордости. Найдите их и сделайте все, что сможете. Вы знаете, как управляться с подобными типами. Тин. Но имейте в виду: никакой огласки! И не вздумайте ФБР приплетать!

– Угу. А остальные члены вашего синдиката – кто они?

– Это необходимо?

– Да. Я не могу работать вслепую.

Мистер Кэйтерер посмотрел на столешницу, откашлялся, снова жалобно воззрился на столешницу, опять откашлялся и произнес:

– Ладно. Том Эстон из треста «Голден Гейт», капитан Лукас из пароходного концерна Лукаса и Борна и Мюррей Тайлер с судьей де Графом от своей адвокатской конторы.

– Ну-ну. Кто, кроме вас с ними, знал о проекте?

– Никто об этом… этом плане не знает. Моя секретарша, конечно, и мой племянник, но…

– Как насчет секретарши? Вы имеете в виду девицу, которая была здесь, когда мы пришли?

– Да, и ее можете не брать в расчет. Мисс Бренэм работает у меня уже два года – может быть, не так долго, но вполне достаточно, чтобы я мог убедиться в полной ее надежности.

– Ну-ну. – Интонация, с которой папа произнес свое любимое словечко, выдавала невысокую оценку мнения мистера Кэйтерера. – А племянник?

– Форд – Форд Наджент его зовут – он сын моей сестры. Родители его умерли. Юнец необузданный, что правда, то правда, но я не думаю, что кто-то может поставить под сомнение его честность. Он немало поездил по миру, Азию знает, так что, когда возник наш план, я его привлек. Я собирался послать его приглядывать за происходящим на месте, когда дело раскрутится.

– А прочие ваши служащие?

– Они ничего об этом не знают.

– Это вам так кажется, что они ничего не знают. Кто они?

– Ну, Джон Бенедик, старший делопроизводитель, он у меня работает лет десять, если не больше. Еще Гэрти, бухгалтер, тоже десять лет; потом конторщики, Фрэйзер и Эрт; еще Ральф, мальчишка-посыльный, брат мисс Бренэм; и еще Петри, чертежник, и мисс Зобель, стенографистка и регистратор. Есть и другие, но это все люди со стороны, и никто из них не был в конторе с тех пор, как возник наш китайский план. Но никто из тех, кого я перечислил, не имел ни малейшей возможности об этом узнать.

– Нам понадобятся их адреса, – сказал папа таким тоном, точно мистер Кэйтерер и не говорил ему ничего, – и адрес вашего племянника. Кстати, как насчет вашей китайской темной лошадки?

– А что с ним?

– Ему не могло прийти в голову натянуть вам нос?

– Чего ради? – пренебрежительно бросил мистер Кэйтерер. – Я ему доллары даю, а эти шантажисты пенни вымаливают!

– А его люди?

– В этом что-то есть. Наверное, утечка с его стороны. Но он может действовать более свободно и справится с утечкой, будьте уверены. Он вам не тюфяк какой!

– Что он сказал, когда вы сообщили ему об утечке?

– Посоветовал уплатить, что требуется, а сумму вычесть из его доли, и пообещал, что если утечка с его стороны, то новых требований не будет.

– Ну-ну. Теперь насчет тех двух чеков, что вы отослали: их предъявляли к оплате?

– Нет. На десять часов сегодняшнего утра – еще нет.

– Вы уже посылали деньги синдиката вашему тучуну?

– Нет. Первое вложение должно было отправиться сегодня, но я не хочу ничего отсылать, пока не буду знать, как мне из этого выпутаться.

– Тем лучше, – решил папа. – Я бы на вашем месте тоже попридержал денежки, пока мы не выясним, кто стоит за этим. Ваш племянник сейчас на месте?

– Сейчас – нет. Хотите с ним поговорить? Он будет после обеда. Но поверьте мне на слово, с Фордом все в порядке.

– Он знает о письмах?

– Да.

– И что говорит?

– Посоветовал не платить ни цента. Но он еще молод.

– Ну-ну. Позовите девушку.

Мистер Кэйтерер нажал на одну из кнопок у себя на столе, и почти немедленно дверь отворилась, впуская секретаршу, чьи голубые глаза внимательно глядели на шефа. Карандаш и блокнот мисс Бренэм держала на изготовку.

– Диктовки не будет, мисс Бренэм. Мистер Тин хочет поговорить с вами об этом китайском деле. Я нанял его для расследования.

– О да, мистер Кэйтерер, – сказала она, поворачиваясь к нам.

– Присаживайтесь, мисс Бренэм. – Я вскочил со стула и предложил его даме.

– О, благодарю вас!

– Что вы думаете об этом Трогмортоне? – осведомился папа, пока я перебирался на другой стул.

Девушка вопросительно взглянула на своего босса, который сказал:

– Отвечайте на все вопросы мистера Тина, как на мои собственные.

– Я думаю, что это просто позор, – воскликнула она, сверкнув нежнейшими голубыми глазками, – что замечательные планы мистера Кэйтерера нарушаются подобным образом!

Я знал, что папе это не понравится – ему и не понравилось.

– Весьма достойно сожаления, – произнес он тоном полного равнодушия к ее мнению, – но я вас не о том спрашиваю. Где, как вы думаете, произошла утечка?

– Ну, мистер Кэйтерер полагает, что…

– Одну минуточку. Мнение мистера Кэйтерера может оказаться верным, а может и нет. В любом случае я с ним уже знаком. Теперь я хочу выяснить ваше, если, конечно, оно у вас имеется. Вы думаете, утечка происходит здесь, в конторе?

– О нет, сэр! Я полагаю, раз письма пришли из Японии, то и утечка, как вы ее называете, с той стороны.

– У шантажиста мог быть здесь сообщник, – указал папа. – Вам же известно, что деньги должны были быть выплачены здесь, а не за границей.

Молодая женщина глянула на мистера Кэйтерера, который оторвался от раскуривания очередной сигары и признал:

– А тут вы правы, Тин.

– О да! – Полный неприкрытого восхищения взгляд мисс Бренэм заметался между папой и мистером Кэйтерером. – Я бы никогда об этом не подумала!

– Вы говорили с кем-нибудь о планах мистера Кэйтерера?

– Нет, сэр, ни с кем!

– Вы ошибаетесь. Я спрашивал, обсуждали ли вы это с кем бы то ни было, пусть даже не с посторонним.

– О, с мистером Кэйтерером и мистером Наджентом, но ни с кем больше. Я определенно никогда не обсуждаю дел мистера Кэйтерера, а об этом деле он меня предупредил особо.

– Сделайте нам список служащих, – бросил папа мистеру Кэйтереру, поднимаясь с кресла.

– Благодарю вас, мисс Бренэм, – пытаясь загладить папину грубость, тепло сказал я, когда мы встали.

Прежде чем она успела ответить, мистер Кэйтерер распорядился:

– Мисс Бренэм, будьте добры подготовить список имен и адресов конторских служащих.

– Включая Наджента и всех работников, уволенных за последние три месяца, – добавил папа.

– О, но у нас таких нет, не правда ли, мистер Кэйтерер?

– Таких нет.

– Во сколько сегодня подойдет Наджент? – осведомился папа, пока секретарша готовила список.

– К трем.

– Мы зайдем с ним повидаться.

– Очень хорошо. Меня уже не будет, но я оставлю ему указание вас дождаться.

Через пару минут мисс Бренэм принесла список, мы с папой взяли его и ушли.

– Ну и что ты об этом думаешь? – спросил папа уже не улице.

– Я не совсем уверен в том, что с нашей стороны было разумно взяться за это дело, – ответил я. – С точки зрения если не закона, то морали, мы стали сообщниками мистера Кэйтерера в его китайской авантюре, а предприятие это, как тебе прекрасно известно, является прямым и явным нарушением…

– Заткнись! – Голос папы был столь резок, что оказавшийся прямо перед нами прохожий дернулся, испуганно обернулся на папу и посторонился к поребрику.

– Что ты думаешь об этой Бренэм? – осведомился папа более спокойным тоном.

– Думаю, что наша мисс Кинан могла бы поучиться у нее поведению, подобающему секретарше.

– Ах вот как? – Папа резко остановился посреди тротуара. Человек, которого он испугал минуту назад, теперь чуть отставший, налетел на папу сзади, увидал папин оскал и рванулся прочь, точно жизнь его была в смертельной опасности. – Так вот почему ты вечно цепляешься к Флоренс! – Папа ощерился на меня. – Она недостаточно подлизывается и пресмыкается! Вот что я скажу вам, молодой человек: в тот день, когда она попытается подмазаться ко мне, как эта Бренэм – к Кэйтереру, она будет читать в газетах колонку «Женщины приглашаются на работу»!

Не нравится мне эта Бренэм, – продолжил он, прекратив препятствовать движению и направив свои стопы к нашей конторе. – Она с этого Кэйтерера в один прекрасный день скальп снимет. Скользкая особа!

Я промолчал. Пытаться защищать мисс Бренэм от столь необоснованного нападения значило бы лишь увеличивать папину неприязнь к ней.

– Дозволь мне кое-что сообщить тебе о Кэйтерере и его секретаршах. Он сказал, что она служит у него два года. Для него это просто рекорд. Он и его секретарши – это притча во языцех. У него ни одна дольше трех-четырех месяцев не задерживалась, а все они были красотки на загляденье. Вот и думай! И приглядывай за ней: скользкая особа!

Противоречить ему я не стал, хотя всем своим видом подчеркивал, что ни в коей мере не согласен с тем, что считал беспочвенным отвращением к молодой женщине, чьи манеры произвели на меня благоприятнейшее впечатление.

– Сходи лучше после обеда посмотри, на что похож этот Форд Наджент, – проворчал папа, когда мы входили в наш офис. – А наткнешься на эту девицу – не позволяй ей себе мозги запудрить. – И добавил выразительно: – Скользкая она!

– Да, сэр, – тихо ответил я.

Когда я вернулся в контору мистера Кэйтерера, часы показывали пятнадцать минут четвертого.

– Мистер Наджент на месте? – спросил я рассыльного, который впустил нас утром.

– Да, сэр. Вы мистер Тин, да? Ну так он в кабинете мистера Кэйтерера. Можете идти прямо туда.

Так я и поступил и, полностью следуя полученным указаниям, распахнул дверь в кабинет без стука – вольность, которой я при иных обстоятельствах определенно себе не позволил бы и о которой незамедлительно пожалел, хотя позже мое сожаление несколько поубавилось. Открыв дверь, я застал мисс Бренэм в момент поцелуя с высоким молодым человеком с шапкой взъерошенных каштановых волос над загорелым худым лицом.

Участники этой решительно неделовой встречи стояли возле стола мистера Кэйтерера, привычно обнявшись, и после некоторой паузы, потребной их мускулам, чтобы отреагировать на щелчок открывающейся двери, обернулись ко мне. Затем девушка отскочила от своего… следует ли мне сказать «сообщника»? – а тот посмотрел на меня так, словно я ему не понравился с первого взгляда.

– Прошу прощения! – воскликнул я.

– И правильно делаете.

Белый шрам, наискось перечеркивавший смуглый лоб молодого человека, придавал его лицу, омраченному негодованием, странно зловещий вид, несколько смягченный, однако, полным отсутствием признаков жестокости.

– Я пришел сюда по договоренности с мистером Кэйтерером. – Я вовсе не хотел, чтобы меня заподозрили в том, что я за ними шпионю. – Посыльный сказал, что я могу заходить смело. Заверяю вас, что при других обстоятельствах я не посмел бы войти без стука и никоим образом не имел намерения и даже мысли врываться в… э-э… в такой момент.

Молодой человек замигал и обратил взгляд своих серых глаз в сторону мисс Бренэм, которая, мило порозовев, собирала бумаги со стола своего шефа. Когда он вновь посмотрел на меня, то перестал мигать, а лицо его несколько повеселело.

– Так вы и есть та ищейка на побегушках?

Я кивнул, хотя выбор его слов меня несколько покоробил.

– Превосходно! – Он осмотрел меня медленно и внимательно с макушки до пят. – Должно быть, вы по своей части дока! Первый раз вижу, чтобы сыщик выглядел, говорил и вел себя так непохоже на сыщика, а я уж их навидался – кое-кто из них меня даже за решетку сажал.

– Вы мистер Наджент? – спросил я, пренебрегая покамест его определенно не делающим чести признанием.

– Да, а вы мистер Тин. Садитесь, разберемся.

Он устроился в кресле мистера Кэйтерера, я тем временем сел на стул, который утром занимал папа, а мисс Бренэм собрала бумаги и вышла, тихо притворив за собой дверь.

Последовавшие затем расспросы оказались совершенно бесплодными, поскольку молодой человек решительно отказывался сообщить о себе что-либо стоящее.

– Дядя Хоп сам может вам все рассказать, – упрямился он. – Вам я не скажу ничего, что не рассказывал ему, а ему я говорю все, что могу разгласить.

– Но это серьезное дело, мистер Наджент, и сдержанность, весьма похвальная и необходимая при других обстоятельствах, по моему мнению, как вы могли бы уяснить, здесь неуместна.

Он закончил набивать сигарету, зажег ее и выдвинул ящик стола, дабы тот послужил ему подставкой для ног.

– Это для дядюшки Хопа серьезно, для вас, может, – но не для меня. Я просто наемный служащий. Мое дело – поездка, веселье и зарплата, а всякие неполадки мне только на руку, потому что от них веселья больше, да и денег перепадает. – Безответственное отсутствие лояльности он подчеркнул широкой беспечной улыбкой, полускрытой облаком сигаретного дыма. – Так что не надейтесь, что у меня голова будет болеть от ваших проблем.

– Минуту назад, мистер Наджент, вы сказали, что подвергались аресту; насколько я помню, ваши слова звучали как «сыщики засадили меня за решетку». Вы не соизволите уточнить обстоятельства?

– Дохлый номер, парень! – Было ему, сколько я мог судить, лет двадцать шесть – двадцать семь, так что слово «парень» в его устах звучало нелепо. – Мы, уголовники, не больно-то афишируем свое прошлое.

Допрос прошел совершенно безрезультатно; перед лицом самых убедительных доводов, какие я только мог измыслить, Наджент отказывался хоть в малейшей степени помочь мне, выразив полное безразличие к делам собственного дяди и напирая на то, что его интерес к этому делу чисто финансовый, если не считать, как он выразился, «шанса кого-нибудь подстрелить». Спустя три четверти часа я решил, что с меня этой белиберды более чем достаточно, и, завершив разговор, распрощался, даже не дав себе труда в соответствии с правилами вежливости скрыть свое разочарование.

Когда я вернулся в папин кабинет, он и мисс Кинан сидели за столом, а между ними распростерлась послеобеденная газета. В обязанности нашей стенографистки входило и внимательное прочтение газет, с тем чтобы вырезать и подклеивать статьи на интересующие нас темы, то есть о преступлениях, преступниках, подозреваемых, а равно и жертвах. За несколько лет мы собрали таким образом целую библиотеку подобного рода. Но сейчас, приблизившись к письменному столу, я обнаружил, что внимание папы и мисс Кинан приковывала, как это случалось нередко, страничка комиксов.

– Если ты не прекратишь вынюхивать, чем я занимаюсь, я тебя стукну чем-нибудь! – Ради угрозы папа оторвался от своего – следует ли мне добавить «пустого»? – развлечения. – С Наджентом виделся?

– Да, сэр, хотя и без особого успеха. Я нахожу его совершенно безответственным, чтобы не сказать глупым, молодым человеком, и все его речи – пускание пыли в глаза.

– Ну-ну. А я о нем кое-что разузнал. Во время войны бросил колледж, чтобы записаться добровольцем. Околачивался в тренировочных лагерях, пока война не кончилась. Впоследствии продолжал занятия в Южной Америке, Азии, потом на Балканах. Полученные навыки использовал в любой заварушке, куда только мог влезть. В прошлом году провел пару месяцев в Японии. Никаких родственников, кроме Кэйтерера, нет. Другой профессии, кроме солдатской, нет. Денег тоже нет.

– Очень хорошо, сэр, – ответил я. – Я обнаружил еще кое-что. Когда я вошел в кабинет мистера Кэйтерера, Наджент и мисс Бренэм предавались… э-э… демонстративным изъявлениям чувств.

Мисс Кинан резко вскинула голову, отбросив короткие каштановые волосы назад, глаза ее озарились мрачным блеском.

– Целовались, вы хотите сказать?

– Именно, мисс Кинан.

– Ну-ну, – буркнул папа. – Это может нам пригодиться, но если юноша целует дядину секретаршу – это еще не преступление. Было бы странно, если бы он ее не целовал.

– А она хорошенькая? – спросила мисс Кинан.

– Спроси Робина. По-моему, так просто скользкая особа!

– Она обладает, – осторожно ответствовал я, – весьма привлекательной внешностью.

– Блондинка, бьюсь об заклад!

На это я не ответил, так как связь подобного замечания с нашим расследованием оставалась для меня столь же загадочной, как и способ, каким мисс Кинан пришла к подобному выводу.

– Послушайте, мистер Тин, – в лицо мисс Кинан еще звала нас с папой по фамилии, хотя мне доводилось слышать, как, говоря о нас заглазно, она отбрасывала даже этот последний барьер между работником и нанимателем, – вы ведь не собираетесь рассказывать об этом мистеру Кэйтереру?

– А почему бы и нет? – спросил я; следовало бы спросить скорее, по какому праву она оспаривает мои намерения, но это привело бы к перебранке с папой, который преднамеренно поощрял ее постоянное вмешательство в наши дела.

– Ну, потому… потому, что это вовсе его не касается. Верно? – обратилась она к папе за поддержкой.

– Совершенно верно, – согласился папа с таким видом, будто и впрямь так думал. Я-то знал, что он не всерьез, просто он органически не мог принять мою сторону против мисс Кинан, какие бы глупости ему ни приходилось в результате защищать.

– А я думаю, нет. – Я стоял на своем. – Он нас нанял собирать сведения о его делах, и все, что нам удалось узнать, – его собственность.

– Вы меня удивляете, мистер Тин! Вы же поэт!

– Мисс Кинан, это правда, что по призванию и зову души я поэт, но верно и то, что в результате родительского насилия я детектив; а поскольку я детектив, то и выполнять свою работу я намерен наиболее профессионально и эффективно. Не секрет, что многие аспекты нашей работы были и остаются для меня отвратительными, но я не могу на этом основании их избегать.