Текст книги "Путеводитель по англичанам"

19
Король Артур и рыцари Круглого стола

Что касается короля Артура и его рыцарей, определить их национальность довольно сложно. Если Артур действительно существовал (хотя сейчас в этом почти не осталось сомнений), он наверняка был властителем одного из романо-британских королевств, отражавших разбойные набеги саксов, – а значит, он был не совсем англичанином. Возможно, валлийцем, может быть, корнуолльцем. Почти наверняка в его жилах текла римская кровь: его дядей был, предположительно, римский полководец Амброзий Аврелиан.

Что касается его рыцарей, то моральное право англичан на этих героев еще более сомнительно. Сэр Гавейн, судя по имени, был чистокровным валлийцем. Сэр Ланселот впервые появился во французской литературе. Хуже того, в тех битвах, аналоги которых можно отыскать в исторических источниках (битва в долине Уоллоп и у горы Бадон), Артур однозначно сражался против англичан, тогда представлявших собой скопище диких языческих племен, а вовсе не на их стороне.

Это открытие привело в замешательство эдвардианских авторов приключенческих рассказов для мальчиков; они считали, что положительные герои всегда должны стоять на стороне англосаксов, но было непонятно, как увязать с этим тот факт, что англосаксы сражались против христиан.

Первое упоминание о короле Артуре в хрониках встречается около 820 года, как минимум спустя два столетия после известных нам битв. Одним из кандидатов на роль реального Артура называют короля Риотама, который на самом деле был родом из Бретани.

В величайшей романтической истории Британских островов несомненны лишь два момента: во-первых, согласно свидетельству историка Джона Морриса, имя Артур на короткий период стало крайне популярным среди племенных вождей, а во-вторых, события артурианы, судя по всему, происходили именно на английской почве. Замок Артура Камелот, скорее всего, не был «многобашенным», как писал Альфред Теннисон; наиболее вероятным местом его расположения считают Саут-Кэдбери, крепость на широком, продуваемом всеми ветрами холме в Сомерсете. Круглый стол короля Артура – вернее, его средневековая имитация – хранится в Винчестере, который позднее был англосаксонской столицей Уэссекса.

Легенда о сэре Гавейне и Зеленом Рыцаре – одна из самых ранних дошедших до нас средневековых историй. В ней Гавейн борется с собственным страхом и противостоит плотскому искушению, чтобы сдержать клятву и сразиться в поединке с зеленым великаном, вооруженным топором.

Викторианцы глубоко прониклись идеалами рыцарской жертвенности, множество примеров которой мы видим в артуровских легендах. Стремясь поощрить подобное поведение в следующих поколениях, они создали на эту тему немало возвышенно-мрачных стихотворений (Теннисон и другие) и живописных полотен (Бёрн-Джонс и другие).

И следующие поколения – члены полярной экспедиции Скотта и пассажиры первого класса на «Титанике», не говоря уж об офицерах при Монсе и Сомме, – послушно шли навстречу смерти с высоко поднятой головой, вспоминая о Галахаде, Тристане, Персивале и других идеалах безупречного рыцарства.

HIC JACET ARTHURUS REX QUONDAM REXQUE FUTURUS

(Здесь лежит Артур, король былого, король грядущего)

Надпись на гробнице в книге Томаса Мэлори «Смерть Артура»

20
Библия короля Якова

Переводчики Ветхого и Нового Завета в период Реформации и Предреформации оставили после себя выдающееся наследие, повлиявшее на формирование нашего нынешнего языка едва ли не больше, чем шекспировские произведения. Поэтому трудно представить Англию без великого перевода Библии, выполненного по приказу нового короля Якова I, прибывшего из Шотландии после смерти Елизаветы I.

Проблема заключалась в том, что люди никак не могли договориться, какой перевод Библии считать самым правильным. Существовавшие в то время переводы Джона Уиклифа и его единомышленников были запрещены еще в 1409 году. Кроме того, имелся еще перевод Уильяма Тиндейла, на основе которого была создана Большая Библия Генриха VIII и так называемая Епископская Библия, предположительно подытожившая все труды в этой области, – однако она была такой огромной, что ее копирование обошлось бы слишком дорого. Существовала также Женевская Библия, переведенная протестантами в изгнании во время правления королевы Марии (вошедшей в историю как Кровавая Мэри) и снабженная рядом примечаний и комментариев, которые кое-кому могли бы показаться оскорбительными.

Проблема Якова и поддерживавших его католических священников заключалась в том, что все, кто ранее брал на себя труд перевести Библию на английский язык, как правило, были протестантами. Их переводы отличались некоторой предвзятостью – например, вместо «церковь» в них говорилось «конгрегация» – и другими особенностями, которые были англичанам как кость в горле. Нужен был перевод, признающий существование епископов и рукоположенных священников.

Поэтому в 1604 году в Хэмптон-Корте состоялось заседание, на котором был осуществлен, как мы сказали бы сейчас, запуск этого проекта. Яков начал обдумывать создание нового перевода Библии еще в 1601 году, когда эту идею выдвинула генеральная ассамблея Церкви Шотландии в Файфе. Спустя три года для воплощения идеи в жизнь были назначены переводчики (впрочем, денег им не заплатили), из которых сформировали шесть переводческих коллегий в Оксфорде, Кембридже и Вестминстере. Но получилось так, что сквозь сделанный ими перевод явственно проступала чистая красота перевода Тиндейла, ясность и благозвучие которого нельзя ни с чем спутать.

Новый перевод понравился не всем. Во время гражданской войны в Англии, разразившейся при жизни следующего поколения, пуритане издали собственную версию Женевской Библии, оставив без внимания мнение ряда крупных ученых того времени. Никто не обратился к величайшему специалисту по ивриту Хью Броутону, поэтому он отзывался о переводе крайне неодобрительно. Более того, он сказал, что «скорее позволил бы разорвать себя на куски дикими лошадьми, чем согласился бы подсунуть этот отвратительный перевод английскому народу».

Однако перевод все же пошел в народ и распространился по всему англоговорящему миру. Опечатки и огрехи первых лет – из них наибольшую известность приобрела Грешная Библия 1631 года, где в заповеди о прелюбодеянии была пропущена частица «не», что изменило смысл заповеди на противоположный, – удалось исправить только в 1769 году, когда была издана окончательная версия.

Сегодня лишь немногие пользуются Библией короля Якова для повседневного чтения, но по части чистоты и поэтичности языка ей по-прежнему нет равных.

Вначале создал Бог Небеса и Землю. Земля же не имела образа, тьма простиралась над бездной, и Дух Божий веял над водами. И сказал Бог: пусть будет свет. И стал свет. И увидел Бог, что свет хорош, и отделил свет от тьмы. И назвал Бог свет Днем, а темноту назвал Ночью. И был вечер, и было утро – день первый.

Книга Бытия, глава 1, издание 1611 года

21
Лей-линии

Среди традиционных английских чудачеств почетное место занимает увлечение диковинными археологическими теориями, и чем больше эти теории раздражают серьезных историков, тем больше привлекают публику. Вокруг домыслов о том, кем на самом деле был Уильям Шекспир, что случилось в Тауэре с принцами Эдуардом и Ричардом, какие ритуалы проводили в Стоунхендже и пр., выросли целые культы. И кто скажет, что они основаны на заблуждении?

Однажды (если быть точнее, 30 июня 1921 года) археолог-любитель Альфред Уоткинс, путешествуя по Херефорду вместе с сыном, глянул вдаль и заметил пересекающие местность прямые линии, словно подсвеченные «огоньками фей». И он предположил, что это опознавательные знаки, которые помогали путешественникам неолитической эпохи не сбиться с пути – своего рода идеально прямые доисторические трассы. Эти прямые тянулись на много миль, соединяя древние могильные холмы или церкви, и никакого разумного и наглядного объяснения их существованию не было (как заметил один критик, с тем же успехом они могут соединять телефонные будки).

Намного позднее, в 1969 году, Джон Мичелл связал эту находку с геомантией и другими эзотерическими учениями, объединив их все в своеобразный английский фэн-шуй, и изложил эту концепцию в книге «Взгляд на Атлантиду» (The View Over Atlantis). Кроме того, убив одним выстрелом двух зайцев, он основал английское учение о загадках Земли. Вслед за ним другие писатели (Иэн Синклер и Питер Акройд) стряхнули пыль с мифов о сакральной геометрии лондонских церквей – ведь, если верить Гальфриду Монмутскому, Лондон задумывался как Новая Троя.

Профессиональные археологи не признают эти концепции, к тому же среди последователей теории лей-линий не существует единого мнения о том, что именно представляют собой эти прямые – ориентир для древних путешественников, помогающий не заблудиться в густых лесах, какие-то скрытые сверхъестественные знаки или силовые контуры? Может быть, это дороги, по которым мертвые уходят из нашего мира, или маршруты ведьм, летящих на шабаш? Или так проявляются на поверхности энергетические потоки самой Земли?

Мичелл добавил ноту английской сакральной экзотики в движение хиппи и андеграунд, сделав сердцем нового культа Гластонбери и превратив сельские задворки в альтернативную мекку нового движения. Именно Мичелл указал на самую длинную из существующих лей-линий, теперь известную как Линия Майкла. Она тянется от мыса Лендс-Энд в Корнуолле до Хоптон-он-Си на берегу Норфолка в направлении восхода солнца в день 8 мая (Михайлов день, или Майский день, – в зависимости от того, с кем вы разговариваете).

Линия проходит через множество древних мест, включая Сент-Майклс-Маунт и церковь на вершине Гластонбери-Тор, посвященную, как вы догадались, святому Михаилу. Но только через пятнадцать лет лозоходцы Хэмиш Миллер и Пол Бродхерст, вооружившись лозами, проследили линию от начала до конца и обнаружили, что на самом деле она вовсе не прямая, как и Линия Мэри, неоднократно пересекающая ее на всем пути, см.: The Sun and the Serpent («Солнце и змей»), 1990.

Кстати о лозоходстве. Это один из способов поиска подземных источников воды, эзотерическая по сути, однако весьма полезная в хозяйстве практика, которую широко используют жители Англии и так же широко игнорируют ученые скептики. В 1572 году лозоходство оказалось под запретом из-за своей очевидной связи с ведьмовством. Увлечение эзотерикой в английской культуре уравновешивается инстинктивным страхом перед всем необычным у чиновников и властей Англии.

Чуждый условностей археолог Фредерик Блай Бонд был смещен с должности руководителя раскопок в аббатстве Гластонбери за использование метода автоматического письма (он получал послания от давно умершего средневекового монаха) для более точного определения местоположения раскопа.

Но чем бы в итоге ни оказались лей-линии, они придают истории дополнительную глубину (и может быть, таят в себе немало древних загадок), тем самым только подчеркивая разумность и респектабельность Национального траста английского наследия. Они хороши хотя бы тем, что дают повод всласть поиздеваться над английскими научными организациями, которые больше не могут обратить против своих оппонентов законы о колдовстве.

30 июня я еще не знал ничего из того, о чем пишу сейчас, и у меня не было никаких теорий. Поездка в Блэкуордайн побудила меня отметить на карте прямую линию, которая начинается в Крофт-Эмбери и проходит через Крофт-Лейн, по вершинам холмов через Блэкуордайн, Рисбери Кемп и возвышенность Стреттон-Грандисон, где, как я предполагаю, могла находиться римская военная крепость. Не имея других теорий, я последовательно осматривал окрестности с возвышенностей в разных местах, и передо мной открылась удивительная картина. Я снова и снова с изумлением поднимался на похожие сооружения, которые, как я вскоре понял, были (или должны были быть) смотровыми площадками.

Альфред Уоткинс, «Ранние Британские пути» (Early British Trackways, 1922)

22
Мини-автомобиль

«Жми на газ, Тони, они нас догоняют», – бросает Красавчик Фредди, сидящий рядом с водителем скоростного сверхпрочного «мини-купера», который несется по улочкам Турина с багажником, полным золота.

В фильме «Ограбление по-итальянски» (1969) можно найти множество характерных мотивов английского кино 1960-х годов: ограбление, где преступникам почти удается уйти от погони, бесконечные насмешки над иностранцами и богатую палитру представителей разнообразных английских типов – от высокомерного криминального барона, неплохо проводящего время за решеткой, до предприимчивого героического кокни (Майкл Кейн).

Апофеозом мини стал один из последних эпизодов фильма, где три «мини-купера», красный, белый и синий, несутся по канализационной системе Турина, спасаясь от итальянской полиции. На самом деле все три автомобиля – каждый из которых, предположительно, имел в багажнике груз золота в полтора раза больше собственного веса – во время съемок в канализации пришли в полную негодность и были списаны.

К моменту съемок автомобили-мини, первоначально носившие название Austin Seven и Morris Mini-Minor, выпускали уже десять лет. Как это часто бывает со знаковыми примерами английского стиля, модель была разработана не англичанином, а греком из Смирны, чей дед получил британское гражданство за многолетнюю работу на железной дороге Смирна – Айдын.

Сэр Алек Иссигонис обладал удивительной дизайнерской интуицией. Когда один инженер спросил его, какого размера делать колеса, он развел руки в стороны и ответил: «Вот такого». Инженер измерил расстояние (получилось 10 дюймов), и колеса сделали именно такими.

Иссигонис также проектировал Morris Minor, который выпускали с 1948 до 1971 года, – излюбленное транспортное средство обедневшего английского среднего класса. В результате энергетического кризиса, разразившегося вслед за Суэцким кризисом 1956 года, родился Mini: компания British Motor Corporation попросила Иссигониса создать машину, которая будет потреблять меньше топлива.

«Мини» сошел с конвейера летом 1959 года и был принят довольно сдержанно. Концепция оказалась слишком радикальной для людей, привыкших к раскладным ступенькам и вынесенным далеко в стороны сигнальным фонарям. Но после того как за рулем «мини» сфотографировалась королева Елизавета, машина начала свое восхождение к вершинам славы. Вскоре не осталось почти ни одной английской знаменитости, начиная с Дэвида Нивена и заканчивая Питером Селлерсом, у которой не было бы «мини». The Beatles купили сразу четыре штуки.

Размеры мини-автомобиля, ставшего одним из отличительных признаков Лондона 1960-х, удалось сократить благодаря поперечному расположению мотора – творческое озарение, до этого не посещавшее умы автопроизводителей. Таким образом, длина машины составляла всего 10 футов, но в ней вполне могла уместиться вся семья вместе с багажом. Мини-автомобили выпускали более сорока лет, и за это время (до октября 2000 года, когда их выпуск был прекращен) с конвейера сошло более 5,3 миллиона экземпляров. Почти невозможно представить себе английскую жизнь елизаветинских времен – вторую половину XX века – без «мини», припаркованного где-нибудь в уголке.

«Мини» стал таким же символом эпохи, как мини-юбки, растворимый кофе и картофельное пюре быстрого приготовления, – беспроблемная и компактная, почти карманная машина.

Право на название Mini выкупила компания BMW. Новые BMW Mini не слишком похожи на свой прототип, но даже эти увеличенные, более спортивные модели, собранные не заводе BMW Cowley в Оксфорде, неплохо продаются. Правда, остается открытым вопрос, можно ли называть их «мини» в традиционном смысле слова.

Просто помните – в этой стране ездят по неправильной стороне дороги.

Чарли Крокер в фильме «Ограбление по-итальянски»

23
Голубятники

Есть ли какая-то связь между количеством сараев в Англии и популярностью голубей и голубиных гонок? Не удивительной ли привязанностью английских мужчин из рабочего класса к деревянным постройкам в саду, набитым всякими непонятными штуковинами, объясняется тот факт, что голубиные гонки стали практически национальным видом спорта? Или это как-то связано с полчищами голубей, слетавшихся на Трафальгарскую площадь в Лондоне, – пока с ними не разобрался, едва вступив в должность, новый мэр Лондона в 2000 году?

Не ясно. Ясно только, что люди в этих местах веками держали и разводили голубей, а также использовали птичий инстинкт возвращения домой для того, чтобы отправлять почту, и это началось, вероятно, еще в римскую эпоху. Однако голубиные гонки как спорт придумали бельгийцы, и только после того как король Бельгии, свирепый Леопольд II, подарил британской королевской фамилии породистых голубей, этот спорт начал быстро набирать популярность в Англии. Первая английская голубиная гонка состоялась в 1881 году, главным образом по той причине, что бельгийцы давали старт собственным гонкам в южной части Англии.

В наши дни голубиный спорт вместе с матерчатыми кепками и уиппетами постепенно утратил популярность – хотя, учитывая, что в США в нем крутятся большие деньги, можно предположить, что однажды его неизбежно снова завезут к нам. В увлечении голубями есть что-то глубоко североанглийское – на ум сразу приходит образ сурового неразговорчивого йоркширца, окружающего своих голубей нежной заботой, которой обычно не достается его собственным детям. И это лишь малая часть великого парадокса английской жизни: животные часто кажутся им более подходящим объектом привязанности, чем человеческие существа.

Здесь, как и во многих других случаях, свою роль играют классовые различия. Рабочие строили голубятни из старых досок и подручных материалов и устраивали гонки на короткие дистанции. Породистые гоночные голуби, летавшие на дальние расстояния, принадлежали аристократам или как минимум состоятельным людям, которые могли заплатить за них требуемую сумму. Впрочем, на рынке голуби стоили недорого, поскольку изобретение электрического телеграфа вытеснило их из почтового бизнеса.

Неожиданное возрождение голубиной почты произошло во время осады Парижа в 1870–1871 гг. Англичане завороженно наблюдали за тем, как французские голуби доставляют миллионы посланий в город и из города через прусские линии. В последнее десятилетие Викторианской эпохи увлечение голубями вытеснил футбол, ставший новым любимым времяпрепровождением рабочего класса в Англии. Дни, когда гоночного голубя можно было узнать по черной шапочке, желтым лапам и кольцу на шее, а его хозяина по характерному хриплому голосу – большинство голубятников страдали от так называемой легочной аллергии птицеводов, – давно прошли.

Однако угасало этого увлечение постепенно. По некоторым данным, железные дороги Лондона, центральных графств и Шотландии во время гоночного сезона 1929 года перевезли более 7 миллионов голубей. В 1934 году один заводчик гоночных голубей описал свои чувства при виде возвращающейся птицы. Он пишет, что стоял «пригвожденный и наэлектризованный… и вдруг услышал тихий шум крыльев… и почти сразу же на маленькой площадке у хода в голубятню возникла она, птица мечты». В этом отрывке ясно видна странная смесь сдержанности и глубокой эмоциональности, характерная для этого увлечения в целом.

Джордж Оруэлл считал увлечение голубями одним из важнейших свойств английской частной жизни, «приватности», как он ее называл. Он даже осуждал новые требования по санитарному состоянию и безопасности жилища, требовавшие избавиться от голубей, как «совершенно безжалостные и бездушные».

Он вышел с букетом цветов в руке, рассовав по карманам комбинезона несколько голубиных яиц… Придя домой, он положил яйца в миску на кухонной раковине и неловко, почти неуклюже, протянул цветы матери. Они не обменялись ни словом, ни взглядом; отец лишь приглушенно хмыкнул, и это, видимо, сообщило ей все, что было необходимо.

Уильям Вудрафф о возвращении своего отца в Блэкберн с голубиной гонки («Дорога в Наб-Энд» / The Road to Nab End, 2001)

24
«Морская лихорадка»

Среди английских типов темперамента есть один на редкость унылый – его представители категорически не одобряют чтение. Такие люди существуют до сих пор, хотя теперь они редко в этом признаются. Однако всего сто лет назад подобные взгляды были широко распространены. Когда будущий поэт-лауреат Джон Мейсфилд остался сиротой (его мать умерла в родах, здоровье отца после этого совершенно расстроилось, и вскоре он последовал за ней), заботы о нем взяла на себя тетка, принадлежавшая как раз к описанному типу людей.

Юный Мейсфилд глотал книгу за книгой и бродил, совсем как Вордсворт, «один среди долин» по окрестностям (он родился в Ледбери, в Херефорде, близ тех мест, где его старший современник Эдвард Элгар точно так же «бродил среди долин» – пожалуй, им следовало бы начать бродить вместе). И чем больше книг читал Мейсфилд, тем больше тетка его порицала.

Требовалось принять суровые меры, и юношу решено было отправить в море. Для подготовки его послали на корабль Ее Величества «Конвей», тренировочное парусное судно, переоборудованное из бывшего боевого корабля «Нил», тогда стоявшее на якоре близ Биркенхеда.

Три года, проведенные на судне начиная с 1891 года, привили Мейсфилду любовь к морю, обычаям и фольклору моряков, но ничуть не излечили его от страсти к чтению. Любовь к морю только усилилась, когда он получил первое назначение на настоящий корабль – четырехмачтовый барк «Гилкрикс», который доставил его из Кардиффа в Чили, обогнув мыс Горн. В своем дневнике Мейсфилд пишет о неспокойном море, морских свиньях, летучих рыбах и о редком явлении – ночной радуге. Увы, все это довольно быстро закончилось: он получил солнечный удар и был списан на берег.

Высадившись в Нью-Йоркской бухте, он окончательно простился со своим новым кораблем. К семнадцати годам он успел побыть бродягой, барменом и рабочим на фабрике по изготовлению ковров, где скопил достаточно денег на покупку полного собрания сочинений Чосера. Вернувшись в Англию спустя два года, он завязал несколько полезных знакомств. Под влиянием своих новых друзей, среди которых были выдающиеся поэты того времени, он начал писать стихи и незаметно оказался в группе геогианцев (под таким названием эти поэты позднее вошли в историю).

Мейсфилд женился на Констанс Кроммелин, которая была на 12 лет старше его (их познакомил поэт Лоренс Биньон, автор памятного стихотворения «Мы состаримся – они будут вечно молодыми»), и вскоре у супругов появились дети. Работа Мейсфилда в Manchester Guardian приносила довольно скромный доход. Настало время извлечь пользу из нескольких стихотворений, которые ему удалось опубликовать.

И здесь на сцену выходит «Морская лихорадка». Впервые это стихотворение появилось в сборнике 1902 года под названием «Морские баллады» (Salt-Water Poems and Ballads). Другим знаменитым стихотворениям, «Грузы» и «Лис Ренар», только предстояло быть написанными, но морские стихи продавались неплохо. В поздних изданиях первые строчки слегка изменили («Я должен опять вернуться в море»). В этом стихотворении было нечто таинственное, напоминающее о драматических, полных любви и ненависти отношениях англичан с морем и о неразрывной связи английской истории с мореплаванием, даже в эпоху смежных коттеджей, ленточной застройки и пригородных поездов, ежедневно отвозящих людей на работу и обратно.

Стихотворению Мейсфилда удается затронуть какие-то струны в душе англичанина, даже если вместо моря он всю жизнь видел только пруд в саду у своего домика. Оно рассказывает о вольных просторах пассажирам пригородного поезда и о зове прибоя тем, кто смотрит в окно многоэтажки. Это очень английское по сути стихотворение, и дело не только в контрасте содержания и спокойной ритмичной формы (эта особенность была великолепно обыграна композитором Джоном Айрлендом), но и в меланхолии, пропитывающей каждую его строчку. Это голос английской души, запертой в офисе рядом с кофемашиной, который тем не менее «невозможно не услышать».

В конце концов Мейсфилд сумел поправить свое финансовое положение, став успешным писателем и сценаристом. Его роман для детей «Ящик наслаждений» пережил свое время, а другие приключенческие рассказы («Мертвый Нед» и пр.) оказали существенное влияние на детскую литературу великой эпохи Puffin Books в 1960-х, хотя сами прошли почти незамеченными.

Может показаться, что Мейсфилд был степенным, консервативным человеком, но на самом деле это не так. Одно из его стихотворений («Вечное милосердие») вызвало резкое осуждение со стороны церкви, он поддерживал движение суфражисток, а во время Галлиполийского сражения в 1915 году сидел за рулем санитарной машины-амфибии. Спустя двадцать восемь лет после публикации «Морской лихорадки» он стал поэтом-лауреатом (обойдя Редьярда Киплинга) и сохранял это звание, пока не скончался от гангрены в 1967 году.

Он был великим обломком эпохи георгианской поэзии, дружил с У. Б. Йейтсом, но прожил достаточно, чтобы своими глазами увидеть появление «детей цветов», и занимал пост поэта-лауреата дольше других, за исключением Теннисона. Кроме того, он стал первым английским автором, прочитавшим свои стихи для записи на долгоиграющую грампластинку (так же как Теннисон первым прочитал свои стихи для записи на фонограф).

В «Морской лихорадке» слышится типично английское печальное томление. Стихотворение даже можно было бы счесть иносказательным изображением смерти, почти как «Пересекая черту» Теннисона, однако известно, что Мейсфилд написал его в молодости, и, скорее всего, испытав на собственном опыте все перипетии бродячей жизни, он просто мечтал о «тихом безмятежном сне после долгой вахты у штурвала».

 
Я должен опять вернуться в море, где небо молчит над водой,
И все, что хочу я – высокий корабль, идущий вслед за звездой,
Толчки штурвала и песня ветра, седых парусов дрожанье,
И серая мгла над лицом океана, и серый рассвет в тумане[7]7
  Перевод М. Голиковой.


[Закрыть].