Текст книги "Вторая вершина. Величайшая книга размышлений о мудрости и цели жизни"

Часть I
Две вершины

Глава 1
Нравственные экологии

На заре своей телевизионной карьеры, мне довелось работать с Джимом Лерером, соучредителем новостной программы, которая теперь называется PBS NewsHour. Всякий раз выходя в новостной эфир, Джим сохранял теплое, но сдержанное выражение лица – он вовсе не считал, что должен становиться частью истории – историей были новости. Когда же камера от него отворачивалась, лицо Джима преображалось и становилось на удивление выразительным. Стоило мне в своем монологе отпустить дешевую шуточку или сморозить какую грубость, уголки его рта едва заметно опускались. Если же я был учтив, мне удавалось хорошо пошутить или высказать умную мысль, я замечал, что он буквально щурится от удовольствия. И все десять лет работы с этим человеком, который восхищал меня до глубины души, я старался вести себя так, чтобы видеть морщинки у глаз, а не опущенные уголки губ.

Лерер никогда напрямую не указывал мне, как себя вести. Он учил соответствовать стандартам NewsHour тонко, без слов. И такие реакции от него получал не только я, но и все сотрудники – год за годом, от выпуска к выпуску. Так ему удалось создать атмосферу NewsHour, своего рода нравственную экологию, где все разделяют единые ценности и придерживаются одного стиля поведения. Уже не один год минул с тех пор, как Лерер ушел на пенсию, но культура, которую он привил сотрудникам NewsHour, по-прежнему царит в студии.

Все мы росли в определенной среде, в определенной нравственной экологии. И наш образ жизни так или иначе создает вокруг нас некую микрокультуру и определяет то, какие от нас исходят вибрации. Одно из величайших наследий, которое может оставить человек – это моральная экология – система убеждений и модель поведения, которые продолжают жить и после его смерти.

Нравственные экологии бывают локальными и распространяются, например, на отдельно взятый дом или офис, а бывают и масштабными – в таком случае они определяют ход развития целых эпох и цивилизаций. У древних греков и римлян был свой кодекс чести и свое представление о бессмертной славе. В конце XIX века парижские художники изобрели богемный кодекс, прославляющий индивидуальную свободу и творчество, в то время как по ту сторону Ла-Манша начала формироваться викторианская мораль с ее строгими нормами приличия и почитания. Нравственная экология незаметно определяет то, как вы одеваетесь, как говорите, чем восхищаетесь, а чем пренебрегаете, и какой видите свою главную цель.

Нравственная экология – это коллективный ответ на глобальные вопросы конкретной эпохи. Например, в середине XX века жители Северного полушария столкнулись с Великой депрессией и разрушительной мировой войной. Глобальные проблемы требуют глобальных мер. И люди вступали в армии, создавали профсоюзы, нанимались работать в крупные компании. Народы, втянутые в войну, сплотились. Так сформировалась культура, в основу которой легла необходимость вписаться в систему, соответствовать большинству, подчиняться авторитету, не выделяться и не брать на себя слишком многого. Суть этой нравственной экологии в одной фразой: «Мы все в одной лодке».

Дух этой культуры прекрасно передал Алан Эренхальт в своей книге «Затерянный город»[20]20
  Ehrenhalt A. The Lost City, 1995.


[Закрыть], в которой он рассказывает о жизни некоторых районов Чикаго в 1950-х годах. Об индивидуальном выборе люди в то время и не думали. Даже будь вы звездой бейсбола вроде Эрни Бэнкса, вы бы ни за что не стали свободным агентом. Всю свою спортивную карьеру вы бы так и играли за Chicago Cubs. А будь у вас не такой акцент, не такой цвет кожи или пол, не видать вам работы ни в одном из модных офисных зданий в центре города. Правда, в то время существовала крепкая связь между человеком и местом, к которому они привязаны.

Доведись вам родиться в южной части Чикаго, то, вероятно, вслед за своим отцом или дедом вы бы отправились трудиться на завод Nabisco – по тем временам самую большую пекарню в мире, и вступили бы в «Международный союз пекарей и кондитеров».

Дома маленькие, кондиционеров нет, телевизор еще считается роскошью, поэтому в теплую погоду досуг коротают на крыльце или в переулках, а дети целыми днями носятся из дома в дом. И молодой домовладелец оказывался вовлечен в ряд общественных мероприятий: барбекю, встречи за кофе, волейбол, посиделки с детьми и постоянный обмен бытовыми товарами – отвертеться от которых, по словам Эренхальта, «удавалось только самым отчаянным одиночкам».

Если бы вам понадобилось пойти в банк, ваш выбор скорее всего пал бы на местный Talman Federal Savings and Loan. За мясом вы бы ходили к местному мяснику по фамилии Бертуччи. В то время порядка 62 % американцев считали, что ведут активную духовную жизнь, так что, поселись вы в этом районе Чикаго, ходили бы по воскресеньям в Приход Святого Николаса – слушать проповедь доброго отца Феннесси на латыни. А детей, скорее всего, отправили бы в местную приходскую школу – дрожать от страха в ежовых рукавицах отца Линча.

В политике беспартийным было нечего делать. А вот примкнуть к «машине Босса Дейли»[21]21
  Ричард Джозеф Дейли (1902–1976) – американский политик, мэр города Чикаго с 1955 по 1976 г.


[Закрыть] – это пожалуйста, и вы бы вероятно добились неплохих результатов, слепо выполняя распоряжения сверху. Например, Джон Фари всю свою жизнь посвятил законодательной машине штата Иллинойс, и на шестьдесят четвертом году жизни получил место в Конгрессе США. На вопрос прессы, чем он собирается заниматься в Конгрессе, он ответил: «Я поеду в Вашингтон, чтобы представлять мэра Дейли. Уже двадцать один год я представляю его в законодательном собрании, и он всегда оказывался прав».

В то время поощрялось активное участие в общественной жизни, чего многим сегодня не хватает. На вопрос, откуда вы родом, вы бы не ограничились ответом «из Чикаго», а обязательно упомянули бы квартал и даже перекресток, вокруг которого вертится ваша жизнь. «Пятьдесят девятая и Пуласки», – сказали бы вы. Город словно объединял в себе множество самостоятельных деревенек.

В этой нравственной экологии было множество добродетелей. Акцент делался на смирении, сдержанности и стремлении быть незаметным.

Основная идея была такая: ты не лучше других, и другие не лучше тебя. Любовь к себе – эгоизм, нарциссизм – считались корнем многих зол. Будешь много болтать о себе, тебя сочтут тщеславным и знаться с тобой не будут.

Безусловно, были у этой культуры и недостатки, и в конечном счете она стала просто невыносимой. Такая нравственная экология допускала повсеместный расизм и антисемитизм. Домохозяйки чувствовали себя в ловушке и буквально задыхались, а карьеристки сталкивались с труднопреодолимыми барьерами. В 1963 году Бетти Фридан[22]22
  Бетти Фридан (1921–2006) – одна из лидеров американского феминизма.


[Закрыть] описала проблему, не имевшую тогда названия, но заключавшуюся в том, что множество женщин живут в унынии и невероятной скуке. Культура определяла мужественность как эмоционально холодное качество. Мужчинам было трудно выражать любовь к своим женам и детям. Еда была очень скучной. Люди стали заложниками группового конформизма, загнанными в угол тиранией общественного мнения. Многие играли отведенные им социальные роли, но внутри при этом были мертвы.

В книге Джона Стейнбека 1962 года «Путешествие с Чарли в поисках Америки» есть сцена, в которой наглядно изображено, как попадает человек в эту ловушку окостенелой и безрадостной жизни. В ходе своего путешествия по стране Стейнбек вместе со своей собакой оказался в Чикаго. Ему срочно был нужен номер, чтобы принять душ и отдохнуть. Единственную свободную комнату в гостинице еще не успели убрать, и Стейнбек согласился взять ее неубранной.

Открыв дверь, он увидел погром, оставленный предыдущим гостем. На глаза ему попался чек из химчистки, из которого стало ясно, что проживал этот человек, получивший от Стейнбека прозвище Одинокий Гарри, в городе Вестпорт, штат Коннектикут. На гостиничной бумаге – недописанное письмо к жене: «Если бы ты только была сдесь [орфография автора сохранена] со мной. В этом городе так одиноко. Ты забыла положить в чемодан мои запонки».

Хорошо, что жена Гарри не решила нанести ему неожиданный визит. На стакане из-под виски и на доброй половине окурков в пепельнице оставались следы от губной помады. Судя по шпильке, что валялась на полу у кровати, гостья Одинокого Гарри была брюнеткой. Стейнбек окрестил ее Люсиль.

На двоих они выпили целую бутылку виски. Вторую подушку, что лежала на кровати, явно использовали, но не для сна – следов помады на ней не наблюдалось. Судя по всему, Люсиль накачивала Гарри алкоголем, а свое виски тайком выливала в стоящую на столе вазу с красными розами.

«Интересно, о чем же Люсиль и Гарри говорили? – пишет Стейнбек. – Может быть, она несколько скрасила его одиночество? Сомнительно! Оба они, по всей вероятности, делали то, что от них ожидалось».[23]23
  Стейнбек Дж. Путешествие с Чарли в поисках Америки./ Пер. с англ. Н. Волжиной. – М.: АСТ, 2010.


[Закрыть] Думаю, что они оба делали то, что от них ожидали». Гарри не следовало так много пить. Стейнбек нашел в мусорной корзине обертки от «Тамса»[24]24
  «Тамс» – средство от изжоги.


[Закрыть], а в ванной – две упаковки «Бромо-Зельцера»[25]25
  «Бромо-зельцер» – напиток против головной боли.


[Закрыть]. Никаких признаков, что произошло нечто неожиданное, не было, писал Стейнбек, никаких знаков настоящего веселья или спонтанной радости. Только одиночество. «Мне стало грустно за Гарри», – заключил он. Так выглядела унылая жизнь работника какой-то бездушной организации. Такой человек не только не чувствовал удовлетворения, он вовсе терял способность чувствовать.

В те дни много говорили об опасностях конформизма, который-де высасывает душу, превращает человека в безликую гайку системы и, нарядив в его в серый фланелевый костюм, отправляет слепо охотиться за статусом и положением. Казалось, что группа подавила индивидуальность, и что люди, сведенные к статистике, утратили чувство своего истинного «я».

Я имею право быть собой

Путевой очерк Стейнбека «Путешествие с Чарли в поисках Америки» вышел в печать как раз в то время, когда в обществе накопился протест против нравственной экологии послевоенных лет, «мы все в одной лодке», и начались попытки построить новую культуру. Смена нравственных экологий – неотъемлемая часть прогресса, естественная реакция на устаревание существующего порядка. Правда, и эта дорога не без ухабов.

Географ Рут Дефрис выделяет следующую динамику этого процесса: «Колебания, конфликт, стабилизация. И снова колебания». Люди создают нравственную экологию, которая будет отвечать актуальным запросам времени. Пока эта экология работает, общество процветает и стремительно развивается. Но со временем любая экология становится все менее актуальной, и уже не справляется с новыми проблемами общества. Старая культура теряет гибкость, и на смену ей приходит контркультура. Начинается период беспорядков и конкуренции, приверженцы различных нравственных воззрений вступают в схватку, исход которой определит, за какой из новых культур останется победа. В такие моменты – 1848, 1917, 1968 годы, сегодняшний день – немудрено впасть в депрессию, ведь общество буквально трещит по швам. Вопрос «как следует жить?» решается, порой, в жестоких битвах. В конце концов, совершив крутой поворот, общество выбирает для себя новую нравственную экологию, и заново определяет для себя понятия добра и зла. Не успеет это равновесие установиться, как мало-помалу маятник снова начинает раскачиваться – в этом и заключается нестройное шествие прогресса.

Естественно, культура меняется не в одночасье – слишком уж велико и многообразно общество.

Одни ценности выходят на передний план, другие же уходят в тень. То, что восхвалялось раньше, вдруг не стоит ломаного гроша, и то, чему раньше не придавали никакого значения, вдруг превозносится на пьедестал.

Хочу обратить ваше внимание вот на что: очень важно понимать, кто возглавляет такие изменения, потому что это напрямую характеризует время, в котором мы с вами живем. За изменения отвечают не политики. Этим занимаются активисты и первопроходцы, которые продвигают свои моральные принципы и свою культуру. Именно они, те, кто формирует манеры и нравы, являются истинными законодателями человечества, именно они обладают наибольшей властью и влиянием. Начинается все как правило с субкультур. В какой-то момент небольшая группа творческих личностей провозглашает действующую нравственную экологию угнетающей и чужеродной. Они обращаются к истории и находят в прошлом иную нравственную экологию, которая, как им кажется, обеспечивает более благополучную жизнь. И на ее основе формируют уклад жизни, который и остальные находят привлекательным. Люди, присоединяясь к созвучному им общественному движению, направляют туда свои энергию и идеи.

Как сказал Джозеф Кэмпбелл[26]26
  Джозеф Кэмпбелл (1904–1987 гг.) – американский исследователь мифологии, автор трудов по сравнительной мифологии и религиоведению.


[Закрыть] в интервью Биллу Мойерсу[27]27
  Билл Мойерс (род.1934) – американский журналист и политический комментатор.


[Закрыть], существует два типа поступков. Физическое деяние: герой, который совершает храбрый поступок на войне и спасает деревню. И духовный подвиг: герой находит новый путь к духовной жизни и передает этот навык другим. Или, говоря словами Айрис Мёрдок[28]28
  Айрис Мёрдок (1919–1999 гг.) – английская писательница и философ, лауреат Букеровской премии.


[Закрыть]: «Человек – сперва рисует самого себя, а потом становится похожим на этот портрет».

В 1960-х годах небольшие группы молодых людей, вступавшие в коммуны и хиппи-общины, оглянулись в прошлое и позаимствовали кое-что из богемной культуры: моду на длинные волосы, молодость, бунтарский дух, революцию и раскрепощенные сексуальные нравы и неприятие всего буржуазного. Называли их по-разному – и «Вудстокские фрики», и бунтари, и дети «нового века», а под конец их уже окрестили «буржуазной богемой». Они говорили и одевались совсем не так, как мужчины в деловых костюмах 1950-х годов. Иначе выстраивали отношения и организовывали свою жизнь.

Уважение к власти превратилось в ее неприятие. Некогда восхищавшиеся сдержанностью, люди начали боготворить экспрессивность. Уважение к опыту сменилось культом молодости. Если раньше члены одной семьи, поколение за поколением, обитали на одном и том же месте, то теперь жизнь начала восприниматься как бесконечное путешествие. Изменился и смысл жизни. Если раньше это было выполнение долга, то теперь главным стало заниматься своим делом. На первом месте, где некогда стояли интересы группы, вдруг оказались интересы отдельно взятого человека.

В 1962 году, когда была опубликована книга «Путешествие с Чарли в поиске Америки», несколько студентов-радикалов встретилась в городе Порт-Гурон, штат Мичиган. Своей задачей они видели борьбу с расизмом на севере, но в итоге их влияние распространилось куда более широко. Именно они сформировали организацию под названием «Студенты за демократическое общество» и создали свою собственную Порт-Гуронскую декларацию, в которой весьма точно описали приближающуюся нравственную экологию.

«Целью человека и общества должна быть независимость человека, – писали они, – забота не об имидже и популярности, а о поиске подлинного смысла жизни для каждого из нас. <…> Такая независимость не равна эгоистическому индивидуализму. Цель состоит не столько в том, чтобы занять чужой путь, сколько в том, чтобы обрести свой собственный».

Контркультура 1960-х годов по большей части основывалась на экспрессивном индивидуализме, к которому исторически тяготеют представители романтических контркультур, она же и сделала его основным принципом современной жизни.

Отжившая свое идеология «мы все в одной лодке» защищала интересы группы, а новая нравственная экология во главу угла ставила свободу, автономию и аутентичность. Эти взгляды можно выразить одной фразой: «Я имею право быть собой». Этот индивидуалистический склад мышления, который иногда называют «эгоизмом», послевоенное поколение впитало с молоком матери и пронесло через всю свою жизнь. Таков путь эмансипации. Суть заключалась в том, чтобы освободиться от догм, политического гнета, социальных предрассудков и группового конформизма. Это движение подразделялось на правый вариант (индивидуума нельзя контролировать с экономической точки зрения) и левый (каждый человек сам выбирает свой образ жизни, и общество не должно его контролировать). Но в основе обоих вариантов лежала личная эмансипация.

Не хочу тратить слишком много времени на описание культуры индивидуализма, аутентичности, автономии и изоляции, потому что ее уже мастерски описали другие люди: Филип Рифф в «Триумфе терапевтического»[29]29
  Rieff P. The Triumph of the Therapeutic, 1966.


[Закрыть], Кристофер Лэш в «Культуре нарциссизма»[30]30
  Lasch C. The Culture of Narcissism, 1979.


[Закрыть], Гейл Шихи в «Переходах»[31]31
  Sheehy G. Passages,1976.


[Закрыть], Аласдэр Макинтайр в книге «После добродетели»[32]32
  Макинтайр А. После добродетели. – М.: Академический проект, 2000.


[Закрыть], Том Вулф в книге «Десятилетие Я»[33]33
  Wolfe T. The ‘Me’ Decade, 1976.


[Закрыть], Эрика Йонг в «Страхе полёта»[34]34
  Йонг Э. Страх полета. – М.: Эксмо, 1994.


[Закрыть], Чарльз Тейлор в «Этике аутентичности»[35]35
  Taylor C. The Ethics of Authenticity, 1992.


[Закрыть], Роберт Белла в «Привычках сердца»[36]36
  Bellah R. Habits of the Heart. 1985.


[Закрыть] и Роберт Патнэм в «Боулинге в одиночку»[37]37
  Putnam R. Bowling Alone, 2000.


[Закрыть].

Хочу лишь подчеркнуть, что движение к свободе дало много положительных результатов. Индивидуалистическая культура, возникшая в 60-е гг. XX в., разорвала цепи, которые сковывали женщин и угнетали различные меньшинства. Она ослабила оковы расизма, сексизма, антисемитизма и гомофобии.

Не видать нам с вами ни Силиконовой долины, ни расцвета экономики в наш с вами век высоких технологий без того мятежного индивидуализма и творческой свободы, которые эта культура выпустила на свободу. Эта культурная революция была абсолютно необходима.

Однако редко какая идея, доведенная до крайности, остается позитивной. Как заметил Токвиль еще в 1830-х годах, американской культуре в принципе характерна более высокая степень индивидуализма, чем в других точках мира. Но когда индивидуализм становится основной ценностью цивилизации, и не существует никакой уравновешивающей идеологии, с одной стороны абсолютная свобода становится возможной, а с другой – начинают рушиться связи между индивидами. Вот уже почти пятьдесят лет мы наблюдаем развитие грандиознейшего спектакля под названием «Я имею право быть собой». Постепенно эта идея превратилась в культуру гипериндивидуализма, которая зиждется на ряде идей и тезисов. Приведу в пример некоторые из них:

Защищенное «Я». Автономный индивид – фундаментальная единица общества. Сообщество – это совокупность людей, которые самостоятельно решают, как им следует жить. Чем лучше социальное положение, тем шире свобода личного выбора. Основополагающий принцип общества – «не навреди», то есть каждый имеет право жить так, как ему заблагорассудится, не нарушая при этом права других людей жить так, как заблагорассудится им. И в идеальном обществе люди живут вместе, не обременяя друг друга, и каждый занимается своим делом.

Бог внутри. Цель жизни – подняться по пирамиде потребностей Маслоу и достичь самоактуализации и самореализации. Совершая свое личное путешествие, вы учитесь лучше выражать свое уникальное «я». Вы учитесь входить в контакт с самим собой, находите себя и живете в соответствии со своим истинным «я». Высший источник власти находится внутри вас и заключается в том, чтобы научиться слышать истинный голос Скрытого Оракула, хранить верность своим чувствам и не пытаться соответствовать стандартам окружающего вас коррумпированного мира.

Приватизация смысла. Воспринимать полученные из окружающего мира идеи – недостаточно, необходимо найти собственные ценности, сформировать свое собственное мировоззрение. Как выразился судья Энтони Кеннеди в знаменитом постановлении Верховного суда: «В основе свободы лежит право определять свою собственную концепцию существования, смысла, Вселенной и таинства жизни».

Созданием общего нравственного порядка занимается не школа, не среда и даже не родители, этим занимаетесь вы сами. И кто вы такой, чтобы судить нравственные порядки других людей и оценивать, какой из них лучше или хуже другого?

Мечта о полной свободе. В других культурах люди формируют свое сознание и развиваются в рамках институтов, которые находятся за пределами индивидуального выбора: семья, этническая принадлежность, вера, нация. Именно эти институты и подрывает культура индивидуализма: ведь они ограничивают свободу, а следовательно не имеют права на существование. В культуре индивидуализма лучшая жизнь – это максимально свободная жизнь. Духовное становление происходит в условиях свободы, а не в рамках обязательств.

Центральная роль достижений. В гипериндивидуалистическом обществе людей не судят по тому, насколько они соответствуют общему кодексу нравственности, насколько они вовлечены в прочные отношения. Критерием оценки являются личные достижения. За которыми следуют статус и признание. Эгоизм считается приемлемым, потому что забота о себе и самопродвижение – главная миссия человека. Ориентироваться на себя и свои интересы – нормально, потому что в правильно выстроенном обществе частный эгоизм способствует появлению общественных благ и экономическому росту. Исследователи из Гарвардской высшей педагогической школы недавно спросили десять тысяч учащихся средних и старших классов, что для их родителей самое важное: личные достижения или доброта. Ответом 80 % стало, что родителей больше волнуют их достижения и успех, нежели отношение к людям.

К моему списку характеристик культуры гипериндивидуалистического общества можно добавить и другие: потребительство, терапевтическое мышление, любовь к технологиям. А главное, все эти идеи и принципы успели за добрые полвека своего распространения порядком усложнить жизнь связанного, объединенного общества.

Несколько лет назад я читал книгу Себастьяна Юнгера «Племя»[38]38
  Юнгер С. Племя. – М.: Бомбора, 2019.


[Закрыть]. Там я узнал об одном феномене, который с тех пор не идет у меня из головы. В Америке XVIII века колониальное общество и общество коренных американцев, к несчастью обоих, проживали бок о бок. Со временем поселенцы из Европы стали переходить на сторону местных жителей. Ни один местный не перешел на сторону колонистов. Европейцам это не нравилось. Их цивилизация, как им казалось, во всем превосходила цивилизацию аборигенов, а между тем коренные жители «голосовали ногами» и знать их, европейский, образ жизни не хотели. Даже если колонистам удавалось уговорить аборигенов примкнуть к их поселению, обучить английскому языку, в итоге те все равно возвращались домой. Во ходе войн с индейцами многие европейцы, попав в плен, оказывались в поселениях индейских племен. Шансов сбежать и вернуться к своим у них было предостаточно, но почему-то этого не происходило. Когда же соотечественники приходили, наконец «спасти» своих и «высвободить из плена», те убегали в лес, где прятались от своих «спасителей».

Принципиальная разница заключалась в том, что в индейских деревнях царила общность и тесные взаимоотношения. Их культура была глубоко духовной, весь мир индейцы считали единым целым. У европейцев же взгляды были куда более индивидуалистические, что сопровождалось высокой степенью изоляции друг от друга. Оказавшись перед выбором, многие предпочитали общину своему «я». Эта история натолкнула меня на мысль, что цивилизация может базироваться на принципиально неверной идеологии.

Напряжение между интересами индивида и общества существовало всегда. Когда узы оказываются слишком крепки, против них хочется бунтовать. Но сегодня перед нами стоит проблема прямо противоположная. В культуре «я имею право быть собой» люди одиноки и ни к чему не привязаны. Сообщество ослабевает, связи истончаются, распространяется чувство одиночества. Оставаться хорошим, осуществлять сокровенное человеческое желание любви и близости – в такой ситуация трудно. Это тяжело для людей всех возрастов, но в особенности для молодежи. Они оказываются в мире, где нет ни системы, ни определенности, толком нет авторитетов и защитных ограждений, кроме тех, которые они соорудят себе сами. Помимо всего прочего, им становится феноменально трудно вступить в самостоятельную жизнь.