Текст книги "Смерть в адвокатской мантии"

– Все это очень интересно, – заметил Фицджеральд, – но при чем тут я?

– Сейчас узнаешь, – сказал Пауэрскорт. – Думаю, тебе нужно повидаться с Бренданом Хупером, поверенным из компании «Хупер, Харди и Слоп». Ее адрес: Уайтчепел, Нью-стрит, 146. Видишь ли, десять дней назад разбойник Ховард вышел из Пентонвиля[10]10
  Пентонвиль – тюрьма, построенная в 1842 году в лондонском пригороде Пентонвиле по американскому образцу и содержавшая только одиночные камеры.


[Закрыть] 10
  Пентонвиль – тюрьма, построенная в 1842 году в лондонском пригороде Пентонвиле по американскому образцу и содержавшая только одиночные камеры.


[Закрыть]на свободу.

– Пентонвиль, – пробурчал Джонни. – Уайтчепел, где резвился Потрошитель… Почему мне вечно достаются такие прелестные уголки?

– Помощник Донтси сказал мне, что, по словам Хупера, Ховард вышел из тюрьмы еще более озлобленным. Поверенный так напуган, что даже сменил место жительства и попросил защиты у полиции. Ну а Донтси уже нет на свете. Он мертв.

3

За последние два дня Пауэрскорт подробно изучил профессиональную сторону жизни Александра Донтси. Он беседовал со многими из коллег и помощников адвоката и уже примелькался привратникам Куинз-Инн. Наиболее выразительную характеристику Донтси дал его начальник, адвокат Максвелл Керк.

– Ваша военная выправка, лорд Пауэрскорт, говорит о том, что вы служили в армии. Вы наверняка замечали, что одни офицеры легко привыкают к армейской жизни, другие – с трудом, а некоторым это и вовсе не удается. Кстати, такие, по моим наблюдениям, погибают чаще, потому что никто из сослуживцев не готов ради них рисковать собой. Так вот, мистер Донтси вписался в наш круг мгновенно, словно был рожден для этого. Я пригласил его сюда семь лет назад и ни секунды не пожалел.

– А что он представлял собой как адвокат? – спросил Пауэрскорт, хотя сомневался, что услышит правду.

Керк помедлил, явно обдумывая ответ.

– Если позволите, я приведу довольно причудливую аналогию. В школе я увлекался крикетом. У нас был один замечательный игрок – старшеклассник Моррисон. Он мог ловить мячи, взлетавшие, казалось, прямо в небо, справлялся с любой крученой подачей, мастерски орудовал битой – одним словом, готовый кандидат в сборную Англии. Но бедняга играл очень неровно. Бывали матчи, когда он едва передвигался по полю, не мог попасть по мячу, не в состоянии был выиграть ни одной пробежки. Это было странно, очень странно. Донтси напоминал мне этого самого Моррисона. Сегодня он выступает на процессе блестяще, поверенные выстраиваются в очередь, чтобы работать с ним, и он триумфально выигрывает дело. Назавтра он является в суд вялый, что-то невнятно бормочет и выглядит совершенно беспомощным, так что поверенные просто рвут на себе волосы. Правда, такие провалы случались не слишком часто, может, один на десяток или даже дюжину побед. Однако они бывали, да еще какие!

– Отражалось ли это на его гонорарах? На количестве клиентов?

– Пожалуй, да, – медленно произнес Керк. Он не отрывал глаз от окна, как будто там, над Темзой, витал призрак Донтси. – Думаю, он зарабатывал не так много, как мог бы с его дарованием. Хотя многие поверенные продолжали к нему обращаться.

Пауэрскорт сомневался, что Керк настолько осведомлен о частной жизни Донтси, что сможет ответить на его следующий вопрос, но все же его задал:

– Находите ли вы какие-то объяснения этим срывам? Он был подвержен депрессиям? Или просто мог выпить лишнего накануне? А может, дело в чем-то другом?

– О, вы не первый, кто хотел бы это выяснить, лорд Пауэрскорт. Один из наших клерков каждый день отмечал перепады настроения Донтси, а потом сравнивал свои наблюдения с поступавшими к нему отчетами о судебных разбирательствах. Его календарь был испещрен пометками: Б – бодрый, ВС – весел и счастлив, ОВС – очень весел и счастлив, НН – настроен нейтрально, П – печален, М – мрачен, ОМ – очень мрачен и так далее. Наконец, в канун Нового года (Бог знает, что подумало дожидавшееся его до поздней ночи семейство) наш исследователь уселся сличать данные. И не нашел абсолютно никакой взаимосвязи! «Очень мрачный» три дня подряд, Донтси был великолепен на суде. С утра был «очень веселый и счастливый», он после полудня выступил на процессе в Олд Бейли просто ужасающе. Это было просто невероятно.

Наконец Пауэрскорт задал вопрос, который всегда приберегал напоследок:

– А были ли у него проблемы с деньгами, с женщинами?

– Если и были, он не признался бы в этом мне, во всяком случае, пока ситуация не стала бы критической. Конечно, содержание усадьбы в Кенте обходилось ему недешево, но он неплохо зарабатывал. А насчет женщин мне ничего не известно. Донтси был человеком скрытным и свято оберегал свою личную жизнь от посторонних. Так что кто его знает… Думаю, у него могли быть интрижки – он явно пользовался успехом у слабого пола, – но фактами я не располагаю.

Пауэрскорт и не рассчитывал услышать от Керка что-нибудь вроде: «Честно сказать, лорд Пауэрскорт, наш Донтси был ужасным бабником, менял подружек каждые три месяца…» Здесь никто не стал бы рассказывать о шалостях коллеги. Корпорация сомкнула ряды, и посторонний мог узнать лишь то, что ему положено было знать. Правду строго дозировали – она была слишком опасна, чтобы выпустить ее на свободу.

Впрочем, Пауэрскорту рассказали о жестокой схватке, которая произошла между Донтси и Порчестером Ньютоном на выборах в бенчеры примерно за месяц до трагедии.

Бенчер становился верховным членом адвокатского сообщества, но это звание требовало от удостоившегося столь высокой чести значительных отчислений в корпоративный фонд. В отличие от других корпораций Куинз, кроме того, обязывал бенчера упомянуть свою организацию в завещании, хотя точные цифры не назывались. Именно этот двойной налог с бенчеров, при том что почти все деньги расходовались на жалованье преподавателям и стипендии студентам из бедных семей, и сделал малочисленный Куинз богатым. В крупных юридических корпорациях, согласно уставу, могло быть сорок-пятьдесят бенчеров, в Куинз-Инн их было только восемь.

Пауэрскорту уже в первый день его расследования нашептали, что избранию Донтси предшествовала яростная борьба. Причем сражение соискателей не имеет ничего общего с дебатами на парламентских выборах. Никаких заявлений кандидатов, никаких официальных речей. Претендент устраивает неформальные вечеринки, где за бокалом хереса можно свободно пообщаться с избирателями. Доверительная беседа на званом обеде – и колеблющиеся переходят на твою сторону. Союзники конкурентов тем временем распространяют порочащие сведения о противнике. Их сообщают всем, кто готов слушать, а таких всегда находится предостаточно.

В противостоянии между Донтси и Порчестером Ньютоном почти до самого финала лидировал Ньютон. Какой слух за сутки до выборов пустили приверженцы Донтси, Пауэрскорту никто не решился передать, но этот слух сработал. И хотя голосование было тайным, все практически сразу узнали, что Донтси победил с приличным перевесом. А Ньютон тут же перестал с ним здороваться.

Пауэрскорт вскоре понял, что Ньютон еще и потому стал заклятым врагом Донтси, что чуть ли не во всем был его полной противоположностью. Донтси обладал богатым воображением, которое позволяло ему увидеть в деле тонкости, не всегда очевидные для остальных. Ньютон же был честным исполнителем – он усердно корпел над бумагами, но выступал без особого блеска. Донтси отличали пылкость и живость ума, а Ньютон был рассудителен (кое-кто даже назвал его туповатым) и флегматичен. У него, безусловно, имелся мотив – как известно, немало избирательных кампаний приводит к дуэлям, и заподозрить его в убийстве мешал лишь способ, которым расправились с Донтси. Представить Ньютона отравителем было трудно, впрочем, только до тех пор, пока не выяснилось, что тот служил в Индии. Пауэрскорт отлично знал, что там многое можно узнать о смертельных ядах.

А еще был Эдвард, помощник Донтси, худощавый и молчаливый молодой человек. Он готовил для патрона все материалы, и во многом именно от него зависело, какой будет речь адвоката в суде. У Эдварда, конечно, была фамилия, но почему-то никто из его коллег не мог ее припомнить. Зато все в один голос поражались тому, что он избрал профессию юриста. У Эдварда был ужасный для будущего адвоката недостаток. Друзья, а в Куинз-Инн этого юношу очень любили, сравнивали его со студентом-медиком, который падает в обморок при виде крови, или с безбожником, который решил принять духовный сан (хотя циники считали, что стойкий атеизм лишь способствует карьере в англиканской церкви и сулит кресло епископа, а то и самого архиепископа Кентерберийского). Дело в том, что Эдвард был ужасно, мучительно, безнадежно застенчив. Привратники за глаза прозвали его Эдвардом Тихим. Он мог целыми днями ни с кем не общаться, не произнести ни слова на совещании, а на торжественном обеде ограничиться лишь робким кивком соседу. Когда однажды он набрался храбрости и попросил сидевшего рядом коллегу передать ему картошки, грянул такой хор поздравлений, что несчастный Эдвард тут же ретировался со слезами на глазах. Однако, по общему мнению, Донтси считал его лучшим помощником на свете, высоко ценил его глубокие знания и умение разбираться в характерах судей. Эдвард, как сообщили Пауэрскорту, вел что-то вроде дневника, в котором описывал поведение всех участников процесса, и его записи впоследствии помогали предугадать реакцию того или иного судьи на доводы сторон.

Беседу с Эдвардом Пауэрскорт планировал, как военную операцию. Для начала он решил извлечь юношу из привычной обстановки, пригласив выпить послеобеденного чаю на Манчестер-сквер.

Вдохновленная успехами в распаковывании вещей и борьбе с беспорядком, леди Люси любезно расспрашивала гостя о его семье. Оливия, выполняя инструкции отца, изо всех сил старалась, чтобы молодой человек чувствовал себя как дома. Задействован был даже один из близнецов, его торжественно принесли в столовую и издали показали Эдварду. Пауэрскорт рассудил, что перед младенцем никто не устоит – даже чопорный англичанин обязательно восхитится его красотой и обаянием, похвалит за сообразительность или хотя бы отметит сходство с родителями. Эдвард при виде двухмесячного малыша произнес: «Он выглядит очень смышленым».

По окончании чаепития, во время которого гость с удовольствием поедал сдобные булочки, дамы удалились, оставив мужчин наедине.

– Спасибо, Эдвард, что приняли мое приглашение и пришли, – осторожно начал беседу Пауэрскорт. – Я был бы вам очень благодарен, если бы мы немного – и конфиденциально, разумеется, – поговорили о мистере Донтси. Не могли бы вы вкратце описать его последнее дело?

Повисла долгая пауза.

Пауэрскорт на какое-то мгновение даже испугался: неужели за чаем Эдвард исчерпал весь свой запас красноречия и операция не удалась? Но потом облегченно вздохнул: то ли юноша просто собирался с мыслями, то ли булочки сделали свое дело, но ответ все же последовал.

– Процесс об убийстве, сэр. В Олд Бейли. Восемь дней. Судья Фэрфакс. – У Эдварда, видимо, было предубеждение против глаголов. – Мистер Донтси как обвинитель, сэр. Большая редкость. Обычно защитник. Ужасный случай, сэр. Молодую женщину забили до смерти на пляже в Ярмуте. Бывшего любовника видели в городе в день убийства. Возможный мотив – ревность. Защита признала, что обвиняемый был в городе, но отрицала, что убил именно он.

Пауэрскорт с удовлетворением отметил, что в речи Эдварда постепенно появляются глаголы.

– Судья недолюбливал мистера Донтси, и ему пришлось нелегко, но он победил. Присяжные совещались всего двадцать минут. Судья огласил приговор. К настоящему времени казнь, вероятно, уже состоялась, сэр.

– Мистер Донтси был удовлетворен вердиктом?

– Может, это и странно, сэр, но нет, он не обрадовался. Я думаю, он считал подсудимого невиновным. Он не говорил мне этого, но мне так показалось. Возможно, я не прав.

– А вы не запомнили имя и адрес преступника?

– Мурхаус, сэр. Джеймс Генри Мурхаус, Лондон, Хорсни-лейн, 15.

– У него большая семья?

Снова повисла пауза, как будто что-то заело у Эдварда в мозгу, но вот зубчики щелкнули, и юноша четко произнес:

– Четыре старших брата и две младшие сестры, сэр.

– Благодарю вас, Эдвард. Ну а какое дело было на очереди? Надеюсь, не убийство?

– О нет, сэр. Грандиозная афера. Мистер Донтси собирался выступать вторым номером в паре с ведущим адвокатом, тоже нашим бенчером, мистером Стюартом. Они и прежде часто сотрудничали. Дело Панкноула. Может быть, вы помните это имя, сэр? Мошенник учреждал компании одну за другой, набирал тысячи и тысячи акционеров и выплачивал такие дивиденды, что люди пачками скупали его акции. Но выплаты процентов шли лишь за счет новых компаний, то есть новых инвесторов. Никакой реальной деловой прибыли, только постоянный приток частных вложений.

– Панкноул… Это тот, который сбежал в Америку, но там его арестовали и препроводили обратно на родину?

– Тот самый, лорд Пауэрскорт. Одно из самых сложных дел в моей жизни. Предварительные дебаты в суде должны были идти целый день или даже больше.

– Эдвард, вы ведь много и плодотворно работали с мистером Донтси. Наверное, вы знаете его как никто другой. Вы не заметили в нем ничего необычного? Он изменился, став бенчером?

Эдвард внимательно посмотрел на Пауэрскорта, спокойно ждущего его ответов. Пауэрскорт знал, что Люси вряд ли им помешает – она занята обустройством на новом месте и наверняка предпочтет руководить женской половиной домочадцев, вместо того чтобы сидеть с мужчинами в гостиной. После долгой паузы Эдвард сказал:

– Все спрашивали меня об этом: и мистер Сомервилл, и мистер Кэдоген, и мистер Керк, и молодой полицейский инспектор. Я ничего им не сказал…

Еще одна небольшая пауза.

– Это произошло после выборов. Что-то изменилось. Не сразу, как он стал бенчером, а недели через две-три. Мистер Донтси как будто внутренне ополчился против чего-то. Против чего именно, я не знаю. Однажды я зашел к нему. Он не ожидал меня увидеть: думал, наверное, что я в библиотеке. Войдя в кабинет, я увидел, как он изучал какие-то цифры в своем блокноте. Когда он поднял на меня глаза, в них было отчаяние. «Не по правилам, Эдвард, – воскликнул он, – это уж совершенно не по правилам!» Мистер Донтси нахмурился и с минуту смотрел в окно, потом спрятал в стол свой блокнот. Больше он к этому не возвращался, во всяком случае, в разговорах со мной.

Пауэрскорт проводил Эдварда до дверей. Леди Люси тепло попрощалась с юношей и взяла с него слово непременно заходить к ним на чай, заверив, что он всегда будет желанным гостем.

Глядя, как Эдвард идет по площади мимо Собрания Уоллес,[11]11
  Собрание Уоллес (Wallace Collection) – известный лондонский музей, созданный на базе частной коллекции и размещенный в доме бывших владельцев.


[Закрыть] в окнах которого уже зажегся свет, Пауэрскорт пожалел, что не задал ему еще один вопрос – о романах Донтси на стороне. А вдруг молодой человек смог бы назвать имена или даже адреса избранниц своего патрона?

А для Эдварда чай у Пауэрскортов стал боевым крещением. Он и припомнить не мог, когда у него получалось говорить так свободно. Что ж, теперь он, пожалуй, сможет сделать самое важное – побеседовать с Сарой Хендерсон. Среди ее поклонников в Куинз-Инн не было преданнее Эдварда. Он узнавал звук ее легких шагов, когда она поднималась по лестнице в свой кабинетик на чердаке. Приникнув к окну, он следил, как она грациозной походкой пересекает двор. Трижды Эдвард намеревался поговорить с Сарой, трижды он твердо обещал себе не трусить. Но трусил. И молчал. А теперь… Теперь он с решительностью, рожденной за чаем и подкрепленной булочками Пауэрскортов, выполнит свое намерение!

Весь день волнение миссис Берты Хендерсон возрастало. С трудом преодолевая боль, она все-таки испекла кекс. Усилия, затраченные на взбивание теста до нужной консистенции, окончательно ее изнурили. Ближе к вечеру миссис Хендерсон стала все чаще поглядывать на украшавшие каминную полку дешевенькие часы. Половина пятого. Без четверти пять. Она принялась подсчитывать: десять минут до станции в Кенте, минут сорок пять в поезде до вокзала Виктория, максимум полчаса от Лондона до платформы в Эктоне, пять минут пешком по шоссе, и Сара должна быть дома. В половине шестого волнение сменилось тревогой. Что-то с поездами? Правда, вокзал Виктория славится сбоями расписания в часы пик… А вдруг с Сарой что-то случилось?

Сегодня хоронили мистера Донтси, и Сара вместе с остальными его сослуживцами и руководством Куинза отправилась проститься с ним. Ее мать жаждала узнать не только детали траурной церемонии, она рассчитывала на подробное описание сокровищ Кална, роскошной родовой усадьбы, где Донтси обитали с незапамятных времен. Заинтересовавшись историей этой семьи, миссис Хендерсон выписала из библиотеки Хаммерсмита «Государственный словарь биографий», но генеалогическое древо Донтси оказалось столь ветвистым и побеги его отсылали к такому количеству статей, что, подавленная этой лавиной информации, она оставила изыскания. Ей запомнились лишь два лорда-канцлера XVII века и тот Донтси, который был ключевой фигурой при дворе Карла II в период Реставрации, – вольнодумец, один из основателей Клуба Адского Огня.[12]12
  Клуб Адского Огня был основан в 1760-х годах в Англии как объединение элиты британского общества. Члены Клуба не только предавались разнообразным удовольствиям (в том числе, и противоречащим морали того времени), но также оказывали влияние на политику и экономику Британии.


[Закрыть]

Со своего наблюдательного поста у окна миссис Хендерсон могла наблюдать, как возвращаются домой жители Эктона. Лишь без десяти шесть она наконец увидела Сару в черном пальто и шляпе. Дочь выглядела очень усталой. Миссис Хендерсон впустила ее и усадила у камина.

– Сейчас поставлю чайник, – заворковала она, ковыляя на кухню. – Я испекла кекс, совсем маленький кексик.

– Не стоило тебе хлопотать.

Сара подозревала, что ее рассказ разочарует мать, ведь та мечтает услышать не только о великолепных гостиных и дивно украшенных галереях, но и о каком-нибудь сказочно красивом и богатом юном отпрыске рода Донтси, этаком кентском мистере Дарси,[13]13
  Мистер Дарси – богатый, знатный, благородный и красивый герой романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение».


[Закрыть] который с первого взгляда полюбил ее дочь и вскоре поведет к алтарю.

– А вот и чай, – сказала миссис Хендерсон, ставя поднос на столик у камина. – Как прошел день, дорогая?

– В общем, довольно утомительно, – глотнув чая, приступила к отчету Сара. – Около полудня прибыли экипажи, чтобы отвезти нас на вокзал. Все организовал мистер Керк, наш начальник.

– Надеюсь, тебе не пришлось платить? – заволновалась миссис Хендерсон. Она считала, что скромный заработок дочери вряд ли позволяет такие траты.

– Нет-нет, мама. Мистер Керк взял это на себя.

– А рядом с кем ты сидела?

Сара нежно любила мать, но ее повышенный интерес к мельчайшим подробностям порой начинал раздражать девушку.

– Рядом с мистером Керком, мама.

– Рядом с начальником, – горделиво кивнула мать. – Я забыла, дорогая, мистер Керк женат?

– Мама, у него четверо детей и он почти старик, ему, наверное, под пятьдесят, – Сара надеялась, что это остудит пылкую фантазию матери.

– А поезд? – допытывалась миссис Хендерсон. – Руководство Куинз-Инн, вероятно, зарезервировало для своих сотрудников целый поезд?

Она слышала о таких специальных корпоративных поездах, хотя самой ей не довелось в них путешествовать. Но быть может, такая честь выпала ее дочери? Об этом можно было бы упомянуть в беседе с соседкой, миссис Виггинс. Та любит похвастаться карьерой сына в компании «Метрополитен Рэйлуэй», хотя на самом деле он всего-навсего продает билеты на станции «Бейкер-стрит».

– Обычный поезд, – улыбнулась Сара, зная слабости матери и придерживая в запасе если не потрясающую, то достаточно выразительную деталь, – но мистер Керк зарезервировал нам три вагона первого класса.

– Три вагона первого класса, – благоговейно повторила мать. – Три!

– В пути, мама, мы опять говорили с мистером Керком об этой большой афере, которую скоро должны рассматривать в суде. В ближайшие дни мне придется очень много работать. Мы до самого Кална обсуждали, что еще надо успеть сделать.

– У Донтси, наверное, своя станция? – с надеждой спросила миссис Хендерсон. Как красиво звучало бы: «станция Калн, имение Донтси». И ее дочь, которая, беседуя с начальником, подъезжает туда в вагоне первого класса.

– Я слышала, что под строительство железной дороги отрезали немалый кусок принадлежащей им земли. Но сама станция в десяти минутах ходьбы от усадьбы.

– Надеюсь, вы не шли пешком? Сегодня такой сильный ветер, во всяком случае, у нас здесь. Для причесок это была бы просто катастрофа.

– Но тогда мы упустили бы возможность насладиться прогулкой по парку, – с улыбкой возразила Сара. – Он начинается прямо от станции и тянется на тысячи акров. И повсюду олени, такие стройные и нежные. Говорят, их в Калне сотни и водятся они там уже много веков.

Миссис Хендерсон удовлетворенно усмехнулась. Когда она произнесет «тысячи акров» и «сотни оленей», миссис Виггинс с ее «Метрополитен Рэйлуэй» будет посрамлена.

– А дом, Сара? Он и правда огромный, да?

Саре показалось, что ее мать представила себе здание раза в четыре больше Букингемского дворца.

– Нам не удалось осмотреть его весь, мама. Он очень большой. Говорят, комнат там по числу дней в году, а лестниц – по числу месяцев.

Миссис Хендерсон была потрясена. Триста шестьдесят пять комнат? Невероятно! А как же високосный год? Наверное, поперек одной из комнат сделаны раздвижные двери, и в високосном году их открывают – тогда получается триста шестьдесят шесть. Но она отвлеклась, а Сара тем временем продолжала рассказ:

– Мы прошли через два больших внутренних двора.

«Как мистер Донтси мог предпочесть этому великолепию скучные залы судебных заседаний?» – вздохнула про себя миссис Хендерсон.

– Прямо из второго двора мы поднялись в большой парадный холл, где стоял гроб мистера Донтси. Стены в холле обшиты панелями темного дуба и повсюду висят фамильные портреты. Раньше, в восемнадцатом веке, когда было построено здание, там размещалась столовая для слуг и стоял дубовый стол длиной, наверное, с нашу дорогу до шоссе.

– Сколько человек несли гроб? – Миссис Хендерсон подалась вперед, глаза ее заблестели от любопытства.

– Шестеро, мама. Два джентльмена из Куинз-Инн, двое из усадьбы и два члена семьи. Так сказать, представители всех сторон жизни мистера Донтси. Шли они медленно. Я, помнится, тогда подумала, что гроб, видимо, сделан из очень тяжелого дерева, ведь сам мистер Донтси был худенький. Они прошли через оба двора и повернули к фамильной часовне. А там случилось такое… – Сара на секунду замолкла.

Миссис Хендерсон не сводила с нее глаз.

– Олени. Представляешь, мама? Они словно знали, что происходит. Их было множество, может, тридцать или сорок. Они застыли ярдах в двадцати от похоронной процессии, словно провожая хозяина в последний путь. Один из наших сотрудников сказал мне, что еще никогда не видал такого почетного караула.

– Олени простояли так всю траурную службу? Они еще были там, когда вы вышли из часовни?

– Ну нет, – улыбнулась Сара, – на это у них терпения не хватило. Когда я оглянулась, входя в часовню, оленей уже не было. Они как будто сочли, что уже исполнили свой долг.

– А церковная служба? Расскажи, как она проходила.

Сара начала чувствовать себя жертвой инквизиции на допросе. Она откусила кусочек кекса и не спеша прожевала его.

– Да как обычно: «Я есмь воскресение и жизнь» и все такое, – небрежно ответила она, хотя всего второй раз в жизни посещала похороны. – Мистер Керк прочел один отрывок из Библии, брат мистера Донтси – другой. Викарий читал молитву о том, что неисповедимы пути Господни. Один из адвокатов у меня за спиной прошептал, что пути викария также неисповедимы.

Миссис Хендерсон укоризненно покачала головой.

– Мистера Донтси похоронили рядом с его отцом, – заканчивала рассказ Сара, – почти на самой вершине холма. Оттуда видны и дом, и парк с оленями, и площадка для крикета. Чудесное место для вечного упокоения.

– Народу в церкви было много? Человек пятьдесят? А может, все сто?

– Мне кажется, больше. По крайней мере, сотни полторы. Внутри все не уместились, и многим пришлось стоять у входа. Приехал даже молодой полицейский инспектор, по-моему, это очень любезно с его стороны. И лорд Пауэрскорт, которого наши бенчеры пригласили расследовать смерть мистера Донтси, тоже был там.

– А вдова, Сара? Миссис Донтси была очень печальна?

– Она была очень красива, мама. Траур ей к лицу. Она была в черной кружевной вуали (может, это и есть мантилья) и казалась очень загадочной.

– Сомневаюсь, что вдова должна выглядеть загадочной, – неодобрительно заметила миссис Хендерсон. – Меня учили, что у гроба следует горевать.

– Я стояла довольно далеко. А уже возле могилы произошел ужасно неприятный случай. Широкие ленты, на которых гроб опускают в яму, как-то неровно натянулись и начали соскальзывать. Казалось, гроб сейчас перевернется и рухнет крышкой вниз. Пока могильщики изо всех сил пытались выровнять его, все затаили дыхание. Но, к счастью, обошлось. Представь себе, мама, что было бы, если бы гроб мистера Донтси упал, да еще неправильно, не так, как полагается!

Миссис Хендерсон смотрела в горящий камин.

– Да, Сара, история жизни мистера Донтси похожа на притчу. Он плохо начал, шел не тем путем, и плохо кончил, упав замертво лицом в суп на банкете. В наш просвещенный век так не принято!