Текст книги "Смерть в адвокатской мантии"

Дэвид Дикинсон
Смерть в адвокатской мантии

Гею и Чарли

1

Страшный грохот сотряс стены. Видимо, столкнулись экипажи, и один из них, а может быть, и оба опрокинулись. Лошади жалобно заржали, наверное, упряжь увлекла их за собой на землю. А потом раздались оглушительные проклятия.

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт не мог и предположить, что человеческий голос способен пробиться сквозь толстые стены Олд-Черч в Челси, однако это было именно так. И слова, которые он услышал, совершенно не вязались с утром, столь значительным для семьи Пауэрскорта. Дальше – хуже. Первому кучеру ответил другой, и словечки он употреблял еще ядреней. Пауэрскорт взглянул на своих детей. Только бы они не стали допытываться о значении услышанного. Он сомневался, что смог бы перевести этот диалог – некоторые выражения и ему были в новинку. Потом он обвел взглядом собравшихся: кое-кто из мужчин прятал ухмылку, а пожилые девицы возмущенно прикрыли уши ладонями.

Туман требовал новых жертв, и к их списку добавилось очередное столкновение экипажей. Густая мгла с самого раннего утра расползалась по Лондону, окутывая дома и прохожих, и аварии, подобные той, что произошла у церкви в Челси, случались повсюду. Омнибусы Вест-Энда отказались от неравной борьбы с туманом и в ожидании улучшения видимости стояли в депо. На Темзе и в порту капитаны вели суда самым малым ходом, длинными гудками оповещая о своем курсе встречных. Их гулкая тревожная перекличка звучала над городом, словно сигнальные горны, передающие команды частям сражающейся армии.

Зычная перебранка кучеров продолжалась. Священник, придя в себя от неожиданности, решился внести изменения в обряд.

– Псалом номер 365! – как можно громче возгласил он, многозначительно кивнув органисту: – Сотый псалом по Ветхому Завету: «Хвалит Господа вся земля».

«Пять строф, – прикидывал про себя священник, – есть шанс, что к концу псалма перепалка за стенами утихнет».

 
Познайте, что Господь есть Бог,
Что Он сотворил нас и мы – Его…
 

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт был частным детективом. Репутацию он себе составил на службе в военной разведке в Индии и весьма укрепил ее расследованием нескольких громких преступлений, имевших место в Англии. Он был высокого роста (без малого шесть футов), с вьющимися русыми волосами и голубыми глазами, которые взирали на мир беспристрастно и иронично.

Пауэрскорт слегка повернул голову и снова украдкой огляделся. Если бы на торжественный обряд прибыло менее полусотни родственников, то клан его жены, леди Люси, счел бы это полной катастрофой. Семьдесят пять гостей спасли бы фамильную честь от позора. Присутствие ста человек можно было бы счесть удовлетворительным. А сто тридцать один – ровно столько насчитал Пауэрскорт – давали основание признать церемонию успешной (хотя сто пятьдесят, разумеется, было бы еще лучше).

Псалом завершался:

 
От народов земных и сил небесных
Вовеки хвала, вовеки слава!
 

Когда священник повел всех по проходу к возвышавшейся возле входа в храм купели, Пауэрскорта вдруг осенило, что его подсчеты неверны. Не сто тридцать один, а сто тридцать три! Он чуть не забыл, ради чего собравшиеся здесь преодолели пелену февральского тумана. Они прибыли на крещение двух новых членов клана, близнецов, самых младших Пауэрскортов – леди Люси разрешилась от бремени перед Рождеством. Так кем же, помилуйте, считать этих младенцев, как не достойным пополнением ее многочисленного семейства?

Примерно в миле от этой церкви туман, равномерно распространившись по всем кварталам Лондона, почти скрыл серым облаком Куинз-Инн.[1]1
  Инны (Inns) – привилегированные юридические корпорации, существующие с XIV века и расположенные в Темпле, одном из центральных районов Лондона, на территории средневекового монастыря тамплиеров. Инны обладают монопольным правом подготовки адвокатов и выдачи лицензий на занятие адвокатской практикой. К четырем ныне существующим (Иннер-Темпл, Мидл-Темпл, Линкольнз-Инн, Грейз-Инн) автор добавляет пятый, вымышленный, – Куинз-Инн. (Здесь и далее – примеч. переводчика.)


[Закрыть] Заведение это располагалось на берегу Темзы между Вестминстером и Сити, и близость воды делала мглистую завесу вокруг него еще плотней. Тем не менее поднаторевший в истории архитектуры студент определил бы здание с поясом высоких окон как постройку XVIII века и, вероятно, описал бы даже газоны внутренних дворов, хотя разглядеть их можно было разве что с крыш.

Куинз-Инн был самым молодым и малочисленным из лондонских юридических иннов, которые издавна и поныне поставляли столице адвокатов,[2]2
  В британской юридической системе адвокаты могут представлять на судебных процессах как сторону защиты, так и сторону обвинения. Адвокаты подразделяются на две основные категории: поверенные (работающие с клиентами, готовящие их документы, а также подбирающие юриста, который будет отстаивать интересы истца или ответчика на процессе) и адвокаты с правом выступать в судах высших инстанций.


[Закрыть] членов Королевского суда и других важных судейских чиновников. Он не имел столь легендарной, восходящий к рыцарям-монахам ордена тамплиеров исторической генеалогии, как Мидл-Темпл, не обладал многократно воспетым в стихах великолепием его садов, действительно восхитительных, особенно в пору летнего цветения. Зато по части элегантности зданий Куинз вполне мог состязаться с ансамблями Грейз-Инн и Линкольнз-Инн. Речь тут не о превосходстве, а лишь о некотором тонком нюансе, отличавшем Куинз. Чуть более светский и блестящий, имеющий тесные связи с наиболее роскошными колледжами Оксфорда и Кембриджа. Чуть более богатый благодаря сложной системе финансирования. Чуть более терпимый к неким (как не без гордости сказали бы в Куинзе – эксцентричным) пристрастиям здешних светил к модным костюмам или экипажам.

В тот день Куинз готовился к банкету в память об одном из своих выдающихся воспитанников – бенчере[3]3
  Бенчер – почетный титул старшины юридической корпорации.


[Закрыть] Теофилусе Граттане Уайтлоке. Он дважды занимал пост лорда-канцлера,[4]4
  Лорд-канцлер – глава судебного ведомства, верховный судья Англии, председатель палаты лордов в английском парламенте.


[Закрыть] а будучи судьей, столь многих отправил в колонии, что циники предлагали назвать его именем военный корабль, совершавший регулярные рейсы в Ботани-Бей.[5]5
  Ботани-Бей – входивший в состав британской колонии Новый Южный Уэльс порт на восточном побережье Австралии, с 1788 года ставший местом каторги и ссылки английских преступников


[Закрыть] Уайтлок родился всего днем раньше нелепой даты високосного года и завещал ежегодно проводить банкет именно 28 февраля, независимо от того, на какой день недели падет это число. Проконсультировавшись с тремя опытнейшими знатоками юриспруденции, он внес в свое завещание пункт о том, что, если когда-либо епископ либо иной священнослужитель воспротивится проведению банкета из-за совпадения его даты с церковным праздником, данное распоряжение подлежит отмене навсегда. Однако оставленная им сумма позволяла закупать для банкета столь отменные яства и напитки, что члены Куинз-Инн готовы были пренебречь возможными возражениями и архиепископа Кентерберийского, и кардинала Вестминстерского, и даже того и другого, вместе взятых.

Уже в полдень приготовления к пиршеству шли полным ходом. По милости Господней, старшим дворецким Куинз-Инн уже много лет служил человек, которого все звали просто Джозеф. Мало кто, если вообще были таковые, знал его фамилию, и даже сам он, как осмеливалась утверждать дерзкая молодежь, ее давно забыл. Это был прирожденный организатор. За долгие годы службы он добился полного взаимопонимания с лучшими из лондонских мясников, бакалейщиков и виноторговцев, благодаря чему закупал у них лучший товар по весьма умеренным ценам. Завистники из других юридических сообществ утверждали, что эта система снабжения держится только на его личных связях, а значит, когда-нибудь неминуемо рухнет, закончившись скандалом и тюремным сроком для самого Джозефа. А особо злобствующие даже сулили ему морское путешествие по обожаемому судьей Уайтлоком маршруту Лондон – Ботани-Бей.

«Откуда только их понабрали!» – вздыхал Джозеф, проводя в парадном зале смотр официантов. Постоянного штата Куинз-Инн для предстоящего торжества не хватало, а вербовкой дополнительных сил ведал главный привратник, с которым у Джозефа неожиданно испортились отношения. Дворецкий долго не мог понять, на что же тот обижен, как вдруг его осенило. Третьего дня была вечеринка у бенчеров, изысканное застолье с лучшими винами из погребов Куинза. Согласно доброй традиции бутылочку-другую с их стола следовало переправить в буфет главного привратника, о чем он, Джозеф, искренне забыл. И вот она, месть. Четыре юнца, которым можно дать лет по шестнадцать, а в этом возрасте и две минуты трудно выстоять неподвижно. И четыре старика, которым, похоже, за шестьдесят. Эти, должно быть, обслуживали гостей еще до Берлинского конгресса[6]6
  Конгресс европейских держав по установлению государственных границ на Балканах, состоялся в 1878 году.


[Закрыть] и весь вечер будут бегать в туалет. Один из них, к ужасу Джозефа, дремал стоя. И это в полдень! Что ж с ним станется к одиннадцати вечера? Захрапит в буфетной? Потеряет сознание? Или вообще уснет навеки, причем прямо в кладовой?

Мудрый генерал понимает, сколь многое зависит от его отношений с личным составом. Джозеф едва сдерживался, чтобы не накричать на стоящее перед ним нелепое сборище, но он знал – криком делу не поможешь. Добиться того, чтобы эти несчастные продержались в форме предстоящие десять часов, можно было только личным обаянием и любезным обращением.

– Доброе утро, джентльмены! – Он одарил их ослепительной улыбкой. – Случалось ли вам прежде обслуживать подобные банкеты?

Нестройное «Да, сэр!» прозвучало в ответ.

– Вот вы, – обратился Джозеф к самому пожилому из нанятых официантов, – с какой стороны вы подадите овощной гарнир к основному блюду?

Старик с укоризной поднял на него сонный взгляд.

– С левой, сэр.

– Превосходно! – одобрил Джозеф. – А вы, молодой человек, – повернулся он к кудрявому юноше с огромными печальными глазами, – какое вино вы предложите к рыбе – шабли или «Шатонеф-дю-Пап»?

– Шабли, сэр, – на мгновение оживился тот и тут же снова погрустнел.

– Совершенно верно! – благосклонно кивнул Джозеф. – Надеюсь, сегодня мы выступим достойно. Если вдруг при обслуживании гостей у вас возникнет хоть малейшее затруднение, немедленно обращайтесь ко мне. А теперь позвольте изложить план наших дальнейших действий. Вы видите перед собой футляры со столовыми приборами, два куска ткани и бутылку специальной жидкости. Ваша задача – отполировать ложки, вилки и ножи до зеркального блеска. Затем вы столь же тщательно протрете бокалы и фужеры для вин и портвейна. Потом под моим наблюдением накроете стол. После ужина, перед тем как я дам вам последние инструкции, мы сможем немного отдохнуть. Джентльмены, в память о Теофилусе Уайтлоке мы должны быть на высоте. Он не упомянул официантов в своем завещании, но если бы не мы, его воля была бы неосуществима!

Девять избранных выстроились вокруг купели. Холодная вода недвижно стояла в глубокой чаше. У мальчика было два крестных отца – Джонни Фицджеральд, старинный друг и соратник Пауэрскорта, и его шурин Уильям Берк, финансист, который недавно поразил всю семью, разобрав крышу своей огромной виллы в Антибе и достроив еще два этажа. Пауэрскорт тогда даже поинтересовался у шурина, не намеревается ли тот приютить там всех своих родственников. Крестной матерью девочки должна была стать старшая сестра Пауэрскорта – она уже не раз брала на себя эту почетную обязанность при крещении младенцев клана леди Люси. Священник читал проповедь, держа молитвенник в вытянутой руке, – видимо, страдал дальнозоркостью.

– Оставь сомнение, верь всем сердцем, что Христос во спасение душ человеческих примет и этих чад в объятия милосердные, благословит их вечной жизнью в царствии духа Своего…

Пауэрскорт смотрел на маленький сверток в своих руках. Крохотный мальчуган с белокурым завитком на лбу крепко спал. Его старшие брат и сестра очень хотели принять участие в главной части церемонии и страшно расстроились, получив отказ. Все их попытки отстоять свои права были тщетны, хотя Оливия возмущенно заявила, что, во-первых, намного чаще папы держала на руках младших брата и сестру, а во-вторых, ей, с высоты ее роста, гораздо легче поймать малюток у земли, если отец или священник уронят их. А Томас мрачно пророчил, что отстранение его и сестры от крещения близнецов грозит всему семейству большими бедами. Только очень щедрым подкупом леди Люси удалось смягчить сердца детей.

Священник перешел к ритуалу допроса крестных родителей:

– Свидетельствуя за этих чад новорожденных, отрекаетесь ли вы от дьявола и дел его, от суетной славы и тщетной роскоши мирской, от алчности и вожделений плоти, от потворства любым соблазнам сатанинским?

Крестные хором пробормотали: «Отрекаюсь от всего этого». Пауэрскорту показалось, что голоса Джонни Фицджеральда и Уильяма Берка прозвучали не слишком решительно. Хотя, подумал он, самого Берка трудно упрекнуть в жадности, он богатеет на алчности других.

Леди Люси тихонько толкнула мужа, глазами указав на соседнюю, дотоле пустовавшую, скамью. Сейчас тут, блаженно улыбаясь, стояли на коленях Оливия и Томас – сумели все-таки пробраться к месту главного действия. Усмехнувшись, Пауэрскорт снова опустил глаза на младенца.

Вступительная часть завершилась. Священник, наклонившись, принял сверток из рук отца, и того вдруг обдало волной безумной тревоги. Старик явно подслеповат. А вдруг сбудутся худшие опасения Оливии, и он уронит малыша прямо на каменные плиты? Обведя взглядом крестных родителей, священник произнес: «Нарекается чадо сие именем…»

– Кристофер Джон Уингфилд Пауэрскорт, – ответствовал хор.

Медленно и осторожно священник окунул темечко младенца в купель. Тот протестующе завопил. Вот это голосище, подумал Пауэрскорт, похоже, он способен перекрыть даже перепалку извозчиков.

– Кристофер Джон Уингфилд Пауэрскорт, крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Рыдающего младенца бережно передали на руки земному отцу. Наступила очередь его сестры. Элизабет Джульетта Маклеод присоединилась к семейству Пауэрскортов абсолютно безмолвно, и Оливия тут же шепнула Томасу, что это доказывает, насколько девочки храбрее мальчиков.

Год назад, месяца через полтора после завершения весьма драматичного и опасного расследования в соборе на западе Англии, Пауэрскорт возил жену в Санкт-Петербург. Леди Люси была уверена, что именно там, в роскошной спальне отеля на Невском проспекте, и были зачаты близнецы. Джонни Фицджеральд в связи с этим предложил назвать новорожденных Николаем и Александрой – в честь русского царя и его супруги. Однако Пауэрскорт отклонил эту идею, сославшись на то, что, если вдруг когда-нибудь в будущем Россия и Англия будут воевать друг с другом, такие имена могут создать его детям большие неудобства.

После первой смены блюд на банкете в честь Уайтлока Джозеф немного успокоился – пока, кажется, дела идут неплохо. Зал выглядел великолепно. На стенах и на столах сверкали свечи. Со строгих портретов свысока взирали на своих преемников великие юристы прошлого. По всему огромному помещению тянулись ряды старинных дубовых столов, столь же солидных и почтенных, как сам Куинз. В глубине зала перпендикулярно всем остальным стоял стол для верховных членов корпорации. Со стены позади него угрюмо и осуждающе глядели два парадных портрета лордов-канцлеров кисти Гейнсборо. А над ними висело сокровище Куинз-Инн – полотно Рубенса «Суд Париса», на котором красавец Парис, сын троянского царя, показывал румяное яблоко раздора трем весьма скудно одетым красавицам богиням. Вероятно, именно благодаря им это произведение искусства пользовалось такой популярностью, что парадный зал Куинза раз в неделю на определенное время открывали для публики. Американских туристов, правда, иногда удивляло, что картина называется «Суд Париса», а на ней нет ни зала суда, ни защитников, ни обвинителей, но это не умаляло их восхищения. Прикрепленная внизу, под рамой табличка гласила, что шедевр приобретен на щедрые пожертвования бенчеров и благодетелей Куинза.

Ужин начинался лососиной, запеченной с сыром бофор и политой соусом. С этим блюдом разношерстный отряд помощников Джозефа справился легко. Заранее разложив на порции в кухне, лососину оперативно доставили к столу. В этом участвовали как регулярные, так и вспомогательные силы, причем старшее поколение произвело на Джозефа лучшее впечатление, чем молодежь. Пожилые официанты были, конечно, не так шустры, зато обращались к обедающим негромко, как того требовал протокол, да и тарелки не съезжали у них с подносов.

Больше всего Джозефа волновал суп. Шеф-повар приготовил суп по оригинальному рецепту, который, по его утверждению, он создал для членов императорской семьи в Санкт-Петербурге. Борщ «Романов» представлял собой суп из свеклы, приправленный травами. К нему подавали крепчайшую русскую водку, название которой не мог выговорить даже сам повар, и густую сметану. Джозеф со страхом наблюдал, как из кухни вереницей, держа по глубокой тарелке в каждой руке, потянулись официанты. Им предстояло преодолеть полторы сотни ярдов по натертым полам коридора до парадного зала и донести драгоценную ношу до самого отдаленного стола. Сто шестьдесят два гостя, восемьдесят один опасный рейс борща «Романов». Одного из лакеев, который еще в кухне расплескал суп и посадил на белоснежную рубашку ярко-розовое пятно, пришлось отстранить от дел. Двое юношей, подражая старшим товарищам, настолько сосредоточились на плавно скользящем шаге, что перестали прижимать локти плотно к телу. Еще двое несли суп, вытянув руки слишком далеко вперед, и рисковали его пролить.

Катастрофа разразилась в половине девятого, но вовсе не по вине официантов. Поздравив себя с благополучным прибытием борща к цели, Джозеф перевел взгляд на главный стол. Бенчеры Куинза расположились там согласно рангу, по обе стороны от восседавшего в центре казначея – высшего лица корпорации. Наиболее скромную позицию с краю, под портретом одного из суровых лордов-канцлеров, занимал Александр Маккендрик Донтси, королевский адвокат.[7]7
  Высокое юридическое звание, примерно соответствует ученой степени «доктора права».


[Закрыть] Наметанный глаз Джозефа сразу заметил: лицо у мистера Донтси не просто бледное, а скорее, серое и влажное от пота – адвокат, по-видимому, едва вышел из запоя. Донтси вяло проглотил три ложки супа и вдруг ничком рухнул на стол. Содержимое опрокинутой тарелки прочертило пунцовую полосу по белой скатерти, струйка крови от разбитого подбородка Донтси влилась в свекольный бульон, превратив «борщ Романов» в «борщ Кровавый», и ярко-багровая смесь начала медленно капать на пол. Зал на минуту застыл, все разговоры смолкли. Потом раздался громкий голос казначея, который в мертвой тишине показался громовым:

– Напился, негодяй! Не трогайте его, он скоро очнется. Продолжим, джентльмены.

Джозеф тут же отправил двух вооруженных тряпками и швабрами официантов наводить порядок, а остальным дал знак наполнить бокалы, чтобы поднять настроение собравшимся. Вскоре зал уже снова мерно шумел. Тарелки из-под борща убрали, банкет шел своим чередом. Подали жареную оленину с можжевеловой подливкой, потом «тирамису» с темным и белым шоколадным соусами, и к нему «Шатонеф-дю-Пап» и «Домен-дю-Вье-Телеграф». Однако Джозефа начинало серьезно волновать состояние мистера Донтси. Тот не только не очнулся, но даже не пошевелился. В то время как носы и щеки остальных гостей пламенели все ярче, его лицо приобрело оттенок тусклой меловой белизны. Впрочем, никто из коллег не обращал на него никакого внимания, словно на ежегодных банкетах Уайтлока было в порядке вещей напиваться до беспамятства и падать лицом в тарелку.

Джозеф, разумеется, понимал, что казначей, который всегда свято чтил традиции, а к этому, самому пышному, празднику питал особую слабость, не хочет прерывать торжество. Но никто, включая верховных членов корпорации, не мог сравниться с Джозефом в преданности Куинз-Инн. Возможно, потому, что тридцать лет назад приехавшему в Лондон из Италии безработному молодому Джозефу именно в Куинзе дали тогда место временного официанта. Теперь же он здесь уважаемый ветеран, и немало нервно лепечущих студентов на его глазах превратились в мэтров гражданского и уголовного права. Джозеф хорошо знал, какой вред репутации родного заведения способен нанести слушок о том, что умники Куинза безмятежно лакомились олениной и пили великолепное бургундское, в то время как один из них лежал без сознания, упав лицом в суп. Обратиться за советом к казначею? Но тогда каждый участник застолья поспешит выразить свое мнение. В среде юристов иначе и быть не могло, высказаться непременно должны были все до единого, и подобные дебаты несомненно нарушили бы праздничную атмосферу. А что, если, задумался дворецкий, просто потихоньку унести мистера Донтси, словно опустевшее блюдо из-под картофеля или овощей? Пожалуй, это можно сделать незаметно. Вот только мистер Донтси будет покрупнее любого блюда.

Призвав четверых самых плечистых из официантов, Джозеф собрал их в коридорной нише на пол пути от кухни к залу.

– Слушайте меня внимательно, – сказал он им. – Нужно убрать из зала мистера Донтси – джентльмена, который упал головой в тарелку за главным столом. Будем действовать так. Вы двое, – обратился он к паре испытанных штатных бойцов, – подойдете к столу сзади, как будто собираетесь обслужить стол бенчеров. А вы, – кивнул он двум молодым рекрутам, – с правого края. Нужно действовать быстро и незаметно. Не торопитесь, чтобы не привлекать внимания, но и не останавливайтесь, пока не доставите его в библиотеку. Дверь, которая ведет туда, находится в глубине зала, я буду держать ее открытой. Удачи вам!

Джозеф зорко оглядел место предстоящей операции. Похоже, пирующие уже практически не замечают официантов. Бенчеры выступали в Суде Королевской скамьи, но за столом сидели на стульях.[8]8
  Суд Королевской скамьи – один из высших британских судов. Здесь игра слов, построенная на противопоставлении «скамья» – «стул».


[Закрыть] И план Джозефа заключался в том, чтобы, одним движением подняв стул вместе с Донтси, быстро унести его. Все прошло без помех. Никто не заинтересовался происходящим, никто ничего не спросил. Председательствовавший за главным столом казначей даже не проводил взглядом стремительно удалявшегося коллегу. Будто воды сомкнулись над затонувшим кораблем, и вновь ровно засияла морская гладь.

Когда адвоката доставили в библиотеку и положили на диван, один из молодых лакеев склонился к нему, и тут же, побледнев, отпрянул.

– Мистер Джозеф… сэр… – заикаясь, проговорил юноша, – кажется, этот джентльмен умер…

– Вздор! – воскликнул один из штатных официантов. – Не может быть.

– Да говорю вам, – настаивал юноша, – сами взгляните. Ей-богу, он не дышит, и лицо прямо посинело. Вот дьявольщина, мы тащили труп!

Джозеф нагнулся и приложил ухо к груди Донтси – сердце действительно не билось. За время службы старшему дворецкому Куинза приходилось справляться и с пьяными вдрызг студентами, и с уважаемыми адвокатами, которые отказывались платить по счету. Взять хотя бы того балканского князя, который выразил свое недовольство поданным блюдом пальбой в лакеев из револьвера! Но со смертью многоопытный Джозеф столкнулся впервые. И с какой смертью – 28 февраля, в промозглый туманный вечер, на праздничном банкете, за борщом со сметаной и русской водкой с непроизносимым названием. Тем не менее долг призывал его вернуться на командный пост.

– Джонстон, – обратился он к особо доверенному официанту, – найдите, пожалуйста, главного привратника и сообщите ему о случившемся. Он служил в армии и, думаю, лучше нас разберется, жив мистер Донтси или нет. Передайте ему, что, как нам кажется, нужен врач. Если он поддержит нашу точку зрения, пусть пошлет за доктором. Скажите также, что я не предлагаю поставить в известность казначея, но счел бы такой шаг весьма разумным.

Джонстон побежал к центральному входу, где стояла сторожка привратника. Перед лицом трагедии вражда, похоже, была забыта. А Джозеф повел официантов обратно в зал. Пора было подавать сыр.

Шахматная партия между доктором Джеймсом Чемберленом и его родным братом подходила к концу, когда поступил срочный вызов. Это было, пожалуй, кстати. Король доктора был загнан в угол, при нем оставались только ладья и одинокая пешка, в то время как силы противника составляли ферзь, ладья и конь с солидным резервом пешек. Всего пара ходов отделяла доктора от поражения, которое со счетом 68–59 подтвердило бы лидерство брата в этом продолжавшемся уже более двух лет шахматном марафоне.

– Жаль, конечно, лишают тебя победы, но извини, – улыбнулся доктор брату и отбыл в Куинз-Инн, к бездыханному телу Александра Донтси.

Главный привратник Роланд Хайден торжественно проводил врача в библиотеку. Тому и минуты не потребовалось, чтобы поставить диагноз.

– Увы, пациент скончался, – сказал доктор. – Немедленно сообщите об этом казначею. И разумеется, семье покойного. Хайден, вы, случайно, не знаете, кто был его лечащий врач?

– К сожалению, нет, сэр. У мистера Донтси тут, конечно, есть квартира, но дом его в Кенте. Наверное, и свой врач у него там.

Доктор вновь наклонился и внимательно вгляделся в лицо Донтси. В этот момент в дверях появился казначей Бартон Сомервилл, громко протестуя:

– Ну не мог он умереть, я же совсем недавно с ним разговаривал! Вы не ошиблись, доктор Чемберлен? Может, он просто хватил лишку и к утру протрезвеет, а?

Доктор Чемберлен посмотрел на часы. Он не собирался провести всю ночь в дискуссии с не совсем трезвым казначеем.

– К сожалению, у меня нет никаких сомнений, мистер Сомервилл. – Доктор не знал о маленькой слабости Бартона Сомервилла, который предпочитал, чтобы к нему обращались: «господин казначей», и требовал этого от коллег. – Мистер Донтси мертв уже несколько часов.

Бартону Сомервиллу смутно припомнились собственные слова при виде замертво рухнувшего на стол Донтси: «Напился, негодяй! Не трогайте его, он скоро очнется. Продолжим, джентльмены». Он подумал, что доктору это вовсе не обязательно знать. Но могла ли немедленная медицинская помощь спасти Донтси жизнь? И есть ли хоть какие-то основания обвинить его, Сомервилла, в непредумышленном убийстве, например? Или в преступной халатности? Пожалуй, что нет.

– Уже поздняя ночь, мистер Сомервилл, – заметил доктор. – По-видимому, пока что нам остается только перенести тело бедного джентльмена в его служебную квартиру и положить на кровать. И конечно, известить его семью. У него в Кенте жена и дети?

– Только жена, – угрюмо бросил казначей. – Детей не было.

– Что ж, надо послать ей телеграмму или позвонить, если там есть телефон. Утром я вернусь. И еще я обязан вызвать полицию.

– Полицию? Силы небесные! Это еще зачем? Мы юристы, а не преступники.

– Это всего лишь обычная процедура, мистер Сомервилл. Нужно установить, естественной или насильственной явилась смерть. Возможно, в ходе следствия потребуется даже вскрытие.

– Но вы же не обнаружили ничего подозрительного? – вновь встревожился за себя казначей.

И равнодушному к судьбе Бартона Сомервилла врачу показалось, что тот что-то скрывает.

– Пока рано делать выводы, – уклончиво ответил доктор Чемберлен. – Хотя даже беглый осмотр говорит о том, что причина смерти может быть и неестественной.