Текст книги "Дом лжи"

Семь недель спустя
Июль
3

ПОНЕДЕЛЬНИК, 4 ИЮЛЯ 2022 ГОДА

– О… боже… мой, – прошептал я. Хотя впервые за многие годы я пришел сегодня в клуб именно потому, что надеялся – ты тоже будешь здесь, на празднике Четвертого июля[10]10
  День независимости США.


[Закрыть]. Хотя я не перестаю думать о тебе с того майского дня – какого «того дня», хватит обманывать себя, это было в пятницу, 13 мая, в 14.04 – когда ты прошла передо мной на Мичиган-авеню. Хотя я уже не раз пытался подстроить «случайную» встречу с тобой. И даже, как школьник, репетировал перед зеркалом, что я скажу тебе, когда мы окажемся лицом к лицу.

И все же, когда я смотрел на тебя, Лорен, как ты стоишь в патио клуба, на краю поля для гольфа, меня охватило такое ощущение чистоты, свежести и порядка, как будто я увидел тебя впервые.

Я развел руки ладонями вверх, как будто только что наколдовал тебя сам. Колдовство – вот подходящее для моего ощущения слово.

– Это… ты.

Ты была в белом летнем платье с открытыми плечами. Загорелая. И снова в тех очках, как у Одри Хэпберн. Волосы забраны назад. С тобой были друзья, вы весело смеялись, но тут ты, должно быть, поймала периферийным зрением какое-то движение сбоку и повернулась. Мне хочется думать, это случилось потому, что боги улыбнулись нам и послали волшебное озарение, которое и заставило тебя повернуть голову.

– Это же ты, – ответила ты тогда на мое приветствие, снимая очки и щурясь от солнца. Мне показалось, что ты совсем не удивилась. – Саймон, – добавила ты так, словно тебе нравилось выговаривать мое имя.

Ты отошла от своей компании, в которой, как я успел заметить, не хватало твоего мужа Конрада. Я сразу оценил твой жест – значит, в твоих глазах наша первая встреча, по крайней мере первая за девятнадцать лет, заслуживала некоторой приватности, хотя нас и окружали человек двести – люди, которые собрались в клуб на праздничное барбекю с фейерверками в честь празднования Четвертого июля.

– Как ты… что ты… – я не знал, как закончить предложение.

– Ой, я же вернулась в город, – сказала ты. – Вернее, в деревню.

– Ты живешь в Грейс-Виллидж?

– Ну да. Я замужем, живу здесь уже несколько лет… А ты по-прежнему в Грейс-Парк?

– В том же доме.

Ты кивнула:

– У меня была такая мысль. Я думала, что мы встретимся как-нибудь здесь, в клубе. Твоя семья ведь была среди его членов. Я… даже хотела тебе позвонить, разбить лед и все такое…

Я махнул рукой:

– Не беспокойся. Это было… давно.

Мне показалось, что ты испытала облегчение от этих слов. Настоящее облегчение, как будто с тебя сняли тяжелый груз, и ты улыбнулась мне с благодарностью.

Я думал, что буду волноваться. Я столько раз подробно продумывал разговор, что был уверен – я буду заикаться, мямлить, обливаться по́том и не знать, куда девать руки. Но едва я увидел тебя, вся нервозность прошла; правда, вместе с ней исчезли слова, которые я сочинял… Просто мы с тобой опять были вместе.

– Ты женат? – спросила ты, увидев золотой ободок кольца у меня на пальце.

– Почти десять лет. Ее зовут Вики.

– Она тоже здесь?

Нет. Вики здесь не было. Загородный клуб для снобов – последнее место, где Вики хотела бы появиться, даже в гробу.

– Она не смогла прийти. – Наверное, я не сумел сохранить непроницаемое выражение, потому что твое лицо тоже изменилось, как будто ты поняла, что нечаянно задела больное место.

Девятнадцать лет назад, Лорен, ты была красоткой; теперь стала прекрасной женщиной. Ты повзрослела, обрела мудрость, зрелость. Горячая двадцатилетняя помощница юриста, метеором мелькнувшая на небосклоне юридической фирмы моего отца, исчезла; ее место заняла искушенная, уверенная в себе женщина, для которой прожитые годы не прошли даром – она знала цену себе и своему положению.

Меня беспокоило, что я не рассказал тебе о том, как видел тебя на Мичиган-авеню в мае, не открыл, что единственной причиной, почему я сам заявился на этот глупый праздник в «Грейс кантри клаб», была надежда встретить тебя – ведь я заглянул в список членов клуба и увидел там тебя и твоего мужа Конрада. Так что мое «удивление» при встрече с тобой было не вполне искренним. Меня беспокоило, что нечто новое и, возможно, серьезное между нами начинается с фальши.

И тогда я сказал себе: «О’кей, одна безобидная маленькая ложь в самом начале, и все. Больше я никогда не буду лгать тебе, Лорен».

По дороге домой я заехал в магазин и купил эту спиральную тетрадь – самую обыкновенную, в зеленой обложке. (Зеленый – это ведь цвет свежести и новизны, так, кажется.) Лорен, если б ты знала, как давно я уже не вел дневник, как давно… Я перестал записывать свои мысли. Может быть, потому, что мне больше нечего было сказать. Конечно, у меня есть блог о юриспруденции, и я пишу статьи о юриспруденции, и со студентами я говорю о юриспруденции, и вообще юриспруденция уже давно вошла в мою плоть и кровь, стала воздухом, которым я дышу, моим хлебом насущным. Да и о чем еще мне говорить? О жене, которая меня не любит? О браке, который зачерствел без любви? О своих персональных достижениях?

Итак, настало время вернуться к дневнику – здравствуй, Зеленая Тетрадь, – потому что теперь мне есть о чем писать, Лорен. Точнее, о ком.

Я буду писать о той, которая согласилась выпить со мной кофе на следующей неделе!

Ведь нет ничего плохого в том, чтобы выпить с кем-то кофе?

4. Саймон

Это большой риск. Просто сидя в машине в восемь утра на улице, где живет Лорен, недалеко от ее дома, можно нажить себе неприятности. Таковы уж эти дома на центральной улице Грейс-Виллидж, эти приманки для туристов, которые мы раньше называли «особняками Латроу». Но дело, конечно, не в домах, а в их обитателях, вернее, жемчугоносных обитательницах – представьте, в наши дни многие из них звонят в полицию, едва завидев на улице кого-то «не из нашего квартала». Правда, обычно подобная подозрительность не распространяется на меня, сорокалетнего белого мужчину в респектабельном внедорожнике, но кто знает… Стоит задержаться здесь подольше, и кто-нибудь наверняка заметит, а там и полиция пожалует – подъедет патрульная машина без мигалки, из нее выйдет полицейский и примется задавать вопросы. «Добрый день, сэр. Нужна помощь? Могу я поинтересоваться, что вы здесь делаете? Можно посмотреть ваши документы?»

И что я ему отвечу? Что я, университетский преподаватель, пользуясь тем, что в начале июля занятий нет и рабочих часов мало, торчу под окнами бывшей возлюбленной и ее мужа, подглядываю за ней, за ним, за ними обоими, чтобы узнать хоть что-то об их жизни? Никуда не годится.

Вот почему я совсем не хочу привлекать внимание полиции – стоит им появиться, и скандал обеспечен. Может быть, даже придется оплатить штраф за нарушение правил частной парковки… Да вдруг еще Лорен ненароком выглянет в окно, и что же она увидит? Ба! Старина Саймон Добиас сидит в машине почти под самыми ее окнами… Жуть!

Я здесь родился – правда, не на этой улице. Я живу в Грейс-Парк, где большинство населения составляет средний класс, причем вполне прогрессивный – спросите любого, вам каждый скажет. Но в начале 1800-х, когда Мортимер Грейс основал Грейс-Парк, он выделил кусок земли размером в три квадратные мили[11]11
  1 миля = 1,61 км.


[Закрыть], застроил его отдельными домами и дал ему особое название – Грейс-Виллидж. Дело в том, что взгляды Мортимера на вопросы класса, религии и расы нельзя назвать просвещенными по сегодняшним стандартам. Он хотел, чтобы в Виллидж его соседями были только богатые белые англосаксонские протестанты, то есть такие же, как он сам.

Теперь ограды вокруг Виллидж нет, как нет и ворот, входить в которые дозволялось не каждому, да и в правила поселка еще в 1940-е были внесены исправления, убраны оскорбительные формулировки; однако многие и теперь считают, что поселок в общем-то не изменился со времен Мортимера. И в первую очередь это касается богатства его обитателей. Мало кто из местных детей ходит в среднюю школу «Грейс Консолидейтед», как я в свое время; нет, они учатся в частных школах. А после университетов возвращаются сюда со своими семьями, чтобы растить собственных детей. В Виллидж есть семьи, которые живут здесь уже шестое-седьмое поколение.

Лорен тоже не местная. Она родилась в Олд-Ирвинг-Парк на севере Чикаго и жила там, когда я впервые увидел ее в фирме моего отца: она работала у него помощником юриста, а я был студентом и подрабатывал мальчиком на побегушках. И вот, полюбуйтесь, теперь она живет в роскошном особняке, больше похожем на дворец, а ее муж Конрад Бетанкур старше нее на пятнадцать лет, дважды разведен и заправляет делами одного из самых успешных хедж-фондов[12]12
  Хедж-фонд – инвестиционный фонд, ориентированный на максимизацию доходности при заданном риске или минимизацию рисков для заданной доходности. Представляет собой пул активов инвесторов, управляющийся профессионалами в интересах инвесторов.


[Закрыть] в мире…

Подозреваю, что я уже исчерпал весь лимит везения, отведенный мне для игры в шпионы на этой неделе. Но и сведений я тоже собрал немало. Вырвав страницу из зеленой тетради, просматриваю записи.

Каждое утро, ровно в шесть, за Конрадом Бетанкуром заезжает городской автомобиль и увозит его в сторону скоростного шоссе, ведущего в центр. Сначала у него тренировка в клубе «Восточного банка», затем он направляется на работу, в офис в здании «Сивик-Опера» на Вакер-драйв. Домой он может вернуться в любое время – по крайней мере, всю эту неделю, что я слежу за ними, было именно так.

Лорен, судя по всему, не работает. Всю эту неделю она каждый день играла в теннис в «Грейс кантри клаб». После тенниса был гольф. Два раза за неделю она обедала в городе без Конрада, но с группой женщин. После этих обедов не возвращалась домой, а оставалась ночевать в своем кондоминиуме на Мичиган-авеню.

Дома, в Грейс-Виллидж, она каждое утро отправлялась на пробежку, делала три или четыре мили по городу и возвращалась к 8.30.

Бег, теннис, гольф. Неудивительно, что ты так хорошо выглядишь, Лорен.

Двое девочек-подростков проходят мимо моей машины по тротуару, болтают, глядя в телефоны, задерживаются ненадолго – померанский шпиц, которого они ведут на поводке, остановился, чтобы понюхать пожарный гидрант. Одна из девочек замечает меня, ее взгляд ненадолго задерживается на мне. В ушах у меня наушники, и я начинаю говорить, как будто по телефону; сам не знаю, почему мне кажется, что если сидеть в припаркованной машине и разговаривать, то это выглядит менее подозрительно, чем сидеть молча.

Господи, чем я занят? Надо остановиться. Бросить эту затею. Забыть, что я вообще видел тебя, Лорен. Забыть и двигаться дальше, как я уже сделал один раз. Вот только второй раз у меня не получится…

Вряд ли я теперь отпущу тебя снова.

5. Вики

Администратор отделения срочной медицинской помощи бросает взгляд на удостоверение, висящее у меня на шее на специальном шнурке, и кивает. С ней мы еще не встречались. Многие ее коллеги узнают меня в лицо.

– Точно. Я – Вики из «Тихой гавани». Пришла к некоей Брэнди Стрэттон.

Сейчас около восьми вечера, в отделении затишье. Какая-то женщина сидит, обняв своего малыша, а тот, шмыгая носом, играет во что-то на планшете. Неподалеку от них мужчина, его рука обернута полотенцем, рядом с ним – женщина.

– Шторка номер шесть, – говорит администратор. – Но ее еще зашивают, так что ты присядь пока, посиди.

– Ладно.

У меня звонит телефон: время вечернего созвона с Эм-энд-Эмс: Марией и Мейси, дочками моей сестры. Я делаю шаг к автоматическим дверям, чтобы выйти наружу, и едва не сталкиваюсь с каталкой – женщина на ней гримасничает от боли, но стоически терпит, пока парамедики торопливо везут ее внутрь.

Я вставляю в уши наушники и принимаю звонок. На экране появляются сразу обе – Мейси, ей десять, и Мария, от-тринадцати-до-девятнадцати. Обе пошли в мать, мою сестру Монику, – такие же красотки, какой была она, с темными миндалевидными глазами и роскошными темными волосами – детали внешности, которые мне, увы, не достались. Помню, в юности я еще шутила, что у нас с сестрой, наверное, отцы разные. То есть я думала, что шучу, а на самом деле вполне могло быть и так.

– Привет, мартышки! – Я стараюсь, чтобы это прозвучало задорно, но с задором у меня всегда было плоховато.

– Привет, Вики, – отвечают они хором, сблизив мордашки, чтобы уместиться в один экран. – Мы перезваниваем, – говорит Мария. – Когда ты звонила в первый раз, мы были в бассейне. А потом папа сказал, что мы должны позаниматься на фортепиано, прежде чем звонить.

Что ж, разумно, потому что иногда мы разговариваем очень подолгу. Но не в этот раз – сегодня меня ждет Брэнди Стрэттон, шторка номер шесть.

Сегодня я сама позвонила девочкам раньше, просто для проверки. Хотела убедиться, что они помнят, какой сегодня день – годовщина смерти их матери. Обычно все помнят дни рождения, а о днях смерти забывают. Со мной все наоборот. Я часто забываю день рождения сестры, но день, когда она умерла, помню всегда.

А вот они, похоже, забыли. Для них сегодня – такой же день, как и всегда, с гувернанткой и подружками у бассейна. Ну и ладно, не буду напоминать. Кажется, они уже оправились. Мейси, младшая, правда, еще не настолько, как сестра, но, похоже, обе живут нормальной, счастливой жизнью. По крайней мере, судя по тому, что я вижу на экране, все у них хорошо, а в последнее время все мои контакты с племянницами сводятся к разговорам по телефону. Хотя не стоит обольщаться – даже когда разговариваешь с подростком вживую, в душу ему все равно не заглянешь.

– Я на работе, – говорю, – так что придется нам созвониться завтра. Мейси, а тебе спать еще не пора?

– Но сейчас же лето!

Я возвращаюсь в отделение. Администратор за стойкой кивает мне.

– Ладно, принцессы, мне надо бежать. Завтра поговорим, да? Пока-пока, обезьянки!

– Шторка номер шесть, – напоминает администратор. – Дорогу знаешь?

Еще бы мне не знать.

Нажатием кнопки администратор открывает внутреннюю дверь, и я, петляя между кроватями и занавесками, пробираюсь к шторке номер шесть. В палате пахнет как обычно – дезинфекцией, немытыми телами, алкоголем. За одной шторкой стонет мужчина, за другой – воинственно кричит пьяный.

У моей шторки стоит молодая женщина, она из полиции.

– Социальная служба?

– Точно. «Тихая гавань». Офицер Гилфорд?

– Да, это я. – Девушка кивком указывает мне на спокойный уголок, сразу за кроватью, и мы идем туда. – Ее отлупил муж. Точнее, избил сковородой. Наверное, ему не понравился обед, который она приготовила. Даже не дождался, пока сковорода остынет… Потом еще добавил кулаками.

Я отвожу глаза.

– Но подавать жалобу она не хочет.

– Да уж куда там. – Офицер Гилфорд пытается сохранять профессиональную отстраненность, но отвращение и разочарование в людях не спрячешь, к ним не привыкнешь – чем больше таких историй видишь изо дня в день, тем они сильнее.

– И дочка у них есть?

– Да, хорошенькая такая, зовут Эшли. Четыре годика.

То же записано у меня в сопроводительных бумагах.

– А эту скотину зовут… Стивен?

– Стивен Стрэттон, да.

Я отодвигаю занавеску. Мать, Брэнди, двадцати двух лет, сидит на больничной койке, дочка, Эшли, спит у нее на коленях. Малышку, слава богу, он не тронул. У Брэнди полностью заплыл правый глаз, левая сторона лица забинтована. Правое предплечье тоже забинтовано – судя по протоколу снятия побоев, она прикрывалась рукой от горячей сковородки.

Брэнди оглядывает меня с головы до пят, видит удостоверение, читает.

– Привет, Брэнди, – говорю я тихо, на всякий случай, хотя малышка вряд ли проснется. – Я Вики, из «Тихой гавани». Ты можешь переночевать у нас.

– Нет, мне нельзя… – Она отводит глаза, свободной рукой убирает прядку волос за ухо.

Возвращаться домой, вот чего ей нельзя. Сегодня – и вообще никогда.

Но она вернется. Они все возвращаются, почти все. А он будет просить прощения, осыпать ее знаками внимания, смешить ее, заботиться, делать все, чтобы она почувствовала себя любимой. И виноватой. Она станет говорить себе, что сама виновата и что куда ей идти, с ребенком-то, и так далее, и тому подобное… Ну а потом, как говорится, смыть и повторить.

– Выбор за тобой, Брэнди. Мы не многое можем предложить. Комнаты у нас на двоих, кондиционеры паршивые, так что в основном пользуемся вентиляторами. Зато у нас тихо, никто не дерется. На дверях замки, у дверей дежурит охрана. Может… может, вы с Эшли заслужили ночь спокойного сна в безопасном месте?

«Может быть, ты поедешь со мной в убежище, а потом поверишь, что лучше тебе оставить эту драчливую скотину, которую ты называешь мужем?» Иногда жертв удается убедить, и они остаются у нас на две недели – больше нельзя. За это время мы приглашаем им психотерапевта и государственного адвоката, который помогает добиться судебного запрета на контакт мужа с бывшей женой и подать на развод. А потом находим им альтернативное жилье.

Но для этого надо, чтобы она сказала «да». Чтобы стала бороться за себя.

6
Пятница, 15 июля 2022 года

Итак, я в который раз мысленно проследил последствия своих кошмарных деяний, и вышло вовсе не плохо – лучше, чем я ожидал.

Я не был уверен, что это вообще случится. То есть сказать кому-то: давай встретимся, выпьем кофе – это одно, а сделать – совсем другое. Назначенную встречу всегда можно отменить. Или перенести раз, другой, а потом просто не ответить на эсэмэску. И все будет выглядеть так естественно, что и не поймешь, то ли кому-то просто не хотелось встречаться, то ли все случилось – или, вернее, не случилось – само собой, как многое в жизни. В общем, никто не виноват, «ничего не было – не о чем и беспокоиться» и т. д.

Я практически убедил себя в том, что, когда мы встретились с тобой в клубе, ты приняла приглашение на кофе только из вежливости – а что еще ты могла сказать? Сначала пообещать, а потом спустить все на тормозах, и дело с концом.

Но ты пришла, Лорен, пришла в «Кафе Макса», как и обещала, – в белом костюме для тенниса, с волосами, собранными в хвост, пропущенный в петлю на бейсболке.

Потом ты долго расспрашивала меня о моей жизни, что, конечно, является признаком воспитанности, проявлением хороших манер и все такое, вот только я совершенно этого не ждал. И потому не стал врать или пытаться преподнести тебе глазированную версию действительности, Лорен. Ведь я поклялся, что никогда больше не буду тебе врать, – и сдержал слово.

И про Вики тоже рассказал, как оно есть. Все началось невинно, обычный светский разговор: ты спросила, чем занимается моя жена, давно ли мы женаты, и я опомниться не успел, как уже выложил тебе все про нищее детство Вики в Западной Вирджинии, про то, как в семнадцать лет она убежала из дома, как подсела на наркотики и вынуждена была делать ужасные вещи, чтобы не умереть с голоду. Не умолчал и о том, в каком ужасном состоянии она была, когда мы с ней встретились, – я и сам был тогда не лучше, хотя по другим причинам, – и как мы, поддерживая друг друга, помогли друг другу вернуться к нормальной жизни. Я говорил тебе, Лорен, как горжусь своей женой и как много мы с ней значим друг для друга, – и так расчувствовался, вошел, можно сказать, во вкус, что незаметно выложил тебе все как есть, то есть абсолютно ВСЕ. И что я люблю Вики и всегда буду ее любить, но мы с ней такие разные – начали жизнь с разных концов и разминулись, идя друг к другу… То есть мы заботимся друг о друге, и каждый из нас сделает для другого все, если понадобится, но наши отношения зашли в тупик, из них исчезла искра. И мы с Вики живем скорее как приятели по общежитию, чем как муж и жена, – больше друзья, чем любовники.

Завершив свою исповедь, я нервно рассмеялся:

– Ты уже и сама, наверное, не рада, что спросила? Извини меня за такую брутальную честность.

Но ты даже не улыбнулась в ответ и не отмахнулась – ничего, мол, бывает. А то, что ты сказала мне тогда, изменило всю мою жизнь.

– Может быть, тебе станет легче, если я признаюсь, что мой брак в сравнении с твоим – настоящая катастрофа?

И мне действительно стало легче, настолько легче, что я никогда не покажу тебе эту тетрадь, вот как. Просто не хочу, чтобы ты знала, до какой степени я жаждал именно этих слов. Пусть это звучит ужасно, но это чистая правда. Я надеялся услышать от тебя, что ты тоже несчастна в браке.

Около часа мы обсуждали проблемы, связанные с нашими супругами. Обычно такими вещами легче делиться с чужими людьми, чем с близкими. Но тут оказалось, что откровенничать с женщиной, которая стала тебе чужой, хотя до того была ближе всех на свете, совсем легко.

А может, дело не в этом, просто между нами снова проскочила искра…

По крайней мере, я и представить себе не мог, что с таким удовольствием буду рассказывать кому-то о том, как меня разлюбила жена. Но два часа, проведенные с тобой на веранде «Кафе Макса», были как отдельная жизнь, рождение чего-то нового, обещание вечности.

Банально, да. Ну и что? Все равно этот дневник никто не прочитает. Хочу быть банальным – и буду. Разве не все мы банальны в наших мыслях? Разве мы не банальны с теми, кого любим? Конечно, банальны, только боимся признаться в этом себе, и особенно другим, из страха быть осмеянными.

А потом был поцелуй возле твоей машины. Если б его инициатором должен был стать я, то, боюсь, его могло и не случиться. Мы уже прощались после кофе (который как-то перешел в кусочек морковного торта): двое друзей случайно встретились после долгой разлуки и готовились расстаться опять…

Ты наклонилась и поцеловала меня. Я не ожидал этого и потому не успел даже закрыть рот, что было бы неловко. Твои губы оставались прижатыми к моим совсем недолго, ровно столько, чтобы я успел понять – это не недоразумение, не дружеский поцелуй, не жест платонической любви, и уж тем более этот поцелуй не следует понимать как «приятно было встретиться, пока!».

Нет. Вовсе нет. Мое сердце громко застучало в ребра.

Ты посмотрела на меня и сказала – кстати, наш диалог я восстанавливаю по памяти, но эту фразу помню дословно. Ты сказала:

– Хочешь увидеть меня снова?

Ты уже знала ответ.