Текст книги "Надежда победителя"

Дэвид Файнток
Надежда победителя

Четвертое путешествие Николаса Сифорта офицера Военно-Космических Сил ООН, в год 2201-й от Рождества Христова.

Николасу Эвину Сифорту, Филипу Таеру и Дереку Энтони Кэрру, хорошим парням. Они научили меня, как надо бороться за свою жизнь.

Часть 1

4 августа 2201 года от Рождества Христова

1

– Но Василий – русский, а у нас пока маловато евразийцев, – возразил лейтенант Дарвин Слик, похлопав рукой по папкам с анкетами и заявлениями в приемную комиссию. Щурясь от летнего девонширского солнца, он покосился на Керси, начальника Военно-Космической Академии ООН.

Керси заглянул в досье русского абитуриента:

– Родился в 2187 году. Так-так, по результатам приемных экзаменов попал в восемнадцатый процент. Неважно, конечно, ну да ладно… Наверно, его можно зачислить. А вы как считаете, капитан Сифорт? – повернулся он ко мне.

– Мне казалось, приемная комиссия не смотрит на национальность, – пробурчал я. Черт бы его побрал, этот Финальный отбор. Мало, что ли, экзаменов? Зачислить триста восемьдесят лучших абитуриентов в кадеты, да и дело с концом.

Эдгар Толливер, привыкший к моим заскокам, с отсутствующим видом изучал свои ногти.

– Официально мы действительно не учитываем национальность, – начал терпеливо объяснять умудренный опытом Керси. – Более того, раньше мы зачастую жертвовали пропорциональным представительством наций ради высокого уровня кадетов. Но теперь, в преддверии войны, мы должны заручиться поддержкой всех континентов без исключения. В русле этой политики лежит установка на прием курсантов со всех континентов.

С тех пор как космические чудища в облике гигантских рыб напали на планету Надежда Нации и планетную систему Веги, наш боевой флот понес катастрофические потери – четырнадцать кораблей, каждый из которых на вес золота, и многие сотни бесценных человеческих жизней, в том числе моих друзей. От мощного ядерного взрыва испарилась орбитальная станция Надежды, где вместо меня погиб Вакс Хольцер. Благодаря ему я тогда остался жив и не попал в ад. Теперь для строительства новых кораблей потребуются неисчислимые средства и напряжение сил всей Земли.

– Может быть, все-таки учитывать только результаты экзаменов? – продолжал упрямиться я.

– Тогда нарушится географический баланс, – терпеливо повторил Керси.

– Ну и что? Ведь вы зачислили сына сенатора ООН Боланда? И тогда не думали о балансе? – съязвил я. Зря, конечно, я напустился на уважаемого Керси, но слишком уж жали мои новые ботинки, да и пересаженное легкое побаливало. В Лунаполисе я привык к небольшой силе тяжести, а тут, на Земле, она тянула меня вниз в шесть раз сильнее.

Я съежился, боясь встретиться с разъяренным взором начальника Академии, и на миг ощутил себя салагой. Четырнадцать лет назад я, тринадцатилетний кадет, точно так же трепетал под строгим взглядом Керси. Но с тех пор много воды утекло. Я превратился в героя Надежды Нации, «всемирно известного» капитана Николаса Эвина Сифорта. Моя физиономия красуется на рекламных плакатах всех вербовочных пунктов, а через две недели я сменю самого Керси на посту начальника обеих баз Академии Военно-Космических Сил ООН: здесь в графстве Девоншир и на обратной стороне Луны в Фарсайде. Но истинную цену моим «геройствам» знаю лишь я сам и всемогущий Господь. Когда-нибудь мне придется держать перед Ним ответ и расплатиться за все.

Однако Керси отреагировал весьма спокойно и испепелять меня взором не стал.

– Капитан, – все так же терпеливо объяснил он, – у нас не было оснований ему отказать. Во-первых, сенатор Боланд является членом Военно-Космического комитета Совета Безопасности ООН, а во-вторых, его сын сдал приемные экзамены достаточно хорошо.

– Наверняка хуже, чем этот русский, – огрызнулся я, и с какой стати мы должны проталкивать сынка Боланда?

– Дело не в этом, – нахмурился Керси, принимая из рук своего помощника, сержанта Киндерса, следующую папку с надписью «Жак Теро. Париж». – Если вместо сына Боланда мы примем другого кадета, то ничего не выиграем, а проиграем многое. Для выбивания денег на строительство кораблей нужна поддержка Военно-Космического Комитета, а значит – сенатора Боланда. Вы хотите, чтобы наш флот остался без кораблей?

Я отвернулся и вперил взор в дверь. Ну что тут сказать? Конечно, корабли нам нужны. Мы просто обязаны защитить от космических рыб Землю и дальние планеты-колонии.

– Все равно я считаю, что надо учитывать только результаты экзаменов, – угрюмо пробормотал я.

Даже Толливер как-то странно на меня посмотрел, не говоря уже о Слике – этот вытаращился, как на чудище.

– Тогда нам надо отказаться от Финального отбора и зачислять всех, кто набрал проходной балл, – спокойно возразил Керси.

– Именно так, – буркнул я.

Лейтенант Слик осторожно кашлянул, дождался одобрительного кивка начальника Академии и обратился ко мне официальным ледяным тоном:

– Финальный отбор является нашей прерогативой, дарованной Академии за особые заслуги. Это давняя традиция, нарушить которую можно лишь при чрезвычайных обстоятельствах, и единственная возможность приемной комиссии – влиять на формирование офицерских кадров Военно-Космических Сил. Вы предлагаете сломать эту традицию?

Он прекрасно знал, что всего через две недели я стану его начальником, и все же решился на такой ледяной тон. И правильно сделал. Военно-Космические Силы не должны так просто отказываться от своих традиций, пусть даже не очень удачных.

Хотя с другой стороны…

– Отец, можно Джейсону остаться у нас на обед? – Мне было тринадцать лет, и я уже знал, что задавать подобные вопросы в присутствии гостя неприлично, но надеялся, что это сойдет мне с рук и законы гостеприимства перевесят антипатию отца к моему другу.

– Он готов стерпеть наши молитвы? – спросил отец, приподняв бровь.

Джейсон замер с диском в руке, стоя у своего музыкального компьютера, расположенного на скрипучем кухонном столе, покраснел, но ответил с достоинством:

– Сэр, можете называть меня вольнодумцем, но обычаи вашего дома я уважаю. – Как бы испугавшись своего дерзковатого тона, Джейсон тут же спрятал лицо, склонившись над компьютером.

– Уважение к Господу Богу – не обычай, а суть жизни, – проворчал отец, но прямота Джейсона ему понравилась. – Может быть, вы оба успеете встать на путь истинный прежде, чем груз грехов низвергнет вас в ад.

Неужели опять проповедь? Только не при Джейсоне! А отец, полируя тряпкой и без того блестящий чайник, все ворчал:

– Напрасно Николас думает, что его уловка повлияет на мое решение. Какая бестактность! Обращаться ко мне с такой просьбой в твоем присутствии! Он ведь знает, что это нехорошо. – Значит, придется мне перед сном выучить еще несколько псалмов. Отец помнил все мои накопившиеся за день грехи и вечером заставлял замаливать их, а иногда порол. – Не побрезгуешь гороховым супом, свежим хлебом и помидорами с нашего огорода?

– Отличный обед, сэр! – мгновенно ответил Джей-сон.

Я ехидно оскалился и тут же получил от Джейсона пинок под столом.

Когда мы пошли мыть руки, Джейсон поинтересовался:

– Что-нибудь сообщили из Академии? Я мотнул головой. На днях должна была решиться моя судьба: примут или не примут в Академию.

– Отец отпустит?

– Да. – Недавно отец наконец дал свое согласие. Я верил, что этому помогли мои долгие мольбы и слезы, хотя за надоедливость отец меня порол.

– Раз ты сдал экзамены и прошел собеседование, а письма с отказом еще не получил, значит, дошел до Финального отбора, – рассудил Джейсон. Он, как все мальчишки, хорошо знал механизм приема в Академию.

– Да, – бросил я. Мне не хотелось говорить об этом, чтоб не спугнуть удачу. Вот бы пройти Финальный отбор! Тогда я буду учиться вначале в Земной Академии в Девоншире, а потом продолжу образование в Фарсайде, на Луне.

Отец обычно молчал за обедом, на этот раз ради гостя завязал разговор. Его заинтересовал музыкальный компьютер.

– Что это за игрушка? – спросил он Джейсона.

– Это не игрушка, а музыкальный аппарат, сэр.

– Электронный аппарат, – проворчал отец. «Электронный» для него значило «сатанинский». Все, что относилось к праздным забавам и легким развлечениям, отец считал сатанинским.

– Мистер Сифорт, этот музыкальный аппарат может заменить всю Уэльскую филармонию, – возразил Джейсон.

– Спародировать, – беззлобно уточнил отец и обмакнул в суп хлеб собственной выпечки, вынутый из печи час назад.

– Пародировать тоже надо уметь, сэр, – улыбнулся Джейсон и я вслед за ним.

Отец укоризненно на меня взглянул, покачал головой, а я оскалился еще шире. Почему-то Джейсон всегда заражал меня своим настроением. Стоило ему хохотнуть, и я уже ржал без всякой на то причины. Он уважительно относился к отцу, но не принимал всерьез его религиозных «заморочек».

– Ты продолжишь обучение в школе? – спросил отец. Какая снисходительность! Отец явно благоволил к Джейсону, разговаривал с ним, как со взрослым. Я был доволен.

– Да, сэр. Из курсов по выбору я решил посещать инженерный.

– Почему?

– Мне нравится строить, конструировать и чинить.

– Строить башни до самых небес? Джейсон не понял и смутился.

– Он имеет в виду Вавилонскую башню, – пояснил я. – Бытие, глава девятая.

– Одиннадцатая! – вспыхнул отец, испепелив меня взглядом. – Лучше бы не показывал своего невежества, Николас!

– Мистер Сифорт, если Николас тоже запишется на этот курс, мы с ним сможем работать над курсовым проектом вместе у меня дома.

– Николас лучше делает уроки здесь, где ему не позволяют бездельничать. – Отец любил обсуждать с гостями мои недостатки при мне, словно я был бесчувственной вещью. Но в этот раз, к моему приятному удивлению, он добавил:

– Но дело не в этом. Просто Николас больше не будет ходить в школу. Вероятно, его возьмут в Академию.

Потрясающе! До сих пор отец никак не показал, что верит в мое поступление.

– Разумеется, – быстро согласился Джейсон. – Я предложил это на тот случай, если его не… то есть, я забыл, что он поступает в Академию.

Спустя два дня я ползал по огороду, выискивая сорняки. Я старался изо всех сил – ведь отец непременно проверит качество прополки и если, не дай Бог, заметит огрехи, то не отпустит меня в субботу из дома, а Джейсон уже купил билеты на футбольный матч с ирландской командой. На всякий случай о билетах я дома даже не заикался.

Надо мной нависла тень. Я поднял голову. Отец.

– Я еще не закончил, сэр, – залепетал я.

– Пришло письмо, – сообщил он.

– Письмо? – Ну и что? Почему ради какого-то письма он отрывает меня от работы? Вдруг до меня дошло. – Из Академии?! Приняли?!

– Не знаю. Оно адресовано тебе, ты и вскрывай. На кухне на столе. Я бросился в дом.

– Вымой руки! – крикнул вдогонку отец.

Я долго и тщательно мыл руки, чтобы, не дай Бог, не оставить на полотенце грязных следов. Если отец рассердится и задаст мне трепку, то долгожданное сообщение не доставит мне никакой радости. Наконец я добрался до кухни и вскрыл вожделенный конверт. Отец стоял, прислонившись к раковине, с непроницаемым лицом. Текст письма гласил:

«Приемная комиссия Военно-Космической Академии ООН постоянно сталкивается с проблемой отбора из множества достойных кандидатов в кадеты. К сожалению, ограниченное число мест не позволило нам зачислить вас в этом году…»

Письмо выпало из моих рук на стол. Глаза застилал туман. Не может быть! Не веря своим глазам, я снова начал вчитываться в прыгающие строки:

«… поздравляем вас с успешной сдачей всех экзаменов. Не всем кандидатам удается достичь Финального отбора. Мы будем рады рассмотреть вашу кандидатуру на следующий год…»

Я побежал в свою комнату, с досадой хлопнул за собой дверью и упал на кровать. Через несколько секунд вошел отец.

– Встать! – рявкнул он.

– Дай мне побыть одному…

– Встать! – гремел он так, что ослушаться было немыслимо. Пришлось встать. Отец отступил в коридор и скомандовал:

– А теперь закрой дверь как следует!

– Какая-то дверь тебе важнее… – Я осекся под суровым взглядом отца. – Есть, сэр. – Осторожно прикрыв дверь, я снова бросился на кровать, сбросил туфли и зарылся лицом в подушку, чтоб заглушить свои рыдания.

Отец не тревожил меня целый час, давая прийти в себя, и лишь после этого зашел ко мне с вопросом:

– Можно прочитать твое письмо?

– Ты уже знаешь, что там написано, – буркнул я в подушку.

– Догадываюсь. – Он положил мне на плечо руку, но тут же убрал ее, словно устыдившись своей нежности. – Николас, повернись ко мне, чтобы я видел твое лицо.

– Мне нужно побыть одному.

– Чтобы исходить жалостью к самому себе?

– А что, нельзя? – промямлил я в подушку.

– Ты не согласен с Господом? – Отец развернул меня за плечо к себе. Пришлось смотреть ему в глаза. – Если тебя не приняли, значит, так угодно Господу.

– Почему ему угодно?! – со злостью выпалил я. – При чем здесь Бог? Все дело в Финальном отборе! Меня не приняла дурацкая приемная комиссия, а не Бог!

– Он заботится обо всех, и о тебе тоже.

– Зачем тогда он заставил меня тратить время на экзамены?! – бушевал я. За ярость против Бога отец меня, конечно, выпорет, ну и пусть! Плевать!

– Может быть, Он хотел научить тебя, чтобы ты принимал неудачи достойно, как мужчина, а не как плаксивый мальчишка, – спокойно произнес отец, сверля меня строгим взглядом.

Я закрыл полные слез глаза. Нет, отец этого не поймет.

– Николас, твоя обида велика. Но ты должен смириться с Его волей. Господу виднее. Я помолюсь с тобой. Может быть, мы поймем Его и Он пошлет нам утешение.

Это означало, что мне придется простоять на коленях несколько часов на твердом полу. Зря я надеялся, что отец меня пожалеет.

– В самом деле, почему бы нам не отказаться от Финального отбора? Разве от этого будет хуже? – спросил я, глядя в глаза начальнику Академии.

– А вы знаете, кто входит в состав приемной комиссии? – вопросом на вопрос ответил Керси, нервно барабаня пальцами по столу.

– Двух членов назначает Адмиралтейство, двух – Генеральный секретарь ООН, и еще троих из своего состава выбирает Сенат.

– А вам известно, что в давние времена в приемную комиссию входили исключительно офицеры Военно-Космических Сил?

– Конечно, так было во всех Академиях, не только в нашей, пока политики не устроили скандал. – С тех пор прошло уже семьдесят пять лет, но космический флот не забыл пережитого им унижения.

– Да, битва была грандиозной, – невесело улыбнулся Керси. – К сожалению, мы ее проиграли и больше не можем набирать кадетов по своему усмотрению. Наши противники обвиняли нас в элитарности, хотя я, честно говоря, не понимаю, что в этом плохого. Почему бы космическому флоту не быть элитарным? Но маленький кусок нам все же бросили, оставили Финальный отбор. В нем участвуют и политики, но и мы можем повлиять на его результаты.

– И протаскиваем в Академию русских, эквадорцев, янки и сынков сенаторов? – съязвил я.

– В следующем году эти вопросы вы будете решать сами! – отрезал Керси. – Вернемся к отбору. Вместо Василия Карниенкова вы хотите взять Жака… как его там… Теро?

– Нет. – Больше всего мне не хотелось участвовать в Финальном отборе. Желания ссориться с начальником Академии Керси тоже не возникало, поэтому я зажал свое упрямство в кулак и согласился:

– Пусть этот русский останется.

– Пустяки, сэр, – утешал меня Толливер по пути к офицерской гостинице. – Всего через несколько дней он уйдет в отставку.

– Не забывайте, что он был начальником Академии восемнадцать лет, – возражал я, любуясь безупречными газонами. – К его мнению будут прислушиваться даже после отставки. У меня и без того хватает врагов, зачем мне еще один?

– Не думаю, что вы нажили в его лице врага, ведь из всех членов комиссии Финального отбора Керси оказался единственным его защитником.

– Возможно, Финальный отбор действительно лучше оставить. – В самом деле, успешная сдача приемных экзаменов вовсе не означает, что за два года обучения кадет станет превосходным офицером, поэтому не правильно отбирать кандидатов, глядя лишь на их оценки.

Я отпустил Толливера и вошел в свои апартаменты. Как капитану первого ранга и начальнику Академии (до вступления в должность оставались считанные дни) мне выделили шикарную по армейским стандартам квартиру. Я снял китель, ослабил галстук, присел на край кровати. Что сейчас с Анни? Два дня назад, когда я навестил свою бедную жену в клинике, состояние ее оставляло желать лучшего.

Грустно побарабанив по столику, я позвонил в Нью-Йорк доктору О'Нейлу.

– Хорошо, что вы позвонили! – обрадовался он.

– Как чувствует себя моя жена?

– Процесс выздоровления идет нормально.

– Нормально? – усомнился я. – А мне показалось… Вы как будто хотели еще что-то сказать.

– Просто мы рады любому звонку, капитан. Понимаем, чем чаще родственники или друзья звонят нам и нашим пациентам, тем быстрее они выздоравливают.

– Доктор О'Нейл, скажите, что с Анни, – потребовал я.

Он разразился длинным монологом, жонглировал непонятными медицинскими терминами, перечислял концентрации в крови. Анни всех семнадцати гормонов, влияющих на психику. Я слушал, пытаясь хоть что-нибудь понять, и наконец спросил напрямик:

– Доктор, что с Анни?

– Ее состояние постепенно улучшается, она проявляет больше интереса к внешнему миру, но перепады настроения все еще велики.

Анни, если бы я мог тебе помочь! Зачем я так легкомысленно согласился на ту роковую встречу у развалин кафедрального собора в Сентралтауне? Надо было настоять на безопасном месте! Анни! Все мое проклятое легкомыслие! Не будь его, тебе не пришлось бы восстанавливать баланс гормонов, а мне – переживать этот кошмар. Жена начальника Академии лечится в психиатрической лечебнице! Какое унижение! Ужасы далекой планеты преследуют нас повсюду.

Безрадостные воспоминания меня не отпускали. Я бессвязно бормотал в телефонную трубку реплики для поддержания беседы. Доктор О'Нейл сыпал непонятными терминами, и я испытал некоторое облегчение, когда тягостный разговор наконец закончился. Как ни был мне ненавистен Нью-Йорк, защищенный от варварских толп беспризорников современнейшими охранными системами, я полетел бы туда сейчас же, если б не служба. Предстояло еще два дня работы в комиссии Финального отбора. Может быть, увильнуть под каким-нибудь благовидным предлогом? Например, сказать Керси, что я заранее согласен на любое его решение и пусть он отбирает кадетов сам? Нет, так относиться к службе нельзя. Уж лучше потерпеть несколько дней, пока Керси не передаст мне дела и кресло начальника Академии.

Как тоскливо одному в огромной квартире! За час до ужина я не выдержал гнета одиночества и выбрался наружу. Вокруг все сверкало чистотой и ухоженностью, дверные ручки блестели. Это мне по душе. Бывало, по воскресеньям я часами вылизывал свою кадетскую форму, полировал запонки и заколку для галстука, пока другие кадеты тратили все свободное время на развлечения.

От офицерской гостиницы я прошел к строевому плацу, по которому под присмотром строгих сержантов маршировали кадеты, пересек его и вошел в знакомый учебный корпус, где я не был с тех пор, как покинул стены Академии юным гардемарином. Моя рука автоматически пригладила волосы и поправила мундир, словно я все еще был кадетом. Старые привычки не так-то легко вытравить.

На стенах висели прежние фотографии: стройные шеренги кадетов, напряженно смотрящих прямо в камеру. Сущие младенцы. Когда-то и я был таким же. Столь юный призывной возраст обусловлен печальной необходимостью. Дело в том, что N-волны, генерируемые сверхсветовыми двигателями, могут вызвать раковую опухоль меланому-Т. Облучение же N-волнами в течение пяти лет периода полового созревания значительно снижает вероятность этой смертельно опасной болезни.

Я внимательно вглядывался в мальчишеские лица, воплощение невинности. Когда я превратился из такого вот симпатичного паренька в погубившего свою душу грешника?

В коридоре послышались шаги, тихий разговор. Из-за угла вышли два кадета – мальчик и девочка – испуганно вытаращились на меня, отдали честь и замерли по стойке «смирно» каменными изваяниями. Будь я сержантом, они бы просто козырнули и пошли по своим делам дальше. Но офицер, да не какой-нибудь, а капитан первого ранга! В их представлении это нечто жутко серьезное!

Вместо того чтобы небрежно отдать команду «вольно» и отпустить салаг подобру-поздорову, я, ностальгирующий маразматик, застигнутый у старых фотографий врасплох, от смущения изобразил грозную физиономию и принялся инспектировать их внешний вид. Какая ошибка! Традиция предписывает капитану не обращать особого внимания даже на гардемаринов, не говоря о кадетах. Лучше бы я сделал вид, что не заметил их.

Как и большинству кадетов Академии, им было лет по четырнадцать или пятнадцать. Паренек был выше своей сверстницы, с короткими черными кудряшками, а у нее локоны спускались до самого воротника, что по уставу вполне допустимо для девушек. У обоих серая кадетская униформа и ботинки были в идеальном порядке, пряжки на ремнях блестели. К чему же придраться? Ага! У мальчишки узел галстука не точно по центру! Нахмурившись, я поправил его и строго спросил:

– Фамилия, курс?!

– Омар Бенгхади, сэр! Второй курс! – отчеканил он и покраснел от смущения.

– А вы? – посмотрел я на девчонку.

– Алишия Джонс, сэр. Первый курс.

– Хорошо. – В первые недели первокурсники сильно выделялись своим неуклюжим поведением и осанкой, но сейчас, в конце учебного года, манеры у Алишии были вполне офицерскими. Значит, сержанты Академии муштруют своих подопечных как следует.

– Чем могу помочь, лейтенант? – послышался сзади голос, несколько резковатый, но достаточно вежливый. Я обернулся. Сержант стрельнул глазами по моим капитанским нашивкам и смутился:

– Ой, простите, сэр. Сержант Рамон Ибарес!

– Вольно, – поспешно скомандовал я. Задерживаться с этой командой и вообще подчеркивать свою власть над сержантами перед их кадетами непедагогично.

– Извините, капитан Сифорт, сразу не узнал вас. Они, – кивнул он на кадетов, – что-то натворили?

Мальчишка от его сурового тона весь сжался, а у девчонки нервы оказались покрепче.

– Нет, сержант, просто… – Я замялся в поисках оправдания и вдруг сообразил, что оправдываться мне не в чем. Смех да и только! Я окончил Академию несколько лет назад, дослужился до капитана, а чувствую себя перед сержантом так, словно он имеет надо мной власть. Сообразив все это, я сказал увереннее:

– Это просто проверка. А вы, – повернулся я к кадетам, – идите по своим делам.

– Есть, сэр, – ответили они хором и с облегчением удалились.

– Чем могу вам помочь, сэр? – снова с прохладцей произнес сержант, словно спрашивая: «Что это ты тут делаешь в моей Академии, парень?»

Значит, не зря поговаривали у нас в кадетских казармах, будто наши сержанты никого не боятся, даже начальника Академии. Вот почему мы их так боялись.

– Спасибо, сержант, все в порядке, – ответил я, но решил, что это прозвучало грубовато, словно «пошел прочь», и смягчил ситуацию доброжелательным вопросом:

– Готовите их к экзаменам?

– В основном придумываю первокурам занятия, чтоб не слонялись без дела, сэр, – сдержанно улыбнулся сержант. – А задания даю из первого семестра второго курса, но они об этом не подозревают. – Наконец улыбка коснулась и его суровых глаз, преобразив их до неузнаваемости. – Мы разминулись с вами всего на два года, сэр. Я служу в Академии с девяносто четвертого.

– А я окончил ее в девяносто втором.

– Знаю.

– Откуда? – изумился я.

– Я даже знаю, в какой казарме была ваша койка, – сиял улыбкой сержант. – Номер три в Вальдес-Холле. Мы выделяем ее лучшему кадету в качестве поощрения.

– Бог мой! – Уж не разыгрывает ли он меня? Вряд ли. Даже бесстрашный сержант Академии не решится разыгрывать капитана первого ранга. А может, все-таки…

– Здесь все утверждают, что хорошо помнят вас, даже те, кто ни разу не вел с вами занятий, – на полном серьезе продолжал сержант Ибарес.

Чепуха какая-то! Надо срочно сменить тему.

– Вы служите классным инструктором? – спросил я.

– Так точно, сэр Кроме этого, я веду занятия по стрельбе и рукопашному бою. Кстати, только что мы с сержантом Востом обсуждали, как вдолбить в голову одному из моих салаг элементарный курс космической навигации.

Я почувствовал к нему расположение.

– Выпьете со мной чашку кофе, сержант? – предложил я.

– Кофе? – От сержантского хладнокровия не осталось и следа, сквозь суровость наконец-то проступило смущение. – Ну, коли не шутите, не возражаю, сэр.

– Напомните, где тут комната отдыха? – В давние кадетские годы я меньше всего думал о чашечке кофе, поэтому понятия не имел, где росположены комнаты отдыха.

– Комната для преподавательского состава находится в том конце коридора, – показал сержант Ибарес. Я уселся в удобное кожаное кресло.

– Всего двенадцать дней, – сказал сержант, разливая по чашкам кофе.

– Пардон?

– До вашего вступления в должность начальника Академии, – пояснил он. – Наверно, мне не следовало об этом говорить, простите, если я веду себя невежливо.

Это действительно несколько выходило за рамки принятых на корабле отношений между сержантом и капитаном, но на Земле в подобных строгостях нет необходимости, поэтому прямолинейность сержанта меня не коробила. Наоборот, я испытал облегчение.

– Ничего, все в порядке, – успокоил его я. – Какая тут уютная обстановка. Это ничего, что мы хозяйничаем тут как у себя дома?

– Почему капитан Николас Сифорт не должен чувствовать себя в родной Академии как дома? – искренне удивился сержант.

– В самом деле, пожалуй, может быть… – забормотал я, чувствую себя идиотом.

Сержант пристально всмотрелся в мою физиономию, отвернулся Наступила неловкая тишина. Я ерзал в удобном кресле, как на иголках Скорей допить кофе и смыться отсюда!

– Не привыкли вы еще к славе, – констатировал сержант.

Какая дерзость! Как он смеет меня поучать?!

– Пардон? – ледяным тоном процедил я.

– Видать, я только что схоронил свою карьеру? Извините, сэр.

– Есть вещи, о которых… – начал я с негодованием и осекся. Чего я окрысился? Сам же пригласил его выпить кофе, а значит, дружески поболтать, а теперь затыкаю ему рот. Нехорошо. Пригасив гнев, я встал, подошел к окну. На плацу все еще маршировали кадеты. – Верно, сержант, не привык я к славе. Честно говорю, она мне в тягость.

Снова воцарилась тишина, но на этот раз сержант молчал с другим выражением. Наконец он задумчиво произнес:

– Странно. Другие многое отдали б, чтобы оказаться на вашем месте.

– Не пожелал бы вам оказаться на моем месте, – сказал я с видом приговоренного к смерти.

– У нас в Академии все были уверены, что вам дадут корабль. Никто не верил слухам, будто вас отстранят от полетов.

Из коридора донесся звонок. В Академии он не означает, что можно захлопнуть карманные компьютеры и радостно броситься на перемену. Урок заканчивается лишь после команды преподавателя, а она может поступить и через несколько минут после звонка.

– Я сам отказался от корабля.

– Вы нужны флоту, сэр.

Опять! Что они, сговорились все, что ли?! Талдычат одно и то же! Сейчас этот сержант, как и сенатор Боланд, начнет объяснять, что флоту нужны герои, особенно в военное время, а война с космическими рыбами вот-вот разразится совсем рядом с Землей. Но сержант завел речь о другом:

– Понимаете… Академия закоснела. Я обернулся. Он грустно смотрел себе под ноги на ковер.

– Что вы имеете в виду? – нетерпеливо спросил я.

– Не подумайте, что я недоволен сложившимися здесь порядками, сэр. Традиции, конечно, нужны, они укрепляют порядок. – Он подошел к окну, задумчиво посмотрел на плац, на вертолетную площадку. – Я согласен, что начальник Академии должен держать дистанцию, не позволять своим подчиненным фамильярности, иначе его авторитет упадет, он потеряет ореол кумира, которому подчиняются не по принуждению, а с благоговением. Но порой традиции заходят слишком далеко. Ваш предшественник Керси иногда держал уж слишком большую дистанцию. Он очень уважает традиции, очень в них верит, сэр.

Я понял, что сержант Ибарес говорит от чистого сердца. Упрекать его за это нельзя. Я глянул на часы.

– Ваша точка зрения мне понятна. Пора на ужин. – Я протянул ему руку.

На столе конференц-зала оставалось еще четыреста двадцать папок с личными делами кандидатов в кадеты. Разумеется, их копии хранились в памяти компьютера Академии, поэтому мы, члены приемной комиссии, могли бы не шуршать сотнями листов, как в старину, а просматривать тексты на экранах. Так было бы быстрей и удобнее. Однако досье, отпечатанное на бумаге, – одна из тех старых традиций, о которых говорил сержант Ибарес.

– Какие еще будут предложения? – спросил начальник Академии Керси.

– Мне кажется, мы сформировали достаточно хорошие пропорции и по национальному составу, и по континентам. Возрастной состав тоже. неплохой, хотя в этом году оказалось больше четырнадцатилетних, – осторожно высказался лейтенант Дарвин Слик.

Эдгар Толливер, сидевший рядом со мной, не подавал голоса, рисовал в своем блокнотике каких-то чертиков.

– А что скажете вы, мистер Сифорт? Откуда мне знать, кого выбрать? Я не могу судить о людях лишь по их анкетам. Вот, например, лейтенанта Толливера я хорошо знаю. Я не переваривал его, еще когда был кадетом. И почему я от него не отделался? А ведь была прекрасная возможность.

– У меня нет… – начал я, но в этот момент Толливер подсунул мне свой дурацкий блокнот. Я хотел было отшвырнуть его, но вовремя заметил в нем дважды подчеркнутую фамилию Теро. – Как насчет Теро? – автоматически спросил я и только после этого допер, что вовсе не собирался идти на поводу у Толливера.

– Кто это такой? Тот парижанин? – спросил Керси.

– Так точно, сэр, – ответил вместо меня Толливер.

– Если вы так настаиваете, мы можем рассмотреть его кандидатуру повторно, – недовольно произнес Керси с тем самым выражением, которого я так страшился, когда был кадетом.

Ни на чем я не собирался настаивать и хотел лишь одного – побыстрее смыться отсюда, но недовольство Керси пробудило во мне демона противоречия, и я сказал:

– Мне бы хотелось включить Жака Теро в список.

– Ладно, – пожал плечами Керси. – Вы тоже имеете право голоса. Дарвин, внесите Теро в список вместо триста восьмидесятого номера.

– Есть, сэр, – ответил лейтенант Слик и произвел указанное изменение.

Сразу после заседания приемной комиссии я в сопровождении Толливера поспешил домой, вернее, в свою новую квартиру в офицерской гостинице. До отлета в Нью-Йорк к Анни оставалась всего пара часов. У Толливера, как только он проводит меня до вертолета, будет целая неделя свободы.

– Почему вы предложили Теро? – спросил я у него на ходу, автоматически козыряя по пути кадетам, старательно отдававшим мне честь.

– А почему бы и нет? Разве он хуже других?