Текст книги "Последний Меч Силы"

Кормак сглотнул.

– Я мог бы прибрать склад.

Ладонь Керна почти опустилась на ухо Кормака, но мальчик успел отклониться, и кузнец чуть не потерял равновесие.

– Ты уж прости, почтенный Керн, – сказал он, замерев на месте, и получил злобную оплеуху.

– Убирайся! Да смотри, завтра не приходи!

Кормак ушел, держа спину прямо-прямо, и только когда из кузницы его уже нельзя было увидеть, он выплюнул кровь изо рта. Его мучил голод, и он был совсем один. Всюду вокруг он видел картины семейной жизни – матерей, ведущих за руку несмышленышей, ребятишек, играющих с братьями и сестрами, отцов, обучающих сыновей ездить верхом.

У горшечника работы для него тоже не нашлось, ни у пекаря, ни у кожемяки. Вдова Альтвинна одолжила ему топор, и почти до вечера он колол для нее дрова, а она за это дала ему кусок пирога и зеленое яблоко. Но в дом к себе она его не пустила, не улыбнулась ему и сказала только два-три самых необходимых слова. За все четырнадцать лет своей жизни Кормак Даймонссон не переступил порога ни единой хижины в деревне. Он уже давно привык, что при его приближении люди сотворяют защитный Знак Рога и к тому, что только Гриста не отводит взгляда от его глаз. Но ведь Гриста был совсем не таким, как они… Он мужчина, настоящий мужчина, не страшащийся нечисти. Он способен увидеть мальчика, а не сына демона – даймона, как их называют римляне. И только Гриста рассказывал Кормаку про тот необычный день почти пятнадцать лет назад, когда он и другие охотники вошли в пещеру Сол Инвиктус – Непобедимого Солнца и увидели огромную черную суку, которая вытянулась возле четырех пищащих щенят – а рядом с ними лежал огненно-рыжий младенец, еще не обсохший после появления на свет. Сука кинулась на охотников, и ее убили вместе со щенятами, но никто из саксов не решился убить младенца, ибо они знали, что он – отродье демона, а кто захочет навлечь на себя ненависть обитателей геенны?

Гриста вынес младенца из пещеры и нашел для него кормилицу среди британских пленниц. Но через четыре месяца она внезапно умерла, и никто не хотел прикасаться к младенцу. Гриста забрал его в свою хижину и кормил коровьим молоком из проткнутого шилом пальца кожаной перчатки.

Из-за младенца даже собрали Совет, чтобы решить, жить ему или умереть. И спас малыша Кормака только решающий голос Колдера, и то из-за настойчивой просьбы Гристы.

Семь лет мальчик жил со старым воином, но увечность Гристы не позволяла ему прокормить их двоих, и малышу оставалось только подбирать отбросы.

В тринадцать лет Кормак понял, что из-за него искалеченный воин стал изгоем, и он построил для себя хижину в стороне от деревни. Жилище было самое убогое, а из мебели только постель. И потому Кормак мало бывал там, если не считать зимы, когда он трясся от холода даже возле огня и видел ледяные сны…

В тот вечер, как обычно, Гриста подошел к его хижине и постучал в дверной косяк. Кормак пригласил его войти и предложил чашку воды. Старик принял ее с благодарностью и сел на утрамбованный земляной пол, поджав под себя ноги.

– Тебе нужна новая рубаха, Кормак, ты уже вырос из этой. А гетры скоро всползут выше колен.

– Лето они проносятся.

– Посмотрим. Ты сегодня ел?

– Альтвинна дала мне пирога. Я наколол ей дров.

– Я слышал, Керн стукнул тебя по голове?

– Да.

– Было время, когда я убил бы его за это. А теперь если я его ударю, то только сломаю свою здоровую руку.

– О таком пустяке и думать не стоит, Гриста. А как прошел твой день?

– Мы с козами отлично провели время. Я рассказывал им о моих битвах, а они мне – о своих. И я им надоел куда раньше, чем они мне!

– Надоесть ты не можешь! – возразил Кормак. – Рассказчик ты чудесный!

– Скажи мне это, когда послушаешь какого-нибудь другого рассказчика. Легко стать королем, если в твоих владениях никто, кроме тебя, не живет.

– Один раз я слышал сказителя саг. Я сидел под стеной дома Колдера и слушал, как Патриссон пел о Великом Предательстве.

– Никому про это даже не упоминай, Кормак. Это запрещенная песнь, и петь ее – это смерть. – Старик привалился спиной к стене хижины и улыбнулся. – Но он хорошо ее спел, верно?

– А дедом Кровавого короля правда был бог?

– Все короли – потомки богов или, во всяком случае, хотят, чтобы мы в это верили. Про Утера я не знаю. Только знаю, что его жену застигли с любовником и они бежали, а он их преследовал. Настиг ли он их и изрубил в куски, как говорится в песне, или они спаслись, я не знаю. Спрашивал у Патриссона, но он тоже не знает. Но зато он сказал, что королева бежала с дедом короля, такая вот веселая парочка!

– Почему король не взял другую жену?

– Когда он в следующий раз пригласит меня на ужин, я у него спрошу.

– Но у него нет наследника. Ведь умри он сейчас, начнется война?

– Войны все равно не избежать, Кормак. Король царствует двадцать пять лет и не знал ни дня мира… восстания, набеги, предательства. И жена не первая его предала. Шестнадцать лет назад восстали бриганты, и Утер разгромил их при Тримонтиуме. Затем восток захватили ордовики, и Утер уничтожил их войско под Вирикониуме. И, наконец, юты, два года назад. У них с ним был договор вроде нашего, и они его нарушили. Утер сдержал свое слово: предал смерти каждого мужчину, каждую женщину, каждого младенца.

– Даже детей? – прошептал Кормак.

– Их всех. Он безжалостный дальновидный человек. Мало кто теперь решится восстать на него.

– Не хочешь ли еще воды?

– Нет. Мне надо отправляться спать. Завтра будет дождь, так предсказывает моя культя. А мне надо выспаться, раз придется дрожать под дождем.

– Можно один вопрос, Гриста?

– Спрашивай.

– Меня правда родила собака?

Гриста выругался.

– Кто тебе это сказал?

– Кожемяка.

– Так я же тебе рассказывал, что нашел тебя в пещере рядом с охотничьей собакой. Вот и все. Кто-то оставил тебя там, и сука хотела тебя защитить, как и своих щенят. Ты родился часа за два до этого, а у ее щенят уже глаза открывались. Клянусь Кровью Одина! У наших мужчин здесь вместо мозгов свиное пойло. Пойми же, Кормак, ты не сын демона, ручаюсь тебе. Я не знаю, почему тебя оставили в пещере и кто оставил. Но на тропе под обрывом лежало шестеро убитых. И убил их не демон.

– Кто они были такие?

– Закаленные воины, судя по их рубцам. И всех убил один человек – один наводящий ужас человек. Охотники, которые были со мной, едва тебя увидели, сразу решили, будто их сразил обитатель геенны. Ведь они были совсем желторотыми и ни разу не видели настоящего воина в бою. Я втолковывал им, но страх застит глаза. Думается мне, воин этот был твой отец и получил смертельную рану. Вот почему ты остался там.

– А моя мать?

– Не знаю, милый. Но боги знают. Быть может, настанет день, когда они дадут тебе знак. Но до тех пор ты Кормак, Человек, и должен ходить, держа спину прямо. Ибо кем бы ни был твой отец, он был человек. И ты будешь его истинным сыном, раз уж ты не мой.

– Я бы хотел, чтобы ты был моим отцом, Гриста.

– Я бы тоже этого хотел. Спокойной ночи, милый.

2

Король с Гвалчмаем и Викторином вышел на огороженный луг посмотреть новых лошадей. Молодой человек, стоявший рядом с хромым Прасамаккусом, впился глазами в легендарного воина.

– Я думал, он выше ростом, – шепнул он, и Прасамаккус улыбнулся.

– Ты думал увидеть великана, которому все мужчины по грудь. Эх, Урс, уж тебе-то следовало бы знать разницу между живыми людьми и выдумками сказителей.

Светло-серые глаза изучали короля, пока он приближался к ним. Лет сорока на вид, и шагает он с уверенной грацией человека, ни разу не повстречавшего равного себе. Волосы волной ниспадают на закованные в кольчугу плечи, и цвет у них каштаново-рыжий, хотя густая квадратная борода – золотистая и с заметной проседью. Мужчины рядом с ним были заметно старше: обоим, пожалуй, за пятьдесят. Один, несомненно, римлянин, с орлиным носом и глазами серыми, как железо, а второй заплетал седые волосы в косы по обычаю племен.

– Прекрасный день, – сказал король, словно не заметив молодого человека и обращаясь к Прасамаккусу.

– Да, государь, и лошади, которых ты купил, прекрасны не менее.

– Они все здесь?

– Тридцать пять жеребцов и шестьдесят кобыл. Дозволено ли мне представить принца Урса из дома Меровиев?

Молодой человек поклонился:

– Это большая честь, государь.

Король устало улыбнулся и прошел дальше. Он взял Прасамаккуса под руку, и они направились на луг, где остановились возле серого жеребца семнадцати ладоней в холке.

– Сикамбры умеют выращивать лошадей, – сказал Утер, погладив глянцевитый бок.

– У тебя утомленный вид, Утер.

– Он отражает мои чувства. Тринованты вновь разминают мышцы, как и саксы в Срединном краю.

– Когда ты выступишь?

– Завтра. С четырьмя легионами. Я послал Патрея с Восьмым и Пятым, но он потерпел поражение. По донесениям, мы потеряли шестьсот человек.

– И между ними Патрея? – спросил Прасамаккус.

– Если нет, то ему придется пожалеть об этом, – отрезал король. – Он попытался атаковать стену щитов на крутом склоне.

– Как ты четыре дня назад атаковал готов.

– Но я одержал победу!

– Ты всегда побеждаешь, государь.

Утер улыбнулся, и на мгновение Прасамаккус увидел гонимого юношу, с которым судьба свела его четверть века тому назад. Но тут маска вернулась на лицо короля.

– Что ты скажешь про этого сикамбра? – спросил он, глядя за изгородь на юношу, одетого в черное с головы до ног.

– Он понимает в лошадях.

– Мой вопрос был о другом, как ты отлично понял.

– Не берусь судить, Утер. Он кажется… умным, знающим.

– Он тебе нравится?

– Пожалуй. Мне он напоминает тебя… в давнее время.

– И это что же, хорошо?

– Это похвала.

– Я настолько изменился?

Прасамаккус промолчал.

В то давнее время Утер нарек его Королевским Другом и попросил всегда давать ему прямодушные советы. То были дни, когда юный принц прошел сквозь Туман в поисках отцовского меча, сражался с исчадиями Тьмы, с Царицей-Ведьмой, вернул призрачное войско в плотский мир и любил девушку гор, Лейту.

Старый бригант пожал плечами.

– Мы все изменяемся, Утер. Когда в прошлом году умерла моя Хельга, я почувствовал, что из мира исчезла вся его красота.

– Мужчине лучше без любви, – сказал король и вновь начал осматривать лошадей. – Через два-три года наше войско станет лучше, стремительнее. Любой из этих коней по меньшей мере на две ладони выше любого из наших, и они соединяют быстроту с выносливостью.

– Урс явился еще с кое-чем, что тебе стоит посмотреть, – сказал Прасамаккус. – Идем, тебя это заинтересует.

Король, казалось, усомнился, однако пошел следом за хромым бригантом к воротам загона.

Там Урс с новым поклоном повел их за хижины пастухов, где во дворе они увидели сооружение из жердей: две, изогнутые, вверху соединялись прямой, изображавшей лошадиную спину. На нее Урс накинул попону из выдубленной кожи. Спереди он привязал кусок такой же кожи, а затем вернулся к воинам, не спускавшим с него глаз.

– Что, во имя Плутона, это такое? – спросил Викторин.

Урс поднял короткий лук, наложил стрелу на тетиву и плавным движением тут же пустил ее. Она попала в «круп» лошади, но не вонзилась в кожу и упала на землю.

– Дай мне лук, – сказал Утер. Оттянув тетиву ровно настолько, чтобы лук не сломался, он отправил стрелу в полет. Она пробила попону и застряла в лошадиной шкуре под ней.

– Взгляни, государь, – сказал Урс, подойдя к «лошади». В шкуру вонзилось лишь острие наконечника. – Коня она только оцарапала бы, но не сразила.

– А лишний вес? – осведомился Викторин.

– Сикамбрийский конь в такой попоне способен нести своего всадника весь день, как и британские боевые кони.

На Гвалчмая это никакого впечатления не произвело. Старый воин-кантий отхаркался и сплюнул.

– Зато замедлят атаку конницы, и нам тогда не сломить вражеский строй. Лошади в панцирях? Ха!

– Может, ты сам поскачешь в бой без панциря? – огрызнулся принц.

– Щенок! – взревел Гвалчмай.

– Довольно! – оборвал его король. – Ну а дождь, Урс? Он ведь размягчит кожу и добавит ей веса.

– Да, государь. Но каждый воин должен брать с собой запас пчелиного воска и втирать его в попону каждый день.

– Значит, нам придется полировать не только оружие, но еще и наших лошадей, – заметил Гвалчмай с издевательской усмешкой.

– Распорядись изготовить десять этих… курток для лошадей, – сказал Утер. – А тогда увидим.

– Благодарю тебя, государь.

– Не благодари, пока я не решу, что мне их нужно больше. Ты ведь этого хочешь?

– Да, государь.

– Ты сам придумал такие панцири?

– Да, государь, хотя мой брат Балан придумал, как обезвредить дождевую воду.

– И он получит прибыль от воска, который я закажу?

– Да, государь, – ответил Урс с улыбкой.

– А где он сейчас?

– Старается найти покупателей в Риме. Это нелегко, потому что император все еще возлагает надежды на пешие легионы, хотя сражаться они должны с конниками.

– Риму конец, – сказал Утер. – Тебе следовало бы продавать их готам или гуннам.

– Я бы и рад, государь, но гунны ничего не покупают – они берут. А готы? Их казна скуднее моей.

– А ваше собственное меровейское войско?

– Мой король – да процарствует он долго – в военных делах полагается на майордома, управителя дворца. А тот не любит новшеств.

– Но ведь ему не приходится отражать врагов со всех сторон и внутри, – заметил Утер. – А ты сражаешься так же хорошо, как говоришь?

– Не совсем.

Утер усмехнулся.

– Я передумал. Изготовь тридцать две штуки, и Викторин поставит тебя во главе одной турмы. Ты найдешь меня у Петварии, и тогда я проверю твои лошадиные панцири так, как следует – в бою с настоящим врагом. Если они покажут себя, ты будешь богат и – как подозреваю, ты и рассчитываешь, – все другие короли последуют примеру Утера.

С этими словами король отвернулся от Урса и удалился. Прасамаккус обнял юношу за плечи.

– По-моему, ты понравился королю, малый. Не разочаруй его.

– Не то я лишусь заказа?

– Ты лишишься жизни, – сказал ему Прасамаккус.

Гриста уже давно вернулся в свою хижину в тени Длинного Дома, но Кормак, так и не сумев уснуть, вышел в прохладу ночи и сел под звездами, глядя, как между деревьями кружат летучие мыши.

Вокруг царила глубокая тишина, и мальчик был воистину, чудесно и абсолютно один. Здесь, в сиянии охотничьей луны, не было ни чурания, ни угрюмых взглядов, ни злобных слов. Ночной ветерок ворошил ему волосы, а он смотрел на обрывы над лесом и думал о своем отце, неведомом воине, который умел так великолепно сражаться. Гриста сказал ведь, что он убил шестерых.

Но почему он оставил его, младенца Кормака, в пещере одного? И куда делась женщина, давшая ему жизнь? Кто мог бросить новорожденного ребенка на произвол судьбы? Был ли этот человек, такой смелый в бою, настолько жестоким в жизни?

И какая мать бросила бы своего младенца умирать в дикой пещере?

Как всегда, ответа ни на один вопрос не было, но вопросы эти приковывали Кормака к деревне, где все относились к нему враждебно. Он не мог уйти и создать себе будущее, пока прошлое окутывала непроницаемая тайна.

Маленьким он верил, что в один прекрасный день за ним явится его отец, войдет шагом в Длинный Дом с мечом у пояса, с бронзовым шлемом над челом. Но мечты детства больше не могли служить ему поддержкой. Через четыре дня он станет мужчиной… и что тогда? Выклянчивать работу в кузнице, или на мельнице, или в пекарне, или на бойне?

Вернувшись в хижину, он уснул беспокойным сном, метался под ветхим одеялом, встал с рассветом и ушел в холмы, захватив пращу. Там он убил трех кроликов и умело освежевал их ножичком, который год назад подарил ему Гриста. Развел костер в укрытой от ветра ложбине и, пожарив тушки, насладился редким ощущением сытости. Да только кроличье мясо не было питательным – Гриста как-то сказал ему, что человек, который ничего другого есть не будет, все равно умрет с голоду, как бы ни набивал крольчатиной свой живот. Кормак облизал пальцы и вытер их о длинную траву, вспоминая праздник Грома прошлой осенью, когда он отведал говядины на открытом для всех пиру в честь того, что король Вульфир посетил своего бывшего майордома Колдера. Кормак должен был держаться в стороне от толпы, окружившей короля саксов, но все равно он услышал его речь. Почти одни лишь пышные пустые слова из уст слабовольного человека. Нет, он выглядел настоящим королем в своей железной кольчуге, окруженный телохранителями с боевыми топорами в руках, но лицо у него было мягким, женственным, и смотрел он куда-то поверх толпы.

А вот говядина оказалась великолепной. Гриста принес ему три куска, сочных, пропитанных бычьей кровью.

– Было время, – сказал старик между двумя глотками, – когда мы ели эдак каждый день! Когда мы были вольными людьми и наших мечей боялись. Колдер когда-то обещал, что мы вновь обретем прежнюю волю. Он сказал, что мы отомстим Кровавому королю, но взгляни на него теперь – разжиревшего, всем довольного рядом с королем-куклой.

– Король похож на женщину, – сказал Кормак.

– Он и живет, как женщина, – пробурчал Гриста. – Только подумать, что его дедом был Хенгист! Хочешь еще мяса?

В этот вечер они попировали, точно императоры.

А теперь Кормак загасил костер и поднялся еще выше в холмы на обрывы над спокойным морем. Ветер тут был крепким и холодным, хотя утреннее солнце уже поднялось в безоблачном небе. Кормак остановился под развесистым дубом, подпрыгнул и повис на толстом суку. Сто раз он подтягивался, касаясь подбородком сука, чувствуя, как вздуваются и горят мышцы его рук и плеч. Потом легко вспрыгнул на землю. Лицо у него блестело от пота.

– Какой ты сильный, Кормак! – произнес насмешливый голос, и, резко обернувшись, он увидел, что на траве сидит дочь Колдера Альфтруда, а рядом стоит корзинка с ягодами. Кормак покраснел и ничего не ответил. Ему бы уйти, но она сидела, скрестив ноги, и шерстяная юбка задралась, обнажив молочную белизну этих ног… – И такой робкий? – спросила она.

– Твоим братьям не понравится, что ты заговорила со мной.

– Ты их боишься?

Кормак взвесил этот вопрос. Сыновья Колдера многие годы всячески его травили, но обычно ему удавалось убежать от них и укрыться в одном из своих тайных убежищ в лесу. Особенно опасен был Агвайн, потому что ему нравилось причинять боль. Леннокс и Барта особой жестокостью не отличались, но они во всем следовали примеру Агвайна. Но боится ли он их?

– Пожалуй, – ответил он. – Ведь закон дозволяет им бить меня, но если я попробую защищаться, меня ждет смерть.

– Цена, которую, Кормак, ты платишь за то, что твой отец демон. А ты умеешь творить чары?

– Нет.

– Даже самую маленькую, чтобы угодить мне?

– Даже и самую маленькую.

– Хочешь ягод?

– Нет. Благодарю тебя, но мне надо идти работать.

– Ты меня боишься, Кормак Даймонссон.

Он остановился и обернулся к ней. Горло у него сжалось.

– Мне… не по себе. Со мной никто не разговаривает, но я к этому привык. Благодарю тебя за твою любезность.

– Как ты думаешь, я хорошенькая?

– Я думаю, ты красавица. Особенно сейчас в летнем солнечном свете, когда ветер играет твоими волосами. Но я не хочу навлечь на тебя неприятности.

Она плавно поднялась с земли и шагнула к нему. Он инстинктивно попятился, но дуб преградил ему путь к отступлению. Он ощутил, как к нему прижалось ее тело, и его руки сомкнулись на ее спине…

– Прочь от моей сестры! – рявкнул Агвайн, и Альфтруда отскочила от него. Глаза у нее стали испуганными.

– Он наложил на меня чары! – закричала она, бросаясь к брату. Высокий белокурый юноша отшвырнул ее в сторону и выхватил кинжал из ножен.

– Ты умрешь за эту гнусность, – прошипел он, надвигаясь на Кормака.

Глаза Кормака метнулись от лезвия на разъяренное лицо Агвайна, убедились в твердости его намерения, увидели вспыхнувшую жажду крови. Он отпрыгнул вправо… и наткнулся на дюжую фигуру Леннокса, чьи мускулистые руки тут же его обхватили. Глаза Агвайна блеснули торжеством, но Кормак ударил Леннокса локтем в живот и вторым ударом расквасил ему нос. Леннокс отлетел назад, почти ослепнув от боли. Тут из кустов выскочил Барта, замахиваясь толстым суком, точно палицей. Кормак прыгнул ступнями вперед, его пятка со страшной силой ударила Барту в подбородок, так что тот повалился на землю без сознания.

Кормак перекатился, вскочил на ноги, повернулся к Агвайну, локтем отбросил руку с кинжалом, нацеленным в его сердце, кулаком ударил врага в скулу, а затем левой ногой в пах. Агвайн завопил, упал на колени и выронил кинжал. Кормак поймал рукоятку, схватил Агвайна за длинные белокурые волосы и запрокинул его голову, обнажив горло.

– Нет! – взвизгнула Альфтруда.

Кормак заморгал и глубоко вздохнул, справляясь со своим гневом. Потом выпрямился и швырнул кинжал далеко за край обрыва.

– Ты лгунья и шлюха! – сказал он, шагнув к Альфтруде. Она упала на колени, глядя на него широко открытыми, полными ужаса глазами.

– Не бей меня!

Неожиданно он засмеялся.

– Не бить тебя? Да я к тебе пальцем не прикоснусь даже для спасения своей жизни. Только что ты была красавицей. А теперь ты безобразна и навсегда останешься такой.

Она мгновенно прижала пальцы к лицу, трогая кожу, ища, ощупывая свою красоту. Кормак покачал головой.

– Я не заклятие накладываю, – прошептал он. – Я не чародей.

Обернувшись, он посмотрел на своих врагов. Леннокс сидел, прислонясь к дубу, из его разбитого носа струилась кровь. Барта еще не пришел в себя, а Агвайн сбежал.

Но в его победе не было ни торжества, ни радости.

Ибо, одержав ее над этими мальчишками, Кормак приговорил себя к смерти.

Агвайн вернулся в селение и рассказал своему отцу Колдеру, как на них напал Кормак, а тот созвал старейшин и потребовал правосудия. За Кормака заступился только Гриста.

– Ты просишь о правосудии. Много лет твои сыновья избивали Кормака, и никто не приходил к нему на помощь. Но он терпел, как подобает мужчине. Теперь, когда на него беспричинно напали трое и он защищался, его должны казнить? Каждый тут, кто подаст голос за это, лишен стыда.

– Он набросился на мою дочь! – заявил Колдер. – Или ты про это забыл?

– Если и так, – сказал Гриста, вставая, – он последовал за всеми здоровыми молодцами, какие только наберутся на расстоянии дня пути верхом отсюда!

– Да как ты смеешь? – завопил Колдер.

– Смею? Про «смею» ты мне не говори, жирнобрюхий боров! Я следовал за тобою тридцать лет, живя только твоими посулами. Но теперь я вижу, каков ты есть – слабый, жадный, готовый лизать пятки тем, кто сильнее. Кабан, который зачал трех жаб и ненасытную шлюху!

Колдер ринулся к нему сквозь людское кольцо, но кулак Гристы врезался ему в подбородок, и он рухнул на земляной пол. Шум, крики. Одни старейшины ухватили Гристу, другие удерживали своего разъяренного вождя. Затем наступила тишина, Колдер овладел собой и кивнул людям слева и справа от себя, чтобы они его отпустили.

– Тебе здесь больше нет приюта, убогий старик, – сказал он. – Ты уйдешь из этого селения как изгой. Я оповещу все сакские селения, и для тебя нигде не найдется приюта. А если я еще раз тебя увижу, то опущу свой топор на твою шею. Уходи! Найди сучье отродье и останься с ним. Я хочу, чтобы ты увидел, как он умрет.

Гриста сбросил вцепившиеся в него руки и широким шагом покинул Длинный Дом. У себя в хижине он собрал свои скудные пожитки, засунул топор за пояс и, гордо подняв голову, вышел из селения. Эрвин, пекарь, пошел с ним рядом и сунул ему в руки два черных каравая.

– Иди с Богом, – шепнул Эрвин.

Гриста кивнул и продолжал идти, не замедляя шага. Ему следовало бы уйти давным-давно… и взять с собой Кормака. Но верность слову – крепче железных цепей, а он поклялся Колдеру Кровавой Клятвой. А теперь нарушил ее и стал изгоем в глазах закона. Никто больше не станет ему доверять, и его жизнь не будет стоить ровно ничего.

Тем не менее в сердце старого воина начала расцветать радость. Тяжкие притупляющие ум годы, пока он пас коз, остались позади, как и его клятва Колдеру. Гриста глубоко вдохнул чистый свежий воздух и начал подниматься в холмы к пещере Сол Инвиктус.

Кормак ждал его там, сидя на алтарном камне. У его ног валялись кости его прошлого.

– Ты слышал? – спросил Кормак, подвинувшись, чтобы старик мог сесть рядом с ним на плоском камне.

Гриста отломил горбушку черного хлеба и протянул ее мальчику.

– Да, – сказал он, – разговоры уже пошли.

Кормак взглянул на узел с пожитками, который Гриста бросил возле скелета боевой собаки.

– Мы что, уходим?

– Да, малый. Только уйти-то нам следовало много лет назад. Пойдем в Дубрис, подыщем какую-никакую работу, чтоб было чем заплатить корабельщикам. А в Галлии я покажу тебе, где мне доводилось сражаться.

– Они набросились на меня, Гриста. Когда Альфтруда меня обняла.

Старый воин посмотрел в грустные глаза мальчика.

– Еще один жизненный урок, Кормак: женщины всегда навлекают беды. И, кстати, судя по походке Агвайна, он еще долго не будет думать о девушках. Как это ты справился с ними тремя?

– Не знаю. Вышло само собой.

– Это кровь твоего отца. Мы еще сделаем из тебя настоящего воина.

Кормак обвел взглядом сумрачную пещеру.

– Я никогда раньше сюда не заглядывал. Боялся. А теперь не понимаю почему. Истлевшие кости, и все.

Он пошарил подошвой в пыли и увидел, как что-то блеснуло. Наклонившись, он сомкнул пальцы на золотой цепочке, с которой свисал круглый камешек, похожий на золотой самородок в тоненьких черных прожилках.

– Что ж, доброе предзнаменование, – пробурчал Гриста. – Мы стали вольными людьми всего час назад, и вот ты уже отыскал клад.

– Может, она – моей матери?

– Отчего бы и нет?

Кормак надел цепочку на шею и спрятал самородок под рубахой. Прикосновение камешка к коже было теплым.

– Ты тоже угодил в беду, Гриста?

Старый воин ухмыльнулся:

– Может, я сказал лишних два-три словечка, но они попали в цель, как меткие стрелы.

– Значит, они погонятся за нами обоими?

– Ага, когда настанет утро. Тогда и будем тревожиться. А пока отдохни-ка, малый.

Кормак отошел к дальней стене и растянулся на пыльном полу. Гриста лег на алтарном камне и почти сразу уснул.

Мальчик лежал и слушал тяжелый басистый храп старика, а затем погрузился в странное сновидение. Он словно бы открыл глаза, приподнялся и сел. У алтарного камня лежала черная боевая собака с пятью щенками, а за ней лежала молодая женщина с волосами, как золотые нити. Рядом с ней на коленях стоял мужчина и поддерживал ее голову.

– Как мне тяжело, что я навлек на тебя все это, – сказал он, поглаживая ее по волосам. Лицо у него было сильное, волосы – черными и глянцевыми, глаза – синими, как зимнее небо.

Она протянула руку и дотронулась до его щеки, улыбнувшись сквозь боль.

– Я люблю тебя. Я всегда тебя любила…

Снаружи в утреннем воздухе прогремел рог, у мужчины вырвалось негромкое проклятие. Он поднялся на ноги, вытаскивая меч из ножен.

– Они нас отыскали!

Женщина застонала – начались родовые схватки, и Кормак подошел к ней. Но она его не видела. Он попытался прикоснуться к ней, и его рука прошла через ее тело, словно это был дым.

– Не оставляй меня! – произнесла она умоляюще. На лице мужчины отразилась мука, но вновь загремел рог, и, повернувшись, он скрылся из виду. Женщина закричала, и Кормак был вынужден стоять и беспомощно смотреть, как она корчится в родовых муках. Наконец младенец появился на свет – весь в крови и странно неподвижный.

– Нет! Нет! Христос сладчайший! – простонала женщина, подняла младенца и шлепнула его по крохотному задику. Он остался неподвижным. Она положила его к себе на колени, сняла с шеи золотую цепочку и сомкнула пальчики младенца на круглом камешке.

– Живи! – прошептала она. – Молю тебя, живи!

Но тельце оставалось неподвижным… без малейших признаков жизни.

Из солнечного мира снаружи донесся лязг мечей, раздались крики раненых, яростные возгласы сражающихся. Затем наступила тишина, только птицы пели на деревьях. На пол у входа упала тень, и внутрь, пошатываясь, вошел высокий мужчина. Из раны в его груди и еще одной в боку струилась кровь.

– Маленький? – прошептал он.

– Мертв, – сказала женщина.

Услышав что-то у себя за спиной, мужчина обернулся.

– Еще погоня. Я вижу, как солнце блестит на их копьях. Ты можешь идти?

Она попыталась встать, но тут же снова откинулась. Он подошел к ней и подхватил ее на руки.

– Он жив! – закричал Кормак со слезами на глазах. – Я жив! Не бросайте меня здесь!

Он вышел следом за ними на солнечный свет и смотрел, как раненый с трудом взбирается по склону к обрыву. Там он рухнул на колени, и женщина упала из его рук на траву. Из леса галопом вылетел всадник, и воин обнажил меч, но всадник натянул поводья и остановил коня в ожидании.

Из леса, хромая, вышел еще один человек. Левая нога у него была вывернутой, уродливой. Высокий воин взмахнул мечом и швырнул его в чащу, где острие впилось в толстый, увитый плющом ствол. Потом он снова подхватил женщину на руки, повернулся и посмотрел на море, пенящееся далеко внизу.

– Нет! – закричал калека. Воин взглянул на всадника. Тот неподвижно сидел в седле, суровое лицо хмурилось, руки застыли на луке седла.

Воин шагнул с обрыва и исчез из виду вместе с женщиной.

Кормак смотрел, как калека со слезами на глазах упал ничком, но всадник просто повернул коня и скрылся за деревьями. Дальше на тропе Кормак увидел приближающихся к пещере охотников. Он помчался, как вихрь, и увидел, что Камень в руках младенца горит, будто пламя свечи, а его тельце одето белым сиянием. Затем раздался первый громкий крик. Вошли охотники, черная собака прыгнула на них и упала под ударами топоров и ножей.

– Клянусь Кровью Одина! – воскликнул один из охотников. – Сука ощенилась ребенком!

– Убить его! – закричал второй.

– Дураки! – сказал Гриста. – По-вашему, этих римлян сразила собака?

У Кормака не осталось сил смотреть, и он закрыл глаза, когда Гриста нагнулся над младенцем.

И открыл их, чтобы увидеть свет зари, проникающий через вход в пещеру, и Гристу, спящего на алтарном камне. Мальчик встал, подошел к старику и потряс его за плечо.

– Светает, – сказал он. – А я видел моего отца и мою мать.

– Дай мне время, малый, – пробормотал Гриста. – Дай свежим воздухом подышать. – Он потянулся, сел, протер глаза и провел, постанывая, ладонью по затекшей, совсем холодной шее. – Подай-ка мне бурдюк с водой.

Кормак протянул ему бурдюк, Гриста вытащил затычку и жадно напился.

– Так что ты говорил про свою мать?

Кормак рассказал ему свой сон, но в глазах старика не появилось особого интереса, пока он не упомянул про калеку.

– Какое у него было лицо?

– Светлые волосы, реденькая борода. Печальные глаза.

– А всадник?

– Воин, высокий и сильный. Холодный безжалостный человек, рыжие волосы, рыжая борода, а на голове бронзовый шлем, опоясанный железным обручем.

– Пойдем-ка отсюда, Кормак, – неожиданно сказал старый воин.