Текст книги "Легенда о Побратиме Смерти"

– Я стараюсь, насколько возможно, придерживаться истины. Но в этом случае мне и впрямь хотелось бы верить, что она провела свои дни счастливо в далеком краю. Наверное, истины мы не узнаем никогда.

Чорин-Цу снова развел руками.

– Мне как ученому хотелось бы верить, что когда-нибудь все тайны будут раскрыты. Быть может, мне удастся найти и документальные свидетельства.

– Если удастся, дайте мне знать. А пока что я куплю у вас эту фигурку. Пусть ее доставят ко мне домой.

– Вы не спрашиваете цену, мой господин?

– Я уверен, что вы не запросите лишнего.

– Что ж, это правда.

Клай пошел было прочь, но вернулся.

– Скажите, Чорин-Цу, почему придворный бальзамировщик держит лоток с древностями?

– Бальзамирование – мое ремесло, история же – моя страсть. И как всякая страсть, она приносит наслаждение, лишь будучи разделенной. Ваш восторг перед этой статуэткой глубоко радует меня.

Клай прошел по галерее в трапезную. Двое часовых распахнули перед ним дверь в роскошный зал для именитых гостей. Клай давно уже входил в подобные места без трепета – несмотря на свое низкое происхождение, он завоевал себе такую славу, что почитался выше многих вельмож. Обедающих было немного, но Клай сразу заметил дренайского посла Майона, который вел горячий спор со щеголем в расшитом дорогими камнями голубом камзоле. Щеголь был высок, строен и очень красив. На его светло-каштановых волосах красовался серебряный обруч с опалом. Клай подошел к ним. Майон заметил его не сразу и продолжал попрекать собеседника:

– И все же это нечестно, Зибен. Вы ведь выиграли… – Тут он увидел Клая, и на его лице мигом появилась широкая улыбка. – Дорогой мой, как я рад вас видеть. Прошу вас, присаживайтесь к нам. Для нас это честь. Мы как раз говорили о вас. Это Зибен, поэт.

– Я слышал ваши поэмы, – сказал Клай, – и сам с удовольствием прочел сагу о Друссе-Легенде.

Поэт хищно оскалился:

– Вы о нем читали, а скоро встретитесь с ним самим. Предупреждаю – я буду ставить против вас.

– В таком случае простите меня за то, что я не стану желать вам удачи, – улыбнулся Клай и сел.

– Видели вы сегодняшний бой? – спросил Майон.

– Да, посол, видел. Друсс – незаурядный боец. Кажется, будто боль лишь подзадоривает его. Он непреклонен и очень силен.

– Он всегда побеждает, – весело вставил Зибен. – Такой уж у него дар.

– Зибен сегодня особенно доволен, – ледяным тоном заметил Майон. – Он выиграл шестьдесят золотых.

– Я тоже выиграл, – сказал Клай.

– Вы ставили на Друсса? – поинтересовался Зибен.

– Да. Я хорошо рассмотрел обоих и рассудил, что у лентрийца не хватит духу выстоять против вашего бойца. Притом левая у него работала не столь быстро, что давало Друссу возможность уворачиваться от ударов. Однако посоветуйте ему изменить стойку во время атаки. Он нападает, пригнув голову, – это делает его легкой мишенью для удара снизу.

– Скажу непременно, – пообещал Зибен.

– У меня при доме устроено ристалище. Если Друсс захочет воспользоваться им – милости просим.

– Весьма любезно с вашей стороны, – сказал Майон.

– Уж очень вы уверены в себе, – заметил Зибен. – Вас не волнует то, что Друсс ни разу не проигрывал?

– Так я и сам ни разу не проигрывал. При любом исходе репутация одного из нас будет подпорчена. Но солнце не перестанет светить, и земля не перевернется. Итак, друзья мои, закажем что-нибудь поесть?

Воздух был чист и свеж, ветерок, порхающий вокруг фонтана, веял прохладой. Зибен и Друсс только что поднялись на вершину самого высокого холма в Большом парке. Небо над ними играло богатыми красками позднего лета, с востока медленно плыли пушистые белые облака. Далекий солнечный луч, пробившись сквозь них, высветил часть восточной гряды, и горы загорелись красным и золотым, точно самоцветы. Но облака тут же набежали на солнце, и золотые утесы снова сделались серыми. Друсс с тоской смотрел на горы, вспоминая, как пахнет сосной и журчат ручьи в его родном краю. Солнце опять проглянуло, осветив горы. Вид был великолепен, но Друсс знал, что там нет сосновых лесов. К востоку от Гульготира лежат надирские степи – сухие, суровые, негостеприимные.

Зибен сел у фонтана, окунул руку в воду.

– Ну вот, теперь ты видишь, почему это место называется Холмом Шести Дев. – В середине бассейна стояли статуи шести женщин, искусно высеченные из одной глыбы мрамора. Они располагались кружком, и каждая, слегка склоняясь, простирала руки словно в мольбе. Над ними высилась фигура старца с огромной урной в руках – из нее и струился фонтан, орошая белые фигуры. – Несколько веков назад с севера нагрянуло войско и осадило Гульготир – тогда на этом месте принесли в жертву шестерых дев, чтобы умилостивить богов войны. Их утопили. После этого боги оказали защитникам милость, и те отбили врага.

Зибен улыбнулся, видя, как сузились светло-голубые глаза Друсса. Воин запустил ручищу в свою постриженную лопатой черную бороду – верный признак растущего раздражения.

– Ты не веришь, что богов можно умилостивить? – как ни в чем не бывало поинтересовался поэт.

– Только не кровью невинных.

– Но ведь они победили, Друсс, – значит, жертвоприношение все же имело смысл?

Воин потряс головой:

– Раз они верили, что жертва умилостивит богов, то стали сражаться с удвоенной силой – но их могла бы вдохновить на это чья-то хорошая речь, и никакой жертвы бы не понадобилось.

– Ну а если боги в самом деле требовали этой жертвы и в самом деле помогли выиграть сражение?

– Лучше бы тогда его проиграли.

– Ага! – торжествующе вскричал Зибен. – Но ведь тогда погибло бы гораздо больше невинных: женщин насиловали бы и убивали, детей резали в колыбелях. Что ты на это скажешь?

– А ничего. Большинство людей понимает разницу между духами и коровьим навозом – незачем об этом спорить.

– Брось, старый конь, ты просто не хочешь говорить. Между тем ответ прост: принципы добра и зла основаны не на математике. Они зиждутся на желании – или нежелании – отдельных людей поступать хорошо, как по совести, так и по закону.

– Слова, слова, слова! Они ничего не значат! – отрезал Друсс. – От людских желаний как раз все зло и происходит. Что до совести и закона – как быть, если совести у человека нет, а закон допускает жертвоприношения? Делает ли это жертву добрым делом? Ну хватит. Нечего втягивать меня в очередной бессмысленный спор.

– Мы, поэты, только и живем такими бессмысленными спорами, – сдерживая гнев, ответил Зибен. – Они развивают ум, помогают мыслить. Помогают лучше понять нужды наших ближних. Ты просто не в духе сегодня, Друсс. Я-то думал, ты будешь рад еще раз сразиться, еще раз кого-то отдубасить. Золотая медаль – это не шутка. Вопящие толпы, обожание соотечественников. Подумай: кровь, синяки, а после – бесчисленные парады и пиры в твою честь!

Друсс выругался, его лицо потемнело.

– Ты же знаешь, я презираю все это.

– Возможно, отчасти и презираешь, Друсс. Лучшая твоя часть питает отвращение к громкой славе, но как так получается, что каждое твое действие усугубляет ее? Тебя пригласили сюда в качестве гостя – как вдохновляющий пример, если хочешь. И что же? Ты не замедлил сломать челюсть первому дренайскому бойцу и занял его место.

– Я не хотел его увечить. Если б я знал, что подбородок у него сделан из фарфора, я двинул бы его в живот.

– Ну да, тебе хочется в это верить, старый конь. Но я не верю. Скажи-ка: что ты чувствуешь, когда толпа выкрикивает твое имя?

– Довольно, поэт. Чего ты от меня хочешь?

Зибен сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Слова – единственное, чем мы можем описать свои чувства, объяснить, чего мы хотим друг от друга. Как без слов мы учили бы молодежь, как выражали бы свои надежды, чтобы будущие поколения смогли прочесть? Ты смотришь на мир уж очень просто, Друсс: у тебя все либо огонь, либо лед. Это бы еще ничего. Но ты, как всякий человек с узким кругозором, не знающий, что такое мечта, норовишь высмеять то, чего понять не можешь. Цивилизации создаются из слов, Друсс, а уничтожаются топорами. Говорит это тебе о чем-нибудь?

– Я все это знаю и так. Ну что, легче тебе стало?

Гнев Зибена прошел, и он улыбнулся.

– Люблю я тебя, Друсс. Всегда любил. Но у тебя прямо-таки дар меня злить.

– Я не мыслитель, – серьезно сказал Друсс, – но и не дурак. Я такой же, как многие. Я мог бы быть крестьянином или плотником, даже наемным рабочим. А вот учителя или клирика из меня бы не вышло. Умники на меня дрожь наводят. Взять хоть Майона. Я знал многих послов, и все они на один лад: фальшивые улыбки, а глаза как буравчики – ничего не упустят. Во что они верят? Есть ли у них честь? Любят ли они свою страну? Или они смеются над нами, простыми людьми, набивая кошельки нашим золотом? Я знаю одно, поэт: такие, как Майон – и как ты, – могут представить все, во что я верю, столь же зыбким, как летний снег. И вдобавок выставить меня дураком. Да, я понимаю, что добро и зло можно свести к цифрам. Взять этих женщин в фонтане. Враги могли бы сказать: «Убейте шестерых женщин, и мы пощадим город». Ответ на это может быть только один – но я не могу тебе сказать, почему считаю его правильным.

– Зато я могу. И это лишь часть того, чему я научился от тебя. Самое большее зло, на которое мы способны, – это принести в жертву кого-то другого. Войско, осадившее город, как бы говорит: «Сделайте малое зло, иначе мы совершим большое». Если поступать геройски, то нужно, конечно, отказаться. Но дипломаты и политики – люди практичные. И им не дано понять, что такое честь. Я прав?

Друсс с улыбкой хлопнул Зибена по плечу:

– Прав, поэт, прав. Но я знаю, что ты и глазом не моргнешь, если придется отстаивать противоположную точку зрения. Так что давай на этом покончим.

– Ладно, будем считать, что мы квиты.

Друсс перевел взгляд на юг. Внизу лежал Старый Гульготир – лабиринт жилых домов, лавок и мастерских, прорезанный узкими улицами. Старый Замок сидел в середине, точно раздувшийся серый паук. Бывшая резиденция королей теперь служила житницей. На западе стоял новый дворец Бога-Короля. Колонны этого колоссального строения из белого камня украшены позолотой, статуи – большей частью самого короля – увенчаны золотом и серебром. Роскошные сады окружают дворец, и даже отсюда видно великолепие клумб и цветущих деревьев.

– Видел ты его, Бога-Короля? – спросил Друсс.

– Я сидел поблизости от королевского балкона, пока ты забавлялся с лентрийцем, но видел только спины телохранителей. Говорят, он красит волосы настоящим золотом.

– Ничего себе – забавлялся. Он крепкий парень, до сих пор чувствую его удары.

– Погоди до встречи с готирским бойцом, Друсс. В схватке это не человек – говорят, он бьет как молния. Против тебя ставят девять к одному.

– Может, он меня и побьет, – проворчал Друсс, – но не спеши на это ставить!

– О, на этот раз я не поставлю и медной полушки. Я видел Клая. За все время нашего знакомства я еще не встречал человека, которого считал способным тебя победить, – а вот теперь встретил.

– Ба! Хотел бы я, чтобы мне платили золотой всякий раз, когда говорили, что такой-то сильнее, быстрее или опаснее меня. И где они теперь, эти силачи?

– В основном мертвы, старый конь, – ты убил их на своем бесконечном пути к добру и справедливости.

– Ты, помнится, сказал, что мы квиты, – прищурился Друсс.

– Извини, – развел руками Зибен. – Сорвалось.

Надирский воин, известный как Талисман, мчался по переулку. Крики погони стали тише, но он знал, что оторвался не намного. Вбежав на площадь, Талисман остановился. Здесь было много дверей – он насчитал по шесть на каждой стороне. «Сюда! Сюда!» – послышалось позади. Луна ярко озаряла площадь с севера и запада. Талисман свернул на юг и укрылся в темной нише, почти слившись со стеной в своем длинном черном плаще с капюшоном. Он перевел дух, стараясь успокоиться. Рука привычно скользнула к бедру, где обыкновенно висел длинный охотничий нож, и Талисман выругался. Ни одного надира не пускают в готирский город с оружием. Он ненавидел это место из камня и булыжника с его бесчисленными толпами и исходящей от них вонью. Он всей душой рвался обратно, на простор родных степей. Суровые горы под огромным пылающим небом, неоглядные равнины, где можно ехать год и не встретить ни одного человека. Жить можно только в степи. Не в этом крысином гнезде, где разит человеческими нечистотами – их выливают из окон, и они гниют на мостовой заодно с прочими отбросами.

Крыса шмыгнула мимо его ног, но Талисман не шелохнулся. Враг был близко. Враг? Подонки, городское отребье – они не стоят этого титула. Делать им нечего – вот и гоняют надирского кочевника по своим гнусным улицам, чтобы как-то разнообразить свою убогую жизнь. Он снова выругался. Носта-хан предупреждал его об этих шайках, говорил, каких кварталов следует избегать, а Талисман его почти не слушал. Впрочем, он никогда не бывал в столь большом городе, как Гульготир, и не знал, как легко человеку заблудиться в его закоулках.

Послышался топот ног, и Талисман сжал кулаки. Если они найдут его, то убьют.

– Не видали, куда он побежал? – спросил гортанный голос.

– Не-е. Может, туда?

– Вы трое в переулок, а мы напрямик по Кабацкой. Встретимся на площади.

Надвинув капюшон на лицо так, что видны были только глаза, Талисман ждал. Первый из троих пробежал мимо его укрытия, за ним второй. Но третий посмотрел в сторону надира – и заметил его. Талисман ринулся вперед. Человек выставил нож, но надир ступил вбок и ударил врага кулаком по лицу. Тот шатнулся назад, а Талисман вильнул влево и снова юркнул в переулок.

– Вот он! Вот он! – закричал пострадавший.

Впереди маячила стена футов восьми высотой. Талисман прыгнул, подтянулся и влез на нее. По ту сторону лежал освещенный луной сад. Пригибаясь к земле, Талисман перебежал сад, перелез через вторую стену на узкую улицу и помчался вперед, обуреваемый гневом. Какой позор – бегать вот так от ничтожных круглоглазых южан.

На перекрестке он свернул к северу. Погоня как будто отстала, но успокаиваться было рано. Он не имел понятия, где находится – все эти гнусные дома походили один на другой. Носта-хан велел ему искать дом Чорин-Цу, бальзамировщика, – это на улице Ткачей, в северо-западном квартале. Где же она, эта улица?

Внезапно из мрака выступил человек с ржавым ножом в руке.

– Попался, надирский ублюдок!

Талисман посмотрел в его свирепые глаза, холодный гнев захватил кочевника целиком.

– Ты нашел свою смерть.

Горожанин взмахнул ножом, целя надиру в шею. Но Талисман отклонился вправо и левой рукой перехватил запястье врага. Правой рукой он сгреб готира за плечо, сделал мощный рывок – рука с ножом сломалась у локтя. Готир с воплем выронил нож. Талисман подхватил его и по рукоять вогнал под ребра врагу. Ухватив его за сальные космы, Талисман впился темными глазами в полное ужаса лицо.

– Чтоб ты сгнил в преисподней, – прошипел надир, повернув нож. Раненый открыл рот для последнего вопля, но умер, не успев испустить ни звука.

Бросив труп, Талисман вытер нож о грязный камзол убитого и скрылся во мраке. Здесь было тихо. По обе стороны высились стены с рядами темных окон. Он вышел на более широкую улицу, не длиннее шестидесяти ярдов, и увидел трактир, в окнах которого мерцал свет. Спрятав нож под плащом, он двинулся мимо. Дверь трактира открылась, оттуда вышел большой чернобородый человек.

– Прошу прощения, сударь, – обратился к нему Талисман, и эти слова жгли язык надира словно кислота, – не укажете ли, как пройти на улицу Ткачей?

– Парень, – сказал человек, тяжело плюхнувшись на дубовую скамью, – вряд ли я и к себе-то домой дорогу найду. Я тоже нездешний и за эту ночь не раз сбивался с пути. Хоть убей, не понимаю, как это людям охота жить в таком муравейнике. А ты?

В этот самый миг показались преследователи – пятеро с одного конца улицы, четверо с другого.

– Сейчас мы вырежем твое паскудное сердце! – крикнул вожак, жирный и лысый.

Талисман вытащил нож, и пятеро кинулись на него. Заметив какое-то движение слева, надир метнул туда взгляд. Пьяный встал и пытался сдвинуть дубовую скамью. Нет, не сдвинуть, а поднять! Это показалось Талисману таким нелепым, что он на миг отвлекся от неприятелей. Те были уже близко – двое с ножами, трое с дубинками. И тут тяжелая скамья пролетела мимо Талисмана словно копье. Она ударила вожака в лицо, вышибла ему зубы, сбила с ног, потом врезалась в остальных, повалив двоих наземь. Еще двое, перескочив через упавших, продолжали бежать вперед. Талисман встретил первого клинок к клинку, а после двинул локтем в подбородок. Противник рухнул ничком на булыжник и попытался встать. Талисман дважды лягнул его в лицо; после второго пинка упавший застонал и без чувств обмяк на мостовой.

Талисман обернулся назад – но последний враг тщетно бился в железных руках незнакомца. Тот ухватил его за шею и под пах и вскинул над головой. Еще четверо горожан двигались с другого конца улицы. Незнакомец вышел им навстречу, зарычал от натуги и швырнул свою ношу прямо на них. Трое упали, но снова поднялись. Незнакомец шагнул к ним.

– Не довольно ли будет, ребята? – холодно вымолвил он. – Пока что я в Гульготире никого не убил. Забирайте-ка своих дружков и ступайте подобру-поздорову.

Один из горожан пригляделся к незнакомцу.

– Ты ведь дренайский боец, верно? Друсс?

– Верно, верно. А теперь ступайте отсюда. Потеха закончена – разве что вы хотите еще.

– Клай сделает из тебя отбивную с кровью, ублюдок! – С этими словами горожанин убрал нож. Готиры помогли подняться раненым, вожака пришлось унести на руках.

– Скверное место, – сказал незнакомец Талисману, – но есть в нем свои прелести. Выпьем по стаканчику.

– Ты хорошо дрался, – проговорил Талисман. Горожане уже скрылись в конце улицы. – Я выпью с тобой, дренай, но не здесь. У меня такое чувство, что сейчас они поговорят меж собой, расхрабрятся и снова полезут в драку.

– Ну так пошли со мной, парень. Готиры поселили нас где-то недалеко отсюда – так мне сдается, – и есть там кувшинчик лентрийского красного, который весь вечер не может меня дозваться.

И они двинулись на запад, к главной улице, что вела к цирку. Готиры за ними не пошли.

Талисман, никогда еще не бывавший в столь роскошном жилище, разглядывал темными раскосыми глазами дубовую лестницу, бархатную обивку стен, резные позолоченные мягкие стулья и ковры из чиадзийского шелка. Вместе с воином по имени Друсс он поднялся по лестнице в длинный коридор. По обе его стороны через каждые пятнадцать шагов располагались двери. Друсс нажал на бронзовую ручку одной из них, и дверь открылась в богато обставленную комнату. Первое, что бросилось Талисману в глаза, было большое, шестифутовой высоты, зеркало. Надир заморгал – он ни разу не видел прежде своего отражения в полный рост. Краденый черный плащ и камзол в дороге запылились, темные глаза смотрели устало. Лицо в зеркале, хоть и безбородое, казалось куда старше, никак не скажешь, что надиру всего восемнадцать лет, губы стиснуты угрюмо и решительно. Ответственность, что легла Талисману на плечи, пожирала его юность.

Он подошел к зеркалу, потрогал. На вид стекло как стекло, но стекло прозрачно – как же оно может отражать так ясно? В правом нижнем углу Талисман углядел царапину; припав на колено, посмотрел сквозь нее и увидел ковер по ту сторону зеркала.

– На стекло наносят слой серебра, – пояснил Друсс. – Не знаю уж каким манером.

Талисман отвернулся от зеркала. В комнате было еще несколько лежанок, обитых блестящей кожей, несколько стульев и длинный низкий стол, на столе – кувшин с вином, четыре серебряных кубка. Комната была велика, как отцовская юрта – а там жили четырнадцать человек! Двойные двери на дальнем конце вели на широкий балкон, откуда виден был цирк. Талисман, тихо ступая по мягкому ковру, вышел наружу. Вокруг большой арены высились бронзовые шесты, на которых красным огнем пылали светильники – казалось, будто все громадное сооружение охвачено пожаром. Хотел бы Талисман, чтобы оно и вправду сгорело – вместе со всем городом!

– Красиво, правда? – улыбнулся Друсс.

– Это там ты сражаешься?

– Мне осталось сразиться еще только раз – с первым готирским бойцом, Клаем. А потом я вернусь в свою усадьбу, к жене.

Друсс подал гостю кубок лентрийского красного, и Талисман пригубил.

– Там столько флагов разных стран. Зачем? Вы готовитесь к войне?

– Да нет, наоборот. Все народы собрались сюда на дружественные Игры, которые, как говорят, укрепляют согласие между странами и поощряют торговлю.

– Надиров не пригласили, – бросил Талисман, уходя с балкона в комнату.

– Ну, это уже политика, парень, я ее не понимаю и толку в ней не вижу. Да и кому было бы посылать приглашение? У вас сотни племен, и почитай что все между собой воюют. У вас нет столицы, нет главы.

– У нас будет глава. Придет великий человек, Собиратель. Так предсказано!

– Слыхал я, что таких собирателей было много.

– Этот будет другим. У него будут лиловые глаза, и будет он зваться именем, которого не носил ни один надир. Он придет – и пусть тогда остерегается ваш мир!

– Что ж, желаю вам удачи. – Друсс сел на лежанку и задрал на стол ноги в сапогах. – Лиловые глаза, говоришь? Хотел бы я поглядеть на такое диво.

– Они будут как Глаза Альказарра. В Собирателе воплотится Великий Волк с Лунных гор.

Дверь отворилась, и Талисман, резко обернувшись, увидел высокого красивого молодого человека со светлыми волосами, стянутыми в тугой хвост, в багряном плаще и длинном голубом камзоле из расшитого опалами шелка.

– Надеюсь, ты оставил мне немного вина, старый конь, – сказал вошедший, обращаясь к Друссу. – Я сух, как подмышка ящерицы.

– Мне надо идти. – Талисман направился к двери.

– Погоди! – остановил его Друсс, поднимаясь. – Зибен, не знаешь ли, где найти улицу Ткачей?

– Нет, но в задней комнате есть карта. Сейчас принесу. – Зибен мигом вернулся и разложил карту на низком столе. – В каком это квартале? – спросил он Талисмана.

– В северо-западном.

Зибен повел тонким пальцем по карте.

– Вот она – за Холмом Древностей. Как выйдешь отсюда, ступай по главной улице до статуи Богини Войны – такая высокая женщина с длинным копьем и ястребом на плече. Оттуда пройдешь влево еще милю и увидишь впереди Парк Поэтов. Там поверни направо и иди к Холму Древностей. Там стоят четыре громадные колонны, а на камне, который сверху, вырезан орел. Улица Ткачей будет первой направо за холмом. Ты понял, или мне объяснить еще раз?

– Не надо. Я найду. – И надир, не сказав более ни слова, вышел.

– Какая трогательная благодарность, – усмехнулся Зибен. – И где ты только таких находишь?

– На него напали, я ему помог.

– Убитых много?

– Ни одного, насколько я знаю.

– Стареешь, Друсс. Он ведь надир? Тогда ему нужна немалая смелость, чтобы вот так разгуливать по Гульготиру.

– Да. Он мне понравился. Он рассказывал мне о Собирателе, который должен прийти, – о человеке с глазами Альказарра, что бы это ни означало.

– Ну, это просто. – Зибен налил себе вина. – Есть такая старая надирская легенда. Много веков назад три надирских шамана, обладавших будто бы большой силой, решили изваять статую в честь Богов Камня и Воды. Они взяли у земли волшебную силу, высекли статую из камня Лунных гор и назвали ее Альказарром. Это была, насколько я знаю, фигура огромного волка. Глаза у него были аметистовые, зубы из слоновой кости…

– Короче, поэт!

– Как ты нетерпелив, Друсс. Слушай. Согласно легенде, шаманы извлекли из земли всю ее магическую силу и поместили в волка. Они сделали это, чтобы управлять судьбой надиров. Но один из шаманов выкрал Глаза Альказарра, и волшебство пропало. Лишившись своих богов, надирские племена, мирные прежде, ополчились друг на друга, и начались страшные войны, которые длятся и по сей день. Ну, вот тебе и сказочка на сон грядущий.

– А что стало с тем, который украл глаза?

– Понятия не имею.

– Вот за что я ненавижу твои истории, поэт. Им не хватает подробностей. Почему магия перешла в волка? Зачем шаман украл глаза? Где они теперь?

– Я не сержусь на твои придирки, старый конь, – улыбнулся Зибен. – А знаешь почему? Прошел слух, будто ты прихворнул, и ставки на Клая возросли до двенадцати к одному.

– Прихворнул? Я сроду не хворал. Откуда взялась эта сплетня?

– Полагаю, возникла после того, как ты не явился на пир в честь Бога-Короля.

– Проклятие, я забыл! И ты сказал, что я болен?

– Я сказал, что ты еще не оправился от полученных в бою ушибов. Твой будущий противник был там и спрашивал о тебе. Хороший парень. Он надеется, что пророчество не повлияет на твой стиль боя.

– Какое такое пророчество?

– О твоем поражении, – беззаботно бросил Зибен. – Не стоит об этом задумываться. Впрочем, можешь спросить его сам. Он пригласил тебя к себе завтра вечером, и я буду благодарен, если ты примешь приглашение.

– Благодарен? Как видно, тут замешана женщина?

– Ну, если начистоту, я и правда встретил во дворце одну славненькую служаночку. По-моему, она думает, что я – иноземный принц.

– С чего бы это?

– Понятия не имею. Но так или иначе, завтра я пригласил ее сюда на обед. Притом я думаю, что Клай тебе понравится. Он человек остроумный, светский и почти не проявляет высокомерия.

– Ну-ну, – проворчал Друсс. – Он мне уже нравится.