Текст книги "Вечный ястреб"

– Сердец? – пробормотал Гаэлен, зевнул и сел. – Прости, я не расслышал.

– Ничего. Старики вечно говорят сами с собой. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Сон от многого лечит, особенно когда ты потерял много крови.

– Здесь так спокойно. Обычно я столько не сплю, даже когда заболеть случится. Помочь тебе чем-нибудь? Я не хочу быть обузой.

– Ты не обуза, молодой человек. Ты гость. Понимаешь, что это значит?

– Нет.

– Это значит, что ты друг, который остановился под моим кровом. – Старик положил руку на плечо мальчику. – И ничего мне не должен.

– Касваллон тебе платит, чтоб ты ходил за мной, – отстранился Гаэлен.

– Нет, не платит. И не заплатит, разве что оленью ногу принесет или мешок овощей. – Оракул подбавил поленьев в огонь. – Топить весной – лишний расход, но в пещере холодно, а кровь меня больше не греет.

– Славно, когда тепло. Люблю смотреть на огонь.

– А рубка дров от ломоты хорошо помогает. Ну, что ты хотел бы узнать?

– О чем узнать?

– Обо всем.

– Расскажи мне про кланы. Откуда они взялись?

– Ты правильно выбрал. – Оракул сел около топчана. – Кланов теперь больше тридцати, но вначале был только один – Фарлен. Наши предки пришли в Друин за своим вождем Эарисом больше шестисот лет назад, спасаясь от какой-то войны у себя на родине. Они обосновались в этой долине, что под нами, и еще в двух, к востоку отсюда. Фарлены процветали и множились, но потом начались раздоры, и несколько семей вышли из клана. После недолгой борьбы они основали свои селения и назвались Паллидами, что на древнем языке значит «искатели новых путей». В последующие годы от старого клана отпочковались Хестен, Лода, Дунильд и прочие. Между кланами начались войны. В последней, что была лет сто назад, погибло шесть тысяч воинов, но могучий король Железнорукий положил ей конец. В своей мудрости он даровал нам Игры.

– Игры? Какие такие игры?

– Состязания. Стрельба из лука, сражение на мечах, бег, прыжки, вольная борьба. Все кланы участвуют в них. Игры начинаются в Летнюю Ночь, длятся две недели и завершаются Праздником Ворла. В этом году ты увидишь их и никогда уже не забудешь.

– И призы есть?

– Победить на Играх – большая честь, она-то и есть главный приз. – Старик весело прищурил голубые глаза. – Ну, и мешочек с золотом тоже. В прошлом году Касваллон получил золото за стрельбу. Столь меткого лучника эти горы еще не видывали.

– Расскажи мне о нем.

– Касваллон, – засмеялся старик. – Все дети просят рассказать им о Касваллоне. Будь Касваллон ласточкой, он не улетел бы в теплые края и остался бы посмотреть, что такое северная зима. Кто из людей способен хоть что-то о нем рассказать?

– Он воин?

– Разумеется, как и большинство наших мужчин. Он неплохо владеет мечом и ножом, но есть другие, которые умеют это лучше. Он превосходный охотник и хороший проводник.

– Ты любишь его?

– Люблю ли? Да, хотя он меня бесит. Не знаю, как его терпит жена, но Мэг сама не из тихих. – Оракул налил в две чаши воды и дал одну Гаэлену. – Вот тебе, к слову сказать, одна история о молодом Касваллоне. Три года назад, на Играх, он влюбился в паллидскую девушку, дочь их лорда-ловчего Маггрига. Этот Маггриг могучий воин. Нрав у него вспыльчивый, и Фарленов он ненавидит пуще всего на свете. При одном только упоминании нашего клана у него вскипает кровь и темнеет лицо. Представь же себе ярость этого человека, когда Касваллон посватался к его дочери. Люди, бывшие рядом, клянутся, что у Маггрига жилы на висках едва не полопались, сама же Мэг одарила искателя презрительным взглядом и прогнала прочь. Касваллон молча стерпел оскорбления, которыми осыпали его Паллиды, поклонился и ушел, а час спустя выиграл состязание лучников. Многие думали, что тем дело и кончится. – Оракул распрямил спину, добавил в очаг дров и подлил себе воды.

– Что же было дальше? – нетерпеливо спросил его Гаэлен.

– Дальше? А, да. Извини, мой мальчик, я порой забываю, о чем шла речь. Так вот. Многие из Фарленов сочли его поступок веселой шуткой. Мэг было почти двадцать лет, и она слыла старой девой, равнодушной к мужчинам.

Два месяца спустя, ночью, Касваллон пробрался мимо паллидских дозоров в деревню Маггрига и влез по стене дома в горницу Мэг. Перед самым рассветом он разбудил девушку, заглушил ее крик поцелуем и ушел в лес. Пятьдесят резвейших паллидских бегунов устремились за ним в погоню, но он обогнал их всех и вернулся домой без единой царапины.

Гневу Маггрига не было предела, ибо молодой Фарлен оставил у него в доме рваные штаны, поношенную рубашку и заготовки новых башмаков, выкроенные из кожи. Все горные селения смеялись над этим, а Маггриг исходил злобой. Надо тебе знать, Гаэлен, что старую одежду оставляют жене для починки, а кожу – для шитья башмаков. Притом Касваллон провел ночь в ее спальне, и это значило, что никто другой уже не возьмет ее в жены.

Маггриг поклялся, что Касваллон поплатится головой. Паллидские охотники караулили Касваллона целыми днями, но еще через три месяца настала зима, и горы сделались непроходимыми. И вот, когда старшины клана праздновали самую длинную ночь в году, дверь их общинного дома распахнулась, и вошел Касваллон – весь в снегу, с сосульками на бороде.

Медленно пройдя между столами, он остановился перед Маггригом с дочерью, улыбнулся и спросил: «Что, женщина, починила мои штаны и рубаху?»

«Починила, – отвечала она. – А ты где пропадал столько времени?»

«Дом наш строил, где же еще».

Много бы я дал, Гаэлен, чтобы увидеть в ту ночь лицо Маггрига. Свадьба состоялась на следующее утро, и почти всю зиму молодые прожили у Паллидов. Касваллон и думать не мог увести с собой Мэг в эту пору: восточный склон Хай-Друина, по которому он поднялся, и летом труден, а зимой грозит гибелью. Ну что, теперь Касваллон из Фарлена стал понятнее для тебя?

– Нет, – признался мальчик.

– Оно и неудивительно, – снова засмеялся старик. – Помни, однако, эту историю – с годами она поможет тебе понять. Теперь снимай рубаху, я посмотрю твою рану.

Оракул осторожно срезал бинты и ощупал длинными пальцами швы, покрытые запекшейся кровью. Гаэлен скрипел зубами, но не стонал. Громадный синевато-желтый кровоподтек охватывал все его бедро вплоть до ребер и поясницы. Рана уже затянулась, но по краям проступал гной.

– Об этом не беспокойся, – сказал Оракул. – Твое тело изгоняет из себя дурную материю, ничего больше. К середине лета побежишь на Играх с другими мальчишками.

– Но рана, по-моему, стала шире, чем раньше. Мне она запомнилась как круглая дырка.

– Такой она и была, с обеих сторон. Но круглые раны, видишь ли, заживают плохо. В середке у них всегда остается глазок, который никак не желает затягиваться. Поэтому я их надрезал. Поверь мне, мальчик, я знаю толк в ранах. Сам немало натерпелся от них. С твоими все обстоит хорошо.

– А глаз? – Гаэлен потрогал повязку.

– Скоро и это узнаем.

Мэг уложила ребенка в колыбель, укрыла белым шерстяным одеяльцем. Провела пальцами по темному пушку на его головке, шепотом прочитала молитву, охраняющую младенческий сон. Красивый у них малыш: глаза зеленые, как у отца, на щеках ямочки, как у матери. Завтра в гости ожидался дед, и Мэг втайне радовалась тому, что мальчику и от Маггрига кое-что досталось: круглая голова, широкие скулы. Неистовому лорду-ловчему это будет приятно. Мэг знала, что под суровым обличьем вождя и воина скрывается добрый, обожающий детей человек.

Дети в отличие от взрослых нисколько его не боялись. Они карабкались на него, радостно визжали, слыша его леденящие кровь угрозы, и таскали за рыжую бороду. Маггриг всегда мечтал о сыне, но ни разу не заставил дочь почувствовать себя виноватой и не попрекнул жену за то, что она сумела родить ему одну только Мэг.

Мэг любила его.

Услышав на дворе стук топора, она выглянула в северное окошко. Касваллон, голый до пояса, заготавливал дрова на зиму. Если посвящать этому один час ежедневно, к осени у дома вырастет поленница шириной в три шага, длиной в тридцать, высотой с рослого мужчину. Дрова нужны не только для топки очага: они защищают северную стену от ветра всю долгую зиму.

Касваллон завязал волосы на затылке, мускулы у него так и играли. Мэг с усмешкой облокотилась на подоконник. Не может, чтоб не покрасоваться – даже дрова и те рубит, как напоказ. Топор у него, идя вниз, каждый раз делает полный оборот, глаз не отведешь от такого зрелища. Таков Касваллон во всем, и делает он это не для кого-то, а для себя. Спасаясь от скуки, он вносит размах и красоту в самые будничные дела.

– Жаль, что на Играх за это призов не дают, – заметила Мэг, когда топор развалил последнюю на сегодня плашку.

– Вот, значит, почему мой завтрак опаздывает, – ухмыльнулся в ответ ее муж. – Глазеешь, никак налюбоваться не можешь. Печален был тот день, женщина, когда ты своими чарами отняла меня у фарленских невест.

– Да на тебя только чужая бы и позарилась – та, что не слыхала о твоих холостяцких проделках.

– Язычок у тебя как бритва, но от дочери Маггрига иного ждать не приходится. Как думаешь, найдет он наш дом?

– Отчего бы ему не найти?

– Всем известно, что Паллиды без карты от лежанки до стола не дойдут.

– Скажи это Маггригу, и он пригвоздит тебя за уши к косяку.

– Раз так, непременно скажу. – Касваллон взял с низкой ограды свою замшевую рубашку.

– Не вздумай! Ты обещал не сердить его, помнишь?

– Тихо, женщина. Я всегда держу слово.

– Как же! Ты, к примеру, обещал заделать вот эту самую раму, чтоб из окна не дуло.

– Язык у тебя – что ивовый прут, а память, как у раненой гончей собаки. Займусь этим после завтрака – если завтрак, конечно, все-таки будет.

– Бывает ли такое время, когда вы не лаетесь? – Из-за дома, опираясь на посох, вышел Оракул. – Хорошо еще, что вы построились вдали от соседей.

– А как ты умудряешься всякий раз приходить в то самое время, когда еда поспевает? – с улыбкой отбрила Мэг.

– Это черта всех старых охотников.

Мэг подала мужчинам горячую овсянку в деревянных мисках, нарезала толстыми ломтями ржаной хлеб, поставила на стол солонку. Принесла из кладовой свежесбитое масло и густое ягодное варенье, села на свой стул у огня и стала довязывать распашонку для малыша.

Мужчины молча поели. Касваллон, отодвинув миску, спросил:

– Как там парнишка?

Мэг подняла серые глаза от вязания. Слух о спасении мальчика разошелся уже по всему Фарлену. Горцы, зная Касваллона, не удивлялись этому. Сама Мэг тоже не удивлялась, но беспокоилась. Доналу, их сыну, всего-то четыре месяца, а ее неугомонный муженек взял и завел себе другого, намного старше.

– Он сильный и поправляется с каждым днем, – ответил старик. – Но жизнь была с ним сурова, и он всех в чем-то подозревает.

– В чем именно?

– В самых дурных намерениях. Он сирота, и ему приходилось воровать, когда он жил в городе. Тяжело ребенку расти без любви, Касваллон.

– Без любви всем тяжело. Но он полз чуть ли не два часа, несмотря на свои раны, и заслуживает того, чтобы начать новую жизнь.

– Страх перед аэнирами не оставляет его до сих пор.

– Ничего удивительного, я сам их боюсь, – вполне серьезно проговорил Касваллон. – Они кровожадны и возьмутся за кланы, когда победят низинников.

– Знаю, – согласился Оракул, глядя ему прямо в глаза. – Их намного больше, чем нас, и они закоренели в сражениях и убийствах.

– Война в горах – дело иное. Они хорошие воины, но при этом все равно остаются равнинными жителями. Кони не принесут им пользы в зарослях папоротника и на каменных осыпях, а длинные мечи и топоры станут помехой.

– Это верно, но как быть с нашими домами в долинах?

– Надо сделать так, чтобы они туда не прошли, – пожал плечами хозяин дома.

– Вы так уверены, что они нападут? – поинтересовалась Мэг. – Что им здесь может понадобиться?

– Они, как все завоеватели, и других считают такими же, – пояснил Оракул. – В кланах они видят угрозу – опасаются, что мы хлынем с гор на равнину и начнем убивать их. Но время у нас еще есть. Не все нижние армии побеждены, не все города взяты. А после, закончив войну, аэниры привезут свои семьи с юга и примутся строить собственные дома и селения. Даю им на это три года или чуть меньше.

– Ты злой вещун, старик, вот ты кто, – сердито бросила Мэг. Ее хорошее настроение исчезло бесследно.

– Я не всегда был таким, моя девочка. Когда-то я был силен, словно бык, и ничего не боялся. Теперь кости у меня как сухие палки, а мышцы как пергамент, и я побаиваюсь. В свое время Фарлен мог собрать такое войско, что никто не посмел бы сунуться в горы, но мир не стоит на месте…

– Пусть завтрашний день сам заботится о себе, дружище, – сказал Касваллон, положив руку на плечо старику. – Будем мы тревожиться или нет, это ничего не изменит. Мэг верно сказала: незачем предвещать беду. Пошли погуляем, чтобы еда утряслась. Не будем путаться у Мэг под ногами.

Оракул, поднявшись из-за стола, поклонился хозяйке и поцеловал ее в щеку.

– Извини. Обещаю больше не каркать у тебя в доме – во всяком случае, пока.

– Ступай уж. – Мэг встала и обняла старика. – Здесь тебе всегда рады, помни только, что у меня на руках малый ребенок, и не пугай меня.

Посмотрев, как оба идут через пастбище к ближнему лесу, Мэг убрала посуду и вымыла ее в лохани у очага. Приласкала спящего ребенка, поправила ему одеяльце. От прикосновения матери он проснулся, высунул пухлый кулачок, зевнул. Мэг дала ему грудь, замурлыкала песенку. Когда мальчик поел, она прислонила его к себе и стала растирать ему спинку. Он рыгнул так основательно, что мать рассмеялась и сказала:

– Придется нам вскоре заняться твоими манерами. – Она снова уложила Донала в люльку, и он тут же уснул.

На кухне Карен переливала молоко утреннего надоя в каменную баклагу. Прошлой зимой эта девочка осиротела. Ей было всего пятнадцать, замуж она по закону могла выйти лишь через год, и лорд-ловчий Камбил послал ее помогать Мэг в первые месяцы после рождения Донала. Она, собственно, находилась здесь в услужении, но по горному обычаю называлась «дитя гор», и в доме к ней относились заботливо и любовно, как к дочери. Карен не отличалась красотой, но была живой, сильной и расторопной, а частая улыбка делала ее длинное, тяжеловатое лицо милым и привлекательным. Мэг успела к ней привязаться.

– Бет опять молоко зажимает, – сказала Карен. – Наверняка из-за проклятой собаки Болана, которая ее за ногу цапнула. Пусть Касваллон поговорит с ним.

– Уверена, что поговорит. Присмотришь за Доналом, если проснется? Хочу собрать трав к обеду.

– Еще бы не присмотреть! Ты его покормила?

– Да, но от овсяной кашки он, думаю, не откажется, – подмигнула Мэг.

– Горазд покушать, – засмеялась Карен. – А как тот другой мальчик, с равнины?

– Ничего, поправляется. Я скоро. – Мэг сняла с крючка шаль, накинула на плечи и вышла.

Карен подровняла каменные кувшины и отправилась к колодцу помыть ведро. Мэг шла через луг к лесу. Девушка восхищалась ее грациозной, почти царственной походкой, которую не могли скрыть ни плотная шерстяная юбка, ни шаль. Вся Мэг, от черных как ночь волос до стройных лодыжек, воплощала собой все, чего Карен была лишена, но как будто не сознавала своей красоты – за это Карен ее и любила.

А Мэг нравилось ходить в блаженном одиночестве по лесу и слушать пение птиц. Здесь она обретала покой. Касваллон, будучи любовью всей ее жизни, вносил в эту жизнь слишком много сумятицы. Его буйный дух не мог удовлетвориться простой долей земледельца и скотовода. В поисках тревог и опасностей он угонял стада других кланов, проникал на чужие земли, прокрадывался мимо дозоров. Мэг боялась, что когда-нибудь ее мужа схватят и повесят, но как быть – его ведь не переделаешь.

Касваллон в детстве тоже был «сыном гор», рожденным вне брака ветреной девицей по имени Мира. Вскоре после родов она умерла – будто бы от внутреннего кровотечения, но в клане поговаривали, что ей дал яду родной отец. Имени своего любовника она так и не назвала. Касваллон рос в доме старого лорда-ловчего Падриса как названый брат Камбила, но мальчики никогда не дружили.

В семнадцать Касваллон покинул дом Падриса с кинжалом, плащом и двумя золотыми монетами. Все полагали, что он возьмет в аренду клочок земли и будет перебиваться где-то на севере, но он пошел прямиком к Паллидам и угнал быка с четырьмя коровами. У Хестенов он увел шесть коров, из которых трех продал в Атерисе. Через год все охотники чужих кланов выслеживали Касваллона из Фарлена.

Маггриг, паллидский лорд-ловчий, посулил двух племенных быков за его голову, но Касваллон и этих быков украл.

Сородичей-Фарленов поначалу все это веселило, но чем больше Касваллон богател, тем сильнее ему завидовали. Женщины, знала Мэг, обожали его, мужчины же, естественно, терпеть не могли. Три года назад, после смерти Падриса, лордом-ловчим выбрали Камбила, после чего общая неприязнь к Касваллону значительно возросла. Камбил открыто презирал давнего отцовского воспитанника, и многие Фарлены, желая снискать расположение нового лорда, поддакивали ему.

В этом году Касваллон даже в Играх отказался участвовать, хотя как прошлогодний победитель мог принести своему клану несколько лишних очков. Причина, которую он при этом выставил, была еще хуже, чем сам отказ: он, дескать, не мог оставить беременную жену, потому что у нее случилось кровотечение. Он уложил ее в постель и сам исполнял всю бабью работу по дому.

Это окончательно уронило его репутацию в глазах мужчин, но подняло на небывалую высоту в глазах женщин.

Теперь он спас мальчишку-низинника, самым непотребным образом использовав закон гор себе в оправдание. Мыслимо ли применять кормак в подобном случае? Этот закон был принят ради усыновления детей павших воинов, нижнесторонних в клан на его основе никогда еще не протаскивали.

Публично по этому поводу Камбил ничего не говорил и лишь на заседании совета высказал свое отвращение, но Касваллон, как всегда, остался невосприимчив к хуле.

То же самое было, когда он поймал двух хестенских охотников на землях Фарлена. Касваллон избил их своим посохом, но пальцы им не отрезал. Это привело совет старшин в бешенство, как и его женитьба на Мэг – оскорбительная, по их мнению, для всех фарленских девиц.

Касваллон относился к этому с полнейшим безразличием, отчего ярость против него порой перерастала в ненависть.

Мэг все знала, поскольку между Фарленами почти не было тайн, но Касваллон никогда об этом не заговаривал. Он всегда держался учтиво, даже с врагами, и вряд ли кому во всех трех долинах доводилось видеть его вышедшим из себя. Многие почитали это признаком слабости, но женщины, куда более прозорливые в подобных делах, не сомневались в мужестве Касваллона.

Причина, по которой он не изувечил охотников, не имела ничего общего с трусостью, и его друзья находили ее вполне уважительной. А недругам, которых ничто не могло бы удовлетворить, Касваллон попросту и не говорил ничего.

Мэг тревожилась, как бы эта ненависть не довела клан до кровной вражды, но тревоги ее относились к будущему, а у горянки всегда столько дел на сегодня, что отвлечься немудрено.

2

Гаэлен, не ведая о раздоре, причиной которого стал, медленно разматывал повязку на голове.

С бесконечной осторожностью он очистил веки от запекшейся крови и приоткрыл двумя пальцами глаз. Пещера, на которую он смотрел, постепенно обрела четкость, но осталась подернута розовой дымкой. Гаэлен посмотрелся в серебряное зеркальце. Шрамы на лбу и скуле он встретил невозмутимо, но сам глаз, воспаленный и налитый кровью, делал его похожим на демона.

Оракул выбрил ему макушку, чтобы наложить швы. Волосы уже отрастали, но около шрама сделались совершенно белыми.

В этот миг Гаэлен ощутил, что его страх перед аэнирами рассеивается, как туман поутру, уступая место куда более сильному чувству.

Ненависть овладевала им, наполняя душу жаждой отмщения.

Три недели он провел в пещере и рядом с ней, глядя, как горный дрок наливается золотом от дождей и солнца. Он видел, как тают на горах снежные шапки, видел молодых оленей, выходящих из леса к быстрым ручьям. Бурый медведь вдалеке метил когтями ствол вяза, кролики на рассвете резвились в высокой траве.

Вечерами они с Оракулом разговаривали, сидя перед огнем. Гаэлен усваивал историю кланов, заучивал имена героев. Был Кубрил по прозвищу Черный Засов, первым поднявший великий Ворл-камень; был Григор Огненный Плясун, сражавшийся с врагами в собственном пылающем доме; были Железнорукий и Дунбар. Могучие мужи, горцы.

Не все они, к немалому удивлению мальчика, были Фарленами. Кланы вопреки обоюдной ненависти чтили общих героев.

– Не пытайся пока понять это, – говорил Гаэлену старик. – Мы и сами-то себя с трудом понимаем.

В последний вечер месяца Оракул снял своему подопечному швы и объявил, что тот готов вступить в мир живых.

– Завтра придет Касваллон, и ты решишь, что тебе делать дальше – оставаться или уходить. В любом случае мы с тобой расстанемся как друзья, – торжественно заверил старик.

У Гаэлена свело живот.

– А нельзя ли мне просто еще немного побыть здесь, с тобой?

– Нет, мой мальчик. – Оракул потрепал его по щеке. – Несмотря на удовольствие, которое доставляет мне твое общество, так не положено. Будь готов, потому что Касваллон придет рано, с рассветом.

Полночи Гаэлен не мог уснуть, а потом ему приснился горец с расплывчатым лицом, перед которым он чувствовал себя полным болваном. Горец приказал ему бежать, но Гаэлен увяз ногами в грязи; тогда горец рассердился и ударил его копьем. Мальчик проснулся весь в поту и пошел к ручью мыться.

– Доброе утро. – На прибрежном валуне сидел высокий мужчина в травянисто-зеленом плаще и кожаном камзоле. На груди он носил перевязь с двумя тонкими кинжалами, на боку охотничий нож. Штаны из зеленой шерсти с кожаной шнуровкой до колен плотно облегали ноги. Темные волосы падали на плечи, глаза цветом напоминали морскую воду. Выглядел он лет на тридцать, хотя мог быть и старше.

– Вы Касваллон?

– Верно. – Мужчина встал, протянул руку. Гаэлен быстро пожал ее и отпустил. – Пройдемся и поговорим о вещах, которые близко тебя касаются.

Не дожидаясь ответа, Касваллон повернулся и медленно зашагал к лесу. Гаэлен, потоптавшись на месте, подобрал с камня свою рубашку и пошел следом. Касваллон что-то достал из котомки, оставленной им у поваленного дуба, и уселся на ствол, оплетенный плющом.

Делая все это, он не сводил глаз с идущего к нему Гаэлена. Мальчик, высокий для своих лет, обещал стать еще выше. Восходящее солнце зажгло его волосы золотом, но над свежим шрамом на лбу сквозила серебряная полоска. Рубец на щеке оставался пока красным и вздутым, на левый глаз страшно было смотреть, но Касваллон остался доволен волевым подбородком, прямой осанкой и тем, что парень глядел ему прямо в лицо.

– Я принес тебе кое-что из одежды.

– Мне и своей хватает, спасибо.

– Может, и хватает, но в такой серой изношенной рубахе ходить не годится, да босиком по горам далеко не уйдешь: тут и острые камни, и ежевика. Без пояса с ножом жить опять-таки затруднительно.

– Еще раз большое спасибо. Я расплачусь с вами, как только смогу.

– Как скажешь. Примерь-ка. – Касваллон бросил Гаэлену зеленую шерстяную рубашку с кожаной оторочкой и кожаными накладками на локтях и плечах.

Гаэлен скинул свою серую и натянул эту. Она оказалась ему как раз впору, и таких красивых вещей он никогда еще не носил. Стянув на поясе мешковатые зеленые штаны, он сел рядом с Касваллоном, чтобы зашнуровать их. В завершение горец вручил ему пару мягких кожаных башмаков и широкий белый пояс, на котором висел в ножнах клинок с костяной рукояткой. Башмаки оказались тесноваты, но Касваллон сказал, что они скоро разносятся. Гаэлен обнажил нож, обоюдоострый и загнутый как полумесяц.

– Одна сторона, чтобы резать дерево и скоблить шкуры, вторая для свежевания. Как оружие этот нож тоже неплох. Держи его острым – точи каждый раз перед тем, как спать ляжешь.

Гаэлен нехотя вернул клинок в ножны и подпоясался.

– Зачем вы все это для меня делаете?

– Хороший вопрос, и я рад, что ты начал с него. Вот только ответа у меня нет. Я видел, как ты полз, и восхищался твоим мужеством, пересилившим боль и слабость. Потом ты добрался до леса и тем самым сделался сыном гор. Теперь клан за тебя в ответе – так я толкую закон. Я всего лишь сделал еще один шаг и взял тебя к себе в дом.

– Мне не нужен отец. У меня никогда его не было.

– А у меня уже есть сын, родной сын, только это никакого значения не имеет. По клановому закону я называюсь твоим отцом, поскольку за тебя отвечаю. По закону равнин, если аэниры еще не отменили его, я бы, наверное, считался твоим опекуном. Все это означает, что я должен воспитать тебя и сделать мужчиной. После этого ты, хочешь не хочешь, будешь жить уже сам по себе.

– А как вы собираетесь меня воспитывать?

– Я научу тебя охотиться, сеять, различать приметы. Научу разбираться в погоде и в людях. Научу драться и скажу – что еще важней, – когда это следует делать. А самое главное, научу тебя думать.

– Думать я умею и так.

– Ты умеешь думать как городской сирота и вор. Посмотри вокруг и скажи, что ты видишь.

– Горы и деревья, – не глядя, выпалил мальчик.

– Э, нет. У каждой горы свое имя и своя репутация, а вместе они означают одно – родной дом.

– Это не мой дом. – Гаэлену стало вдруг неуютно в новой нарядной одежде. – Я городской житель и не знаю, выйдет ли из меня горец. Не знаю даже, хочу ли им становиться.

– Что же ты тогда знаешь?

– Ненавижу аэниров. Всех бы их перебил.

– Ты хочешь стать большим и сильным, оседлать вороного коня и совершить набег на селение аэниров?

– Да, хочу.

– Ты готов перебить всех, кто там есть?

– Да.

– Ты прикажешь аэнирскому мальчику бежать, погонишься за ним и вонзишь копье ему в спину?

– НЕТ! – выкрикнул Гаэлен. – Никогда!

– Рад слышать. Ни один горец этого бы не сделал. У нас, Гаэлен, тебе поневоле придется вступить в бой с аэнирами, но я к тому времени покажу тебе, как это делается. И вот тебе первый урок: откажись от ненависти. Она затемняет разум.

– Никогда я не перестану их ненавидеть. Они злобные убийцы и поступают бесчеловечно.

– Не стану спорить, ибо ты видел их в деле. Скажу тебе так: боец должен мыслить ясно и быстро, а действовать сообразно мыслям. Некоторая доля ярости нам полезна, поскольку придает сил, но ненависть глушит все прочие чувства. Она точно конь, который понес и мчится незнамо куда. Однако давай прогуляемся.

В лесу Касваллон стал рассказывать о Фарленах, о Мэг.

– Почему ты взял жену из другого клана? – спросил Гаэлен, когда они сделали привал у ручья. – Мне Оракул рассказывал. Сказал, это показывает, что ты за человек, но я все равно не понял.

– Скажу тебе по секрету, – прошептал ему на ухо горец, – я и сам толком не понимаю. Я влюбился в эту женщину, как только она вышла из своего шатра и попалась мне на глаза. Она пронзила меня, будто стрела, ноги мои ослабли, и сердце орлом воспарило ввысь.

– Она околдовала тебя? – широко раскрыл глаза Гаэлен.

– Точно, околдовала.

– Стало быть, она ведьма?

– Все бабы ведьмы, ибо каждая из них способна порой наводить чары такого рода.

– Ну, меня-то не обморочат.

– Верю. У тебя крепкая голова и стойкое сердце. Я это понял, как только увидел тебя.

– Смеешься?

– Ничего подобного. Этим не шутят.

– Ну хорошо. Если ты знаешь, что она обворожила тебя, почему ее не прогонишь?

– Знаешь, привык я к ней как-то. Она отменно стряпает, хорошо шьет. Вся одежда, что на тебе – ее рук дело. Зачем же бросаться таким добром, сам ведь я нитку в иголку и то не вдену.

– Да, правда. Об этом я не подумал. Как по-твоему, она и меня захочет околдовать?

– Нет. Она сразу поймет, что с тобой это не удастся.

– Ладно, тогда я останусь у тебя… ненадолго.

– Отлично. Приложи руку к сердцу и назови свое имя.

– Гаэлен.

– Полное имя.

– Это и есть полное.

– Нет. С этого мгновения ты Гаэлен из Фарлена, сын Касваллона. Повтори.

– Зачем тебе? – покраснел мальчик. – Ты сам сказал, что у тебя уже есть сын. А меня ты совсем не знаешь. Я… ни на что не годен. И не понимаю, что это такое – быть горцем.

– Я тебя научу. А теперь скажи свое имя.

– Гаэлен из Фарлена, с…сын Касваллона.

– Теперь скажи, что ты горец.

Гаэлен облизнул губы.

– Я горец.

– Добро пожаловать в мой дом, Гаэлен из Фарлена!

– Спасибо, – пробормотал мальчик.

– Вот что: у меня много дел на сегодня, так ты уж погуляй пока тут один. Завтра я за тобой вернусь, мы побродим несколько дней по вереску, узнаем друг друга получше, а там и домой отправимся. – И Касваллон без лишних слов зашагал вниз, к деревне.

Гаэлен, проводив его взглядом, достал свой нож и посмотрелся в него, как в зеркало. Радость бурлила в нем. Он спрятал нож и побежал показывать свои обновы Оракулу. По дороге он неожиданно для себя самого влез на валун десятифутовой вышины и посмотрел на горы по-новому.

Воздев руки к небу, он закричал во весь голос. Эхо ответило ему, и из глаз его брызнули слезы. Он слышал эхо впервые – ему казалось, что это горы зовут его.

– Я иду домой! – крикнул он.

– ДОМОЙ! ДОМОЙ! ДОМОЙ! – ответили горы.

Касваллон далеко внизу услышал это и улыбнулся. Парню еще многому надо учиться, многое надо преодолеть. Если он полагает, что вором в Атерисе быть трудно, что-то он скажет о фарленских парнях?

Низинник в горской одежде что овца, всякий его острижет.

И то, что он сын Касваллона, не сделает его жизнь более легкой.

Но пусть завтрашний день сам заботится о себе.

* * *

Три дня новоявленные отец и сын бродили по фарленским горам – высоко, где парят золотые орлы, и пониже, где медведи глубоко метят когтями молодые деревья.

– Зачем они это делают? – спросил Гаэлен, глядя на следы когтей.

– Это полезная вещь. – Касваллон скинул котомку наземь. – Они встают в полный рост и оставляют свои метины. Если чужой медведь до них не дотянется, он уйдет из этого леса, потому что здешний хозяин выше его, а стало быть, и сильнее. Заметим себе, что здесь живет хитрый зверь: он ведь и сам до своих меток не достает.

– Как же он умудряется оставлять их на такой высоте?

– Подумай, пока будешь собирать хворост, а я тем временем обдеру кролика.

Гаэлен отправился искать сушняк. Он ломал каждую хворостину, как учил его Касваллон, и отбрасывал те, где находил сок. При этом он то и дело оглядывался на дерево с метинами. Может, медведь валун к нему прикатил? Кто их знает, насколько они умны, эти звери. Потом, уже у костра, он высказал Касваллону догадку насчет валуна.

– Хитроумно, но неверно, – вполне серьезно ответил тот. – Теперь погляди вокруг и опиши то, что видишь.

– Мы сидим в лощине. Она защищает от ветра, и нашего костра в ней не видно.

– В лощине, но где именно?

Сверившись с горами, как учил Касваллон, мальчик ответил уверенно: